Текст книги "Роман в утешение. Книга вторая"

Татьяна Герцик
Роман в утешение (книга вторая)

Глава первая

Георгий лег рядом, и, успокоенный, провалился в сон, крепко прижав меня к себе. Но я не спала. И спать не могла. Под его рукой было так тяжело и неуютно, он казался мне таким чужим и даже неприятным, что стало до боли ясно – моя когда-то такая нежная и светлая любовь умерла. Нестерпимо терзали холод, пронизавший насквозь всю душу, и непереносимое одиночество. В груди всё бурлило, недавние слезы не принесли облегчения, гнев и отчаяние просились наружу.

Мне хотелось завыть от горечи и беспомощности. Зачем я подала Георгию напрасную надежду? Напрасно я улетела в розовые дали, позволив себе поверить, что прошлое можно вернуть хотя бы во сне. Сколько еще глупостей я наделаю, если останусь?

Мое неразумное поведение говорило об одном – Георгию я противостоять не могу. И, если вздумаю остаться, скоро вновь превращусь в ту же полоумную дурочку, которой была восемнадцать лет подряд и которой Георгий без труда управлял, как вздумается. Но за прошедшее время я кардинально изменилась, и тихое счастье курицы-наседки под присмотром властного петуха уже не казалось мне столь привлекательным, как прежде.

В незашторенном окне четко виделись крупные звезды на безупречном бархате черного неба. Они игриво мерцали, обмениваясь друг с другом нелестным мнением о нас, таких забавных и непоследовательных людишках. Как ни странно, но именно это полуприличное подмигивание вырвало меня из оков истерики и заставило кривовато усмехнуться.

Тут в моей замороченной голове всплыл образ разъяренного Пронина, мгновенно погасив ухмылку. По коже прополз неприятный озноб, сея легкую панику. Что будет, если Роман застанет меня здесь? Да еще в постели с Георгием? Не миновать тогда выяснения отношений, скорее всего с кровавым мордобоем, чего я вообще не переношу. К тому же кто бы из них не вышел победителем в этой схватке, мне он абсолютно не нужен.

Передо мной во весь рост встала всё та же неистребимая проблема – как жить дальше. Первый шаг ее разрешения прост до банальности: нужно выяснить, кто я и чего хочу от жизни. Раньше я всегда старалась угодить тому, кто был рядом – сначала матери, потом Георгию. Пронин не в счет, ему я не угождала, а сопротивлялась, но слабо. Это и понятно – как говорится, «потерявши голову, по волосам не плачут». Так и я, – после измены Георгия мне было всё равно, кто со мной рядом.

Но теперь я более-менее пришла в себя и захотела познать самоё себя, то бишь выполнить одну из древних заповедей. А для этого мне нужно очутиться как можно дальше от обоих претендентов. У меня оставался один выход – удрать отсюда как можно быстрее. Что ж, в этом деле у меня выработался изрядный навык, и теперь мне осталось лишь вновь применить его на практике.

Осторожно выкатившись из-под горячей мужской руки, как и прежде, по-хозяйски устроившейся на моей талии, я на цыпочках выскользнула из спальни, по дороге прихватив лежащую на стуле одежду. На мгновенье задержавшись в дверях, кинула последний взгляд на Георгия, мирно уткнувшегося носом в подушку и обхватившего изрядный кусок одеяла, видимо, пытаясь найти замену моему теплому телу.

Мысли остаться у меня не возникло ни на единый миг, лишь в груди тупо горела досада оттого, что Абрамов так некстати оказался на моем пути. И не только на пути, но и в постели. Но что сделано, то сделано, и главное теперь – не шуметь. Если, не дай бог, он проснется, никакой свободы мне не видать. После этой ночи Георгий решит, и не без основания, что у него на меня есть все права.

