Текст книги "На фиг нужен!"

– А что думать-то? – тут же подхватывала Аэлита Федоровна и перед тем, как закрыть за сыном дверь, выкрикивала прямо в подъезд: – Просто возьми и позвони.

«Обязательно!» – бормотал себе под нос Олег и, скомкав листок, выбрасывал его, как чек из продуктового магазина.

Если честно, он не понимал материнской настойчивости и в глубине души считал, что все ее происки – глупость несусветная. Неужели она всерьез считает, что вот так, спустя десять лет, можно взять позвонить, сказать: «Здравствуйте» – и предложить встретиться? Да с какой стати?! И потом, что он ей скажет? Что сожалеет, что был глуп, молод, что потом интуитивно искал женщину, похожую на нее, а женился на первой, объявившей себя беременной? И не то чтобы он сомневался в собственном отцовстве, но иногда, глядя на Евку, всерьез задумывался о том, а вдруг? А вдруг не его?! Но потом успокаивался и отмечал, что точно такая же Евка могла бы быть и у него с Яной, но теперь уже не судьба… И пусть в конце концов мать успокоится и перестанет мотать ему нервы, потому что никому он звонить не будет, и гори все синим пламенем, потому что жизнь не задалась и лучше уже не будет.

«Будет!» – не отчаивалась Аэлита, и раз за разом выкладывала перед сыном листок с номером телефона, прекрасно понимая, что, скорее всего, тот вновь его выкинет. «Ну и что?» – не останавливалась она и настраивалась на долгое ожидание. «Терпенье и труд все перетрут», – по-пионерски подбадривала себя Аэлита и продолжала невидимую борьбу на два фронта, периодически напоминая о себе и о своем сыне Яне. Но, помучившись так с годок-другой, Аэлита Федоровна наконец не выдержала и махнула рукой на неблагодарное посредничество.

«Да делайте вы что хотите!» – с обидой заявила она сыну и отправилась в санаторий поправлять подорванное сводничеством здоровье. «Скатертью дорога!» – мысленно пожелал Олег матери и вытащил из кармана обтрепавшийся листок с заветным номером.

Через неделю Яна взяла трубку и первой сказала: «Здравствуй, Скворцов». И последние четырнадцать лет она так и называла его по фамилии, примерно с одной и той же интонацией человека, который практически всегда недоволен тем, что его побеспокоили.

– Мне кажется, мы не договорили, – сказал тогда Олег, не ответив на приветствие.

– Ну почему же? – не согласилась с ним Яна и тут же напомнила: – Вот уже десять лет я следую твоему совету и считаю себя совершенно свободной.

– Ну ведь ты, если я правильно осведомлен, замужем? – больше для поддержания разговора уточнил Скворцов и тут же проклял себя за слабохарактерность.

– Замужем, – подтвердила Яна, и тон ее изменился: – Ты вроде бы тоже не холост.

– Можно сказать, холост, – вдруг разволновался Олег и уже намеревался пожелать Яне всего хорошего, как она со свойственной ей жесткостью задала вопрос:

– Зачем ты мне звонишь?

– Захотелось… – промямлил Скворцов, понимая, что тот текст, который он тщательно продумал накануне, благополучно выветрился из памяти.

– Понятно…

– Ничего тебе не понятно. Мне и самому непонятно, зачем я тебе звоню. Зачем мне все это? Через столько лет…

– Ну, может быть, потому что тебе любопытно? – подсказала Яна Олегу и внутренне напряглась, знала, что от его ответа будет зависеть многое. Чуть ли не все. И Скворцов не сплоховал и сказал просто и коротко:

– Давай встретимся.

На первый взгляд в этих словах не было ничего особенного. Они были так же привычны и понятны, как солнце в небе, как трава под ногами, как дождь осенью, как снег зимой. Но вместе с тем в них была такая сила желания, почувствовав которую любая женщина сочтет себя избранной. И Яна не стала исключением.

Первые лет пять они встречались не больше двух-трех раз в год. Этого было достаточно, потому что то напряжение, которое охватывало их обоих, было по сути своей губительно и напоминало удар высоковольтного шокера, ведущий к общему параличу. После него приходилось так долго восстанавливаться, что всякий раз возникали мысли о целесообразности следующей встречи.

