Текст книги "Дом, где исполняются мечты"

– С ней, – подтвердила догадку Инга. – С молодой женой, а как же!

– А я звоню, звоню, а их нет!

– Ты лучше маме позвони, что с тобой все в порядке, – велела Инга родительским тоном.

– Нет! – уперто отказалась сразу Машка. – Мы с ней поругались!

– И ты решила ее таким образом наказать? Чтобы она там с ума от беспокойства сходила? – не одобрила Инга.

– Нет, но звонить не буду! Утром позвоню!

И так она бровки сдвинула, губки поджала, что сомнений не оставалось – это ее линия фронта, ни шагу назад! Заклин в девичьих разбушевавшихся протестом мозгах.

Инга настаивать не стала и вопросов тематических задавать тоже. Накормила, напоила и спать уложила.

– Да, такой вот подарочек родителям! – раздосадованный донельзя, возмущался Стрельцов. – Я никак осмыслить до конца этого не могу! Как так можно?

– Да легко и с удовольствием! – объяснила «как так» Инга.

– С удовольствием! – повторил он, заведясь бушующим негодованием. – Жизнь себе переломать с удовольствием!

– Ну ничего ж трагичного не случилось, – попыталась успокоить его Инга, чем только усугубила его досаду.

– А беременность в пятнадцать лет – это, по-вашему, не трагично?!

– Нет, не трагично! – повысила в ответ голос Инга. – Она не наркоманка, не алкоголичка, ни криминалом, ни проституцией не занимается, и это не болезнь безысходная, не горе-беда! Да, неожиданно и малоприятно, и огромная проблема для родителей, но не горе же! Моему сыну, как и вашей, пятнадцать. Он хороший мальчишка, но тоже кренделя подростковые выкидывает. С отцом разругался, общаться отказывается, отстаивает свою самость, когда я его, например, в клубешники ночные не пускаю. Пива один раз так «напробовался», что пришлось «Скорую» вызывать. Однако ему изучения этого аспекта жизни показалось мало, и недели через две он с друзьями водку дегустировал, два дня потом лечили народными средствами. И курить пробовал, и спортом не занимается, сидит за компом – не оторвать. Рассекают тут с Фенечкой, прикалываются на пару, меня в тонусе держат. Так что и у меня вполне возможна перспективка, что он сообщит как-нибудь мимоходом, что его подружка залетела. И давайте, родители, делайте теперь что-нибудь! Разгребайте! Вы думаете, что они прямо хотели-прехотели эту беременность? Все из разряда: «Ой, мы же не знали, что так получится!» Они ведь еще дети.

Спустив особо горячие пары в ответном возмущении, гораздо спокойнее Инга продолжила нечто, по форме высказывания напоминавшее отповедь царю Гороху. Недоумевая сама, чего она так раздухарилась. Но не удержалась на этой мысли, умничала дальше, делясь своим выстраданным родительским.

– Вы, Игнат, пытаетесь найти логику там, где ее нет: в Машином поведении. А ею сейчас руководит не логика, а чистая физиология, природа. Знаете, Елена Малышева, которая ведет передачу «Здоровье», в одном интервью сказала мудрую вещь: «Раньше, в начале своей карьеры, я была глубоко убеждена, что умные, хорошие дети вырастают, если их правильно воспитывают в семье. Но, проработав долгие годы, поняла, что если у вас замечательные, хорошие дети, то вам просто повезло! Сильно повезло, и ничего более!» И это верно. Я, например, обожала своих дедушку, бабушку, маму с папой, у нас всегда в семье были близкие, доверительные отношения и понимание, а вот переклинило девочку в тринадцать лет, и все! Все! Я сама часто не понимала, с чего и куда меня несет и почему мне обязательно необходимо им противостоять, но клинило, и бесполезно что-то было объяснять. У вас замечательная, умная Маша. Думаю, очень скоро вся шняга подростковая у нее пройдет сама собой.

– Это вы меня сейчас воспитывали? – приподняв одну бровь, строго спросил Стрельцов.

– Да нет, своими переживаниями делилась, а то вы ругаться принялись.

– А что бы вы делали в такой ситуации? – выговаривал ей ой как неприязненно Стрельцов. – Поздравили бы и похвалили? Молодец, мол, все попробовала, теперь вот мамой станешь?

