Текст книги "Жизнь понарошку"

Мама сказала эти слова, похлопала меня по плечу и отправилась заниматься своими делами, оставив меня наедине с мыслями. Я долго сидела, пытаясь найти верное решение. Пока сидела, накручивала ниточку на палец, задумав вопрос. Мамины слова засели в моей голове. Последний виток ниточки на пальце дал мне ответ, и я пошла осчастливливать родного человека.

В комнате был включен телевизор. Играла музыка. По непостижимому стечению обстоятельств по телевизору показывали фильм про Мэри Поппинс. Я поразилась этому совпадению. А мама, улыбаясь и показывая мне на экран, сказала:

– Вот! Вот, смотри, Динка, какая ты будешь красивая, как Мэри Поппинс. В синем платье с белым воротничком и в шляпке.

– И вместо указки… зонтик… – продолжила я мечтательно.

Мама будто не слышала меня, она продолжала:

– И принесет тебя ветром в какой-нибудь садик, где всё в цветах и детях. И ты будешь порхать, как бабочка, и петь песню, что ты леди Совершенство.

– Может, я буду заходить в группу, как миссис Фурия, поправляя грудь, и говорить: «Внимание, я захожу!» Ладно, мамуль, я решилась. Так и быть, буду я Мэри Поппинс. Когда в училище пойдем?

Мама аж взвизгнула от удовольствия. Она попросила меня сесть рядом с ней и обняла за плечи. Так мы и сидели долго, смотря фильм про меня. Пардон, про Мэри Поппинс. На следующих выходных мы собрались идти на день открытых дверей в педагогическое училище. Хорошо, если это будет день открытых дверей и окон, чтоб было, куда ретироваться на всякий случай.

Глава 3
День открытых дверей и окон

Весна только начиналась, но в воздухе уже пахло свежестью. Не морозной, зимней свежестью, а самой настоящей весенней. В нее входили запахи цветов, талого снега и еще чего-то многообещающего и прекрасного. И хоть приходилось перескакивать лужи и ручейки, но делалось это с особым приподнятым настроением. Скоро совсем потеплеет, и можно будет этим наслаждаться, радоваться каждому весеннему свежему утру. Потом наступит лето, а вместе с ним невыносимая жара, которую я не люблю. Так что пока на улице межсезонье, можно наслаждаться этой порой.

Субботним днем мы с мамой отправились на день открытых дверей в педагогическое училище. Точного адреса мы не знали. Прогуглить, как это делается в настоящее время, мы не могли. Гуглить негде было, потому что ни компьютеров, ни сотовых телефонов у нас тогда не было. Это сейчас задаешь любую задачу в интернете, и он тебе, как яблочко на тарелочке, выкладывает все то, что можно, и даже то, что нельзя.

А в тот день мы шли по памяти. По маминой девичьей памяти. Когда-то в молодости она видела здание педучилища, куда вбегали счастливые, по ее мнению, девочки-студентки. И примерное местонахождение этого здания отложилось у моей мамы в памяти.

Пока мы шли, она продолжала расписывать все прелести моей будущей профессии. И после того, как тирада хвалебных речей иссякла, мама решила добить меня своими козырями. Она думала, это сразит меня наповал и заставит включить передачу для ускорения и обгона.

– И еще, Динка, обычно в таких училищах, где учатся одни девочки, часто бывают интересные вечера встреч.

Произнося последние три слова, она немного их растянула и, приподнимая бровь, многозначительно посмотрела на меня. Конечно же, я догадалась, о чем идет речь, но сделала вид, что не могу даже понять, о чем она говорит. Разведя руками в стороны, я вопросительно посмотрела на маму.

– Что-что? Это ты про литературные вечера, что ли?

– Глупая ты девочка, Динка, – сокрушалась мама. Она взяла меня под руку и продолжила свой рассказ. – Насколько я знаю, мне об этом рассказывала Нина на работе, у девчат в педучилище частыми гостями бывают ребята из военного училища. Там у вас…

– Так уж и у нас!