– На фиг нужен! – делилась с подругой Яна и жаловалась на то, что испытывает странные ощущения. – Словно внутри все вынули, а вложить забыли. Ненавижу это состояние! – жаловалась она и мучительно морщилась, вспоминая домогательства мужа, который, как нарочно, настойчиво требовал удовлетворения своего главного права.

В отличие от Яны, теперь уже Владимировой, Олег не имел возможности обсуждать свое состояние с третьим лицом. Да он и не стал бы этого делать. Для выхода из жесточайшего аута Скворцов изобрел свою систему мер. Он никогда не ехал домой в Братск сразу, останавливался в Ревельске, в квартире, полной ружей и рыболовецких снастей, где забирался с головой под одеяло и долго блуждал по отсекам памяти, пытаясь восстановить в деталях пережитые ощущения. И только когда переставало гореть внизу живота, Олег выбирался наружу и долго сидел в абсолютной темноте, сознательно не включая света, дабы любопытная Аэлита не обнаружила, что сын у себя дома, и не явилась проведать. Он все равно бы не открыл, невзирая на уважение к ее возрасту.

Иногда ему было даже трудно дышать. Расставшись с Яной, Олег вдруг начинал испытывать нехватку воздуха и, чтобы справиться с этим мучительным состоянием, залпом выпивал двести граммов коньяка. Не помогало. Тогда Скворцов укладывался на диван и методично метал дротики в противоположную стену, украшенную фотообоями, изображавшими сцену охоты на кабана, на котором, как и на лицах охотников, не осталось ни одного живого места. Но он не обращал на это никакого внимания, потому что все его мысли были связаны с Яной. Теперь ему о ней напоминало абсолютно все: улицы Ревельска, по которым она, возможно, когда-то ходила, рекламные проспекты туристических агентств (не исключено, что была), манекены в витринах (похожа – не похожа?), даже детские площадки, и те сигнализировали Олегу о том, что и здесь могла бы быть Яна… А дальше его воображение пускалось во все тяжкие, и рядом с ее образом возникал образ его несуществующего сына, его несуществующего пса и его самого, счастливого и довольного… Скворцов даже сны видел, и тоже «семейного» содержания. Но ни о чем подобном он, разумеется, Яне не рассказывал и продолжал играть роль холодного, рационального человека, воспринимающего все эти слезливые сопли-слюни через призму одного-единственного вопроса: «Сколько это будет стоить?» И так, наверное, могло бы продолжаться довольно долго, если бы в одну из встреч Яна не призналась, что сделала аборт, и отчасти потому, что не была уверена, кто отец ребенка.

– Я! – с готовностью выпалил Олег и чуть не расплакался от вставшей комком в горле жалости.

– Да с какой стати?! – изумилась Яна, в принципе, расстроенная этим фактом, но не настолько, чтобы испытывать угрызения совести, а уж тем более убиваться. Она никогда не любила детей, за исключением собственного сына, и всегда честно признавалась в этом. «Я тоже», – обычно вторил ей Скворцов, но сегодня весь вид его говорил об обратном. – А что ты так расстраиваешься-то? – полюбопытствовала тем временем Яна и обмерла, когда услышала ответ:

– Потому что я бы хотел этого ребенка.

– А я нет, – моментально среагировала она и отвернулась: слова Олега застали ее врасплох. Яна ожидала другой реакции, примерно такой же, как у мужа: «Поступай как знаешь. Хочешь – оставляй. Не хочешь – не оставляй». – «А ты?» – желая разделить ответственность за свое решение, уточнила она у него и услышала в ответ обидное: «Мне все равно».

– Пожалуйста, – обнимая, потребовал от Яны Скворцов. – Никогда ничего не предпринимай, не посоветовавшись.

– С какой стати?! – тут же возмутилась она и безуспешно попыталась высвободиться из скворцовских объятий. – Ты мне не муж.

– Не муж, – тут же согласился Олег и добавил: – Но мог бы им быть. И пожалуйста, никогда не говори мне это дурацкое «с какой стати». С такой! Для меня это важно. Все важно.