На ком-то же ему надо было оторваться, раз Машки рядом не оказалось. Почему не на этой Инге? К тому же она сама спровоцировала своими отповедями, зацепив больное.

– Ну хорошо, – напрочь проигнорировала его воинственность она, – скажете вы ей: Маша, такая ты, разэтакая, родителей опозорила, в подоле принесла, как теперь людям в глаза смотреть, друзьям-приятелям? Так, что ли?

– Да при чем тут друзья-приятели? – негодовал по полной Стрельцов. – Она собственное будущее под откос пустила! А ее здоровье? Рожать в таком возрасте! А школа, институт?!

– И куда они денутся? – безмятежно поинтересовалась мать подростка, очередной раз проигнорировав прочувствованное выступление в форме отчитывания.

– Что? – не понял вопроса Стрельцов, сбившись с тона.

– Школа, институт, – ровно пояснила она. – Что такого уж случилось, что нельзя школу окончить и в институт поступить?

Стрельцов посмотрел на нее как на полоумную, с которой непонятным образом он пытается обсуждать серьезные вещи и проблемы, оказавшиеся, как выяснилось, недоступными ее пониманию.

Выразительно так посмотрел. Однозначно трактуемо. Но спросил-таки:

– Это вы шутите?

– Отнюдь, – уверила Инга. – Она у вас вроде тупостью не страдает и не сирота детдомовская. Папу-маму и дедушек с бабушками имеет. Жить ей есть где, родные посильную помощь окажут: и за малышом присмотрят, и няню наймут, если понадобится. А школу сейчас легко можно окончить экстерном, и в институт девочка поступит. И потом, вы же не знаете, что там за парень, кандидат в папаши. Он вполне может оказаться нормальным мальчишкой с нормальными, адекватными родителями. Неужели вы всем миром не сумеете одного ребенка поднять?

Теперь Стрельцов смотрел на нее как на чудо-юдо с горы, сивку-бурку вещую каурку, неведомо откуда «вставшую перед ним, как лист перед травой»! Ничего себе отповедь!

– Инга… – хрипнул вдруг запершившим горлом. – Можно чаю?

– Да, пожалуйста! – обрадовалась она, поднимаясь из-за стола, и «добила» контрольным в голову: – Вы об этом не задумывались?

– Нет. Я пока о таких глобальных решениях не думал, пытаюсь свыкнуться с самим фактом, осмыслить, что делать, как с ней говорить, – и признался: – Марина категорически настаивает на аборте.

– О-хо-хо, – попечалилась, сочувствуя, Инга. – Это, разумеется, вам троим решать, но девочке в таком возрасте аборт опасен. Очень уж велика вероятность остаться навсегда бесплодной.

У Стрельцова волосы на затылке зашевелились! Да потому что он ни сном ни духом, ни намеком каким не успел ни осмыслить, ни предположить, что надо еще и о таких вещах задумываться, как аборты, возможные последствия для здоровья, когда дитю только пятнадцать лет и вроде бы по всем законам детство ее еще продолжается!

Чайник шумно закипел, отвлекая Стрельцова от мучительных раздумий. Он проследил взглядом, как Инга налила большую чашку чая (настоящего, заваренного по всем правилам в заварном чайнике, а не какого-то неубедительного пакетного), поставила чашку перед Игнатом на стол, присовокупив рядом сахарницу, тарелочку с нарезанным лимоном, вазочку с мелкими сладостями – печеньицами, конфетками, – и села на свое место.

– Должен признаться, пока я о дальнейшем возможном развитии событий не думал, – размешивая сахар, поделился Стрельцов и вдруг, посмотрев на Ингу, озарился идеей, которую поспешил изложить с большим воодушевлением: – Инга, а может, вы с ней поговорите? Ну, так, по-женски. Выясните, какие у нее планы и что она предполагает делать дальше.

– Поговорить, конечно, можно, – выказала сомнения Инга. – Но я как раз отрицательный пример в данной ситуации. Я в семнадцать лет, на первом курсе института, по влюбленности и залету вышла замуж, а в восемнадцать родила Федьку. – Она извинительным жестом развела руками. – Вам лучше это с Фенечкой обсудить. Бабушка наша точно и подробно знает, как растить внучку, когда ее мать вечно занята.