Спустившись вниз, натянула всё тот же брючный костюм, в котором была у Тамары Якуниной, параллельно прикидывая, куда бы мне податься. Лучший вариант – поселиться где-нибудь в глухой деревне. Причем такой, где было бы два двора с парой добродушных старушек семидесяти лет и никого помоложе и подозрительнее. Память услужливо подкинула мне подходящую деревеньку, или, вернее, то, что от нее осталось – в позапрошлом году, гостя с Оксаной, своей коллегой-дизайнершей, у ее родичей в приволжской деревеньке Ишково, я услышала о Зажимках, умирающей деревне неподалеку.

Мимо дома, осветив фарами окружающее пространство, проехала какая-то машина, и я нервно подскочила. А если это очнувшийся Пронин со своей командой? Это казалось вполне вероятным, и сердце принялось даже не биться, а скакать, как олененок от настигающего его тигра. Если уж мне придется выбирать из двух зол, выберу меньшее и останусь с Абрамовым. Все-таки нас связывают общие дети, тогда как Пронину я вообще ничего не должна.

Звук зловеще урчащего мотора стих где-то за поворотом, и я перевела дух. Покамест это не по мою душу.

Решив больше не рисковать, дожидаясь появления настырного любовника, завела машину и выехала со двора, стараясь шуметь как можно меньше. На развилке притормозила, сообразив, что с единственным костюмчиком, что на мне сейчас, мне долго не протянуть, а купить одежду среди ночи нечего и пытаться, на предельной скорости погнала в город, каждую минуту замирая в ожидании погони. Гнаться за мной мог и Георгий, и пришедший в себя Роман. Или даже не он, а Самый Главный Страж в попытке исправить свой промах.

Господь и на этот раз меня миловал, и я, не пойманная ни Абрамовым, ни Прониным, ни даже бдительным ГИБДД, приехала в свою старую квартиру часа в четыре утра. Я ожидала приступа тоски по прежним счастливым временам, но, к моему облегчению, боязнь не забыть чего-нибудь важного затмила всё остальное.

Пробежав по квартире и пошарив в закромах, запихала в баул одежду, постельные принадлежности, теплый клетчатый плед и старый электрочайник. Чуть поколебавшись, добавила небольшой переносной телевизор и плейер. Надо же будет хоть иногда узнавать, что в мире творится. Тихонько, на цыпочках, чтобы не будить дотошных соседок-пенсионерок, осторожно вынесла из подъезда баул и погрузила его в свою верную машинку.

Возвратившись за остальными вещами, взглянула на антресоли и поддалась накатившему на меня порыву ностальгии. В детстве я неплохо рисовала и в свое время даже закончила художественную школу. В те давно прошедшие времена мой преподаватель не раз говаривал мне, что я подаю надежды. Вот и проверю наконец, осталось ли во мне что-то от той талантливой девочки, или нет. Мне давно хотелось написать пару пейзажей на пленэре, но всё не удавалось. Но теперь, если получится так, как я хочу, времени для испытания своих талантов у меня будет предостаточно.

Захватила масляные краски, гуашь, акварель, кисти, растворитель, чистые холсты с подрамником и небольшим складным мольбертом, оставшиеся у меня еще со студенческих лет. Вскоре моя маленькая машина была завалена так, что меня вполне могли остановить у первого же поста ГИБДД, что было крайне нежелательно, без паспорта в нашей стране трудно доказать свою благонадежность. Было потрясающим везением одно то, что документы на машину и права так и лежали в бардачке, где я оставила их в прошлом году.

Стараясь не выезжать на центральные улицы, пробралась по окраинам через весь город, и, запасясь в оптовом магазинчике при выезде из Нижнего продуктами на несколько дней, рванула на скоростную трассу.

Моя верная мини легко неслась по гладкому асфальту, а я с тяжким недовольством прислушивалась к царившему в душе полнейшему разладу. И с чего бы это? Мне удалось ускользнуть от бдительного любовника-тюремщика, удрать от решившего повернуть время вспять мужа, то есть доблестно выполнить все пункты собственного плана. Так почему же после совершенных подвигов я не чувствую хотя бы легкую удовлетворенность? Чем же я так недовольна? Может быть, просто устала, ведь отдохнуть этой ночью мне так и не удалось?

