Текст книги "Там точно есть любовь"

Сентябрь

Глава 10. …Натальей Михайловной

Очередная расстановка бытовых приоритетов.

Кипяток с остатками имбиря и лимона, чтобы хоть каплю повысить не проснувшееся после ночи давление? Это поможет захотеть начать день. Или каша для пользы Женькиного желудка?

Совместить невозможно: электричество в Лисичкино – субстанция капризная, а зачастую даже эфемерная. Либо чайник, либо конфорка, либо интернет. Либо проигрыватель. Не смешивать, не взбалтывать, в общем. Да и оливок нет.

Еще надо успеть пожарить яйца Костику, пока он не начал обиженно подвывать (теперь по утрам сын ритуально исполняет роль привередливого голодного ребенка). Или сварить невестке кофе, который та проглотит привычно торопливо, морщась от его температуры и горечи? Не улыбнется, не поблагодарит. Скорее всего, даже не заметит, что вообще что-то пила. Разве что едва заметно с облегчением выдохнет, отставляя в раковину пустую чашку. Да слегка расслабит плечи.

На протяжении тридцати лет стращала пациентов вредностью кофеина, зная, что он может подло сбить все твои тонкие гомеопатические настройки. Особо упрямых кофеманов даже отлучала от кабинета. Где же твои принципы, милая моя?

Наталья Михайловна отходит от кухонного стола, наощупь находит спрятанную за пыльной занавеской розетку, опускает иглу на пластинку. Этот островок роскоши – новомодная аудиосистема сына – сводит на нет все потуги кухни выглядеть… ну хоть как-нибудь. Преломляясь в полировке хайтековской панели управления, солнечный луч безжалостно прыгает по обветшалым дверцам рассохшихся шкафов.

При Косте музыку включать нельзя: звуки проигрывателя чем-то раздражают сына, возможно, даже причиняют телесную боль.

Но Катя не разрешила продавать Костин музыкальный центр.

Ты же рада этому, престарелый меломан, не так ли?

Мурлыча под нос свою версию «Эха любви», Наталья Михайловна замирает у окна. С тоской наблюдает очередное Катино сражение. Какая эмоция стискивает зубы невестки? Злость или упрямство? Спотыкаясь в резиновых сапогах, не по размеру огромных, девочка перетаскивает в сарай дрова. Безуспешно пытается разгрести гору распиленных бревен, сваленную на днях к их воротам огромным грузовиком. Наталья Михайловна с Катей так и не поняли, что это было – спонсорская помощь неизвестного благодетеля или возле их участка просто сгрузили строительный мусор?

Впрочем, дрова нужны в любом случае. Зимы в Лисичкино наступают внезапно.

Избавившись от очередной ноши, Катя массирует шею. Наверняка не первый час работает. Во сколько же девочка встает? Вернее, так: когда она спит? А можно еще короче: она спит?

В небе – сверкающая клякса солнца, на улице точно не меньше пятнадцати градусов, но Катя зябко кутается в шерстяной объем кофты, длинные рукава которой безнадежно мешают любой работе. Из окна кажется, что волосы ее слиплись от пота, при этом Катя дрожит от холода.

За последние месяцы Наталья Михайловна еще ни разу не видела, чтобы невестка согрелась. Один из бесчисленных Костиных постинсультных симптомов – непрекращающийся озноб его жены.

Собственное бессилие злит Наталью Михайловну так, что даже привычный страх стыдливо прячется. На что ты вообще еще способна, развалюха старая? Думаешь, ей так уж нужны твоя пресная готовка да нелепое вязание? До колодца километр ходу, разваливается забор, ведра тяжелы, а крыша над задней спальней прохудилась. Кате нужна нормальная физическая помощь. В одиночку заброшенное хозяйство хрупкой городской малышке не вытянуть.

Но – делаю, что могу.

Хилость.

Страшно допустить, что и Костик понимает про себя…

Наталья Михайловна не хочет заканчивать мысль.