– Ну вот и как раз! – воодушевился Стрельцов. – Обозначите все плюсы и минусы раннего материнства.

– Не спешите расслабляться, – предупредила Инга и лукаво улыбнулась, – дело в том, что в плюсах у меня только замечательный сын. Правда, этот плюс перевешивает все на свете!

– Но институт же вы окончили?

– Да, – подтвердила она, – но только благодаря родным, взявшим на себя бо́льшую часть забот о Феде.

– Ну вот! – непонятно что утвердил он.

– А вы-то, Игнат, чего хотели бы? Чтобы она аборт сделала или родила?

Стрельцов промолчал. Чего он хотел? Чтобы все вернулось на прежние места. И пусть Машка выкаблучивается и ругается с ними, и красится, одевается, как ночной кошмар добропорядочности, и музон свой истошный слушает, но… но пусть побудет еще ребенком, девочкой, без взрослой беременности!

– А хотите, я вам сольки на рану, для скорейшего определения в позиции? – прищурившись, ядовито спросила Инга.

– Сольки не хочу, – усмехнулся Стрельцов.

– И все же, – настояла она. – Представьте себе маленького ребеночка, такого пухленького симпатяшку. Тепленького, беспомощного, с малюсенькими пальчиками, который улыбается, агукает и на вас похож. Вы же, между прочим, дед! А это, знаете ли, звание!

– Вы часом не адвокатом дьявола работаете? – буркнул весьма недовольно Стрельцов.

– Не-а! – со всей серьезностью заявила она. – Я больше по ангельской части.

Он собрался было что-то ответить, но их беседу прервали два обстоятельства. В коридоре послышалось тихое жужжание, сопровождаемое дробной копытной поступью, и у Стрельцова зазвонил телефон.

Доставая трубку из кармана брюк, он, вопросительно приподняв бровь, посмотрел на Ингу.

– Маркиза в коробчонке со свиненком, – пояснила та природу приближающихся звуков.

Игнат посмотрел на экран телефона, номер высветился неизвестный. Встал, отошел и отвернулся к окну.

– Да, – ответил начальственно строгим голосом.

– Привет, па! – виновато прошелестела беглая дочь.

– Здравствуй, Мария, – по-прежнему строго отозвался отец. – Что, телефон свой так и не включила?

– Не-а, с Фединого звоню, – покаялась скромницей Машка, – ну ты же знаешь, мама орать начнет.

– А ты считаешь, что у нее для этого нет поводов? – отчитывал Стрельцов.

– Ну па-а-а… – перешла к тактике номер два, нытью, Машка.

– Так! – оборвал заходец отец суровый. – Давай приезжай, поговорим!

– Ты сильно злишься, да? – осторожненько прощупывала почву «деточка».

– Сильно. Приезжай! – распорядился Стрельцов.

– Па, мы с Федей в кино собрались, уже и билеты купили. Мы в кино сходим, а? Все равно поругать меня ты успеешь, – уговаривала дочь блудная.

Он подумал о дороге в Питер, аэропорте, аж зубы сцепил – снова аэропорт, самолет! Это, пожалуй, перебор для его нервной системы. Ладно, есть поезда, между прочим, прекрасная возможность спокойно поговорить в дороге.

– Ладно, когда ты будешь? – смилостивился папаня.

– Часа через три, может, четыре! – обрадовалась дочурка.

– Хорошо. После кино сразу возвращайся!

Нажал «отбой», повернулся и в последнюю секунду удержал выражение удивления. Бабушка Анфиса Потаповна, оказывается, передвигалась в инвалидном кресле, снабженном движком. Странно, почему отец не упоминал, что она так больна.

– Добрый день, Анфиса Потаповна, – улыбнулся Игнат бабушке Инги с максимальным почтением.

– Здравствуйте, Игнат Дмитриевич, – поприветствовала она, подъехала на своем кресле к нему вплотную и протянула руку.

Что делать с этой рукой, Стрельцов не знал. Пожать? Они вроде не на консилиуме соратников. Поколебавшись, неявно, пару секунд, успев присмотреться к старушке, заценить «тяготение к манерам недобитого дворянства», как обозначила это Инга, – строгое платье с воротничком кружевным, макияж (!) на лице и прическа в стиле тридцатых годов, – наклонился и поцеловал ручку.

