Текст книги "Херсонеситы"

– А что так неуверенно? Запоминай: улица Катерная, дом десять-а. Очень простой адрес.

Затем поезд отстучал по тоненькому, словно ниточка, мосту, протянувшемуся над пропастью, прошил гору, развернулся, и… Евграф увидел корабли.

₪ ₪ ₪

Актеон больше не мог метаться среди стен своего дома. Ему было тесно. Тесно и душно! Эвтерпа{19}19
  Эвте́рпа – одна из девяти муз. Богиня лирической поэзии и музыки.


[Закрыть], капризная дочь Зевса{20}20
  Зевс – верховный бог Олимпа. Метал молнии, орошал землю ливнями. С ним связываются представления о начале государственности, порядке и морали. Вершитель мировых судеб. По-видимому, Зевс не занимал ведущего места в пантеоне Херсонеса, однако чтился как в частном порядке у домашних алтарей, так и от лица общины.


[Закрыть] гнала его к морю. Да и где же еще рождаться великой поэме, если не на его берегу, под свист ветра и удары волн?

Бессонная ночь не способствовала путешествию, но Актеон знал, что, пока стихи не отпустят его, о нормальном сне следует забыть: у хороших поэтов с музами отношения особые. А он считал себя хорошим поэтом – не рассуждал попусту, не опутывал мысль лишними словами.

Актеон вышел, поднял голову. Созерцание неба обычно приносило странное сочетание тревоги и умиротворения. Но сейчас он глянул вверх не как поэт. Его интересовал вопрос совершенно прозаический: поблекли ли звезды, поскольку идти в порт ночью, без сопровождения раба, было крайне неразумно.

Актеон рассчитывал побыстрее пересечь порт, шумный, грязный, и остаться наедине со свободной, дышащей волнами стихией. Он двинулся размашистыми шагами по вымощенной галькой центральной улице. Несмотря на раннее время, улицу нельзя было назвать пустынной: летом рынок просыпался рано.

На агоре́ Актеон остановился. Им снова завладела поэма. «Почему бы моему герою не выступить перед народным собранием[8]8
  Наро́дное собра́ние – верховный законодательный орган; имел судебные полномочия.


[Закрыть] на такой же точно главной площади? Он выйдет вперед и скажет… скажет…» Поэт тряхнул головой: мысли не складывались в строки.

Миновав агору, Актеон начал спуск к морю. Утренняя прохлада придала ему уверенности в том, что новый день принесет избавление от мук сочинительства.

Он пришел вовремя. Вершины оборонительных башен, вознесших свои исполинские квадратные тела на высоту почти тридцати локтей, уже увидели солнце. Несколько рабов толпились в ожидании, когда на двойных полотнищах огромной двери уберут засов и поднимут катара́кту. Актеону всегда нравилось наблюдать, как ползет вверх эта массивная решетка, отделяющая ночью своих от чужих.

Поглядев, как открывают ворота, поэт двинулся дальше и скоро оказался в порту, известном далеко за пределами Таврики. Не успел он сделать и нескольких шагов, как его окликнули. Актеон обернулся и увидел невысокого коренастого человека, то ли скифа, то ли тавра{21}21
  Та́вры – племя, в античную эпоху обитавшее в горной части Крыма. Не раз совершали нападение на Херсонес.


[Закрыть]. Впрочем, в данном случае происхождение не имело никакого значения, поскольку это был Сморд – человек неприятный, темный. Но он торговал самыми крепкими, здоровыми и не слишком дорогими рабами, которых привозил из бухты Симболон{22}22
  Симболо́н – букв. «Сигнальная гавань». Возможно, так называли современную Балаклавскую бухту, один из районов Севастополя.


[Закрыть]. На днях Актеон лишился одного, поэтому легкую досаду заглушила практичность: поэты обитают не на Олимпе, им нужно есть, вести хозяйство. К тому же Сморд появлялся в Херсонесе неожиданно и так же неожиданно исчезал.

– Актеон! Ты торопишься… И все же не желаешь ли взглянуть на мой новый товар? – слишком широко улыбнулся торговец, наметанным глазом зацепив интерес, мелькнувший в глазах известного, а главное, богатого горожанина. – Он, конечно, к обеду не протухнет, но, хочу заметить, цена не выше, чем в тот раз, когда мы с тобой так хорошо поладили. И поэтому может чрезвычайно быстро (рука сделала красноречивое движение, не оставляющее сомнений в том, что такой замечательный товар действительно разойдется) своими ногами… к новым хозяевам.