– Не придирайся к словам! Да, у вас. Потому что я надеюсь, что тебе хватит ума поступить в училище. Так вот, там у вас будут организовывать вечеринки с танцами. И обычно приглашают на такие мероприятия мальчиков-курсантов.

Мама рассчитывала на мою бурную реакцию. Наверно, она хотела, чтобы я, остановившись, начала крутить руками в воздухе, издавая крики «Йёхо!!!» Но этого не произошло. Я часто заморгала глазами и сделала преглупое выражение лица. В душе мне было очень смешно, но еще смешнее было доводить маму до истерии. Она смотрела на меня и ужасалась моей «глупости» и непониманию. Она искренне не понимала, как можно было не радоваться столь прекрасному факту, как новость об интересных вечеринках с военными мальчиками. Но она знала точно, что готова сама лично меня познакомить с курсантом. Это была ее вторая мечта…

– Я вообще-то туда учиться иду, мамочка, а не хвостом крутить, как ты любишь говорить.

– Ну, дочь, перед курсантами разрешаю. Это такие надежные ребята. С ними, как за каменной стеной. Выберешь себе мужа и проблем знать не будешь.

Потом некоторое время мы шли молча. Мама сама переваривала свою информацию, а может быть, продумывала, чем еще удивить меня. Хотя я не собиралась удивляться. Меня интересовало мероприятие, которое должно было состояться в педучилище. Как там, чему учат, что вообще хорошего и плохого посулят.

Наконец, мы добрались до того места, где, по мнению мамы, должно было находиться училище благородных девиц – невест военных мальчиков. Перед зданием, широко расставив крылья и задрав нос вверх, стоял настоящий самолет. Небольшой, видимо отслуживший верой и правдой, стальной красавец. Мы прошли мимо него, рассматривая и восхищаясь величием. Ведь несмотря на то, что это был небольшой ЯК-40, стоя перед нашим педучилищем, он выглядел очень впечатляюще.

– Интересно, а что здесь делает самолет? – удивилась мама.

– Может, мы на улице Авиационной и поэтому самолет стоит. А что вообще ты тут хотела увидеть? Бронзовую скульптуру воспитателя в глубоком наклоне до земли и раздутыми от натуги щеками, который держит в руках огромный шар? А над ним написано «Дадим шар земной детям!».

– Какая же ты, Динка, дурочка. Непроходимая! Как тайга непролазная! – сказала мама и помотала головой, глядя на меня.

Мы засмеялись и пошли искать вход в училище. Войдя внутрь, мы поразились красотой и объемами здания. Кругом зеркала, много света. Дышалось в этом здании очень легко. В голову полезли картинки моей будущей учебы в этом здании. Мы подошли к столу, за которым сидел пожилой мужчина с усами. Он должен был заполнять списки пришедших и потом рассказать, куда проходить для ознакомления с училищем.

– Как вас зовут, юная леди? – спросил у меня усач, а мама довольно улыбнулась и опять многозначительно посмотрела на меня «вот видишь, ты уже леди! Цени!»

– Дина Ожерельева.

– Ого, какая красивая фамилия! Какая драгоценность к нам пожаловала. Похвально-похвально. Девочки нам нужны.

Мужчина записал меня в список пришедших на мероприятие и указал дорогу в актовый зал. Довольные собой и только что полученным комплиментом, мы буквально поплыли с мамой в зал. Я заметила, что вокруг много парней с родителями. Мимо мамы этот факт тоже не ускользнул.

– Мам, ты смотри, сколько мальчишек мечтает стать воспитателями.

– Может, они на учителей начальных классов пришли учиться. Тут же есть такая специальность тоже.

Потом мы присели в актовом зале. Кресла удобные, мягкие. Еще бы ремень безопасности, и ты почти что в самолете. Мы с мамой наслаждались тем, что наконец-то сели отдохнуть, вытянули ноги. Мама оглядывалась по сторонам и рассматривала людей. Ничего, абсолютно ничего нас не насторожило. Мы четко верили в то, что сидим в шикарном актовом зале педагогического училища и не иначе.