И мне до тебя, где бы я ни была, дотронуться сердцем не трудно, опять нас любовь за собой позвала. Мы – нежность, мы… Все-таки возраст впускает в душу сентиментальность. Наверняка еще и дверь забывает прикрыть. А вдруг под шумок выскользнет жизнь?

Глупости лезут в голову. Глупости гнать прочь.

Что мы пока имеем? Всего лишь – низкое давление по утрам. Совсем даже и не густо. Избыток, заставь ждать! Заставишь ведь? Да? Нет?

Наталья Михайловна вытаскивает из отвратительно шуршащего пакета последний обрубок имбиря. Отстаивая свою силу перед самой собой, размашисто насаживает корень на зубцы терки.

…Три дня назад Наталья Михайловна решилась встретиться с Витей.

С Виктором Николаевичем.

До этого, конечно, была небольшая разведвылазка. Сбор предварительной информации, так сказать. Еще удачно закончилось масло. Виктория, разбитная продавщица местного сельского магазина (если этот безумный склад вообще можно называть магазином) бодро рассказала, что Николаевич все еще живет в Лисичкино (жив!), десять лет, как овдовел (все-таки был женат), сын живет отдельно (сын…). Потрясающий старикан. Настоящий душка, умник, на любой вопрос ответ в башке найдется. Он же тут главным учителем был! Ну, когда в Лисичкино еще было кого учить. Иногда вечерами такие сказки рассказывал – взрослые оторваться не могли, чего уж про мелочь говорить. Потом, понятно, все поразъехались, нас здесь осталось-то – несколько бедолаг одиноких да красотки-лесбиянки. Успели уже настоящую бабскую страсть лицезреть? С языком прямо, а?

Надо признать, бодрящая говорливость Виктории больше смахивала на опьянение. Яркие розы щек, лихорадка блестящих черных глаз. Да и запах… Протягивая Наталье Михайловне скользкую бутылку подсолнечного, новая знакомая потеряла равновесие, завалилась пышной грудью на прилавок, тут же раскатисто рассмеялась над своей неуклюжестью.

Чего Наталья Михайловна точно не собирается делать, так это осуждать местных жителей. Всякое бывает. Она вот почти ребенком сбежала из расслабляющей ограниченности Лисичкина. А кто-то, наоборот, выбрал домом эту безоценочную глушь, возможно, сбежав откуда-то еще. Алкоголь размывает само понятие бегства, дарит сознанию передышку. Непонятно только, где бойкая Вика раздобывает спиртное – на полках сельпо бутылок не наблюдалось. Наверное, для продажи не хватает какой-то специальной лицензии, хотя какие проверки в Лисичкино?

Другая загадка, когда это Наталья Михайловна успела стать такой терпимой к чужим слабостям.

А продавщица, кстати, протрезвела к концу разговора. Услышав, что Наталья Михайловна знает Виктора Николаевича еще с детства и собирается навестить старика, Вика нахмурилась, явно стараясь призвать свои мысли к дисциплине. Прервала поток разухабистых шуток и вполне серьезно попыталась предупредить.

– Старость-то сильно людей меняет, вы ж понимаете? Всякое происходит…

Наталья Михайловна хмыкнула в ответ, мол, да, кое-что в этом понимаю, из-за некоторой близости темы, так сказать. А в целом не придала осторожным эвфемизмам Виктории никакого значения, кивнула на прощание приунывшей работнице торговли и понесла масло домой.

Пластик бутылки треснул – пятно на плаще, скорее всего, не отстирается.

Собиралась с духом еще какое-то время, а потом просто пошла в гости; в конце концов, Виктор Николаевич – их ближайший сосед, если не считать жителей возведенных между ними уродливых ангаров собачьего питомника.

Она четыре раза поменяла прическу…

Смешно.

Дом Виктора почти не изменился: добротное крыльцо, массивная дверь. В огромных поленьях сруба маловато изящества, зато они прекрасно выдержали схватку со временем: ни трещин, ни перекосов, лишь краска потемнела да облезла местами. А ведь прошло не меньше сорока лет.

Собственной зависти Наталья Михайловна даже не удивилась.