За небольшим леском потянулось ровное зеленое поле, уходящее за горизонт, и ответ вдруг пришел сам собой – просто я еду в никуда. Впереди у меня – пустота. Вряд ли я вновь смогу влюбиться так же беззаветно, как в свое время в Георгия. Тем более теперь, когда я знаю, как много страданий сулит поруганная любовь…

Вновь миновав Пореченск, на этот раз по окружной дороге, через час я притормозила перед покосившимся синим знаком с забавным названием Зажимки. Уж не знаю, кто кого там зажимал, но дорога туда была ужасной. Мне повезло, что дождей не было несколько недель, не то на моей мини мне бы никогда сюда не добраться. По разбитой гравийной дороге, замытой желтой глиной, я, немного даже укачавшись от бесконечных переваливаний с бока на бок, с трудом доползла до малюсенькой деревеньки, состоявшей из одной-единственной улицы с десятком полуразвалившихся домишек.

Притормозив возле избенки, показавшейся мне жилой, я выпала из машины и с трудом размяла отсиженные ноги. Голова немного кружилась, и мне пришлось постоять минут пять, ожидая, когда мозги придут в норму. Вокруг царил такой птичий гвалт, что я невольно огляделась, ожидая увидеть какую-нибудь птичью свару, но это местные пичужки торопились по своим делам, помогая себе громкими командами. Просто их было так много, что всё пространство вокруг казалось большим птичьим царством.

Изба, перед которой я притормозила, была небольшой, изрядно скособоченной и потемневшей от времени, но с целыми застекленными окнами, занавешенными сероватым тюлем. Перед ней был разбит палисадник, огороженный невысоким штакетником, не падающим благодаря подпоркам. В палисаднике зацветали золотые шары, разноцветные флоксы, да толстенные репейники, выдернуть которые в одиночку было не по силам никакой старушке.

Шел всего седьмой час утра, но одно из окон дома было уже распахнуто, и мне показалось, что внутри кто-то бродит. Я скептически оглядела свой наряд и пожала плечами. Вряд ли обрезанные до колен джинсы и свободную футболку, в которые я переоделась для удобства, одобряют в российской глубинке, но что-либо менять было поздно. Стараясь выглядеть как можно более достойно, я постучала в деревянный столб возле покосившихся ворот.

Долго никто не открывал, и я уж было подумала, что движение за окнами мне просто почудилось, когда за окошком послышался испуганный старушечий голос:

– Кто там?

Я постаралась ответить как можно безобиднее:

– Меня зовут Рита. Я художница. Мне бы пожить тут у вас немного. Уж больно места у вас красивые…

Женский голос успокоил старушку, и заскрипела открываемая дверь. За ней оказалась крепко сбитая, но какая-то уж очень скособоченная, под стать своей избенке, бабулька. Пригласив меня войти, хозяйка подождала, когда я открою калитку, и пошла вперед, показывая дорогу. Глядя на нее, я сразу вспомнила Плюшкина из «Мертвых душ» Гоголя. На старушке был такой же непонятного цвета длинный халат и сероватый ситцевый платок, повязанный на хохляцкий манер.

В избе было убого, но чисто, хотя и стоял специфический запах заброшенной старости. Малюсенькая комнатка, кухонька и сени с узким тусклым окошком – ничего лишнего. Хотя на улице было еще прохладно, дом стоял нетопленый. Баба Нюра, как представилась старушка, давно уже не спала – летом она вставала с курами, которых по двору бегало несколько штук. На мою просьбу подсказать, к кому можно попроситься на постой, лишь развела руками, сконфужено взглядывая на меня выцветшими глазами.