Тянуло щелкнуть каблуками, сделать кивок головой и присовокупить нечто типа «к услугам вашим!» или «разрешите представиться», на крайняк – «кушать подано!». Пожалуй, с лобзанием ручки он переборщил!

От неловкости спасла Инга, задав новоприбывшим будничный вопрос:

– Обедать будете?

– Хмрю-да! – высказался недовольно Степан Иванович, с явным намеком: «Давно пора!»

– А не я сериалы смотрю до упора! – возразила ему Инга, принимаясь накрывать стол по новой, после их с Игнатом чаепития.

– Хм-хрю! – развернулся к ней задиком кабанчик и дернул хвостиком.

«Вижу я, какие здесь у тебя сериалы!»

Стрельцов поймал себя на том, что переводит все эти «хрю» и телодвижения свиньи на человеческий язык. «Сбрендил от переживаний, верняк!» И поспешил отвлечься от этой мысли, обратившись к бабушке:

– Анфиса Потаповна, вы уж извините нас с дочерью, что мы так неожиданно заявились к вам со своей проблемой, – интеллигентствовал пардоном он.

– Проблема у вас, разумеется, непростая, но решаемая, – подъехав к своему месту за столом, отозвалась маркиза.

– Я наивно предполагал, что Мария рассказывать всем о своем состоянии не станет, – вздохнул Игнат.

– Девочка правильно сделала, что прямо обо всем сказала, – поддержала Машку Фенечка, – чем больше правды, тем меньше домыслов, сплетен, разговоров.

– М-да! – удручился Стрельцов. – Еще предстоят сплетни-разговоры.

– Да бросьте вы, Игнат, печалиться! – лихо предложила Анфиса Потаповна, с задором эдаким. – В каждой семье свои проблемы. У нас самих в избушке такие погремушки, что чужие фигней кажутся!

Стрельцов уставился на нее несколько потрясенно! Ничего себе маркиза! В дружбе со сленгом, может, она еще и на компе вовсю рубится?

– Хрю! – весомо поддержал высказывание Степан Иванович.

– И потом, – усмехнулась Анфиса Потаповна, – вы, наверное, забыли, что теперь вы с Ингой сводные брат и сестра. Ваш папенька считается ее отчимом, а Ангелина вашей мачехой. Какие-никакие, а все-таки родственники.

Инга с Игнатом удивленно переглянулись, осмысливая сей факт. Они как-то раньше об этом не задумывались. А ведь действительно, сводные брат и сестра!

Вот чего Стрельцов меньше всего хотел, так это быть ее братом!

Она вызывала в нем со-о-овсем иные, далеко не братские чувства!

«О как! – подивился данному открытию он. – Оказывается, вот таким образом, Игнат Дмитриевич?»

До последнего момента Стрельцов не отдавал себе отчета, насколько Инга его… как бы это сказать?.. торкнула, что ли, взбудоражила! Вчера он ее даже и не рассмотрел толком, не до того было, а первое впечатление в тусклом свете у дверей сложилось туманно-неопределенное. Маленькая, ему макушкой до плеча. Плотненькая, нет, не то чтобы вся плотненькая, в конкретных местах: грудь-попка-бедра – словом, там, где надо, остальное все тоненькое, небольшое, аккуратненькое такое. Темные длинные волосы, челка непокорная и от этого почему-то сексуальная.

А спроси его: какого цвета ее глаза? Тянет ответить: хорошего.

Ну разумеется, как нормальный мужик, он присматривался к ней сегодня повнимательней, но не так чтобы с осознанием конкретной целевой направленности, да и разговор у них происходил напряженный и уж слишком для него непростой.

А поди ж ты! Что-то там узрел, заприметил, будоражащее мужские инстинкты и гормоны, и братом становиться ни за что не желает! Природа, мать наша!