Виктор Николаевич разулыбался искренне, обрадованно захлопотал, провожая гостью на кухню, выставил на стол пять видов чая (откуда в Лисичкино ароматизированный чай?), галантно отодвинул стул.

– Располагайтесь, милая! Скрасьте досуг старика. Радость невероятная, что у нас появились соседи. Давайте знакомиться?

– Виктор, вы не узнали меня? Неужели все настолько грустно?

Боже, откуда она только взяла это пошлое хихикающее кокетство? Не исключено, что она еще и волосы взбила пальцами – состарившаяся девица на выданье. Глаза Виктора смешали боль, растерянность, испуг и стыд. Старик смутился. Забормотал ненужное.

– Что вы, что вы. Конечно, узнал. Конечно, узнал. Шучу. Мы же вчера… То есть на прошлой неделе, да? Вы… Да, точно. Я пойду пирог принесу, Вика приготовила, принесла. Сейчас. Он в сенях. Сейчас.

Торопливо вышел, сбегая.

Наталья Михайловна разглядывала фотографии на стенах. Почти на каждой Виктор в окружении стайки детей: возле школьной домки, на мостике у холма, в лесу, в маленьком спортивном зале. Дети, разные, как и возраст их учителя, хитро улыбающегося в камеру. Сколько же у тебя было учеников? И почему ты не смог убедить их остаться? Деревня-то вымерла.

Виктор Николаевич мог бы заниматься с Женей. Она за своими романтическими мечтаниями упустила очевидное, не сложила два плюс два: внучке надо как-то проходить школьную программу, Виктор – бывший школьный учитель. Вот и причина ее визита. Она и не рассчитывала, что за морщинами и страхом можно разглядеть бывшую возлюбленную. Главное, пограциозней обернуть в шутку случившуюся неловкость. Поглаживая пальцами перламутр сахарницы, Наталья Михайловна перебирала в голове словосочетания. Что нас вывезет сегодня? Ирония? Отстраненная вежливость? Благодушие?

Виктор Николаевич вернулся минут через пятнадцать-двадцать. Насвистывая вальс, бодрым шагом вошел на кухню, в руках – пара начищенных сапог. Убирая сапоги в духовку, заметил в отражении стоящего на плите чайника Наталью Михайловну. Испуганно развернулся. Даже попятился, но быстро с собой совладал.

– Э-э-э… Здравствуйте! Как вы вошли? Я что – забыл закрыть дверь? А впрочем, я рад гостям. Меня зовут Виктор Николаевич.

С улыбкой замер в ожидании ответной вежливости.

– Наталья Михайловна.

– Наташа, значит. А вы знаете, мою последнюю ученицу звали Наташей, ох и попила она мою кровь. Впрочем, умница редкая была. Такая, знаете ли, вечный экспериментатор. Зародыш ученого. А не попить ли нам с вами, Наташенька, чайку? У меня разный есть. Ой, а вот же они, на столе уже. Мне тут соседка Вика чудный пирог испекла. Вот мы с вами и попробуем. Вы как у нас в деревне оказались? Проездом?

Викин пирог был удивительно вкусным: перетертая с сахаром черника, хрустящая паутинка слоеного теста. Продавщица оказалась искусным кулинаром. За два часа дружелюбной беседы про школу, детей и жизнь в деревне Виктор Николаевич и Наталья Михайловна опустошили тарелку.

С неохотой старик простился с новой знакомой, проводил до дверей, уже на пороге вдруг встрепенулся:

– Как же хорошо, что ты все же решила вернуться, Наташка! Я вчера, когда от тебя уехал, расстроился было, а потом понял, что ты не всерьез от нас в город сбежала. Так, меня помучить слегка. Дурака влюбленного…

От имбиря осталась тонкая корочка. Боясь поранить пальцы, Наталья Михайловна выбрасывает ее в мусорку, ополаскивает терку водой.

Как там окрестила деменцию продавщица Вика? «Старость сильно людей меняет»? Не поспоришь.