– Пожалуй… Но что ты можешь предложить мне?

– Вот это разговор! Люблю людей нежадных и скорых на решения. Идем, Актеон!

Они прошли по набережной до площадки с живым товаром. Сморд широким жестом указал на небольшую группу ожидающих своей участи мужчин, женщин и разновозрастных детей.

– Всего одна мина[9]9
  Ми́на – денежная единица Древней Греции. 1 мина равна 100 греческим драхмам.


[Закрыть], и вот эта замечательная рабыня может стать твоей. Посмотри, она молода, у нее мощное тело и хорошие зубы. – Сморд указал на темноволосую высокую женщину. – Кстати, у нее имеется парочка крепких детишек, которые уже находятся в том возрасте, когда труд хоть в доме, хоть в поле не составит для них проблем. Ты знаешь мои условия, Актеон. Они пока остаются неизменными. Если берешь всю троицу сразу, это обойдется тебе на несколько драхм дешевле. Подумай, выгодное предложение. Впрочем, я не буду внакладе, если ты приобретешь одну мамашу.

– Сморд, я ценю твое предложение, но мне не нужна женщина.

– Тогда забирай вот этого увальня. Посмотри на его плечи! А ноги! Столбы – не ноги! – Торговец похлопал по телу молодого мужчины.

– Хороший товар… Но, видишь ли, тот раб, который неделю назад отправился в царство мертвых, был обучен мною письму и счету. Особый раб и поручения в доме выполнял особые. Я к этому привык. Нет ли у тебя чего-нибудь взамен?

Сморд захохотал, но через мгновение его смех оборвался, в глазах снова загорелся огонек.

– Позабавил ты меня, Актеон. Грамотный раб! Если бы мне не было известно, что ты великий поэт, это открылось бы сегодняшним утром! Но я буду не я, если не попытаюсь удовлетворить желание своего покупателя. У меня есть раб, обученный грамоте. Но ты вряд ли купишь его.

– Почему? Слишком дорого просишь?

– О! Слишком дорого – не всегда выгодно. Но в данном случае раб, который тебя интересует, – мальчишка. У него сбиты ноги, он изможден и истощен. Мне удалось перекупить его совсем недавно у тех, кто не знает настоящую цену хорошему товару. К тому же, сдается мне, учение не пошло малому на пользу.

– Что ты имеешь в виду?

– Похоже, у него не все в порядке с головой. А впрочем, если твой интерес остается неизменным, можешь взглянуть.

Актеон, собравшийся платить достаточно большую сумму, отмахнулся: зачем ему больной раб? Недовольный сорвавшейся сделкой, Сморд тут же пошел на попятную. Он приготовился долго объяснять, что грамотный раб – вещь редкая, но Актеон уже изменил свое решение. В конце концов, он ничего не теряет, если взглянет на мальчишку.

Судно – лемб, на котором торговец привез свой товар, – стояло пришвартованным у самого выхода в море. Спустившись в трюм после яркого солнца, Актеон зажмурился. И одновременно скривился: внутри лемба изрядно воняло. Гримаса не осталась без внимания. Сморд усмехнулся и пояснил, что до сего утра попутчиками людей были овцы.

Интересующий Актеона раб лежал на груде тряпья у самого борта. Свет, проникший в открытый люк, на мгновение привлек его внимание. Он повернул давно не чесанную голову и, словно забыв о цели своего движения, замер в неудобной позе. Вошедшие мальчишку не заинтересовали.

Актеон удивленно посмотрел на Сморда.

– Почему ты решил, что этот несчастный обучен грамоте? Похоже, он даже не совсем в себе.

Торговец, сознавая, что за товар, предложенный уважаемому в Херсонесе гражданину, нельзя попросить не то что мину, но и пяти десятков драхм, попытался оправдаться:

– Актеон, ручаюсь, он в уме был. Правда, не мог самостоятельно передвигаться – я же говорил, что раб изможден, – но сложить о себе лживую и весьма занимательную историю он успел. Теперь же малец отказался от пищи, и поэтому сознание его в тумане.

В Актеоне шевельнулся сочинитель, и он, скорее поддавшись любопытству, чем логике, поинтересовался, о чем рассказывал мальчик Сморду.

– О! Он говорил не много, но так, что пока я слушал, начал подумывать, не пожертвовать ли мне той парой мин, которые собирался получить от сделки, и не отпустить ли бедолагу на все четыре стороны.