Все-таки мамина девичья память – это серьезная штука!

Когда зал заполнился зрителями и наступило время приветственных речей от директора учебного заведения, на сцену вышел невысокого роста худощавый мужчина шестидесяти лет. Он взял микрофон и обратился к собравшимся.

– Добрый день, уважаемые товарищи абитуриенты и товарищи родители. Очень рад вас видеть в нашем авиационном техникуме, который готовит высокопрофессиональных специалистов своего дела.

Мы с мамой переглянулись, отвесив челюсти вниз. Какой еще авиационный техникум? И только сейчас мы начали замечать плакаты, висевшие на стенах. На них были изображены самолеты целиком или в разрезе. Кругом был настоящий культ самолету.

Покидать такой уютный актовый зал совершенно не хотелось, но надо было поторопиться и все-таки успеть в педагогическое училище. Пока мы пробирались между креслами к выходу, нам очень захотелось смеяться. Даже не смеяться, а ржать во все горло. Согнувшись так, чтобы не мешать сидевшим в зале, мы, похихикивая, наконец, добрались до тяжелой двери с надписью «выход», и тут нас прорвало. Мы с мамой всегда любили похохотать от души. Но тут лавина смеха накрыла нас до такой степени, что уже ни говорить, ни дышать мы просто не могли. Акустика огромного холла разнесла наш ржач далеко за пределы авиационного техникума…

Мы расспросили прохожих о нахождении педагогического училища и буквально побежали в ту сторону. Оказалось, что действительно, ранее в этом здании было училище для педагогов. Девичья память не подвела маму. Но с тех пор прошло много лет. И здание отдали под авиационный техникум, а будущим воспитателям построили абсолютно новенькое. С большими аудиториями, таким же красивым холлом и гулкими коридорами. Все это мы увидели потом, когда наконец добрались до педучилища. А пока мы торопливо шли по направлению к нему и продолжали хохотать.

– Улица Авиационная! – передразнивая меня, сказала мама.

– Девочки нам нужны! – передразнивала я усача.

– Не зря все-таки там самолет стоял, – продолжала мама, – я как чувствовала – что-то не так.

– Ага, чувствовала она, а кто сказал, что все парни, которые туда пришли, будущие учителя? Забыла? Слушай, мам, может, мне надо было там остаться? Я реально захотела носить шлем пилота.

– Иди уже, горе-пилот ты мой.

– Я думаю, может, не судьба мне воспитателем стать, раз нас в другое здание привело?

– Динка, ну кем тебе еще стать, как не воспитателем?

– Есть много прекрасных профессий! В частности, я думала стать писателем.

– Кем-кем? Писателем? Не смеши.

– А что смешного, мама? Я с детства любила писать стихи, рассказы и сказки.

– Это ты про тот шедевр говоришь, где Золушку отправила в путешествие по всем известным сказкам? И сидела она у тебя не в карете, а в тыкве?

– Ну и что? Было весело, ты же сама смеялась, когда читала. Я люблю писать с юмором и необычно.

– Вот иди и учись с юмором на воспитателя. Это стабильность какая-никакая. Реальный заработок. А что тебе даст работа писателем? Ну, напишешь ты про свою необычную Золушку в тыкве и что дальше? Или стихи твои. Кто такое читать будет: «И вот звонок раздался звонкий, отец в костюме Дед Мороза вместо зеленой пышной елки принес мне белый ствол березы!» или вот еще: «Мои прекрасные года, куда уходите, куда? Я так еще не поняла. Зачем же мама родила?» Это не стихи, Динка.

– Надо же, ты меня цитируешь, мамочка. А я издам книгу. Так и назову ее «Это не стихи!»

Мы бы еще долго пререкались с мамой, но здание педагогического училища нарисовалось перед нами во всей красе. Мы вошли внутрь и обо всех спорах тут же забыли.