– Это глупости! – Яна еще пыталась с ним спорить, а сама между тем почти теряла сознание от этой головокружительной близости и чувствовала, что вот еще секунда, и ее, отдельной от Скворцова, больше не останется, так и растворится в нем, разольется, как кровь, по его венам.

Эти первые пять лет после десятилетнего перерыва секс между ними был тяжел и агрессивен: животная страсть, по нескольку раз за встречу, до болевых ощущений и полного изнеможения. И все равно было мало, и Скворцов умолял Яну остаться на ночь, но та категорически отказывалась и рвалась домой, хотя знала, что через несколько часов пожалеет, что уехала рано, и будет томиться среди домашних и все время ловить себя на мысли, что муж как-то странно смотрит, и сын тоже, хотя он-то о чем может догадываться?! Для того чтобы не находиться в их поле зрения постоянно, Яна то и дело будет уходить в ванную и по полчаса стоять там под душем, переключая рычаги: холодная – горячая, холодная – горячая. И всякий раз по возвращении из ванной супруг будет взирать на нее с плотоядной улыбкой, наивно полагая, что вся эта чистота для него. А на самом деле – не для него, а для того, чтобы смыть этот запах, эти ощущения, эту предательскую памятливость кожи, когда всякое чужое прикосновение вызывает тошноту, но ты должна не подавать виду и отзываться на все призывы, даже если они невыносимо дурацкие, совершенно нетерпимые и болит все, и нельзя пошевелить ни рукой, ни ногой, а надо-надо-надо-надо… «Голова болит», – пыталась увильнуть от выполнения супружеских обязанностей Яна, но тщетно. «Еще один раз – и пройдет», – обещал ей супруг, и той не оставалось ничего другого, как стиснуть зубы и согласиться.

– Я больше так не могу, – однажды взмолилась она и предложила Олегу: – Давай расстанемся.

– Почему?

– Потому что я после тебя болею. Я потом месяц восстанавливаюсь. Месяц собираюсь, месяц восстанавливаюсь. Каждая встреча отнимает у меня два месяца полноценной жизни. Подсчитай, сколько за год?

– Четыре. Не так уж много. Если сложить все вместе за несколько лет, то от силы два года. Мне кажется, это невысокая цена за десять украденных лет жизни.

– У меня не было никакой украденной жизни, – запротестовала Яна. – У меня все было хорошо, все было спокойно, пока не появился ты. И вот теперь все разваливается на глазах.

– Я тебе не верю, – голос Олега стал жестким. – Я не верю ни одному твоему слову про то, как тебе было хорошо в браке до тех пор, пока не появился я. Так не бывает. Если между мужем и женой действительно все хорошо, они не изменяют друг другу. В принципе! Нет нужды.

– Правда?! – снова зазвучала эта ненавистная для Скворцова саркастическая интонация надуманного превосходства.

– Правда, – с готовностью произнес он и больше не проронил ни слова.

Яна тоже какое-то время помолчала, а потом, видимо, оскорбилась и ехидно уточнила:

– А ты уверен, что можешь разговаривать со мной в таком тоне?

– Уверен, – подтвердил Олег и услышал в ответ:

– Хорошо. Я об этом подумаю.

Года два они не встречались, благо дело и поводов для случайного столкновения не было. В городах жили разных: он – в Братске, она – в Старгороде, часа четыре езды, не меньше. Ревельск – где-то посередине… Только теперь туда Яна не поедет: ни за что, ни за какие коврижки! «Уж если рубить хвост, то разом», – здраво рассудила она и сосредоточилась на том, что двойная жизнь ни к чему хорошему не привела. Как из рога изобилия посыпались испытания, одно страшнее другого: то сын заболеет, то муж, то родители. «В наказание», – паниковала Яна и каждую неприятность рассматривала как кару небесную.

– Это неправильно, – предостерегала ее подруга и с грустью наблюдала за тем, с каким остервенением принимала Яна вину на себя и, словно юродивая, была готова нести добровольно надетые вериги по жизни.