– Да не к кому, милая! Нас тут обитает-то три старухи. Домишки у нас маленькие, в одну горницу. Бедуем потому, что родных у нас никого не осталось. Хотя и тем, кого дети-внуки в город позабирали, не позавидуешь. Мы-то еще худо-бедно телепаемся, а они померли давно. Те, кто всю жизнь в деревне прожил, в своем доме, при хозяйстве, не могут в городских муравейниках-то жить. В них дышать нечем. А что касается постоя, то, ежели тебя труд не пугает, можешь любой дом выбирать. Они всё равно ничейные стоят. Хозяева, правда, где-то есть, а может и нет, не знаю. Никто из них сюда не приезжает. Крепче всего дом напротив – он почти жилой. Ефросинья полгода только как померла. Там и печка не дымит, и свет есть. Хороший домик. Хочешь – живи! Там не заперто. Не от кого запираться. Надеюсь, Семен возражать не будет…

Обрадованная быстротой решения проблемы, я поблагодарила бабу Нюру и завела машину во двор противоположного дома, вяло размышляя, кто такой Семен и почему он должен возражать.

Двор перед небольшим опрятным домиком и впрямь выглядел ухоженным. Не в обиду будь сказано моей новой знакомой, но порядка здесь было куда больше, чем у нее.

Около небольшого сарайчика аккуратно, выстроенные по размеру, стояли лопаты и ведра, а высунувшиеся по краям засыпанного желтоватым песчаником двора сорняки выглядели смущенными, будто понимали, что совершают нечто предосудительное. Даже колодец, закрытый от дождя двускатной крышей, был в порядке – на врытой в землю толстой палке висело перевернутое вверх дном оцинкованное ведро, прикрепленное за ручку длинной цепью к крепкому деревянному вороту.

В палисаднике перед домом цвели густо-бардовые мальвы, золотые шары и душистые цветочки, называемые в народе гусиным мылом, или жасминчиками. Над этим благолепием теряли лепестки два куста отцветающей сирени, белая и сиреневая, далеко разнося свой дивный аромат. Третьим ярусом высились ранетки, уже отцветшие, с мелкой зеленой завязью на ветках.

Осторожно отворив даже не заскрипевшую дверь, я на цыпочках, будто боясь кого-то потревожить, прошла в дом. В небольшой побеленной комнатке было чисто и опрятно, словно хозяйка лишь на минутку покинула свое жилище. Мне стало не по себе: в комнате, возможно, витал дух ее покойной хозяйки, с неудовольствием взирая на меня. Но желание передохнуть и хоть немного пожить спокойно пересилило, и я, перенеся свои пожитки, принялась устраиваться.

Здесь, как и в избе бабы Нюры, была одна комната и кухня. Но сени были попросторнее, из них даже была выгорожена еще одна, совсем крохотная, летняя комнатка с настеленными вдоль стены деревянными нарами.

Набрав воды из колодца, я вымыла дом и сени, мысленно прося прощение за вторжение у его умершей хозяйки.

Прибравшись, я почувствовала себя такой усталой, что решила лечь спать, не дожидаясь вечера – сказался вчерашний безумный день и не менее безумная ночь. Есть мне не хотелось, я довольно плотно позавтракала в придорожном кафе, натянув шурин парик и пряча лицо за его длинными локонами. Завтракая, машину спрятала на полянке в лесу, дабы не дать повода случайным прохожим запомнить слишком много. И теперь, гордясь своей предусмотрительностью, надеялась, что смогу прожить здесь столько, сколько захочу.

Широко зевая во весь рот, расправила кровать, застелила ее своим бельем и легла, стараясь превозмочь усталую, а может быть и нервную, дрожь. Легла и поняла, что подо мной перина из настоящего гусиного пуха, и, похоже, что и одеяло такое же, не говоря уже о подушке. Ну и ну, вот это да! Да я просто в музей-заповедник попала!

Несмотря на искреннее удивление и усталость, в мою бедную голову полезли неприятные мысли. А не здесь ли умерла эта самая Ефросинья? Но изнеможение было таким, что эта неприятная мысль уплыла куда-то на самый край сознания.

Расслабившись, я уже почти заснула, как вдруг осознание сделанной мной кошмарной ошибки заставило меня подскочить на постели.

Когда я в последний раз принимала противозачаточные таблетки? По спине прополз зловещий холодок, и я с трудом вспомнила: прошлое утро я их не выпила из-за жуткого беспокойства, элементарно позабыв. Сегодня из-за истории с Георгием и поспешного бегства мне тоже было не до них.