– И что же тебя остановило?

– Гарантии… Где, Актеон, гарантии правдивости рассказа? Да ты послушай. Во-первых, мальчишка заявил, что происходит из уважаемого рода. Что вместе с семьей жил в своей усадьбе недалеко от Керкинитиды. Тут я, кстати, и узнал о его умении считать и писать.

– Как же он оказался на этом лембе?

– Говорит, усадьбу сожгли скифы. Погибли все. Мать приказала ему идти в Херсонес, к брату. Знатный брат у матери. Тоже врет… По дороге попал к таврам. Те переправили его в бухту Симболон. А дальше, Актеон, я рассказывать не собираюсь: я – торговец, и это моя тайна! – усмехнулся Сморд. – Да, можешь глянуть, у мальчишки на шее висит нитка с ракушками. Говорит – досталась от матери. По ней-то я и догадался, что меня пытаются обдурить. Ожерелье – дешевка. Знатная хозяйка – с украшениями рабыни!

– Сморд, ты не смог убедить меня в необходимости покупать этого раба, – прервал поток слов Актеон и, развернувшись, начал подниматься по трапу, чтобы поскорее вдохнуть свежего морского воздуха. – К тому же нос мой измучен. Давай вернемся на площадку и посмотрим еще раз на твоих здоровых рабов.

– Прости, Актеон, но я заранее предупреждал, что раб болен. Он даже солгать ловко не смог. Только до этого ожерелья дошло, я сказал себе: «Сморд, перед тобой жалкий раб, пытающийся любым способом заполучить свободу». Он, бедняга, и украшений-то настоящих не видел. На нитке – ракушки и камбальи бляшки.

Актеон, глаза которого уже видели небо и доски палубы, остановился и стал задумчиво спускаться обратно в трюм.

– Ты что-то забыл? Или передумал? – оживился Сморд.

– Помолчи.

Поэт подошел к тряпью, на котором лежал в забытьи мальчик, постоял, всматриваясь в его сгоревшее на солнце лицо, потом резко наклонился и дотронулся пальцами до ракушек на грязной шее.

– Алексия!

– Что ты сказал? – переспросил Сморд, с удивлением наблюдавший за действиями покупателя.

Когда Актеон выпрямился, даже в полутемном трюме было заметно, как изменилось, побледнело его лицо.

– Повтори, что говорил тебе мальчик о своей семье.

– Это не составит труда. Их клер, который располагался недалеко от Керкинитиды, сожгли скифы. Погибли все. Затем…

– Достаточно, Сморд. Я покупаю у тебя этого раба.

– Что-о-о?! – Голос изумленного торговца сорвался в верхах. – Покупаешь? Этого?

– Ты плохо меня расслышал? Или туго соображаешь? Тогда давай выйдем на свежий воздух…

– Нет-нет…

– Ну, называй быстрее свою цену. Кажется, речь шла об одной мине?

– Hy-y-y… – Сморд, понимая, что предложенная цена за полудохлого мальчишку достаточно велика и этот случай сбыть с рук порченый товар единственный, – еще пара дней, и продавать будет нечего, – попридержал рвущийся заключить сделку язык. Его наблюдательность подсказывала, что на решение Актеона повлияло бросовое ожерелье с ракушками-гребешками. Значит, россказни о знатном херсонесском родственнике не лживые попытки спасти свою шкуру и родственник этот – Актеон?! Это меняет дело. – Что такое одна мина? – начал аккуратно готовить почву под неслыханную сделку Сморд. – Хороший раб стоит дороже. И тебе известно об этом. А мой мальчишка – хороший раб.

– Раб? Он завтра-послезавтра умрет от голода!

– Ты ошибаешься. Я обеспечу его едой.

– Но ты же сам говорил, что от еды он отказывается.

– Значит, будет накормлен насильно. Грамотный раб – слишком дорогой товар, чтобы им разбрасываться…

– Хорошо, во сколько ты оцениваешь этого больного, полоумного мальчика?

Боясь продешевить и одновременно опасаясь назвать невозможную цену, Сморд молчал.

– Ну же! – заторопил его Актеон, терпение которого иссякло.

– Не обижайся, но именно этот раб стоит семь мин!

– Не слишком ли ты самонадеян, Сморд? Я дам тебе четыре мины. Это вдвое больше того, что ты возьмешь за увальня, которого предлагал мне совсем недавно.

– Четыре – мало! – обнаглел торговец. Согласие покупателя уплатить за падаль целых четыре мины подтвердило его предположения о родственных связях мальчишки с Актеоном.