Инга наклонилась, расставляя что-то на столе, оказавшись совсем близко от Стрельцова, и он засмотрелся на нее. Оказалось, что у нее очень белая кожа, и забавные, миленькие, еле заметные веснушечки на переносице, и светло-карие глаза со смешинками скачущими, и тонкий маленький носик, и просто умопомрачительные, чуть припухшие губки, и маленькие беззащитные ушки, и запах завораживающий, и…

Стрельцов отвернулся и выругался про себя, скорее от недоуменного потрясения собственной реакцией на нее. Вот именно: «И!» Твою мать!

Он поднялся со своего места. Торопливо, надо признать, поднялся, но не теряя статности вожака стаи.

– Пойду прогуляюсь, – пояснил Стрельцов. – Маша сказала, что они в кино с Федором собрались и только часа через четыре вернутся. Воспользуюсь случаем побродить по Москве.

Достойная, красивая речь суть побег от самого себя, взбудораженного и очень, очень недовольного примитивной реакцией на женщину. А что ему радоваться?! Вот стопудово все эти «и» однозначные и желания не замедлившие ну никуда ему сейчас, никаким боком!

– Конечно, Игнат Дмитриевич, – одобрила данный порыв Фенечка с некоторой потаенной, всепонимающей хитринкой. – Прогулка на свежем воздухе – это очень полезное занятие.

– Спасибо огромное за обед, Инга, – выдержал принятый политес Стрельцов. – Было очень вкусно!

– Да пожалуйста! – удивленная его спешным расшаркиванием, ответила она.

Игнат кивнул уже на ходу и вышел из кухни.

– Он что, сбежал? – недоуменно спросила Инга у бабушки.

– Ретировался, – усмехнулась маркиза, – перспективка быть нашим родственником Игната Дмитриевича, видимо, пуганула.

– Я бы тоже испугалась, – заверила Инга, – отставные дворянки язвят, свиньи высказываются, дочь беременная сбежала с очередным хахалем, а отца окрутила актриса пыльного театра!

– Ну, не все так мрачно, Ингуша! – хохотнула бабушка. – Зато ты у нас светлое и единственно разумное пятно в палитре.

Рубашку Стрельцов себе купил. Подумал – и купил еще одну. Понравилась, и так, на всякий случай. Какой? Туманно.

Дом, в котором жила Инга с семьей – сестра! надо же, сводная! – находился в центре исторической части Москвы. Вернее, в той части, которая еще чудом сохранилась от исторической, стремительно превращаясь в модерновую.

Стрельцов с удовольствием, не спеша, прошелся, заглянул в пару бутиков, где и подобрал себе рубашки, посидел в кафе, выпив хорошего кофе с каким-то навороченным сверх меры десертом. Добрел до следующего кафе, в которое зашел скорее с целью отогреться от пробравшего морозца, чем по гастрономической надобности.

Неспешность прогулки, без конкретного направления и цели, успокаивала, помогая немного разобраться в сумбуре мыслей-ощущений.

Москву Игнат любил.

Такой определенной любовью отстраненного, не проживающего в ней человека, наезжающего иногда, с удовольствием гуляющего по ее улицам, проникаясь характером столицы, темпом, энергией.

Вся его сыновья любовь безраздельно и навсегда была отдана Питеру с его проспектами, островами, каналами, запахами, вечной промозглостью. С неповторимой харизмой, присущей только ему, так совпадавшей с вечным поиском русской интеллигенцией туманного, неясного смысла жизни, истины, обязательно с легкой тоской от невозможности их познания.

Он был в Венеции и Амстердаме, на сходство с коими Питера так часто указывали, и в различных маленьких городишках Голландии и Северной Европы, но ни в одном из них не находил той особой, неповторимой атмосферы своего родного города.

Нечто неуловимое, размытое, не объяснимое никакой логикой, но навсегда привязывающее к себе единожды вдохнувшего и прочувствовавшего эту мистическую, призрачную сущность.

А Москва, с ее хитрым купеческо-боярским прищуром, торгово-разбитной удалью, подражанием инородности, перекатыванием жирных денежек и азартом завоевания, словно бодрила, поторапливала – давай, давай, не тормози, смотри, дела какие вокруг творятся, шумихи карнавальные происходят! Это здорово, залихватски, с румянцем от морозца и собственной бесшабашности, с удалью покорителей столицы. Москва и заражает, и завораживает, и иногда чуть приоткрывается, поверяя свои непростые тайны.