Нас встречали стайки девочек-дежурных. Несмотря на то, что мы порядком опоздали, нас встретили любезно с широкими улыбками. Актовый зал оказался таким же уютным и комфортным. На сцене за большим столом сидела целая комиссия, которую возглавляла директор училища. Это была высокая и полная женщина с серьезным выражением лица. Ее тяжелый взгляд пронизывал тебя насквозь, как раскаленная стрела. Но когда директор улыбалась, все теплело вокруг и таяло. Вот какой резкий контраст. Хотелось сплясать «Камаринского», чтобы на лице этой властной женщины снова появилась улыбка и все растаяли, как натуральный шоколад на ладошке.

Потом нас водили по аудиториям, показали спортивный зал, раздевалки, туалеты, медицинский кабинет и, конечно же, столовую. Все вокруг охали и ахали. Здание новое, удобное и просто чудесное.

Нам сказали, что есть еще одно здание у педучилища. Это старый корпус, до которого необходимо было идти минут десять. В том корпусе находились классы для занятий музыкой. Такие занятия были предусмотрены программой обучения в училище. Я посмотрела на маму, испуганно отвесив челюсть. Такого удара под дых я не ожидала. Несмотря на то, что у меня почти идеальный музыкальный слух и я люблю петь, нотную грамоту я не знала. Ни с одним музыкальным инструментом я не была знакома. Но мама успокоила меня сразу.

– Пианино купить не обещаю, все равно на четыре года обучения. Потом куда его денем? Ты все равно играть не научишься.

– Спасибо, мамочка, за поддержку.

– Но аккордеон тебе куплю.

Так и решилась моя судьба. Мне понравилось абсолютно все в этом училище. И люди кругом были такие доброжелательные и милые. Преподаватели: и молодые, и пожилые – все были с добрейшими глазами. Посетители-девочки, которые пришли знакомиться с училищем, были тоже неплохие. Все располагало к тому, чтобы сделать выбор в пользу педагогической деятельности.

Мама сдержала свое слово. Вскоре мне купили огромный зеленый аккордеон «Аэлита», который своими звуками наводил ужас на соседей. Нот я не знала. Но мне достаточно было всего лишь один раз увидеть, как проигрывает программу преподаватель. Я приходила домой и по памяти подписывала ноты русскими буквами и потом репетировала спокойно. Сдавала зачет я на «пятерки», редко посещая занятия музыкой. Но об этом потом…

Глава 4
Сладкое слово «свобода»

С самых нежных лет я была девочкой скромной и послушной. Наверно, по первым трем главам легко было догадаться о том, что я всегда находилась под неусыпным маминым надзором. Каждый мой шаг за пределы дома невероятным образом был отслежен и проанализирован мамой. Заметьте, это происходило во времена, когда не было сотовых телефонов и прочих гаджетов, и даже стационарные аппараты были не во всех семьях.

У нас с мамой был только огромный надувной красный телефонище. Точно с таким же выступал артист комедийного жанра Полунин в своей знаменитой сценке «Асисяй любовь». И больше никаких «предметов роскоши» у нас с мамой не было. Возможности контроля надо мной у мамы были весьма и весьма узконаправлены, что нисколько не мешало ей быть в курсе всех моих событий. Моей маме не довелось родиться мальчиком, иначе она точно служила бы в разведке.

Как только вечерами мы усаживались за стол трапезничать, мама начинала «допрос». Каким образом ей удавалось разузнать мельчайшие подробности событий моего дня, уму непостижимо! Пока мы ели, я, совершенно того не желая, рассказывала ей обо всех своих происшествиях. Мама умела так поставить вопрос, что даже выкрутиться нельзя было. Несмотря даже на то, что я была по-лисьи хитра и продуманна. Но только не с мамой!