– Пять. И это моя последняя цена.

– Хорошо. Пусть будет пять. Пять мин за грамотного раба – хорошая сделка для тебя! – Сморд нагло усмехнулся.

Актеон побагровел, но воспитанный ум удержал эмоции. Молча отсчитал полмины.

– Получи задаток. Остальное тебе вручит мой раб, когда придет с повозкой, чтобы забрать этого мальчика. И предупреждаю, Сморд, если с ним что-то случится…

* * *

То, что громко называлось улицей Древней, по московским меркам на улицу никак не тянуло – несколько частных домиков и пара-тройка двухэтажек. К одной из них и подкатило такси.

– Слава богу, слава богу! – Тетя Люся сунула водителю деньги и, проигнорировав три тяжеленные сумки в багажнике, бросилась к дородной старухе, с интересом наблюдающей за возвращением соседки. – Марья Гавриловна! Дорогая! Вот, приехали! Племянника привезла! Былиночку мою московскую!

– Уважаемая… – начал водитель, но, оценив важность момента, махнул рукой и обратился к Евграфу: – Давай, парень, выгружаемся.

Когда машина тронулась с места, тетя Люся вспомнила о вещах, подпрыгнула, ахнула, замолотила руками, словно отгоняя мух, но, наткнувшись на сумки у ног племянника, принялась прощаться с только раскочегарившейся Марьей Гавриловной. Через полчаса замлевший от скуки Евграф был введен в квартиру.

– Вот, Графушка, здесь будет твоя комната. У меня не то что в современных многоэтажках. Тут стеночки толстые, температуру в доме держат. Летом не слишком жарко, зимой нехолодно. Вот так занавесочки отодвинешь, вот так в форточку газетку засунешь, чтобы от сквозняка не захлопывалась. Мух нет: море рядом. Зато москиты, зверюги, кусаются. Ну, это ничего, переживешь как-нибудь…

И Евграф остался один. Прошелся по длинной скрипучей деревянной половице. Для человека, выросшего на линолеуме, такой пол был экзотикой. Потрогал полиэтиленовый пакет, насажанный на цветочный горшок. Вот пакет на цветке не удивил: прекрасный способ сохранять растения, если их месяц-полтора некому поливать.

Скоро тетка принесла на тарелке две красные помидорины «не существующих в природе» размеров.

– Я тебя витаминчиками подкормлю. Тут у нас не суррогаты какие-нибудь. Всё – с грядочки, настоящее.

Евграф против витаминов не возразил, разделался с помидорами, плюхнулся на диван и уснул.

* * *

Просыпался Евграф неохотно. И если бы не настойчивость тети Люси, вряд ли поднялся до следующего утра.

– Выспался? – поинтересовалась тетка, сделавшая все, чтобы этого не произошло. – Кушать будешь?

– Не-ет… – невнятно промычал Евграф, отвечая сразу на оба вопроса.

– Вот и хорошо! Мы сейчас с тобой пойдем в Херсонес.

– Сейчас? Давай попозже, а? Через часик. Я еще как-то не очень… в общем. – Евграф потянулся, выразительно зевнув.

– Нет, нет и нет! Молодежь должна быть активной!.. Херсонес – это такая энергетика! Там все наши эзотерики собираются («Началось!»). Я тебя познакомлю, представлю.

«Ага! И закудахчут: „Ах какой большой мальчик! Как же ты год закончил? Кем же ты собираешься стать?"»

– Теть Люсь, я пойду, только сначала просто погуляю, ладно? Без занятий.

– Неужто испугался? Зря. Графушка, у нас все очень хорошие лю…

– Никого я не испугался. Вот еще! Просто пока не хочется!

– Не может человек в твоем возрасте не хотеть «просто». Я в твоем возрасте всё всегда хотела. Нет, дружочек, надевай плавочки, вечером искупаться – милое дело! И в Херсонес. Только побыстрее. Туда вход платный.

– И чего?..

– Когда в соборе служба, верующих бесплатно пропускают. Так что поторопись.

– А если мне в собор в другое время надо?

Тетя Люся развела руками:

– Люди, Графушка, решают дела мирские…

Пока он переодевался, тетка преобразилась. В оранжевых когда-то, а теперь выцветших коротких штанишках и черной свободной майке она никак не тянула ни на свой возраст, ни на прилежную прихожанку.

– Слушай, теть Люсь, а нас пропустят? – засомневался Евграф.

