Текст книги "Паутина чужих желаний"

Осторожно, бочком, я подошла к кровати, склонилась над лежащим на ней телом. Бедная я бедная… На белоснежную простыню что-то капнуло – слезы, не заметила, когда разревелась.

– Ничего, Ева, прорвемся. – Я погладила себя по щеке, подушечки пальцев закололо. – Я тебя в обиду не дам и в беде не брошу. – Руку я убрала, но лишь затем, чтобы коснуться своей собственной ледяной ладони. – Ты, Ева, главное, держись там, а я тут что-нибудь придумаю. Мы и не из таких передряг выбирались. Мы с тобой в такой аварии выжили…

И тут я вспомнила про безделицу. Сохранилась ли она? Посмотреть, что ли?

Безделица сохранилась, но изменилась почти до неузнаваемости. Красный камешек превратился в паучка: прозрачное тельце, золотые лапки. Откуда лапки? Может, механизм какой? Когда защелка закрывается, лапки появляются? Тогда понятно, что меня в такси все время царапало. И цепочка другая. Прежняя была обычной, без причуд, а эта куда уж затейливее: вместо одного несколько золотых витков, да витки какие-то странные, тонюсенькие, неодинаковые, похожие на недоплетенную паутинку. Вот черт! Теперь у меня на шее вместо милой безделицы паутина с пауком. С одной стороны, красиво, глаз не оторвать, а с другой – жутко…

Рука сама потянулась к красному переливчатому паучьему тельцу. От моего прикосновения камешек полыхнул белым и, кажется, нагрелся. Надо убираться отсюда, пока не поздно…

Оказалось, поздно…

Что-то холодное сжало мое запястье, и оно вдруг полыхнуло огнем. Глаза незнакомки, которая всего месяц назад была мною, распахнулись…

Они оказались чужими – эти глаза, совершенно чужими, они смотрели на меня внимательно и требовательно, продираясь в самую душу. И запястье в том месте, которого коснулась моя – не моя рука, занемело.

– Помоги мне… – прошептали мои – не мои губы. – Помоги себе…

На сей раз я не заорала, а кулем осела на пол, зажмурилась, зажала уши руками. Ничего не вижу, ничего не слышу – как в детстве. Если ты не видишь страшное, то и страшное не увидит тебя. Я надеялась, что не увидит, но понимала – поздно. Страшное меня уже увидело, и рассмотрело, и даже оставило частичку себя на самом дне моей грешной души.

– … Ева, эй, тебе плохо, что ли?! – Анна Николаевна снова, как тогда в душе, трясла меня за плечи. – Ну, что ты молчишь? Врача позвать?

– Не надо. – Я отмахнулась от ее рук. – Просто голова закружилась. Уже проходит.

– Голова у нее закружилась. – В голосе медсестры послышалось облегчение. – Потому и закружилась, что нечего по ночам где попало шастать, по ночам спать нужно. Эх я дура старая, должна ж была догадаться, как ты все это воспримешь. Пошли уж, горемычная.

Я дала увести себя из палаты номер тринадцать. Смелости посмотреть на ту, которая там осталась, у меня так и не хватило. Мне сейчас дай бог смелости с ума не сойти.

Только оказавшись в собственной палате, я смогла немного успокоиться и собраться с мыслями. Списывать произошедшее на действие лекарств или галлюцинации не приходится, потому что успокоительное я сегодня не принимала, а от галлюцинаций на коже не остаются такие вот следы…

Там, где моего запястья коснулись пальцы – я уж и не знаю чьи, – был заметен отчетливый ожог в виде паутины. Вот такая реальная галлюцинация. И с этим мне теперь придется если не разбираться, то как-то жить…

– Давай я все-таки к тебе доктора позову, – предложила Анна Николаевна, внимательно вглядываясь в мое лицо, – ты ж бледная как смерть. Он тебе что-нибудь уколет…

– Нет! – Не хочу я, чтобы мне что-нибудь кололи. Я спать вообще не собираюсь. Вдруг она снова появится… Нет, спать мне никак нельзя…

– Знаешь, я уже жалею, что пошла у тебя на поводу. – Анна Николаевна осуждающе посмотрела на меня. – Уж больно ты нервная. Нельзя тебе со всякими…

Правильно, нельзя! Мне с привидениями и собственными дублями никак нельзя встречаться, потому что, чует моя душенька, еще пара таких вот встреч – и меня никакой психиатр не вылечит.