Наталья Михайловна прикрывает глаза. Возвращаясь от Виктора Николаевича, она не плакала. В ее возрасте ничего глупее слез не придумаешь. Плачут семнадцатилетние девочки, прощающиеся со своими возлюбленными. Если в семнадцать плакать не захотела, то сейчас уж точно не стоит начинать.

Хлопает входная дверь. Через пару секунд обрывается нежный голос Анны Герман.

Катя. Звонкая от усталости и гнева.

– Наталья Михайловна! Хорошо, что вы уже встали. Я еще вчера хотела с вами поговорить. Прекратите тайком подсовывать Косте гомеопатию! Я видела вечером. Мы сто раз уже говорили. Ему это не нужно! Не поможет! Есть лекарства, он их принимает. Ситуация стабильна. Стабильна, понимаете? Ничего не поменяется уже. Ни от ваших шариков, ни от чего! Все уже произошло!

– Катюша!

– Наталья Михайловна!

Каждый раз, сталкиваясь с подобной яростью невестки, Наталья Михайловна с трудом сдерживается, чтобы не обнять несчастную девочку. Не по силе ноша. Не по силе.

А впрочем…

Наталья Михайловна включает плиту, вытаскивает из нижнего шкафа турку для кофе, отмеряет из пачки две ложки коричневой ароматной пыльцы.

Делаю, что могу.

Глава 11. Катя

Катя осторожно выбирается из своего сомнительного укрытия. С отвращением смотрит на прицепившиеся к кофте высохшие репьи. Ужасно раздражает глухой треск, который приходится слушать, бесконечно отлепляя их от одежды. К тому же колючки царапают пальцы. Катя чертыхается, в ответ с соседнего участка тут же раздается глухое рычание. Будь прокляты эти дурацкие псы.

Напугали.

Сегодняшнее утро – настоящий шпионский детектив. Проснуться затемно, прокрасться во двор, затаиться за забором – успеть все это до Женькиного пробуждения. А затем, не дыша, наблюдать, как девочка уверенно выскальзывает за калитку, быстрым шагом устремляется в сторону дальнего луга.

Слежка за собственной дочерью.

Не стыдно. Нет.

Сама Женька ей ничего не расскажет. Хотя бы потому, что последнее время вообще ни о чем не разговаривает в присутствии мамы. Наверняка обиделась. Не простила переезд. Переходный возраст крайними в любых ситуациях делает родителей. Самое примечательное во всей это истории то, что с Натальей Михайловной, истинной зачинщицей всех жилищных перемен, дочурка каждый вечер премило болтает на кухне. Упрямо замолкает, стоит лишь Кате появиться на пороге.

Ладно.

Если она хочет разобраться, куда уже третью неделю по утрам тайно сбегает ее дочь, надо поторопиться – тоненькая фигурка девочки маячит в самом конце поселковой дороги.

Ускоряя шаг, Катя с невольным удовольствием вдыхает рассветную прохладу. Как все-таки странно пахнет в Лисичкино. Суматошное смешение аромата осенних трав, терпкости хвои и незнакомого едкого запаха животных. Из-за этой насыщенности воздух становится более плотным, превращается из абстракции в реальную материю, ощутимо поглощаемую ее ноздрями.

В голове крутится слово «нектар». Опять она пытается играть в чужую игру жонглирования существительными. Катя грустно усмехается: неисправима ты, детка. Губы саднит, Катя отвыкла улыбаться.

Женька скрывается за поворотом; впрочем, волноваться не стоит. Насколько Катя помнит со дня приезда, там заросшая полынью равнина, вплоть до самой реки у подножья холма. Куда бы девочка ни спешила, в просторах луга она не затеряется.

Катя набирает полную грудь воздуха и порывисто выдыхает, смущая утреннюю тишину. Физическое удовольствие. Вот что Кате дарит эта вынужденная торопливая прогулка. Давно надо было вырваться из тюрьмы их участка, размять ноги размашистым шагом, почувствовать жизнь в легких, убедиться, что сердце все еще исправно гоняет кровь по венам. Убежать от бесконечных попыток победить деревенское хозяйство. От дров, колодца, сломанного забора, неподъемных ведер, протекающей крыши. От всегда правой свекрови, не умеющей скрывать сочувствие. От бесконечного злобного собачьего лая из-за забора. От инсульта Кости.