– Я что, как-то не так выгляжу? – Она мельком глянула на себя в зеркало, удовлетворенно кивнула, подправила непокорную прядь.

– Ты – супер! Только на прихожанку не похожа.

– Это лучший комплимент, какой может услышать женщина в моем возрасте! – хохотнула тетка.

У подъезда по свежепрополотому палисаднику перемещалась с лейкой общительная Марья Гавриловна. Евграф понадеялся, что ее потянет на разговоры и походная идея тихонько скончается. Но Марья Гавриловна, несомненно, была в курсе тонкостей посещения Херсонеса. Она только махнула и заорала, хотя находилась всего в двух шагах:

– Шо, Люсь, пошли?

– Пошли, Марь Гавриловна! – так же содержательно ответила тетка, свернула на короткую кипарисовую аллею, но, сделав пару шагов, остановилась и широко, словно в мультике про былинных богатырей, повела рукой: – Смотри!

Солнце уже перевалило через зенит, и его лучи падали как раз под таким углом, чтобы выгодно высветить полуразрушенные стены, арочные проемы, зажечь купол собора. На втором плане серебрилось море.

– Ну что, проняло?

Евграф молча кивнул.

– Чего ж тогда молчишь?

– А мне что, как девчонке, визжать и прыгать от восторга? – буркнул он.

– Ах да, как я забыла… Красоту ведь должны замечать только девчонки!

– Теть Люсь, женщины совсем другие существа. Это нормально, когда вы машете руками и скачете, как кузнечики. А для мужчин такое поведение – стыдно. Как вы этого не понимаете?

– Кто это – вы?

– Женщины – мама и ты тоже.

– Ладно, мужчина! Побежали, а то потом не пропустят.

Протрусив метров триста, они проскользнули мимо отмеченной бейджиком контролерши. Евграф на всякий случай скорчил благообразную рожицу, но тетя Люся коротко бросила: «Привет, дорогая!» – и они оказались за воротами, где уже стояла группка странноватых на вид пожилых женщин.

Евграф, представив себя в их компании, перешел в наступление:

– Тетя Люся! Я что – баран на веревочке? Ты вообще представляешь, как мне с вами идти на эту вашу биоэнергетику? Мне раскопки хочется посмотреть, понятно? Я, может, этой вашей биоэнергетикой вообще не собирался…

– Стоп, стоп, стоп! – Тетка демонстративно заткнула уши. – Эта наша биоэнергетика тебя подождет. Иди.

Позиции были сданы настолько легко и стремительно, что Евграф, поперхнувшись словами, сник.

– Ну, почему затих? Объяснил – тебя поняли. Погуляй, посмотри. Надоест – милости прошу!

– А как вас найти?

– Увидишь высокие колонны на развалинах, правее – кусты. Там мы в тенёчке и занимаемся. Оревуар!

Да-а-а… Тетя Люся все-таки была удивительнейшей личностью! Может, зря он прозвал ее «эзотеричкой»? Ведь почему-то, старшая из сестер, она казалась значительно моложе мамы.

* * *

Как странно оказаться на улицах, проложенных более двадцати веков назад! И вообще, два тысячелетия – это сколько? Неужели люди, жившие тогда, походили на туристов, заглядывающих теперь в останки их домов? Неужели они тоже ели, пили, растили детей, веселились, грустили, строили интриги и планы, мечтали, делали глупости, пели, танцевали, сплетничали, любили?..

Что успевают понять те, кто сбиваются в небольшие, бегущие по раскопкам кучки? «Посмотрите налево, посмотрите направо…» Наверное, в такие места нужно приходить, как минимум, дважды. Сначала – почувствовать, раствориться. Потом – узнать, изучить, понять.

Евграф стоял на лестнице. Современной обычной лестнице. Ею заканчивалась реальность. Дальше шли равномерные, насколько хватало глаз, квадраты, образованные полуразрушенными стенами построек древнего Херсонеса. Теперь они были невысоки и вряд ли могли скрыть стоящего в полный рост мальчишку. В небольших одинаковых двориках досыхала привычная к соли и солнцу трава, кое-где шевелили мелкими листиками кусты. Рядом надрывалась цикада.

Евграф сбежал по ступенькам, дотронулся ладонью до камня.

– Горячий… Скелет…

Останки стен и впрямь напоминали скелет. Без кожи и мышц, съеденных ненасытным временем.