– Может быть, дальше станет легче, – не переставала надеяться Яна, но легче не становилось. Наоборот, тоска основательно поселилась в ее доме на правах постоянного жильца, чуть ли не главного квартиросъемщика.

– Ты никогда ничего не хочешь, – упрекал ее муж. – Куда бы нас ни пригласили, складывается впечатление, что ты отбываешь повинность и мучаешься рядом с людьми.

– Что тебя не устраивает, Владимиров? – лениво огрызалась Яна и, думая о том, как же с этим справляется Олег, приводила в свою защиту неоспоримые доводы: – У тебя рубашки выглажены? Обед сварен? В доме порядок?.. Чего тебе не хватает?

– Внимания, – емко выражал суть претензии супруг и вопросительно смотрел на жену: «Мол, что скажешь?»

– Фигня все это! – не раздумывая, набрасывалась на него Яна и чеканно проговаривала: – Я – хорошая мать. И не самая плохая жена. А то, что у меня, как и у любой женщины, могут быть не самые лучшие дни в жизни, так это абсолютно естественно.

– По моим ощущениям, «не лучшие дни» в твоей жизни приобрели хронический характер. А может быть, это называется очень просто? Разлюбила? Охладела?

– Устала, – снижала обороты Яна и буквально прикусывала язык, чтобы не выпалить: «И не любила, и не желала, и не хочу…»

Это «не хочу» в придачу с «голова болит», «плохо себя чувствую» звенело у Владимирова в ушах постоянно, вплоть до того, что он вообще начал подозревать жену в патологической холодности и по неграмотности связывал это с ранним климаксом.

– Когда он наступает? Не около сорока?

– У кого как… – уходила от ответа Яна, попутно размышляя над тем, а не упростить ли себе жизнь, подыграв мужу.

– Уходят лучшие годы жизни, – все время попрекал жену Владимиров, и чувство вины в Яне становилось все сильнее. – Объясни мне, в чем смысл нашего брака? Мы не спим вместе, я постоянно испытываю дефицит заботы и тепла. И это при том, что многие люди моего возраста заводят новые семьи, рожают детей…

– Ты не захотел ребенка, – тут же напомнила супругу Яна, но тот этого укола словно не заметил. Тогда Яна обеспокоилась и вернулась в их спальню, рассудив, что раз спрашивает, значит, всерьез раздумывает над сменой жизненных ориентиров. Как это ни странно, но она патологически боялась развода, хотя никаких показательных примеров перед нею отродясь не бывало: ее уже пожилые родители жили в браке долго и счастливо. И ведь Яна, помнится, тоже так собиралась и считала Владимирова для этого вполне подходящей кандидатурой: порядочный, спокойный, ответственный, чем не вариант? И вот теперь у этого варианта в голове определенно вызревала мысль о расставании, да еще и с такой скоростью!

Временами Яна пыталась представить, что произойдет, если развод состоится? И взвесив все за и против, снова и снова убеждалась в том, что ее беспокоит не столько гипотетическое безденежье, размен квартиры, сколько реакция окружающих. «Я – социальное существо», – объясняла она себе собственную трусость и ссылалась на то, что не хочет разочаровывать ни родителей, ни сына. Тот факт, что в стремлении избежать осуждения она невольно заедает жизнь собственного супруга, Яна игнорировала. Гораздо важнее для нее были внешние благополучие и респектабельность.

Совсем по-другому на эту же ситуацию смотрел загнанный в угол Скворцов, открыто заявивший жене, что «не любит» и «не хочет» и вообще не видит смысла в их взаимодействии, которого, добавил он, «как такового, в сущности, нет».

– И что ты предлагаешь? – полюбопытствовала жена, не питавшая никаких иллюзий на предмет чувств, лежащих в основе их брака.

– Жить отдельно. – Олег многого не требовал.

– Живи, – разрешила ему жена, но от развода отказалась, сославшись все на тот же эфемерный социальный статус, согласно которому женщина к сорока годам обязательно должна быть замужем. – К тому же, – добавила она, – я не для того выходила за тебя, чтобы сейчас взять и отдать тебя другой бабе.