Если же я пыталась что-то от нее утаить, смолчать или, ни Боже ты мой, обмануть маму, то она объявляла мне строжайший бойкот. Бойкотировать меня она могла очень долго. Мамина обида выдерживалась в ней и настаивалась, как элитное вино в массандровских бочках. Обида плескалась в ней и пыталась вырваться наружу, но мама держала паузу. Она знала, что я не выдержу такого игнорирования и сама лично попрошу ее выслушать все мои секреты. Не просто попрошу, а буду уговаривать ее присесть и послушать меня. Так всегда и было…

Когда я училась в школе, несколько одноклассников жили со мной в одном дворе. Новости сами стекались маме в уши из уст родителей этих ребят. То, во сколько я пришла домой, с кем пришла и когда вышла из дома, маме докладывали соседки. Дворик у нас был маленький. Все соседи находились почти в родстве, настолько были дружны. О каждой семье во дворе все и всё знали. Этакая большая дружная коммуна. С одной стороны, это хорошо, когда рядом с тобой столько друзей и знакомых. Но, с другой стороны, напрягал тотальный контроль и всезнание всех и обо всем. Когда мама принесла мне собрание книг, пользующееся в то время большим спросом, «Все и обо всех», я закатила глаза к небу:

– Написано по мотивам ваших посиделок с соседками?

– Что б ты понимала, Динка! Посиделки – это святое! На, бери и читай. Просвещайся!

Посиделки соседок в нашем дворе – это особая тема, которая, если ее описывать подробно, может смело конкурировать по объему с «Войной и миром». Столько новостных сплетен было сплетено соседками нашего двора! Сколько тонн вкуснейших жареных семечек было съедено за откровенными разговорами во дворе. Шелуха от семечек покрывала их грудь, подол, сыпалась за пазуху. У некоторых висела тонкой струйкой на подбородке. И при всем при этом разговоры не умолкали. Веселым полукругом соседки нашего двора, и моя мама в их числе, могли просидеть с полудня до позднего вечера. Сверчок обиженно замолкал, а они все болтали и болтали субботними вечерами.

Все это я веду к тому, чтобы вы прочувствовали, как сладостно для меня было ожидание свободы. Мне предстояло вырваться из этого замкнутого круга тотального контроля. Это будет уже не школа, все гораздо серьезнее. Без соседских детей, рассказывающих потом все своим мамам.

Само училище находилось далековато от моего дома. В таких случаях мы обычно шутили, сколько собачьих упряжек и лошадиных троек нам приходилось поменять, чтоб добраться до места нашей учебы. Но пока я только высчитывала в уме, когда же я смогу пребывать на свободе и как долго. С утра и до вечера без контроля!

Ура! А вдруг я не такая хорошая девочка? Хотелось хоть раз в жизни сделать что-нибудь запретное. Прогуляться с мальчиком по парку или с подружками устроить развеселую вечеринку с гаданиями.

Гадание на суженого – это отдельная история. Собирались мы дружной и заинтересованной кучкой. За две недели договаривались о встрече у кого-нибудь на квартире. Ожидали сие событие с трепетом.

Но как только мы встречались стайкой веселушек, то вместо гадания начинались танцы. Однако нас не так смешили забавные танцы или истории, которые рассказывали девочки, как гадания на блюдце. Весь смех, который копился в тебе во время произношения «ритуального обращения» к какому-нибудь гному, выплескивался в самый неподходящий момент. Хохотать хотелось так, будто ты не смеялась лет сто.

Девочки, серьезно настроенные на созерцание суженого на дне блюдца или в глубине зеркала, кровно обижались на нас, тех, кто гоготал во все горло и мешал гаданию. Я была в числе хохочущих раскрасневшихся гадальщиц. Мне было ни капельки не стыдно, потому что не верилось и не боялось совершенно…

Это все было потом. Перелистывая странички моей учебы в педагогическом училище, теперь я вспоминаю их с завистью и теплотой. Сама себе завидую. Тогда у меня все еще было впереди. Вся жизнь переливалась в моих глазах яркими гранями и призывно манила. Я только-только начинала превращаться из гадкого лисенка в хитро сделанную лисицу с гордо приподнятой бровью и виляющим пушистым хвостом. Перемена места учебы повлияла на меня так сильно, что спрятанная глубоко во мне храбрая умница и красавица выпрыгнула с выбросом рук вперед и выкриком «Эхе-хей! А вот и я!»