Романтики исследования хватило ненадолго. Не прошло и часа, как отсутствие знаний о древнем городе лишило постройки какой-либо индивидуальности. Дальше стало просто скучно.

– Видимо, придется заняться биоэнергетикой, – сообщил очередной стене Евграф, вздохнул и, отыскав глазами колонны, о которых упоминала тетя Люся, пошел «сдаваться».

* * *

Девчонка выглядела круто. Все остальные – в основном пожилые и не очень спортивные женщины, сидящие кружком с закрытыми глазами, – как-то стыдно. А она – что надо! По крайней мере, Евграф свои ноги в «лотос» точно бы не сложил. И спина у нее была прямая, и вся она казалась тоненькой, устремленной вверх, хотя сидела на земле, на кусочке картона. Солнце, нашедшее лазейку между ветками небольшого деревца, зажгло пшеничные волосы, и они светились в окружающей тени вторым солнцем.

На появление Евграфа никто никак не отреагировал. Даже тетя Люся. Только молодой мужчина, расположившийся несколько обособленно, открыл один глаз, кольнул взглядом пришельца и снова погрузился в себя.

Сообразив, что эзотерики, возможно, именно в этот момент находятся в параллельных реальностях или думают, что где-то там находятся, Евграф на цыпочках прошел через их круг и опустился рядом с девчонкой. «Если она не подсмотрит, хотя бы в щелочку, кто рядом с ней сел, значит, такая же чокнутая».

В этот момент один глаз открылся. Любопытный, серо-зеленый. Второй не выдержал темноты и одиночества. Лицо засияло неудержимой улыбкой… В общем, какая уж тут медитация!

Евграф поерзал, устраиваясь, но его соседка заговорила – беззвучно, одними губами тщательно проговаривая каждое слово. Увидев, что ее не понимают, так же беззвучно прыснула в ладошку, двумя пальцами изобразила бегущие ноги, легко вскочила. Не понять было невозможно. Евграф поднялся и, стараясь не шуметь, двинулся следом.

Место, облюбованное группой Виталика, находилось в стороне от экскурсионных маршрутов. Археологи здесь еще не поработали. А горожане, не задумываясь, что под небольшим слоем земли лежит такой же древний город, использовали удобную тенистую территорию каждый в своих целях…

Девчонка проскочила мимо йога, целующейся пары и, убедившись, что ее спутник не отстает, шепнула:

– Иди сюда, под дерево.

– А эти? – Евграф кивнул на влюбленных.

– Ой, тут все время кто-нибудь целуется. Не обращай внимания. Ты кто?

– Евграф.

– Люсьенин, что ли?

– Почему Люсьенин? Тетку Люсей, Людмилой зовут.

– Да? Наши все «Люсьена» да «Люсьена». А я – Тася. Таисия. Но дед называет Тасей. Я привыкла.

– Ты с ними давно занимаешься? – Евграф кивнул в сторону медитирующих.

– Ага. Целый год уже.

– Зачем?

– Секрет.

– Получается?

– Пока не очень. Виталик как начинает перечислять, что мы обязаны ощущать!.. О-о-о! – Тася развела пошире руки.

– А конкретно? Просвети. А то я не в теме.

– Ой, ну поля там всякие. Плотности, цвета… Покалывания в ладонях, тепло чтобы проходило. Он начинает после упражнений спрашивать, у кого что было. Все кивают, только я – ничего!

– Зачем тогда, если совсем не получается?

– Ты считаешь, когда что-то не получается, сразу бросать нужно?

– Ну… не так глобально…

– Я не брошу. Не могу. Мне нужно…

– Зачем?

– Есть причина…

– Меня в первом классе на скрипку отдали. Я попилил год и понял: не мое.

– Может, мало пилил?

– Вполне вероятно. А этот ваш инструктор, гуру или как вы там его зовете… Сам-то он что может?

– Виталик все чувствует. И энергии, и даже мысли. Только не особо хвастает. Про мысли мы вообще случайно узнали. К нам в группу парень пришел. Странноватый такой. На пару занятий сходил, а потом стал про Виталика говорить, что тот – мошенник, сам ничего не умеет, а с нас деньги тянет… Виталик и показал. Попросил меня ассистировать. Я молча думала, а он рассказывал – о чем. Все сошлось! Потом десять копеек нашел. Мы их специально спрятали. Правда, здорово?

– Наверное. Если честно, мне всегда казалось, что все эти экстрасенсы… В общем, врут они всё.

– Все врут?