Решив принять таблетку хотя бы сейчас, я потянулась к сумочке, оставленной на столе рядом с кроватью, и, едва ее открыв, увидела пустое дно. С досадой хлопнула себя по лбу. Я же не взяла коробочку с таблетками, когда отдавала Крепышу старую сумку с жучком! Тогда я была в таком состоянии, что мне это и в голову не пришло. Да и потом я о них не вспоминала…

Почувствовав, что холод пробирает до костей, я снова утонула в мягкой перине, натянула одеяло до носа и закрыла глаза, пытаясь высчитать, чем грозит мне проявленное легкомыслие. Итог получился крайне безотрадным. На меня напал истерический смех. Если вдруг забеременею, то даже не буду знать, кто отец ребенка! Конечно, потом можно будет сделать генетический анализ на отцовство, но это так унизительно, черт побери! Эх, если бы я была какой-нибудь легкомысленной дурочкой, которой глубоко плевать, с кем трахаться, но ведь я вовсе не такая…

Повздыхав, я всё-таки решила, что ничего подобного мой ангел-хранитель не допустит, и уснула, видя во сне попеременно то Романа, то Георгия в весьма неприличном виде.

Проспала до самого утра и проснулась от ознобистого сыроватого холодка. Открыв сначала один глаз, потом другой, увидела незнакомый дом, и сердце затопила волна искренней радости, забытой мной за последнее время. Итак, несмотря на чинимые мне вредоносными мужиками препятствия, я всё-таки смогла сделать так, как хотела!

Стараясь не растерять так давно не испытываемого чувства легкости и беззаботности, быстренько натянула на себя джинсы, свитер и куртку. Растерев основательно замерзшие руки, решила протопить печь, ведь баба Нюра говорила, что она исправна. Но проверить ее слова не смогла, не было дров. Я обыскала всё: двор, сарай, огород – пусто!

Пришлось снова идти за помощью к соседке. Выслушав меня, она покаялась, уныло пришлепывая бесцветными губами:

– Да были у Ефросиньи дрова, как не быть, она хозяйственная была, домовитая, да мы с бабами порешили, что они ей на том свете не понадобятся, ну и истратили их этой зимой – она затяжная была и холодная, своих не хватило. Ты уж нас прости…

В голосе старой женщины слышалась искренняя досада на собственное неразумение. Да уж, какой у нас народ всё-таки совестливый. Кто я ей, чтобы извиняться?

Посмотрев на скрюченную старушку, я с недоумением спросила:

– А кто же вам дрова колет? Сами, что ли?

Она уперлась руками в бока и подбоченилась, видимо, вспомнив те времена, когда была достаточна бодра для такой работенки, но тут же закряхтела и призналась:

– Да раньше-то сами, у меня и бензопила есть, и всё, что надо, но сил больше нет. Приходится из соседнего села мужиков звать. Вот как пенсию давать будут, так кто-нибудь и приедет. Им завсегда выпить охота, только ради энтого и живут…

– А где они бревна берут?

– Да нам их лесхоз выделяет, когда делянки чистит. Они в конце деревни подле Минькиного дома лежат.

Решив посмотреть на бревна, я дошла по узкой полузаросшей тропке до самого конца деревни. Около последнего полуразвалившегося дома и впрямь лежала сваленная как попало, видимо с лесовоза, гора бревен. Я озадаченно потерла лоб. Ну и ну! Не сказать, чтобы бревна были огромными, но и маленькими их никто не назовет. Мне с такими уж точно не справиться…

Побрела обратно, раздумывая, как же быть. Светиться в главном хозяйстве с подобными просьбами мне ни к чему. Но и нарубить дров самой сил не было тоже. Вдруг у меня мелькнула забавная мысль. Она могла, конечно, привести к негативным последствиям, если Пронин решит искать меня с помощью ГИБДД, но, как известно, волков бояться – в лес не ходить.