От Кости.

Сегодня ночью, когда Катя, привычно перемолотая дневными делами, без сил свалилась в кровать, муж, не просыпаясь, неловко повернулся, забросил тяжелую руку, привалил к ее бедрам холод безвольных ног. Замычал сквозь сон.

Да-да. Ты не могла ошибиться. Это была эрекция. Твой любимый Костя парализован ниже пояса, забыл почти все человеческие слова, и по ночам у него эрекция.

Что, филолог-самозванец? Понятие «невыносимо» открылось для тебя с новой стороны?

Или ты пока еще не разобралась с коннотацией слова «любовь»?

Добравшись до поворота на луг, Катя переводит дыхание, крутит головой, торопясь вновь заметить дочь. С удивлением вглядывается в крохотные фигурки людей, медленно взбирающихся на далекий Лисий холм. Восемь человек. Если зрение ее не обманывает, старухи: платки на головах, широченные юбки, что-то вроде мешков на согнутых спинах. Опираются на палки или костыли. Совершенно необъяснимое зрелище. Зачем пожилым женщинам лезть на холм, на склонах которого ничего, кроме травы, не растет? Восемь! Получается, Лисичкино – гораздо более населенный поселок, чем предполагает Наталья Михайловна.

И в ту же секунду все мысли вылетают из Катиной головы, потому что она, наконец, видит Женьку. Раскинув руки в стороны, задрав к небу переполненное счастьем лицо, девочка плывет над серо-желтой травой – крошечная тростинка на спине огромной белой лошади.

Завороженно любуюсь дочерью.

Этот отрезок жизни – совершенен. Солнце, окончательно победившее вчерашнюю ночь, осеннее стрекотание насекомых, дружеское единение девочки и животного, восторг в глазах ребенка.

Твердость воздуха.

Желтое на синем, белое на серо-желтом.

Следом за кобылой Женьки – еще одна лошадь. И второй всадник: крупный светловолосый мужчина, чье лицо отражает Женину радость. Склонившись к уху лошади, мужчина несколько раз нежно хлопает животное по шее. Катя с трудом отрывает взгляд от его руки.

– Мама! Ой…

Затолкнуть возглас обратно девочка уже не может. Лошадь пугается пронзительной внезапности звука – дергает крупом, скидывает юную наездницу в высокую траву. Катя бросается к дочери, страх столь всеобъемлющ, что не ощущается вовсе. Ноги застревают в полыни, Катя бежит через поле.

Впрочем, Женькин спутник ее опережает. Ловко поднимает девочку с земли, отряхивает штаны, куртку. При этом добродушно смеется, передразнивая Женино неуклюжее падение. Дочь доверчиво и смущенно улыбается ему в ответ. Продолжая веселиться, оба поворачиваются к подлетевшей Кате.

Страха она не почувствовала, но злость осязаема до покалывания в пальцах. Так вот что испытываешь, мечтая избить человека?

– Немедленно уберите руки от моего ребенка!

– Здравствуйте! Не волнуйтесь! С Женьком все в порядке! Мы научились падать.

– Отойдите! От! Жени! Сейчас же!

– Спокойно-спокойно. Вот. Отошел. Вы Катя? Женек все время про вас. Я Андрей. Местный будущий – как это красиво сказать? – отельер. Там, возле реки, моя стройка. Ну Женя наверняка вам уже рассказала.

Не удостаивать ответом.

А через пару секунд самой столкнуться с игнорирующей тишиной: на все тревожные расспросы мамы Женька лишь опускает голову. Впрочем, Катя и так видит, что дочка в полном порядке.

– Женек, успокой меня! Ты же говорила маме, что занимаешься? Чего молчишь-то? Чего-то я тебя, мелкая, не понимаю. Катя, поверьте, я был полностью уверен, что вы в курсе Жениных… э-э-э… уроков Высокой Школы. Видите? Мы тут практикуем выездку без седла и поводьев как таковых. Только шнурок на шее. Это вам, конечно, покажется странным, но, поверьте, опасности никакой практически.