– Вы меня простите, – я виновато улыбнулась, – что-то у меня и в самом деле нервы расшатанные стали. Я ж думала, что просто посмотрю, и все, а просто не получилось. – Я перешла на шепот: – Анна Николаевна, а человек в коме может глаза открывать и разговаривать?

– Ну, глаза открывать может, а разговаривать… – Медсестра покачала головой и спросила подозрительно: – А тебе зачем это?

Я пожала плечами:

– Да так, любопытно стало. Я ж не помню совсем, что во время комы со мной было…

– Ох, горе. – Медсестра погладила меня по голове. – Не помнишь, ну и слава богу! Зачем тебе такое помнить-то?! Ты лучше спать ложись, поздно уже.

– А почему она лысая? – задала я единственный вопрос, на который могла получить ответ.

– Ей операцию делали, вот волосы и пришлось сбрить.

– Какую операцию?

– Ну разве ж я знаю?! Какую-то жизненно необходимую.

– Ну и как, помогла операция?

– Это с какой стороны посмотреть: умереть не умерла, но и в сознание не пришла. Валентин Иосифович считает, что и не придет. А он еще никогда не ошибался, он у нас спец в этих вопросах. Диссертацию по комам защитил, за границей стажировался.

– Но ведь вы сами же сказали, что она не умерла…

– Не она не умерла, а тело, – медсестра вздохнула. – Это как домик без жильца. Понимаешь?

Про домик без жильца – это я очень хорошо понимала, я сама такой домик заняла. А вот кто занял мой домик? Если следовать логике – хотя какая уж в этом деле может быть логика! – получалось, что мы с Машей-растеряшей поменялись телами. Как такое случилось, непонятно, зато доподлинно известно когда. Тогда, когда водила этот чертов попал в аварию и наши с Машей-растеряшей грешные души вышибло в астрал, а там, в астрале, кто-то что-то перепутал. Вот и получилось то, что получилось. Я, наверное, сильнее оказалась, царапалась до последнего, дверцу искала. А та, вторая, сдалась, или силенок у нее не хватило. Теперь я в ее теле, а она не пойми где. Может, в моем заперта, и выбраться ей никак не удается. Я вспомнила взгляд моих – не моих глаз, и по коже побежали мурашки. Да, кажется, влипла я…

* * *

Не помню, как я уснула, боролась-боролась со сном, а потом раз – и отключилась. А когда глаза открыла, в палате уже было светло. С одной стороны, плохо, что я сама себя подвела, не смогла продержаться без сна до утра, а с другой – вот же я, целая и невредимая, за ночь со мной ничего фатального не случилось, и даже обожженное запястье больше не болело. Я поддернула рукав сорочки, посмотрела на руку. Ожог теперь не полыхал красным, побурел и потускнел, но виден был отчетливо. Придется прятать, хорошо, хоть сорочка с длинными рукавами, посторонним это клеймо не рассмотреть.

Умывалась я торопливо. Разбитое зеркало из санузла убрали, а новое еще не повесили, и раньше этот факт меня как-то успокаивал, но сегодня я решила поостеречься. Нечего без особой надобности здесь задерживаться.

До обеда день был унылым и предсказуемым: анализы, осмотры, массаж, лечебная физкультура, процедуры. Все это помогало отвлечься, не думать о той, что заняла мое тело. А после обеда пришла Рая.

– Вот тут все, что может тебе понадобиться, Евочка. – Она аккуратно положила поверх одеяла полиэтиленовый сверток. – А это, – усталое Раино лицо озарила улыбка, – блеск для губ. Я его в твоей комнате вчера нашла, закатился под туалетный столик.

Вопреки моим опасениям, блеск оказался представителем благородной французской линии и даже подходил мне по тону. Слава богу, значит, его прежняя хозяйка была не так уж безнадежна.

Подкрашивая губы, я вдруг осознала, что четко отделяю прошлую Машу-растеряшу от нынешней. Прошлая, наивная, рассеянная, – именно растеряша, думать о ней ничуть не страшно. А вот нынешняя – если это, конечно, она – совсем другая: непредсказуемая, опасная. И требовательная. Знать бы еще, чего она хочет.