– Ну, не знаю… Вон тетя Люся. Как начнет языком молоть! А что она может? По существу, ничего.

– Что ты, Люсьена хорошая! Веселая и добрая. Меня всегда чем-нибудь угощает…

– Мама сначала, когда узнала, что ее переклинило, так орала по телефону! «Безбожница!» и все такое. Не хотела меня в Севастополь отпускать на каникулы, хотя уже договорились. Понимаешь, у отца командировка в Германию. Он физик, новыми материалами занимается. У них с немцами какие-то совместные исследования. Мама с ним едет. Я думал, один лето переживу, не маленький же. Но мои уперлись: «Ребенок без присмотра в городе! Вдруг что случится!» И тут тетя Люся со своими заморочками.

– Почему-то многие думают, что мы чертовщиной занимаемся.

– Знакомо! Теть Люся когда приехала, мама на нее сразу набросилась: «Я вот на фитнесе мышцы тренирую и худею. А ты что тренируешь на своих шабашах?»

– Шабашах?

– Люся маме: «Я не ведьма, чтобы от сестры такое слушать. А тренирую, как и ты, тело. И душу, которую ты развивать ленишься». Мама ей: «Душа в театрах и концертных залах развивается!» – «Не развивается, а ублажается. Пользуется тем, что другие создали. Вот если бы ты сама ту музыку сочиняла…» В общем, они друг на друга орали, пока папа их не растащил и не помирил.

– Интересно, что он им сказал? У нас, когда споры на такие темы, никто никого не слышит.

– Нормально сказал: «Раз Бог подарил возможность некоторым людям уметь больше других, значит, это норма. И к ней надо стремиться. Все святые были в этом плане очень даже продвинуты. Кто-то почитает Будду, кто-то Аллаха, а кто-то вообще считает себя атеистом. И тем не менее среди них есть очень достойные люди!»

– Какой у тебя папа! Надо же!..

– Какой?

– Умный.

– Но Люся тоже загнула. «Хочу, – говорит, – научиться сама Бога понимать и благодарить, а не слушать, что другие рассказывают. Разве я этим Его обижу?» Представляешь?

– Да, Люсьена молодец… Евграф, ты в каком городе живешь?

– В Москве.

– Здо́рово! Я никогда в Москве не была…

– Сейчас на занятия вернешься? – Спрашивая, Евграф очень надеялся, что неспособная к телепатии Тася все же почувствует его желание.

– Не сегодня. Если хочешь, давай по Херсонесу погуляем. Правда, из меня гид не очень. Зато покажу места силы, о которых туристам не говорят.

– Тогда откуда знаешь?

– От Виталика. Да ты и сам увидишь: там всегда люди толпятся. И во Владимирский собор сходим. И к туманному колоколу.

Зря Тася так принижала свои таланты. Телепат из нее получился отменный. Ев граф вскочил и, как это всегда делал папа, протянул «даме» руку. Она хлопнула ресницами, подала свою. Без всяких: «О! Ты настоящий джентльмен!» – и прочей девчачьей ерунды. Ладонь, несмотря на жару, была чуть прохладной и… приятной.

– Ты чего?

Евграф сообразил, что так и стоит, не отпуская Тасиной руки.

– Ничего… Показывай свой Херсонес. Кстати, Херсонес – это по-русски что?

– «Полуостров».

– Я ожидал чего-нибудь… поэтичного. «Город ласковых ветров», «достойный восхищения»… Ну, что-то в этом роде. Греки все-таки.

– Почти в точку. У нас Севастополь – «достойный поклонения».

– Супер! Восхищения, поклонения… Будем считать, что я уже ясновидец.

– А для Херсонеса «полуостров» – нормально. Здесь с одной стороны бухта, с другой – бухта. По суше идет оборонительная стена. Вообще можно было островом называть.

Разговаривая, они выбрались на одну из центральных, хорошо протоптанных дорожек. Тася огляделась.

– Даже не знаю, с чего начинать. Давай на колонны посмотрим. Они рядом.

Евграф был согласен на всё. Мимо колонн он уже пару раз проходил, но прогулка с Тасей – совсем иное дело.

Колонны возвышались над развалинами, напоминая о том, что когда-то вокруг были не только уложенные друг на друга унылые камни.

Тася вскочила на парапет, прислонилась щекой к белому мрамору. Ветер подхватил ее волосы. Они полыхнули косматыми протуберанцами.

– Представляешь, пару тысяч лет назад здесь ходили дамы в длинных платьях – туниках, кажется…

– И мужчины точно в таких же платьях. Тогах, кажется.