– Нет! «Женек», как вы именуете мою дочь, маме ничего не говорила. И, вообще-то, взрослому человеку неплохо было бы самому пообщаться с родителями несовершеннолетнего ребенка, прежде чем сажать его на малоуправляемое агрессивное животное! А что касается опасности – вы что, совсем идиот? Женю только что сбросила лошадь!

– Вы еще скажите, на полном скаку сбросила. Катя, ну правда, не сердитесь. Просто недоразумение вышло. Я был уверен, что с вашего разрешения! Женек, то есть Женя ваша обожает лошадей, я в детстве такой же был. А тут в Лисичкино… Ну чем ей еще заняться? Детей-то других нет. Вы по уши в хозяйстве, я знаю.

– Не ваше дело, в чем я по уши.

Муть усталости обрушивается внезапно. Извечная Катина расплата за вспышку эмоций. Скулы напрягаются в преддверии зевоты. Вязкая тяжесть сползает по рукам и ногам. Ругаться больше не получится. Катя знает себя: через пару минут ее воля (да, впрочем, и тело) превратится в склизкую медузу. Надо поскорее увести Женьку подальше от этого огромного уверенного в себе человека с его тупыми зверюгами и показным добродушием.

Да и самой поскорее укрыться от сочувствующего блеска чужих глаз.

– Дочь, пойдем.

Из последних сил Катя распрямляет плечи, очень крепко сжимает руку Жени, вынуждая нахмурившуюся девочку следовать за собой.

– Катя, подождите! Так не годится! Мы же соседи, давайте мировую? Как это говорится? Назначьте мне епитимью какую-нибудь, да и дело с концом! Женя рассказывала, у вас беда с забором? Моим парням это – полчаса работы. Завтра же пригоню к вам.

Катя вздрагивает. Оборачивается.

Ей не показалось? Он ведь так сказал? «Я пригоню»?

А голос при этом истекал ленивой благостью господина жизни. Похожим тоном с Катей все это лето общались Костины кредиторы: развалившись в дизайнерских креслах, они – олицетворенное милосердие – предлагали бедненькой жене бывшего партнера унизительную рассрочку долговых выплат.

Спасибо свекрови за возможность послать уродов с их псевдоблаготворительностью куда подальше.

Брезгливость успешно оттесняет усталость.

– Андрей, да? А вы, Андрей, со своими людьми тоже бесконтактную выездку практикуете?

– Простите?

– Ну, людьми. Такой двуногий скот, знаете? Который вы собираетесь милостиво ко мне пригнать. С ними как? Тоже без уздечек? Гуманно?

Сказала, как яд выплюнула.

Лицо Андрея размывается обиженной растерянностью. И Катю тут же ошпаривает хлесткая пощечина стыда: умеешь ты, милая моя, поблагодарить за предложенную помощь. Не этот же здоровяк у тебя последние деньги забрал да в глухомань выслал. Что же ты окрысилась?

Сердитым рывком выдергивает ладошку Женька. Ударяет Катю яростным взглядом, делает робкий шаг к учителю и вдруг стремительно разворачивается и убегает в сторону деревни.

Не вынесла момента.

Катюш, а дочке-то совестно за тебя.

Знаю. Давно знаю.

– Ну вы даете, Катя. В самом деле.

Андрей, нахмурившись, смотрит вслед девочке. Огрубевшие от работы на конюшне пальцы машинально перебирают гриву белой лошади.

Замерев в тягучести этой секунды, Катя разглядывает руки мужчины. Огромные ручищи. Такие бы без усилий крутили колеса любой инвалидной коляски.

Но – нет.

Этот человек – не инвалид вовсе. При любом движении перекатываются бугры мышц под серой, промокшей от пота рубашкой, пульсируют жилы на мощной шее. Тело исправно гоняет жизнь по венам – идеальный механизм.

Подняв глаза выше, Катя наталкивается на озадаченный взгляд Андрея.

– Катя, с вами все в…

– Идите к черту.