Были у меня кое-какие догадки на этот счет, но они мне очень не нравились. По всему выходило, что нужно ей не что иное, как собственное тело. Я тезку понимала и даже сочувствовала ей, но и меня можно понять. Оставаться бестелесной мне не хотелось, а способа вернуть все на круги своя я, увы, не знала. Это такой естественный астральный отбор, я оказалась посильнее и пошустрее. Занять хорошее место в такси повезло ей, а относительно здоровое тело – мне. Вот так-то…

– И книгу я тебе принесла. – Рая выложила на тумбочку книгу в красной, тисненной золотом обложке. Так и есть, Арчибальд Кронин «Цитадель», в оригинале…

– Спасибо, Рая, – я погладила книгу по корешку, – тут же тоска смертная, хоть волком вой.

Про тоску смертную – это я соврала, какая уж тоска, сплошное веселье: призраки, говорящие коматозники…

– А ты не знаешь, Евочка, скоро тебя выпишут? – Экономка присела на краешек стула и сложила руки на коленях.

– Если на днях не выпишут, я сама отсюда выпишусь. Надоело. А ты чего спрашиваешь? Родственнички по мне соскучились?

Рая, улыбнувшись, покачала головой:

– Нет, Амалия о тебе даже не вспоминает. Это Яков Романович интересовался.

Так, еще и Яков Романович какой-то. Очень интересно…

– Яков Романович – друг и деловой партнер твоего покойного отца. Он твой… – Рая замолчала, подбирая правильное слово. – Он твой опекун.

Опекун?! Интересное кино! Я ж, кажись, не малолетка какая, чтобы меня опекать, и с головой у меня вроде бы все в порядке. Или не в порядке? Я озадаченно уставилась на экономку.

– Евочка, я не знаю, как тебе это рассказать, я не уполномочена. – Она как-то сразу скукожилась и словно постарела лет на десять. – Вот вернешься домой, Яков Романович сам все тебе объяснит.

– Что он мне объяснит? – Ох, как-то переставала мне нравиться роль богатенькой Буратинки. – Рая, ты мне скажи, у меня что, есть проблемы?

– Евочка, ты скоро все узнаешь, потерпи, – проговорила Рая с непонятной тоской в голосе.

Я могла бы, конечно, попытаться вытрясти из нее интересующую меня информацию, но вдруг отчетливо поняла: говорить об этом с Раей бесполезно. Больше того, что уже сказала, она не скажет. Не знаю, как я это поняла, наверное, благодаря интуиции. А интуиция меня еще ни разу не подводила.

Мы поговорили еще немного о вещах нейтральных и неинтересных, после чего Рая убежала по каким-то своим неотложным делам.

В небольшом «окошке» между обследованиями и процедурами я очень серьезно задумалась о предстоящем мне испытании. Похоже, не все спокойно в датском королевстве, и ждут меня там разные неприятности. И ведь, что самое обидное, подготовиться к ним я никак не могу. Вполне возможно, что, пока я тут разлеживаюсь, против меня плетутся интриги. Ну, не против меня конкретно, а против той, чье место я заняла. И ведь не объяснишь, что я здесь вовсе ни при чем, не скажешь: «Вы тут, ребята, оставайтесь, а я пойду…» Не скажешь, потому как не отпустят. Видно же, что Маша-растеряша девушкой была безропотной и покладистой, если позволяла какой-то Амалии над собой издеваться. Допустим, издеваться над собой я никому не дам, ни Амалии, ни братцу ее Серафиму, ни кому другому. Однако этот загадочный опекун – Яков Романович – меня тревожил сильно. Если опекун, то должен печься, а он мне даже цветов по случаю чудесного выздоровления не прислал. Да бог с ними, с цветами, мог бы просто прийти проведать опекаемую. Все, решено, надо из больницы сваливать, а то от этой неопределенности я точно с ума сойду. Обложили со всех сторон: с одной стороны – привидение, с другой – опекуны и родственники…

Разговор с Валентином Иосифовичем у меня получился коротким. Я решительно заявила, что в дальнейшем лечении не нуждаюсь и собираюсь выписываться. Доктор сначала разозлился, потом обиделся, пытался меня увещевать, но, поняв безнадежность своей затеи, обреченно махнул рукой.