Тоже магия, но иная. Стрельцову нравилось, он словно чувствовал ее ритм, настраиваясь своей пульсацией крови. Он всегда с удовольствием сюда приезжал, как человек приезжает к добрым друзьям в гости, но уже через несколько дней рвется, стремится назад, в теплое нутро родного дома.

Здесь жил отец.

Мама умерла чуть больше десяти лет назад. Во сне. Заснула и не проснулась.

В пятьдесят три года. Она ничем не болела и на сердце не жаловалась. Пришла с работы, приготовила ужин, они с отцом поели, какой-то фильмец посмотрели, она сказала, что чувствует себя уставшей. Отец уговорил ее лечь отдыхать, помыл посуду, почитал еще перед сном, лег с ней рядом в кровать, она спала, спокойно дышала и чему-то улыбалась во сне.

Так и умерла с улыбкой.

Для тридцатилетнего Игната это было ударом! Подлым, исподтишка!

Он никак не мог осознать, принять разумом, что его здоровая, молодая, красивая, энергичная, всегда улыбающаяся мама умерла!

Да как же это?! Так не бывает! Как у молодой, ничем не болевшей женщины может остановиться сердце?!

И с этим протестом, непониманием, болью и голостью сиротской, вокзальной, с обнаженным тылом ему приходилось справляться одному.

Отец словно умер вместе с ней! Игнат-то и в себя пришел, когда увидел и осознал, что отец погрузился полностью в безысходное горе. Постарел сразу, поседел, работать не мог. Это мужик-то в пятьдесят пять лет! И Игнат выволок себя из обвинений жизни и непониманий-протестов и отца из его безысходности и тайного желания уйти следом за женой.

Стрельцов взял отпуск и повез отца в Европу. Они очень сблизились тогда, гораздо глубже и сильней, чем за всю жизнь. Гуляли, разговаривали, вспоминали маму, детство Игната, их счастливое семейство. И о работе Стрельцова говорили, о его вечном отсутствии в семье – много о чем.

И отец понемногу начал выкарабкиваться из своего глухого отчаяния. Уже в конце поездки они посетили один высокогорный храм. Отец о чем-то говорил со священником, постоял у лика святой, про которую утверждали, что она исцеляет, и словно просветлел, отпустил горе.

Вернулись домой в обыденные дела-заботы, работу и каждодневность, Стрельцов старался как можно чаще видеться и проводить время с отцом, но получалось это редко. При его работе он и дома-то бывал в лучшем случае месяца два в году. Поэтому таким неожиданным стало для него отцовское решение, года через полтора после смерти мамы.

– Я, Игнат, в Москву переезжаю, – сообщил отец, как ударил.

– Как в Москву? – потрясенный новостью, спросил Игнат.

– Погоди, прежде чем отговаривать, послушай, – принялся разъяснять свое решение отец. – Мне предложили должность в министерстве, я согласился. Мне трудно в Питере, здесь все напоминает об Анечке, каждая улица, переулок, дом, каналы – все! К тому же, если ты не забыл, я коренной москвич и сюда перебрался, когда женился на твоей маме. Должность мне предлагают хорошую, ответственную, квартиру свою я поменяю на московскую, у меня в столице друзей много, ты же знаешь.

– А как же мы здесь без тебя? – привел нелепый аргумент Игнат.

– Да как и раньше, будем друг к другу в гости ездить, вы ко мне, я к вам, чай, не на Колыму уезжаю.

– Это точно, – кивнул Игнат и предпринял следующую попытку отговорить: – Как же ты там один жить будешь? А если что случится? Или заболеешь? И бытовуха неустроенная?

– Да ну, сын, что со мной случится? – похлопал его по руке успокаивающе отец. – Я здоровый мужик, на мне пахать можно! Обустроюсь, найму домработницу, да и не так уж я от вас далеко, мы вон в одном городе живем, а видимся раз в месяц с невесткой и внучкой, а с тобой так вообще раз в полгода, когда ты дома бываешь.

Он все уже решил, и Игнат не стал его отговаривать. Отпустил.