Будь проклят этот веселый живчик. Она даже выругаться не смогла. Так, проскулила жалостливо.

Окончательно смешавшись, Катя повторяет кульбит дочери – скоропалительное бегство.

Затылком чувствует, как Андрей провожает ее глазами.

Доверчивого малыша обидели. Ай-яй, как нехорошо кричать на доброго богатого дядюшку. Он меценатом хотел побыть, а ты все благие намерения растоптала. Катя раздраженно впечатывает в дорожную пыль рельефные подошвы сапог. От осознания собственной неправоты она злится в разы больше.

Катя уже и не знает, чем ее так задел новый знакомый. Лошади тут, похоже, ни при чем.

Чувствуя, что не готова еще вступить в зону осуждения дочери, Катя быстро проходит мимо своего участка.

Надо, наконец, решиться на экскурсию по Лисичкину. Посмотреть местный сельпо хотя бы.

Весь прошлый месяц за продуктами ходили либо Женька, либо Наталья Михайловна. Линия Катиного фронта не сдвигалась дальше двора да колодца. Там кровопролитных боев вполне хватало: Катины руки никогда еще не были такими мускулистыми, как теперь. Хочешь, в армрестлинге участвуй. Впрочем, возможно, Катино заточение было добровольным. Обманчиво казалось, не узнаешь жизнь деревни – значит, не подчинишься судьбе, сделавшей тебя частью этой богом забытой дыры.

Глупости все это.

На лавочке перед магазином лузгает семечки его колоритная хранительница. Кажется, свекровь как-то на днях называла ее имя. Виктория? Катя замедляет шаг. Удивленно щурится.

Увиденное впечатляет.

Кривобокая скамейка выкрашена в ярко-лимонный цвет такой интенсивности, что кажется флюоресцирующей. По всей поверхности ее изрядно потрескавшейся спинки широкими мазками разбросаны синие и розовые цветы: гигантские васильки-мутанты вперемежку с небрежно прорисованными пионами. Бревна, служащие опорой лавочки, густо, но не очень аккуратно, замазаны красным. Свежая краска блестит на солнце, бросая вызов скуке. И все это на фоне совершенно обычной серой бревенчатой стены старого дома. Замыкая на себе щедрое буйство красок, скамья словно высасывает цвета из близлежащих предметов: бледно-коричневых ставен, тусклых ступеней, почти стершейся вывески «МАГАЗИН ВЕСНА».

Примечательней артхаусной лавки разве что восседающая на ней женщина: густая черная шевелюра кое-как собрана в узел, скреплена гигантской розой; сверкают крупные серьги, декольте изумрудного платья почти не скрывает отменную грудь; солнечные зайчики пляшут на поверхности длинных лакированных ногтей; вызывающе покачивается острый нос туфельки. Нога закинута на ногу.

Буйство плоти. Только зачем все это в Лисичкино?

Катя подходит к продавщице.

На вид женщине не меньше сорока. И она, без сомнений, совершенно пьяна: на щеках алеют пятна, тело грузно растеклось.

Эффектная иллюзия стремительно разъедается реальностью. Черные волосы Виктории щедро сдобрены сединой, бархат платья в некоторых местах протерт до сетки, а ткань слишком сильно обтягивает расплывшуюся фигуру. Цветок, выполняющий роль шпильки, давно завял. Облупился лак на ногтях.

Только серьги даже вблизи остаются совершенством. Катя давно не видела такой изысканной ювелирной работы: серебряные кленовые листья, плоть которых состоит из сотни едва различимых глазу ромашек. Даже страшно предположить, сколько может стоить такое украшение.

– Насмотрелась, роднуля? Ну и как? Вердикт?

Катю обдает перегаром. Главное, не поморщиться. Хватит на сегодня обижать местное население.

– Доброе утро! Мы ваши новые соседи, месяц назад приехали, вот только добралась.

– Ай, перестань, Катюня! Мне все-все про тебя, крошка моя, известно! Мамаша-то каждый день заходит.