Вернувшись к бабе Нюре, предложила:

– Давайте не будем ждать вашей пенсии, а то я, пожалуй, просто замерзну. Давайте сделаем так…

И мы сделали. В бабе Нюре, как выяснилось, жив был еще авантюрный дух. Правда, перед вылазкой она принарядилась – надела приличное, по ее мнению, пальто, купленное лет тридцать назад, черные резиновые ботики и аляповатый, в крупных красных розах, шерстяной платок.

Посадив в машину, я подбросила бабульку до поста ГИББД, не доезжая до него, однако, метров триста. Там она жалостиво попросила начальника, сурового вида мужчину в звании майора, помочь трем бедным немощным старухам. Почесав в затылке, он предложил двум проштрафившимся водилам царский выбор – или лишение прав, или колка дров. Те предпочли последнее.

Усадив бабу Нюру в одну из машин, они поехали в Зажимки, а я, чтобы не быть замеченной, осталась куковать в ближнем лесу, провалявшись весь день на солнышке посредине цветущей полянки, по животному бездумно наслаждаясь весенним теплом.

Приехала в деревню только к вечеру, надеясь, что дров заготовлено хотя бы на месяц. И поразилась – мужики, видимо, вспомнив молодость, распилили и нарубили все имеющиеся в наличии бревна.

У валяющихся в беспорядке полешков стояли все местные обитательницы. Кроме бабы Нюры, на меня с интересом смотрели еще две старушки. Одна из них, в старом, но чистеньком драповом пальтишке, в кокетливой шляпке тридцатых годов, что в нынешние времена выглядело последним писком моды, подала мне сложенную лодочкой ладошку и чопорно представилась:

– Вера Ивановна.

Остальные бабульки просто закатились от смеха.

– Ты на нее внимания не обращай! У нее бывают заскоки! – Баба Нюра принципиально не обращала внимания на вытянувшееся лицо соседки. – Она у нас интеллигентная! У нее муж бригадиром был, когда у нас тут отделение колхоза было! Зови ее баба Вера, и будет с нее!

Другая старушка, в длинной черной юбке с выставлявшимися из-под нее вытянутыми трикотажными штанами белесо-черного цвета, согласно покивав, приветливо проговорила:

– Баба Маруся я. А ты, стало быть, Рита. И надолго к нам?

На этот вопрос я ответить не смогла.

– Да как получится. Как дела пойдут. К тому же какая погода стоять будет…

Видя мою растерянность, мне на помощь пришла баба Нюра. Чрезвычайно довольная собой, она хвастливо перевела разговор на более насущные проблемы:

– А мужики-то молодцы. У Кольки, ну, у того, что постарше, с собой циркулярка была. Так что они ее приспособили и быстренько так бревна-то распилили. Колоть руками не стали – тоже циркуляркой пилили. Видишь, какие чурбанчики-то аккуратные? Моей бензопилой так не напилишь. Завтра мы с Маруськой и Веркой потихоньку начнем дровишки к домам подтягивать.

– На чем?

Старушка искренно удивилась моей наивности.

– Да на тележках, на чем же еще! У нас для энтого хорошие тележки есть, крепкие.

Загрузив багажник дровами, я усадила гордую бабу Нюру на переднее место, дав ей чудненький повод высокомерно помахать рукой товаркам, и повезла домой, раздумывая по дороге, как же мне помочь бабулькам перевезти все дрова к их усадьбам. Сегодня начинать это нелегкое дело было уже поздно, смеркалось, через полчасика дорогу в темноте не будет видно вовсе. Уж лучше завтра с утра пораньше.

Устало вылезая из машины, баба Нюра потерла плечо и грустно предупредила:

– Скоро дожди начнутся. Кости у меня заломило. – И медленно побрела к дому, внезапно вся как-то скукожившись.

Набрав охапку дров из багажника, я двинулась за ней. Она искренне удивилась:

– Да зачем это? Тепло же в хате.

Но я думала иначе – в ее избе стоял тяжелый запах сырости, от которого можно было в два счета заболеть. Но старушка была категорически против столь неэкономной траты топлива, и я нашла выход – попросила научить меня, как топить печь.