– Воля ваша, Ева Александровна! – сказал он с досадой. – Раз вы считаете, что уже здоровы, – он нахмурился, – и компетентное мнение для вас ничего не значит, я распоряжусь подготовить выписку.

– И если вас не затруднит, – я решила ковать железо, пока горячо, – позвоните кому-нибудь из моих родственников, лучше Раисе Ивановне, предупредите о моем решении. Я бы и сама сделала это, но у меня нет ни телефона, ни номеров.

– Я позвоню, – доктор церемонно кивнул, – но вы, Ева Александровна, пообещайте мне одну вещь.

– Все, что угодно, Валентин Иосифович!

– Что бы вы там ни думали, но вам необходимо врачебное наблюдение. Через неделю я жду вас на прием.

– Всенепременно! – Что такое обычный визит к врачу по сравнению с безвылазным сидением в больнице! Да я еще и не то согласна пообещать.

– И, пожалуйста, не хулиганьте, бережнее относитесь к собственному организму, не забывайте, что вы находились всего в шаге от смерти.

Вообще-то имелись у меня подозрения, что шаг этот я все-таки сделала и границу переступила, но говорить сие доктору я не стала. У меня теперь новая жизнь, все плохое – в прошлом…

* * *

Просыпаюсь от яркого света и голосов. Во дворе за окнами зычно покрикивает на лошадей Антип, а экономка Анна Степановна визгливо выговаривает что-то Настене. В голове звонко и пусто, мыслей нет и обиды тоже. Только воспоминания о глазах цвета штормовой волны.

Стэфа входит без стука. Она всегда наверняка знает, что я уже проснулась. Вот и сейчас в руках у нее поднос с чаем.

– Не хочу, – трясу головой. – Стэфа, ты вчера меня отравила своим чаем.

– Не отравила. – Она улыбается и ставит поднос на край кровати. – Не отравила, а успокоила. Ты же вчера сама не своя от Вятских вернулась.

Спорить не хочется, да и не переспоришь, не объяснишь, что лучше б я ночь не спала, а о нем думала. Или пусть бы Стэфа мне такого зелья в чай подмешала, чтобы он мне приснился. Надо спросить, может, и есть у нее травка такая.

Спрашиваю. Стэфа в ответ только головой качает. Зря ее ведьмой считают, ничего-то она ведьминого не умеет. Просто одета в черное и взгляд хмурый, вот и думают все…

От завтрака я отказалась, сослалась на мигрень. Папенька поверил, а что подумала мадам, я не знаю, да и знать не хочу. А вот на присутствии моем за обедом мадам настояла.

– Софья, хватит нам головы морочить. Достаточно того, что вчера мне пришлось с Натальей Дмитриевной объясняться. Тебя пригласили, а ты… – Возмущенно поджатые губы, осуждающий взгляд. Мадам смотрит сначала на меня, а потом на папеньку, и тот послушно принимает ее сторону:

– Соня, Зоя Ивановна правду говорит, некрасиво это – игнорировать…

Сегодня отец выглядит больным и жалким. Это от Ефима Никифоровича наливочки, я знаю. От нее папеньке завсегда на другой день плохо делается, и Настасья ему капустный рассол заместо утреннего кофею подает.

– Зря ты уехала, Соня. – Лизи мечтательно улыбается, и я готова швырнуть в нее масленкой. – Андрей Сергеевич такой милый, истории рассказывает презабавные. А как вальсирует, знаешь?

Не знаю, потому что меня Андрей Сергеевич на танец не приглашал. Я с Ефимом Никифоровичем танцевала два раза, да с Сеней разок. Сене Наталья Дмитриевна велела пригласить меня, я видела, как она ему что-то на ухо шепнула, а потом он сразу ко мне подошел. Сеня, хоть и друг детства, а все одно обидно, что он обо мне вспомнил только после маменькиных слов. А мадам еще говорит о какой-то помолвке.

– Завтра Вятские нас на обед ждут. – Мадам лениво обмахивается папенькиной газетой. – Но ты, Софья, видно, не поедешь, у тебя же мигрень. – В синих глазах насмешка и тщательно завуалированная ненависть. Издевается.