Тася засмеялась и, продолжая игру, произнесла с невообразимым акцентом: «Ах-ах, сударь, как мне понравился ваш фасончик!»

– У тебя машина времени не туда вырулила! – хмыкнул Евграф. – И с географией проблемы! Ты Рим и какую-то средневековую Францию показываешь!

– Откуда мне знать, как нужно изображать Херсонес? Его, между прочим, миллион раз перестраивали. В античный театр вообще храм втиснули.

– Зачем? Места, что ли, мало?

– Не места, а камней… Если честно, мне все эти древние какими-то… простачками представляются.

– Почему?

– А ни техники тебе, ни транспорта, ни сложных деловых взаимоотношений. Поэтому люди – как дети.

– Не думаю. Они же строили! Ваяли! Изучали. Возьми хотя бы медицину.

– Легко сказать – возьми. Я, кроме Гиппократа{23}23
  Гиппокра́т (ок. 460 – ок. 370 гг. до н. э.) – знаменитейший греческий врач. Считается основателем современной научной медицины. С именем Гиппократа связано представление о высоком моральном облике и образце этического поведения врача, потому выпускники медицинских учебных заведений дают Клятву Гиппократа.


[Закрыть] никого не знаю.

– Ладно, про медицину не будем. Легенды Древней Греции помнишь? В школе проходили. Мне нравилось.

– Мне тоже. Нам историчка прямо на уроках читала. Евграф, а ты как учишься? Я – средненько.

– А я – лучше всех! – Он произнес с вызовом, ершисто.

– Ну и учись себе. Чего завелся?

– У нас таких не сильно любят.

– Знаешь, мне как-то без разницы. Если человеку нравится учиться – его дело. Если же он из-за оценок надрывается, тогда конечно… вся эта учеба ему до фонаря… Пойдем теперь к колоколу.

– Расскажи о Херсонесе, – напомнил Евграф.

– Только не обижайся, если навру. Просто что-то слышала, где-то читала.

– Говори, говори!

– В общем, когда его построили, не знает никто.

– Почему? Разве не осталось записей?

– Почти… Считают, что Херсонес основали греки примерно в пятом веке до нашей эры. У них в Греции всякие распри начались. Часть людей перебралась в Таврику. Несколько веков город простоял, а потом все кому не лень начали его перестраивать. Одни дома и храмы рушили, другие на том же месте возводили. В результате никто точно не скажет, что было в самом начале.

– А колокол? – Евграф посмотрел на два каменных столба, вознесших над морем чугунного исполина.

– Колокол вообще к тому времени не относится. Он туманный.

– Что значит – туманный?

– Во время тумана звонили, чтобы корабли на берег не налетали.

«Сей колокол вылит… святого Николая Чудотворца в Таганроге] из турецкой артиллерии весом… пуд 1776 года месяца августа… числа», – прочитал Евграф. – Ну понятно. Херсонес тут ни при чем.

– Колокол после Крымской войны во Францию увезли и повесили на соборе Парижской Богоматери. А потом вернули. Представляешь, ночь, туман, а кто-то стоит здесь и – бом, бом, бом!

– Ага. И шторм. И луна полная.

– И ведьмы на метлах…

Тася прыснула первой.

– Давай под колоколом в тенечек встанем, я тебе одну штуку про Херсонес расскажу. У них деньги на всякие там стены, водоводы, храмы давал народ. Это я, кстати, читала. Так вот, собирается народное собрание. Самый главный ведущий кричит: «Нужно строить…» Храм, например. «Кто даст денег?» Предположим, все молчат.

– Можно понять.

– Ничего не можно. У них богатых тоже пруд пруди было. И тратиться на что-нибудь нужное было очень почетно. Так вот, если никто раскошелиться не хотел, тогда богача мог назвать кто-нибудь из собравшихся. Например, я говорю: «У Евграфа денег куры не клюют. Он вполне может дать на храм».

– А сама что же?

– О, сама!.. Ты подожди, слушай… Ты, предположим, не хочешь давать, поэтому сидишь мышкой, помалкиваешь. Или вправду деньги закончились. Тогда ведущий собрание у тебя спрашивает, действительно ли ты в состоянии оплатить строительство храма. После этого выхода два. Или ты все-таки платишь, или говоришь, что не можешь. Тогда, раз я тебя назвала, нас обязывают поменяться имуществом. Представляешь! И теперь оплачивать строительство храма буду я!