– Ни о какой бабе не идет речь, – поморщился Скворцов и предложил Оксане откупные: квартиру в Братске, денежное содержание и полное обеспечение Евки. – Согласна?

– В обмен на штамп в паспорте? – тут же конкретизировала жена и озадачилась тем, как мгновенно улучшить свое материальное положение.

– Дался тебе этот штамп в паспорте! – искренне изумился Олег и сформулировал свои требования: – Штамп в паспорте можешь оставить себе. Мы просто живем в разных квартирах: ты – в Братске, я – в Ревельске. Только и всего, все остальное останется без изменений. Просто я должен быть уверен, что на мою территорию ты ни ногой.

– А ты на мою можешь заходить, – томно улыбнулась Скворцову жена и заскользила крохотной ножкой по его брючине. От неожиданности Олега даже передернуло, и это вызвало ужесточение требований со стороны Оксаны: – Наш развод для окружающих – тайна за семью печатями, это раз. Евка должна видеть тебя несколько раз в неделю, это два. Причем не на пять минут – вещи забрать, а по-настоящему – до утра. И наконец, три. Я – женщина и искать сексуального партнера на сайтах мне не к лицу, поэтому иногда тебе придется исполнять свой супружеский долг, невзирая на то что ты ко мне ничего не испытываешь.

– И как часто? – скривился Скворцов, даже не скрывая собственного неудовольствия.

– Ну а это уж как получится, – смилостивилась жена и отпустила Олега на все четыре стороны с твердым намерением выжать из того все, что только можно, пока позволяют обстоятельства.

– И как же? – растерялась посвященная в супружеский договор Аэлита и расплакалась.

– Я-то думал, ты обрадуешься, – удивился материнской реакции Скворцов, ибо еще какое-то время назад она всерьез предлагала ему завести любовницу и даже подсовывала телефоны знакомых знакомиц для того, чтобы как-то разнообразить досуг своего сына. Теперь же, насмотревшись по телевизору разнообразных передач под интригующими названиями «Честный разговор», «Тайная жизнь звезд» и так далее, Аэлита даже стала подозревать Олега в небанальных грехах, например содомии. И чтобы удостовериться в собственной правоте, начала следить за сыном. Она то приглядывала за ним в армейский бинокль, скользя взглядом по светящимся окнам, то внезапно вторгалась к нему в квартиру с надеждой обнаружить там нечто, что подтвердило бы ее подозрения, но все ее усилия были тщетны – жил Олег бобылем, в дом не водил ни друзей, ни женщин, спиртным не злоупотреблял и вообще неизвестно, чем был занят вечерами.

– Ты сойдешь с ума, – посулила ему Аэлита, увидев на диване сына книгу со странным названием «Как почистить свой сосуд кармы?». – Или тебя завербуют в секту. Какую-нибудь Аум Синрикё, – блеснула своими познаниями Аэлита Федоровна и приняла решение – спасти сына от надвигающегося разорения.

– Обязательно, – проворчал Олег и посмотрел на мать столь выразительно, что той не осталось ничего другого, как предложить самое простое решение выхода из кризиса:

– А хочешь, я тебе драники сделаю?

– С чего бы это вдруг?

– Плохо выглядишь, – обронила, не оборачиваясь, Аэлита и по-хозяйски направилась на кухню, откуда была выдворена через пять минут.

– Здесь я хозяин, – напомнил матери Олег и с раздражением отнял у нее недочищенную картофелину. – И я не голоден.

– А по-моему, очень даже голоден, – с какой-то странной интонацией сказала Аэлита и ушла не прощаясь.

«Обиделась» – так объяснил себе ее уход Скворцов и оказался не прав.