– Я поеду! – Получается слишком поспешно, слишком взволнованно, и мадам понимающе улыбается. – Мигрень уже прошла, – добавляю я и смущенно краснею. – Стэфа мне травки особые заварила.

– Не понимаю тебя, Соня. – Лизи задумчиво хмурится. Ей не идет думать, от мыслей у нее морщинки на лбу. – Как можно знаться с этой ведьмой?

– Стэфа не ведьма! Она просто в травах хорошо разбирается. – Хочу добавить, что это маменька ее – ведьма, но под пристальным взглядом мадам не решаюсь, отворачиваюсь.

– Уж и не знаю теперь, как с твоей, Софья, помолвкой выйдет. – Мадам помешивает серебряной ложечкой в фарфоровой чашечке. Дзинь-дзинь… – Семен Ефимович, как выяснилось, молодой человек прогрессивных взглядов, родители ему не указ. Захочет ли он судьбу свою связать с такой неуравновешенной особой. – Она замолкает и аккуратно пристраивает ложечку на край блюдца. – Но Наталья Дмитриевна настаивает. Она питает некоторые иллюзии на твой счет, я не решилась ее разочаровать…

* * *

Рая появилась в моей палате ровно через два часа.

– Евочка, ну что же ты творишь?! – запричитала экономка с порога. – Доктор говорит, что ты слабая еще совсем, а ты не слушаешь…

– Спокойно, Рая, – оборвала я ее. – Надоело мне здесь, понимаешь? Я домой хочу. Дома же и стены помогают, да?

Она рассеянно кивнула в ответ на этот риторический в общем-то вопрос и сказала, понизив голос:

– Евочка, Яков Романович велел сначала к нему заехать.

Яков Романович велел… Я, вперив в Раю внимательный взгляд, проговорила медленно и весомо:

– Я даже не спрашиваю, почему должна ехать сначала не к себе домой, а к какому-то Якову Романовичу. Сейчас меня больше интересует, откуда он узнал о том, что я выписываюсь. Рая, ты за мной шпионишь?

– Я?! Евочка, что ты? – Рая схватилась за сердце. – Я никому ничего не говорила, просто Яков Романович такой человек… он все про всех знает. И потом, это же он оплачивал твое пребывание в клинике. Наверное, попросил врачей поставить его в известность, если что…

Значит, Валентин Иосифович доложил. Ну что ж, с него станется. Я немного успокоилась. Не хотелось бы подозревать в злостных кознях еще и Раю. У меня, похоже, недоброжелателей и без нее хватает.

– Ладно. – Я потянулась к свертку с одеждой, который до сих пор не удосужилась распаковать. – К Якову Романовичу так к Якову Романовичу. Хотя, скажу тебе честно, не понимаю, почему едва выкарабкавшаяся с того света женщина должна прямо из больницы ехать к какому-то опекуну.

– Яков Романович тоже не совсем здоров, – Рая вздохнула. – Да ты, Евочка, и сама все увидишь. Одевайся, девочка, он ждет.

Легко сказать – одевайся! Я взглянула на принесенные вещи и застонала. На прием к загадочному Якову Романовичу мне надлежало явиться в унылом платье из серого джерси.

– Это мое? – спросила я на всякий случай.

– Твое, Евочка. – Экономка кивнула. – Ты всегда была очень скромной девочкой.

– Даже чересчур скромной, – проворчала я, сбрасывая больничный халат.

Платье было колючим, страшно неудобным и не красило меня – сто процентов. Ситуацию не спасали, а лишь усугубляли уродливые полусапожки. Чувствовала я себя до безобразия неловко. Вот ведь парадокс: с чужой шкурой свыклась в два счета, а чужая одежда меня нервирует.

– Готова, Евочка? Нам ехать далеко, а потом еще домой возвращаться.

Я бросила прощальный взгляд на палату и, молча кивнув, безо всякого сожаления шагнула в новую жизнь.

На больничной стоянке нас с Раей ждал вполне респектабельный «Мерседес», к которому прилагался блондинистый красавчик в кожанке.

– Что так долго? – Красавчик мазнул по моему лицу равнодушным взглядом и, не дожидаясь ответа, уселся на водительское сиденье. Помочь мне и Рае он даже не подумал. А вот я подумала, что мне на хрен не нужен такой водитель, мне совсем не хочется, чтобы за мои же деньги мне еще и хамили.