– Нет-нет. Наталья Михайловна мне не ма…

– А, да неважно, кто кого родил, поверь мне. Тебя там, мужа твоего… Какая разница? Че купить-то хотела? Или так? Поглазеть? Семечек будешь? Или повеселее чего?

– Нет. Точно нет!

– Прям вот точно, Катюнь? Трезвенница, да?

От отвращения даже подташнивает – всю жизнь Катя не переваривает пьяных. Яркая злость детства: юная нарядная мама, задорно хохочущая над шутками пришедших в гости друзей. Ароматный запах праздничного стола, назойливый треск бобинного магнитофона и торопливые скороговорки подвыпивших людей, беспечно перебивающих друг друга. Красивая веселая женщина неловко и настойчиво затаскивает к себе на колени пятилетнюю Катюшу, размашисто целует дочку в висок. Демонстрирует свою красотку окружающим: хвастается. От женщины пахнет вином, она совсем чужая. И малышка вырывается из маминых рук; из всех своих наивных детских сил пытается наказать ее злым взглядом. Убегает из комнаты. А гости добродушно смеются девочке вслед.

Слегка повзрослев, Катя кое-как нащупала в себе объективность: праздничные посиделки в их семье были редким событием; на них никто не напивался сверх меры; в обычной жизни мама не пила вовсе. Не было ни единой причины волноваться или злиться. Родители имеют право расслабляться время от времени. Все эти здравые рассуждения улетучивались, стоило Кате-подростку увидеть бокал в любимых руках. Наивную улыбку, возбужденный блеск глаз…

Неприязнь к нетрезвым людям – часть Катиной сути. Это страх перед потерей предсказуемости мира. Алкоголь подменяет знакомых людей случайными чужаками, размывает границы ожидаемого. Катя ненавидит случайности, сбои программы ее эмоционально уничтожают.

А мама… Мама. Сколько раз после ее смерти Катя мечтала перенестись в любой момент жизни до. В любой: тогда за праздничным столом не вином пахло от мамы – духами. Смех ее был наполнен жизнью.

– Зря ты меня, Катюня, сейчас презираешь. У тебя ж на личике все твое омерзение светится. Думаешь, это моя жизнь? Не это. Другая была. Тебе и не снилось, курочка моя. Только я сейчас так хочу! Имею право! А что? У меня, между прочим, обеденный перерыв. Сынулю уже покормила. Кстати, доче твоей тоже борщ дала. Тощая она, как и ты! А борщ у меня на баранине, Андрюша подкинул.

– Что, простите?

– На баранине. А что?

– Моя Женя сейчас у вас?

– Ну да. Обедает. С сыночком моим. Там они, – Вика не спеша поводит подбородком в сторону дома.

Опешившая Катя поднимается по ступеням магазина, открывает дверь, выпуская во двор густой запах вареного мяса и овощей. За широким прилавком магазина обедают двое: спиной к Кате – грузный мужчина со стриженым затылком и покатыми плечами, напротив него – Женька, жадно поглощающая сметану прямо из банки. Мужчина оборачивается, привлеченный звуками улицы. Его желтоватое, плохо выбритое лицо напоминает блин, челюсть странно выдвинута вперед, в глазах растерянность трехлетнего ребенка. Мужчина с туповатым интересом разглядывает Катю, не замечая, как по подбородку стекают остатки красного супа. Женька торопливо обегает прилавок, по ходу ловко оторвав кусок бумажного полотенца; очень бережно вытирает перепачканное лицо мужчины. Тот простодушно улыбается девочке, широко разинув губы. Женька бросает на Катю встревоженный взгляд и вдруг, словно испугавшись за своего приятеля, делает шаг вперед, пытаясь отгородить его от маминого страха. Мужчина встает, немедленно заполняя собой все близлежащее пространство, над плечиком девочки тянет Кате огромную ручищу.

– Я Антон! Здрасте! Я Антон! А это мой друг! Женя. Женя мой лучший друг! Я люблю Женю. А я Антон.

Катя беспомощно оглядывается назад, ища объяснение у Виктории.

Вика крепко спит, подставив лицо солнцу и безвольно вытянув перед собой ноги.