Удивившись моей беспомощности, ведь она-то считала, что никакой премудрости в этом нет, баба Нюра показала мне на примере четырех брошенных ею в топку дровишек, что это и в самом деле несложно. Дрова весело затрещали, сразу сделав старый домишко уютным, и я, вполне довольная полученным результатом, попрощалась и отправилась к себе.

Придя в избу Ефросиньи, попыталась сделать то же самое, но даже сухая береста занялась у меня только с третьей попытки. Но всё же растопить печь мне удалось, и спать на этот раз я легла в протопленном доме.

Посреди ночи мне послышалась мышиная возня, тоненький писк и равномерное похрустывание. Что это они там нашли? Надо будет попросить у соседок взаймы кошку – это мелькнуло в голове и быстро исчезло под грузом усталости и свежего воздуха. Больше ночью я не просыпалась, хотя, вполне возможно, что мыши бегали и по мне, уж больно много поутру оказалось свидетельств их пребывания.

На следующий день, прибрав в доме, я занялась более трудными делами. С трудом привязав к своей машинке старую, но еще крепкую телегу, мы все вместе сгрузили на нее четвертую часть дров и привезли к бабе Нюре. Потом то же повторили для бабы Маруси и бабы Веры. Свою, последнюю, телегу я грузила и выгружала уже одна – старушки спешили убрать свои дровишки под навесы до дождя.

Вечером у меня жутко болели руки, ломило спину, и я решила, что, если я и забеременела ненароком, то во мне ничего не задержится – я сроду так не надсажалась.

Вспомнив о неприятном соседстве, отправилась за помощью к Вере Ивановне – у нее жили две немолодые, но еще вполне шустрые кошки.

Старушка дала мне одну из них, правда, с неохотой, ведь кошка, как человек, вполне может остаться там, где ей приглянется больше. Запустив рыжую тощенькую Муську в свой дом, я немного последила за ее суетливыми исследовательскими перебежками, и вышла во двор за очередной охапкой дров.

Растопив печь в доме, решила смыть с себя пот и грязь, затопив и баню. После нескольких безуспешных попыток мне это удалось. Натаскав воды из колодца, я с удовольствием помылась. Париться, правда, не стала, для этого дров нужно было гораздо больше, а меня после сегодняшних мытарств обуял дух бережливости.

Этой ночью под защитой бдительной Муськи я спала гораздо спокойней, чем накануне. Правда, периодически в ее лапах находила конец одна из беспечных непуганых мышек, издавая при этом отчаянный предсмертный писк, но, честно говоря, меня это ничуть не трогало.

Под утро, как и прогнозировала местный синоптик баба Нюра, пошел дождь. Да еще какой. Сухая земля под бьющими по ней наотмашь струями воды издавала звонкую барабанную дробь. Я проснулась от грохочущего по крыше ливня и долго не могла заснуть, боясь, что в комнату вот-вот хлынут потоки воды.

Но всё было нормально, и я, мало-помалу успокоившись, снова задремала. Встав поутру с постели, чуть не наступила на аккуратно уложенную у кровати внушительную горку задушенных Муськой мышей, и испуганно ахнула.

Кошка сидела рядом и, подозрительно прищурив желтые глаза, ждала от меня благодарности. Отдавая дань справедливости, пришлось ее громко похвалить. После пяти минут моих восторженных ахов и охов, сочтя, наконец, что я в полной мере оценила ее праведные труды, Муська потянулась, зевнула и прыгнула на полати с явным намерением отдохнуть от нелегкой ночной работы.

Скривив нос, я палкой затолкала мышиные трупы в полиэтиленовый мешок, и попыталась выйти во двор, чтобы их выбросить, но это мне не удалось: кругом стояла вода. Она, правда, уходила, но крайне медленно, потому что деревушка стояла на совершенно ровном, без малейшего уклона, месте. Я глупо толклась на одном месте, не решаясь вступить в темную воду, пока не догадалась заглянуть в загашники Ефросиньи.