И отцу на самом деле в Москве стало как-то полегче. Он взбодрился, помолодел, просветлел лицом и духом. Наверняка были у него и романы с женщинами, но про это Игнат мог лишь догадываться – сам не спрашивал, а отец не рассказывал. В их приезды с Мариной и Машкой в Москву следов присутствия женщин в жизни отца не наблюдалось. Неизвестно, чем он руководствовался: то ли Игната травмировать не хотел, то ли были иные причины, но факт наличествует – не демонстрировал Дмитрий Николаевич сыну и его семье свою личную жизнь.

Именно поэтому известие о женитьбе Стрельцова-старшего оказалось гейзером, взорвавшимся в спокойном водоеме с кувшинками.

Как это женится?!

Зачем? Восемь лет жил вдовцом-гусаром, никаких матримониальностей не допускал, а тут – получите! Может, и хорошо, что известие об отцовской свадьбе вместе с приглашением застало Стрельцова в Германии, а то бы рванул, мог, не разобравшись, и наговорить лишнего, кто знает.

Он подумал-подумал, а чего, собственно, негодовать? С какого переполоху? Счастлив отец, да и слава богу! Радоваться надо, что не одиноким стариком жить будет, а молодоженом! Игнат и порадовался.

Марина, правда, причитать по телефону принялась, возмущаясь:

– Игнат, он совсем с ума сошел! Квартира в Москве Машке отписана, а сейчас эта его неизвестно что за баба ее себе оттяпает!

– Послушай меня внимательно! – жестко остановил Марину Игнат. – Если ты попробуешь хотя бы намекнуть отцу на это, я тебе такую жизнь устрою! Со своей квартирой он может делать все, что ему заблагорассудится! Отец молодой и здоровый мужик, и то, что он семьей обзавелся, замечательно! И тебя ни в коей мере не касается, что и как он делает!

Она бросила трубку, но неприкрытой угрозе Стрельцова вняла и домыслы свои при себе держала, даже Машку на свадьбу к деду отпустила.

Через месяц Стрельцов прилетел в Москву по делам и задержался на пару дней, с отцом встретиться и с его женой познакомиться.

Когда он их увидел вместе, то понял – все! Отец попал в десятку! Эта женщина именно то, что ему нужно!

Ангелина Павловна со странной фамилией Исла, которую не стала менять в браке, оказалась миниатюрной, весьма интересной женщиной из той породы, которые не стареют никогда.

Энергичная, эмоциональная сверх меры, немного эксцентричная, такая вечная девочка, которой необходимы опека, защита, постоянное напоминание о ее таланте. Актриса вторых ролей – правда, в известном и модном театре.

Отцу требовалась именно такая! Он вдруг скинул несколько лет с плеч, став ее рыцарем, защитником, мудрым, принимающим все ее недостатки и многослойность характера любящим мужем. А она его обожала! И это было видно всем, к тому же Ангелина Павловна вовсе не собиралась скрывать своих чувств.

Игнат это оценил и успокоился за отца.

Правда, находиться долго в обществе Ангелины Павловны он не мог – слишком ее было много. Но, пообщавшись с ней несколько раз, Игнат вдруг понял, что это просто привычное ей житейское амплуа, на самом деле там и характер закаленный, как сталь, и стержень и мудрость еще те! Ой-ой-ой!

Но в роли, в роли, жизнь – вечная сцена! А отцу нравилось, он все посмеивался над ее непрекращающейся игрой. Ну и дай бог им счастья!

Стрельцов посмотрел на часы. Однако загулялся, за размышлениями не заметив времени. Ладно, пора возвращаться, с Марией Игнатьевной воспитательно-наставительные беседы вести.

Как и о чем? А хрен знает, как и о чем говорить любящему отцу со своей малолетней дочерью, оказавшейся беременной!

Стрельцов зашел в супермаркет, купил сладостей к чаю, деликатесов каких-то, фруктов-овощей, бутылку вина, а то совсем уж некрасиво – свалились людям на голову, они их кормят-поят, да еще и примирить стараются. Потом тормознул возле цветочного магазина с сомнением и решил – нет, не тот повод, все-таки не гостевой визит.

И, уже отойдя, ругнул себя: а что, всенепременно нужен какой-то особый повод, чтобы преподнести женщине цветы? Тем более так радушно принявшей и искренне сопереживающей твоим проблемам.