Так как в школе я училась хорошо, для успешного поступления в педагогическое училище мне достаточно было посетить подготовительные курсы. Никаких вступительных экзаменов я не сдавала. Надо было только прийти на собеседование, впечатлить серьезную комиссию и впечатлиться самой.

В тот самый день меня с утра трясло мелкой дрожью. Мама отпаивала меня чаем и настраивала на позитив. Мысли в голове тоже тряслись и бешено меняли картинки. Первая картинка была такова: грузная преподаватель из приемной комиссии обливает меня холодной водой из мутного графина. Мне казалось, что ей не понравится длина моей юбки. Нас еще на подготовительных курсах настоятельно предупреждали:

– Девочки, дорогие наши абитуриентки, во-первых, вы будущие студентки педагогического учреждения и педагоги, а во-вторых, на экзамен нельзя приходить в поясе под названием юбка. Нельзя красить глаза и губы. Вы должны быть целомудренны как внутри, так и снаружи.

Короткие юбки я сама не очень любила. Несмотря на стройные ноги, мне больше всего нравилось носить длинные юбки.

Вторая картинка рисовалась мне такой: я снова в авиационном техникуме, директор которого мне сообщает:

– Вы настолько дубообразная, Дина Ожерельева, что вас не взяли в педагогическое заведение! Не ходить вам теперь в белом халатике и не засовывать ручки в карманчики. Лезьте-ка, милочка, в самолет, причем со стороны хвоста!

– Зачем? – пропищу я виновато.

– Изучать, из чего сделан летательный аппарат!

Нет, нормально? Значит, для того, чтобы стать педагогом, я не подхожу, а вот инженером-исследователем мне в самый раз! Картинки менялись, воображение у меня работало на износ.

В назначенное время я сидела у кабинета, в котором шло заседание приемной комиссии. Глуповато улыбаясь, я теребила края длинной черной целомудренной юбки. Белая блузка с розой на плече завершала благочинный образ будущей Мэри Поппинс. О чем меня будут спрашивать, я не имела ни малейшего понимания. Из аудитории изредка выходили девочки, которых вызывали раньше меня. Кто-то грустно и медленно, а кто-то бодренько и радуясь. И вот словно голос из преисподней, сопровождаемый гулом в моих ушах, прозвучало:

– Дина Ожерельева, проходите. Следующая Татьяна Золотухина.

Отклеив себя от стула, на ватных ногах походкой старого алкоголика я вошла в большой кабинет. Еще бы чуть-чуть и я, цепляясь за стены, упала бы в обморок. Видя такое, преподаватели еле заметно улыбнулись. Некоторые опустили головы вниз и прикрыли лицо, чтоб посмеяться тактично. Мутный графин не плод моей фантазии! Он чинно стоял во главе стола. Роза на моем плече заплясала кадриль, щеки запылали алым заревом.

– Вам плохо, Дина? – спросила секретарь, пригласившая меня в аудиторию. – Может, воды дать?

– Нет-нет, – пропищала я, косясь на мутный графин, – все отлично.

– Присаживайтесь, назовите свою фамилию, имя и отчество. Сколько вам лет, где учились?

Вопросы посыпались на меня как из рога изобилия. Волнение перемешало их, выдавая такой вариант ответа:

– Иванова Дина Ожерельевна, училась 16 лет в средней школе № 49.

И тут комиссия взорвалась таким смехом, что я и не ожидала. Они хохотали все одновременно, как одно лицо. Наконец, отсмеявшись, они посмотрели на меня таким ласковым взглядом, что я сама себя пожалела и успокоила.

– Диночка, может, вы не знаете, но это не цирковое училище, а педагогическое.

– Как не знать, знаю!