Конечно же, в кладовой стояли добротные резиновые сапоги. Натянув их, я смогла выйти во двор. Воздух был чистым, даже пряным от стремительно распускавшихся цветов. Выбросив жертв Муськиной агрессии в мусорный ящик возле сарая, я с восторгом посмотрела вокруг. Такого чистого неба и ярких красок мне еще видеть не доводилось. Руки сами запросили кисть.

Вернувшись в дом, я взяла гуашь и пару листов бумаги. Осторожно укрепив их на переносном мольберте, принялась писать темно-розовые мальвы, припоминая технику рисования, которую в нашем архитектурно-строительном институте преподавал студентам известный художник Игорь Коноваленко.

Это занятие оказалось настолько захватывающим, что я опомнилась только под вечер, почувствовав голодные рези в желудке. Пришлось идти домой и срочно готовить еду из купленных мной в дороге продуктов. Поев, я посчитала оставшиеся запасы. Еды даже при самой скромной экономии было максимум на неделю. Но если дороги размыты, то как я буду пополнять запасы провианта? Правда, на данном этапе это меня не слишком обеспокоило, ведь как-то добывают еду мои соседки, значит, и я смогу.

Вечером сходила к бабе Нюре, выяснила, что живут мои соседки главным образом на собственноручно выращенных овощах. Видя мою растерянность, баба Нюра дала мне житейский совет:

– Если собираешься остаться здесь на лето, то посади хотя бы огурцы. Парники у Фроськи хорошие были. Хотя я не ходила, не проверяла, как они зиму простояли.

На следующее утро я провела ревизию на своем временном огороде. Огромные грядки длиной в несколько десятков метров уходили за горизонт, наводя на размышления, для чего старушке столько овощей? Если только она не сдавала их перекупщикам.

Баба Нюра мои выводы подтвердила:

– Конечно, сдавала, а то откуда бы у нее и бельишко новое, и одёжа? Не с нашей же смешной пенсии! Несколько тысяч она осенью имела, могла себе кое-что позволить. Жаль, что мне спина столько выращивать не дает, а то бы я… – она мечтательно замолчала, видимо, представляя, что она могла бы купить на вырученные деньги.

Не желая ей мешать, я почапала к себе, встала посреди огорода в гордой наполеоновской позе и решила заняться огородничеством. Исключительно для пропитания, а не для выгоды. Соседки поделились со мной семенами огурцов, редьки, репы, моркови, свеклы и других овощей и пряных трав. Малины и яблок в огороде росло не меряно, да к тому же все грядки заросли самосевным укропом.

За неделю я вскопала и посадила несколько грядок, вяло размышляя о том, ухаживает или нет за моей усадьбой в Пореченске Георгий. И что поделывает Пронин? Самое приятное было бы, если б он забыл, как меня и звали, но мой житейский опыт подсказывал, что это вряд ли. С его-то самолюбием допустить, чтоб от него сбегала любовница, да еще при этом превратив его в форменного клоуна! Даже оставив в стороне его бесконечные уверения в пылкой страсти, такого ни один уважающий себя мужик просто так не спустит. А уж Пронин с его возможностями тем паче. И я каждый раз вздрагивала, стоило мне услышать какой-нибудь необычный для нашей тихой деревеньки звук.

Но постепенно работы прибавилось столько, что я забыла о своих переживаниях. Мне казалось, что здесь лечит всё – тишина, чистый прозрачный воздух и почти полное одиночество. Соседские бабульки хоть и любили поболтать, но без приглашения ко мне не ходили. А после того, как я отдала бабе Нюре свой вполне сносно показывающий телевизор, они и вовсе про меня забыли, глядя все мыльные оперы подряд и при случае усердно мне их пересказывая, боясь, что без телевизора я скучаю.

Но мне было не просто хорошо. Я чувствовала себя по-настоящему свободной и даже счастливой, чего со мной не бывало со времен каникул у бабушки. А когда обнаружила, что постельные излишества не дали никаких результатов, просто возликовала.

В деревеньке периодически появлялся таинственный Семен, но мне с ним встретиться не довелось ни разу. После его визита бабульки были какими-то взъерошенными и странно пугливыми, но со мной своими страхами не делились, а я особенно не допытывалась, боясь их сконфузить.