– Эй, любезный. – Я придержала за локоть уже собравшуюся было нырнуть в машину Раю, ногтем постучала по капоту.

– Что? – В голосе красавчика послышалось раздражение.

– А дамам помочь? – Я многозначительно посмотрела на закрытые дверцы.

– У нас в стране равноправие полов. – Он даже не шелохнулся.

– Евочка, да зачем же? Я и сама могу сесть. – Раю происходящее явно напрягало.

– Ты, вероятно, можешь, но я, понимаешь ли, еще не оправилась от болезни и нервничать мне противопоказано. – Я ласково улыбнулась экономке, а потом во все горло рявкнула: – А ну встал и исполнил свой профессиональный долг, козлина!

Да, командный голос мне придется еще долго вырабатывать, но даже эта слабая потуга изобразить гнев возымела эффект. Красавчик выполз из-за руля и, скорее удивленно, чем опасливо косясь в мою сторону, распахнул дверцы.

– Евочка, зря ты это, – шепнула Рая, усаживаясь рядом со мной на заднем сиденье.

– Почему?

– У Олежки с Амалией… – Экономка многозначительно подняла глаза к потолку.

– Что, неуставные отношения, дружеский секс? – усмехнулась я. – Так мне все равно, с кем он спит, лишь бы это не влияло на его работу. – Последнюю фразу я произнесла намеренно громко, чтобы водила ее расслышал.

Рая тихо ахнула, а затылок красавчика налился бурачным цветом. Да, беда с этими блондинами, чуть что – сразу в краску.

До места добирались в полной тишине. Олежек попытался было врубить на всю катушку приемник, но я это дело пресекла на корню.

– Эй, извозчик, – сказала я, похлопав его перчаткой по плечу, – ты ж не таксистом работаешь, а водителем у уважаемых людей. Ты бы хоть разрешения спросил.

– Можно? – буркнул он, не оборачиваясь.

– Нет, – отрезала я, и, удивительное дело, он послушался. То есть для меня не было в этом ничего удивительного, но в глазах Раи читалось изумление пополам с восхищением. Похоже, экономку мою эти скоты тоже не жаловали. Придется разбираться…

Мой опекун жил в очень живописном месте, и в очень защищенном. На въезде нас разве что не обнюхали брутального вида ребятки, а Олежку так и вовсе обыскали.

– Не волнуйся, здесь всегда так, – шепнула мне Рая.

Что ж это за опекун у меня такой – осторожный?

«Мерседес» прошуршал шинами по гравийной дорожке и замер у роскошного двухэтажного особняка, больше напоминающего загородное поместье какого-нибудь французского графа, чем жилище современного олигарха. Нарочито медленно Олежка выбрался из-за руля, распахнул передо мной дверцу, но руку так и не подал.

Рая не выходила из машины долго, сначала рылась в своей сумочке, потом, я заметила, украдкой выпила какие-то таблетки. Кстати, выглядела она не очень хорошо: желтушная кожа, ввалившиеся глаза. Замордовали мою экономку всякие уроды.

– У тебя болит что-то? – спросила я.

– Нет, Евочка, просто укачало. Меня часто укачивает, на коротких расстояниях еще куда ни шло, а вот если долго… – Она виновато улыбнулась.

– Так сразу надо было выпить. Что ж ты дотянула? – посетовала я. – Меня вот ругаешь, а сама неправильно лечишься.

– Так я думала…

Договорить Рая не успела, рядом с нами, точно из воздуха, материализовался сухопарый старик с таким неприятным взглядом, что, едва встретившись с ним глазами, сразу хотелось отвернуться.

– Дамы, – он церемонно поклонился, – Яков Романович ждет вас.

Тьфу ты! А я уже было решила, что этот старый хрыч и есть мой опекун, а он, наверное, кто-то вроде секретаря.

– Следуйте за мной. – Заметно припадая на правую ногу, старик направился к дому.