Вернулся. Взял два букета.

Он свернул за угол дома и увидел впереди, метрах в десяти, Машку с парнем, идущих к подъезду. Стрельцов прибавил шагу и позвал:

– Маш!

Она резко развернулась, личико озарилось радостной улыбкой, дочь, как в детстве, заорала на всю округу:

– Папочка! – и рванула к нему.

Стрельцов открыл ей объятья, Машка подлетела, чуть не сбив с ног, с разгона обхватила за талию, уткнулась носом ему в грудь.

– Папочка, – прошептала еще разок.

Слезы навернулись на глаза у сурового господина Стрельцова, он хотел обнять, прижать дочь, но руки были заняты пакетами и цветами.

– Давайте я возьму, – предложил помощь подошедший к ним парнишка, – я Федор.

Стрельцов кивнул, не мог говорить, горло перехватило, отдал парню поклажу, прижал наконец дочь к себе покрепче, поцеловал в макушку, прикрытую шапочкой, и постоял так, приходя в себя и плавясь в щемящей нежности к своему ребенку.

– Ну что, принцесска, наделала дел? – спросил чуть погодя совсем не строго.

Она закивала активно головой, оторвавшись на пару секунд от него, и снова уткнулась в отцовскую грудь.

– Федь, – попросил Стрельцов, – ты отнеси это все домой. Предупреди, что мы с Машей позже подойдем.

– О'кей! – отозвался парнишка и подбодрил Машку. – Держись, подруга!

Игнат за подбородок приподнял Машкино личико и заглянул ей в глаза.

– Идем, посидим где-нибудь поблизости. Побеседуем.

– Пойдем, – тяжело вздохнула дочь.

Они устроились в ближайшем к дому кафе. И пока выбирали столик, снимали верхнюю одежду, усаживались и делали заказ официанту, Стрельцов, скрипя мозгом, все думал – как с ней говорить? Как? Говорить? С дочерью? В такой ситуации?

Назидательно-поучительно? Не проканает, вот сто пудов! На такой тон Машка просто не откликнется, да и поздно уже назидать что-либо!

– Ну, рассказывай! – призвал отец не самым благостным тоном.

– Па, да что рассказывать? – каялась интонацией и мимикой Машка.

– Начни с того, кто у нас участник твоей беременности, – последним словом Стрельцов чуть не подавился, но тон выдержал.

– Мишка Старобогатов из одиннадцатого класса, – давала показания дочь.

– То есть ему семнадцать лет?

– Еще нет, через месяц исполнится.

О боже, боже! Детский сад в песочнице! Пестики-тычинки изучает!

– И что? – продолжил допрос Стрельцов. – У вас такая большая любовь случилась? Тогда почему ты мне о нем раньше не рассказывала?

– Ну, не знаю, может, и любовь, – терзала откровениями отцовское сердце дочь. – Он классный, прикольный, с ним весело. Он хоккеем занимается, меня знаешь как кататься научил! Каждые выходные на каток таскает.

Подростковые откровения о «глубине» чувств прервал официант, принесший их заказ – Игнату коньяк и кофе, Машке чай и бутерброд.

Откинувшись на спинку стула, Стрельцов воспользовался паузой, пока официант выставлял на стол принесенное, охолонул, чтобы не сорваться. «Он классный, прикольный!»

Нет, ну твою ж дивизию! На каток он ее таскает! А с катка в кровать!

Надо успокоиться!

– По-твоему, это вполне достаточные причины, чтобы с ним переспать? – раздраженным медведем начинал грохотать Стрельцов, не справившись с кипящим лавой обжигающей негодованием.

– Ну па-а-а! – проныла Машка и атаковала по привычке: – Можно подумать, ты с женщинами спишь исключительно по любви!

– Маша, прекрати! – рявкнул Стрельцов. – Мы сейчас обсуждаем твою жизнь, а не мою!

– Да что такого-то! – возмутилась дочь. – У нас в классе все девчонки давно сексом занимаются, одна я такая, последняя девственница России!

– Теперь ты у нас первая из всех занимающихся с животом! – разбушевался не на шутку Стрельцов, так его проняло.

– Ну па! – забыв про выступления, заспешила мириться Машка, труханув. – Да это было всего два раза!