В сердце его матери не было места обиде, зато беспокойство укоренилось в нем основательно. Но об этом Олег не догадывался и по-прежнему считал Аэлиту женщиной недалекой, не способной на сильные чувства и тонкие переживания. Да, действительно, природа не наделила его мать каким-то недюжинным умом, но зато с лихвой одарила сильнейшей интуицией, которая в сочетании с житейской хитростью и элементарным расчетом всегда позволяла ей добиваться желаемого. Например, Аэлита категорически не желала мириться с одиночеством сына, потому что считала такое положение дел противоестественным. Любой мужчина, уверяла она, должен быть при женщине, и не важно, жена она ему или любовница. А у этого упрямца нет ни первого, ни второго, и поделать с этим ничего нельзя, потому что Олег глуп и совершенно не знает жизни. Он думает, что ему не везет с женщинами, а на самом деле – просто не понимает, как правильно выбрать. А ведь это целая наука, о которой, кстати, лично она имеет подлинное представление и вполне могла бы стать куратором, но разве в своем отечестве есть пророки?

Парадоксальное взаимодействие, с одной стороны, «сил необъятных», с другой – абсолютной беспомощности лишило Аэлиту покоя. Она томилась в бездействии и чувствовала себя в полной изоляции: обсуждать дела сына с близкими родственниками и немногочисленными подругами, а прежде – завистницами, казалось ей делом неблагодарным, просто невозможным. Тут-то Аэлита и вспомнила про Яну и позвонила той с призывом о помощи.

– Поговори с ним, Яночка, – заворковала Аэлита Федоровна, слепая интуиция которой в очередной раз подвела к судьбоносному выбору собеседника.

– На каком основании? Мы не виделись с вашим сыном семнадцать лет! – легко соврала Яна, возмущенная тем, что Аэлита вновь вторглась в ее жизнь, и как раз в тот момент, когда уже стало немного отпускать и появилась мало-мальская надежда, что удастся освободиться от этой выматывающей душу тоски.

– Ну и что?! – непритворно удивилась Аэлита Федоровна.

– Что значит «ну и что»?! – взвилась Яна и хотела было сказать про то, что вообще они с Олегом – чужие люди, что ей все равно, что она Скворцову не нянька, но потом успокоилась и твердо сказала: – Я не буду этого делать. Кроме того, если он узнает, что вы ввели меня в курс дела, он с вами просто разорвет отношения. Вы же его знаете! Поэтому пусть все остается как есть. Мальчик он у вас не маленький, справится.

– А если не справится?

– Значит, так и должно быть.

«Как бы не так!» – не согласилась Аэлита и проворчала, повесив трубку, что эта Яна, видимо, не мать, а ехидна, раз с таким хладнокровием отказывает ей в помощи, а ведь у самой сын и, значит, должна знать, каково это – смотреть на собственного ребенка и чувствовать, что тому плохо. Но мир не без добрых людей, подумала она и позвонила официальной жене Олега, начав издалека, как там Евочка, и как продвигается ремонт, и почему так давно Оксана ее не навещала, и все ли у них с Олежкой нормально?

– Все нормально, – слукавила невестка, уверенная в том, что Скворцов сдержал слово и не поставил мать в известность.

– А по-моему, Оксаночка, не нормально, – пошла в наступление Аэлита. – Ты – в Братске, Олег – в Ревельске. Или ты всерьез думаешь, что я дура и не вижу, что между вами происходит?

– А что между нами происходит? – осторожно осведомилась Оксана.

– Тебе виднее, – торжествующе произнесла Аэлита и многозначительно добавила: – Только знаешь, что я тебе скажу, дорогая. Вот он так поживет-поживет, поживет-поживет, а потом поменяет замок в двери, а заодно с ним и всю жизнь. Не страшно?

– Нет. – Оксана знала, что говорила.

– Ну, на нет и суда нет, – сникла Аэлита и, не попрощавшись, завершила бессмысленный, как ей показалось, разговор.