Домик мне понравился сразу. Да, может, слишком помпезно и излишне претенциозно, зато как красиво! Одна только мраморная лестница с позолоченными перильцами чего стоит. Я уже молчу про гигантскую хрустальную люстру в холле и картины французских импрессионистов на стенах. Что-то подсказывало мне, что картины самые что ни на есть подлинные, а люстра наверняка антикварная, может, умыкнутая в лихие времена из какого-нибудь дворца. Кстати, да, внутренним убранством домик моего опекуна напоминал именно дворец.

Хромой оставил нас с Раей в комнате, своими размерами больше напоминающей зал ожидания, чем жилое помещение. Высоченные потолки, огромные окна, шелковые ковры, изящная мебель и все те же картины на стенах.

Ждать долго нам не пришлось, буквально через минуту хромой вкатил в комнату инвалидное кресло, в котором сидел старик. Лицо, больше похожее на обтянутый кожей череп, абсолютно лысая голова, деформированные артритом руки поверх клетчатого шерстяного пледа. Да, похоже, моего опекуна впору самого опекать…

– Добрый день, дамы. – А голос у него оказался неожиданно приятный, с хрипотцой, и совсем не стариковский. И взгляд необычный… гипнотизирующий. Пожалуй, поторопилась я списывать старикашку со счетов, такой сам кого хочешь спишет и глазом не моргнет.

– Здравствуйте, Яков Романович. – Рая шагнула ему навстречу.

– Раиса Ивановна, вы, как всегда, великолепны! – Тонкие губы растянулись в улыбке. – Припал бы к ручке, да, видите, не могу, обстоятельства сильнее нас. – Старик поддернул вверх край пледа, и из-под веселой шотландской клетки показался гипс. – Все никак не заживет, – посетовал он. – Раньше заживало как на собаке, а теперь, поди ж ты…

– Да какие ваши годы, Яков Романович! Не может быть, чтобы такой человек, как вы, и не поправился. – Рая, улыбнувшись, деликатно коснулась моего рукава. – А я вот к вам Евочку привезла, как вы и просили. Не смогла уговорить ее остаться в больнице…

– Здрасьте, – сказала я и изобразила книксен.

Кустистые брови моего опекуна удивленно поползли вверх. Кажется, с книксеном я переборщила. Или нужно было не книксен, а глубокий реверанс? Черт их разберет, этих олигархов.

– Рад видеть тебя в здравии, девочка. – Яков Романович жестом пригласил нас присесть на хлипкий с виду антикварный диванчик, а сам расположился напротив.

Теперь нас с ним разделял только круглый, инкрустированный перламутром столик. Не успели мы с Раей опомниться, как на нем оказалось угощение: кофе, шоколадные конфеты и невиданной красоты пирожные на кружевных бумажных салфеточках. Вообще-то я предпочитаю чай, но о моих вкусах никто не спрашивал.

Пока длилась кофейная церемония, Рая и Яков Романович вели светскую беседу, а я налегала на пирожные и диву давалась той легкости и даже изяществу, с которыми моя экономка справлялась с этой нелегкой задачей. Даже странно, что с первого взгляда Рая показалась мне простоватой, сейчас она выглядела… органично. От былой робости не осталось и следа. К чести моего опекуна, вел он себя очень обходительно, ни словом, ни делом не дал понять, что общается с человеком, стоящим многими ступеньками ниже его на социальной лестнице. Может, не такой уж он и страшный, этот Яков Романович? С виду вот милейший человек.

– Значит, ты ничего не помнишь, Ева? – спросил он вдруг, и от неожиданности я едва не подавилась пирожным.

– Нет, – соврала я, откашлявшись, – у меня амнезия.

– Да, амнезия, – он на секунду замолчал, а потом добавил: – Представь себе, моя маленькая принцесса, я уже встречался с проявлениями этой загадочной болезни.

Может, он амнезию с маразмом путает? Хотя на маразматика этот человек совсем не похож. Он похож… на крестного отца – вот на кого! У меня в опекунах мафиози, допрыгалась…

– Раиса Ивановна, вы ей что-нибудь рассказывали? – Старик перевел взгляд на мгновенно напрягшуюся Раю.

– Нет. – Та покачала головой, отставила чашку с недопитым кофе. – Я подумала, что вы захотите сами.