– Вам 16 лет? Или вы все-таки учились 16 лет в школе?

– Да, я училась 16 лет.

Комиссия поняла, что с этим вопросом пора завязывать. Тему поменяли тут же.

– А почему вы поступаете именно к нам?

У меня перед глазами пронеслись опять картинки: воспитатель Аринкина, у которой глаз дергался, толпы детей на участке в детском саду, Аришка в шоколадных родинках, и, наконец, почему-то пролетел в голове самолет в разрезе, как на картинке в авиатехникуме. Я собралась с мыслями и все же ответила, как меня учила мама:

– Детей вот люблю…

– А что вы еще любите?

– Что еще люблю? Балет люблю.

Комиссионные головы опять наклонились и мелко затряслись от смеха.

– А какие у вас увлечения? Чем вы увлекаетесь в свободное время?

– Стихи пишу.

Глаза у преподавателей уважительно расширились. Пожилые мужички и презентабельного вида женщины закивали и стали переглядываться с явной завистью к моим увлечениям.

– А можете нам прочитать что-нибудь из своего?

– Конечно, могу, – ответила я, встала в нужную позу и, поправив розу на плече, начала декламировать:

 
– Копченая колбаска, сырочек и сальце,
Все это вызывает улыбку на лице.
Облизывая губы, на кухоньку иду,
Все, что душе угодно, в тарелочку кладу.
Пускай уж ночь на улице, спит и храпит сверчок.
А мой голодный злой живот бурчит, как старичок.
Ну, разве я могу себе любимой отказать?
И я решила для себя – мне вредно голодать.
Все так же улыбаясь, я отправляю в рот
Трехслойный и вкуснейший огромный бутерброд.
Я ем и ем, себе ни в чем не смея отказать,
И вдруг заметила – я в дверь не стала пролезать!
Дверной проем стал для меня препятствием большим,
Ах, неужели от того, что ем я от души?!
И я, чтоб взвеситься, с трудом разделась до трусов,
Так жаль, но я сломала парочку весов.
Весы пыхтят, а стрелка машет – СТО КИЛО!
Где телефон? Спасите! Скорая! Алло!
Я, стоя на весах, нашла теперь ответ,
Я знаю, почему ломался подо мной паркет!
Вареники, картошка, бутерброд,
Я объявляю вам решительный бойкот!
И чтоб над телом над своим не издеваться,
Продуктами теперь я буду любоваться!
 

Сначала в аудитории повисла гробовая тишина. Может, от того, что кабинет большой и до комиссии с опозданием доходили мои слова. Я прочитала свои вирши и замерла. Над мутным графином медленно пролетела жирная муха. Ее жужжание было слышно отчетливо и издевательски.

– Вы свободны, Дина. Идите, – наконец раздалось в тишине.

Шепча себе под нос «Блин! Блин! Блин!», я опрометью выскочила из кабинета. Откуда прыть взялась и смелость! Ну вот и пропала моя учеба в педагогическом. Прощай, Сухомлинский, не грусти, Крупская. А мамина мечта не сбудется никогда.

Я даже не слышала, как умирали от хохота все преподаватели из приемной комиссии. Танюша, которую вызвали следом за мной, через несколько дней рассказала об этом. Они буквально выжимали носовые платки. Слезы лились ведрами.

– Жаль, что у нас не цирковое училище. Такие кадры пропадают. Но надо девочку взять. Хорошая. Итоговые школьные оценки у нее приличные. И на подготовительных курсах все контрольные на «пять» и «четыре» написала.

Так решилась моя судьба, и я попала в мир, который понарошку. Мир, где игра важнее всего на свете. Здесь готовили будущих Понарошкинцев, то есть тех, кто будет всю жизнь работать в детском саду и играть в детство. Мир, где воспитатель ежедневно увешан гроздьями малышей и постоянно обмазан детскими козюльками, кашами и сладкими соусами от запеканки. Нас, будущих дошкольных работников, подковали на все это очень здорово.