На самом же деле звонок свекрови выбил Оксану Скворцову из колеи. И не потому, что та побоялась так называемой смены замков. Чего уж там! Последние несколько лет Оксана и так не имела доступа к квартире мужа, к его тщательно оберегаемому от чужих глаз логову. Ее смутило другое – интонация, с которой Аэлита Федоровна предупреждала о возможных изменениях в жизни Скворцова. Мысль о том, что у него появилась женщина, перед которой тот распахнул двери своей берлоги, неожиданно оказалась для Оксаны мучительна, хотя она никогда не заблуждалась по поводу своего брака с Олегом. Оксана знала, что Скворцов женился на ней по необходимости, потому что не сумел отказаться от ребенка, а ведь мог. Но он поверил на слово и легко решился на брак с нею, объяснив это тем, что сам рос без отца. И в тот момент ей показалось, что это навсегда, потому что у нее самой не было никакого сомнения в том, что это ЕГО ребенок, а значит, из Скворцова можно будет вить веревки и даже приучить его к мысли о том, что она, Оксана, в его жизни навсегда, как и Евка. Но что-то пошло не так, и стало ясно – любви не будет, не развивается любовь в пробирке, какая бы питательная среда для нее ни была создана. А ведь Оксана старалась! Правда, что бы она ни делала, все вызывало в Олеге раздражение. Но и это можно было бы стерпеть в обмен на хорошее отношение или хотя бы элементарную благодарность. Убивало другое – Скворцов не видел в ней женщины и ложился в кровать в надежде на то, что жена устала, что быстро заснет и ничего не попросит. А она-то, наивная, пеньюары на себя натягивала, чулки в цвет подбирала, но ровно до тех пор, пока муж не сказал: «Смешно это, Оксана, член палкой подпирать. Давай лучше ты без этого…» – и покосился на кружевные резинки на ее бедрах. И она послушалась и стянула с себя всю эту «красоту», поклявшись и это выдержать, но теперь-то уже точно в обмен, в частности, на финансовое благополучие.

Не отставая от Скворцова ни на шаг, Оксана задалась целью возвести собственную крепость, ничуть не хуже той, что у Олега в Ревельске, и объявила начало великому ремонту, который длился вот уже несколько лет и требовал все новых и новых вложений. «Когда это закончится?» – возмущался Скворцов, но тем не менее безропотно оплачивал очередной счет за очередной дизайн-проект. «Скоро», – обещала ему жена и нанимала новую строительную бригаду.

И вот теперь, после разговора с Аэлитой, до Оксаны наконец-то дошло, что, похоже, ей придется делиться с другой, а значит, необходимо что-то сделать для того, чтобы деньги не улетали, как прежде, в бездонную бочку, а оседали в виде достойного ежемесячного взноса на ее счете.

– У него кто-то есть? – не выдержав, перезвонила она Аэлите.

– А ты как думаешь? – схитрила Аэлита Федоровна, возликовавшая от того, что лед тронулся, хотя и не совсем в ту сторону, в которую ей лично хотелось бы.

– Ну раз вы так говорите, то, наверное, да, – сделала вывод Оксана и вспомнила свой разговор с мужем о разводе де факто при сохранении штампа в паспорте де юре.

– И ты это так оставишь? – продолжала блефовать Аэлита, плохо понимающая, чем это в реальности может закончится.

– А какие у меня шансы? – Из голоса Оксаны исчезла уверенность.

– Не знаю, – честно призналась Аэлита Федоровна и тут же добавила: – Но какие-то, несомненно, есть… Может быть, ты приедешь? Поговоришь с ним? В конце-то концов, ты взрослая женщина, и не мне тебя учить, как взрослому мужику объяснять, кто в доме хозяин. И потом – у вас ребенок. Ты что, забыла?

– Не забыла, – отозвалась Оксана и посетовала: – Я-то приеду, только вот пустит ли меня он?

– А ты что, в дверь собралась ему звонить?

– А вы что, по пожарной лестнице предлагаете мне в его квартиру забраться?

– Это лишнее, Оксаночка. Возьмешь у меня ключи – сделаешь мужу сюрприз.

Увидев жену в своей холостяцкой квартире, Скворцов взбесился:

– Ты что тут делаешь?! – тут же призвал он ее к ответу, недоумевая, как она вообще здесь оказалась.

– Приехала поговорить. – В словах Оксаны не было ни вызова, ни заискивания, говорила она спокойно и так же спокойно взирала на метавшегося из угла в угол Олега. – Мне кажется, мы приняли неверное решение.

– Ты хочешь отказаться от денег? – тут же поймал ее на слове Скворцов.

– Если это будет полезно для нас обоих, то я готова.