– Как я люблю общаться с умными женщинами, – Яков Романович мечтательно улыбнулся, – плохо только, что в моем окружении их не так много, как хотелось бы. – И тут же безо всякого перехода: – Ева, я был лучшим другом твоего покойного отца, поэтому незадолго до своей кончины он попросил меня об одолжении.

Я не стала выяснять, о чем мог попросить его господин Ставинский, лишь нетерпеливо поерзала на неудобном диванчике.

– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил мой опекун.

– Двадцать три, – отрапортовала я и поспешно добавила: – Мне так сказали, что двадцать три.

– Двадцать три, – Яков Романович кивнул, – значит, нам с тобой осталось подождать еще четыре года.

– Чего подождать? – не удержалась я.

– Пока ты сможешь принять бразды правления компанией, которую основал твой отец.

– А сейчас у кого эти бразды?

Он усмехнулся.

– А сейчас бразды, а также право распоряжаться всем твоим имуществом находятся у меня. Когда тебе исполнится двадцать семь лет, я сниму со своих стариковских плеч это тяжкое бремя, и ты станешь полновластной наследницей.

Вот оно как выходит. Получается, я кто-то вроде свадебного генерала: титул имею красивый, а на самом деле – пустое место. По крайней мере, еще четыре года.

– Можно вопрос? – Я решила внести ясность в ситуацию, потому что больше не хотела неожиданностей.

– Сколько угодно вопросов, девочка. Я затем тебя и позвал, чтобы ты могла их задать.

– Кто сейчас официально является наследником моего отца.

– Я. – Старик пожал костлявыми плечами. – Юридически все принадлежит мне.

– А я, значит, у вас вроде приживалки? – поинтересовалась я, не обращая внимания на возмущенный вздох Раи. – Вы меня из милости содержите?

– Не приживалки. – Он улыбнулся, но взгляд черных глаз так и остался непроницаемым. – Ева, я хочу, чтобы ты усвоила одну вещь: я человек чести, если я что-то обещаю, то всегда сдерживаю свое обещание. А я дал слово твоему отцу, что присмотрю за тобой, сохраню и приумножу твое состояние. Ты не можешь этого помнить, но каждый год я предоставлял тебе очень подробные финансовые отчеты. Поверь мне, девочка, тебе нечего опасаться.

Ага, мне нечего опасаться, он сохраняет и приумножает мое состояние. Но что станет с этим состоянием, если он, не дай бог, откинет коньки? Ему ж сто лет в обед.

– В случае моей кончины, – старик понимающе улыбнулся, – по теперь уже моему завещанию ты получишь все, что тебе причитается. Завещание составлено и нотариально заверено. Так что можешь не опасаться за мою жизнь, Ева.

Наверное, мне стоило устыдиться своих крамольных мыслей, но я не устыдилась, ведь стеснительность и бизнес – понятия несовместимые. Вместо этого я задала еще один вопрос:

– Скажите, Яков Романович, а каково мое ежемесячное довольствие?

– Ежемесячное довольствие? – Брови старика снова поползли вверх. – Ну, скажем так, я оплачиваю содержание твоего дома, плачу жалованье прислуге, решаю все возникающие финансовые вопросы и регулирую форс-мажорные обстоятельства. Я прав, Раиса Ивановна? – Он обернулся к Рае.

– Совершенно верно. – Та кивнула. – Еще вы выделяете средства на обеспечение надлежащего уровня жизни Амалии и Серафима и оказываете спонсорскую помощь детскому дому, в котором работает Евочка.

– Вот видишь? – В меня вперился немигающий взгляд. Чуть раньше я бы, наверное, впечатлилась и испугалась, но видывала я взгляд и пострашнее…

– Вижу. – Я придвинула к себе поближе поднос с пирожными. – Но я так и не поняла, какая конкретно сумма причитается именно мне.

В комнате повисла такая исключительная тишина, что я услышала, как стучит мое сердце.

– Раиса Ивановна, – прервал наконец молчание мой опекун, – а болезнь явно пошла нашей девочке на пользу, она начала задумываться о жизненно важных вещах.

Рая ничего не ответила, лишь бросила на меня испуганный взгляд.

– А сколько бы ты хотела, юная леди? – Кажется, мой демарш его не разозлил, а, наоборот, развеселил.

– Сколько вы выделяете на содержание Амалии и этого ее Серафима? – вопросом на вопрос ответила я.