– Ушам своим не верю, – саркастически расхохотался Олег, а потом присел рядом и, не отрывая взгляда от Оксаниного лица, уточнил: – Чего ты хочешь?

– Мне бы хотелось сохранить наш брак, – призналась жена, и Скворцов чуть не поперхнулся.

– Сохранить чего?

– Наш брак, – спокойно повторила она и добавила: – Возможно, родить еще ребенка. Мы уже столько лет вместе, у нас есть Евка, пусть будет еще одна или один. Ты же всегда хотел много детей.

– Я никогда не хотел много детей.

– Все мужчины хотят много детей, – не согласилась с ним Оксана. – Потому что дети – это свидетельство вашей сексуальной состоятельности. Мне кажется, мы бы могли попробовать. Как ты думаешь? – Она потянулась к нему и попыталась расстегнуть пуговицу на рубашке.

– Убери руки, – прорычал Олег и вскочил с дивана: – Ты врываешься в мой дом, тайком, с какими-то идиотскими предложениями. На что ты рассчитывала? Можешь мне объяснить?

– Я рассчитывала на твое благоразумие.

– Напрасно, – произнес Скворцов и метнулся к стене с изрешеченными дротиками фотообоями. – Я не хочу тебя. И детей мне от тебя не нужно. И вообще – я дурак, потому что принял твои условия в расчете на то, что в ответ ты будешь соблюдать и мои тоже.

– У тебя кто-то есть? – прямо спросила его Оксана и подошла так близко, что уловила еле ощутимый запах, исходивший от несвежей после рабочего дня рубашки..

– Есть, – солгал Олег и скрестил руки, почувствовав, что теряет контроль. – Отойди от меня.

– Сейчас, – пообещала ему Оксана и, не отрывая взгляда, легко коснулась пальцами его щеки. – Попрощаемся? – глухо предложила она и потянула ремень.

– Попрощаемся, – согласился Скворцов и грубо задрал ей юбку, не отходя от стены ни на шаг. – Готова?

Она ничего не ответила и расстегнула молнию на его брюках.

– Повернись, – скомандовал Олег и сделал все быстро, как будто кто-то стоял у него за спиной и нетерпеливо дожидался своей очереди. Наступившая разрядка не принесла ему никакого удовольствия, ну разве только секундное состояние невесомости, тут же сменившееся апатией. – Успела?

– Нет.

– Ну, извини, Оксан, – пробормотал Скворцов и застегнул брюки.

– Ничего страшного, – еле сдерживая слезы, усмехнулась она и суетливо оправила юбку. Состояние было омерзительным, Оксана ощущала себя раздавленной. «Сама напросилась», – попробовала она смириться с происходящим, но не смогла и, развернувшись лицом к Олегу, вроде бы как ни в чем не бывало спросила: – Слушай, Скворцов. Хоть кого-то в этой жизни ты любишь?

– Люблю, – спокойно ответил он и отодвинул жену в сторону. – И любил. Всегда.

– Понятно. – Оксана пыталась справиться с дрожью в голосе. – А почему же ты такой несчастный? Одинокий?

Скворцов набычился.

– А может, тебя не любят? Или не хотят? Вот так же, как ты меня… Угадала?!

– Нет, не угадала, – побледнел Олег.

– Ан нет, Скворцов! – сквозь слезы выкрикнула ему Оксана: – Угадала! Не хотят и не любят! Тебя! Такого сильного, делового, умного и обеспеченного! Не хотят! Значит, Скворцов, есть лучше! Есть лучше, чем ты. В миллион раз! Понял?! В миллион!

– А чего ты так перевозбудилась-то, Оксан? – глумливо усмехнулся Олег. – Тебе-то какая разница?

– Да никакой, в сущности, – быстро остыла та и бросила напоследок: – Знаешь, если бы не Евка, прокляла бы.

– За что?! – поразился Скворцов.

– За все, – прошипела Оксана и двинулась на мужа. – За все, за все. И счастья тебе не будет. А хочешь знать почему? Да потому что ты сам ни одного человека счастливым не сделал. К чему ни притронешься, все рушится. Не человек, а смерч, все на своем пути сметаешь.