Текст книги "Зачем коту копыта?"

Глава 4

Вот что за странная психика у людей? Аграфена еще ни разу не летала на самолете, но почему-то заранее боялась, а потому не хотела. Наверное, это из-за неестественности процесса отрыва от земли такой громадины, да еще из-за наших «позитивных» новостей, каждую неделю сообщающих об авиакатастрофах. Поэтому в аэропорт она приехала в состоянии легкого возбуждения и нервного напряжения. Само здание и особенно виднеющиеся за его окнами «железные птицы», стоящие на бетонном поле, ей не понравились. Особенно последние. Они вызывали у нее смутные опасения и явную нервную дрожь в коленках. Груня всматривалась в каждый самолет с немым вопросом в глазах: «Ты точно не упадешь?» Здесь даже воздух был особенный, словно уже оторванный от земли.

Высокую и шумную фигуру Эдуарда Эриковича было видно издалека. Он отчаянно жестикулировал руками и что-то кричал резким пронзительным «театральным» голосом.

– Что такое? – подошла к нему Аграфена.

– Груня! Слава богу, хоть ты здесь! Доведете вы старика до инфаркта!

– Да что случилось-то?

– Некоторые из объявленных на отъезд не смогли прийти. И эти некоторые – те, без кого наши спектакли все с шумом провалятся!

– Что значит – не смогли? – не поняла художница.

– Плохо им, видите ли, до сих пор! Не отошли еще от празднования закрытия сезона!

– Со всеми все в порядке? Я имею в виду по здоровью? – забеспокоилась Аграфена.

– Ты хочешь спросить, не умер ли кто после банкета? Нет, все живы, но не в состоянии не то чтобы лететь куда-то, а даже встать. Лучше бы я сам уже отошел в мир иной и успокоился бы!

Груня осмотрелась и поздоровалась с присутствующими. Такое настроение главного режиссера было привычным делом.

– А кого нет? – спросила она.

– Летят два рабочих сцены, гример, десять актеров, я и наш бухгалтер Клавдия.

– Почти все.

– Разуй свои красивые глаза – нет ведущей актрисы Татьяны Ветровой. А ведь без нее не пройдет ни один спектакль, что мы везем. Можно разбирать чемоданы и расходиться по домам. В «Трех сестрах» Таня одна из сестер, «Любовь и голуби» – главная героиня Таня, «Любовный ужин» – Таня играет жену главного героя. И наконец, «Мышеловка», где Таня – убийца. Все наши четыре спектакля держатся на ней! И ведь никого так быстро не введешь! – Лицо Эдуарда приобрело багровый оттенок. – Все рухнуло! Мы никуда не летим! Первый раз в жизни выпал такой случай! Но кто же предвидел, что у меня в труппе одни идиоты?

– Да подожди ты паниковать! Ты звонил ей? – остановила монолог режиссера Груня.

– Конечно! С утра только этим и занимаюсь! Хотел заехать за ней и подвезти, но телефон выключен! Она, видите ли, абонент у нас, который не доступен! Горе мне горе! Пригрел, что называется, змею!

– Прежде всего успокойся. Сейчас принесу тебе воды. Время еще есть…

Аграфена отошла к ларьку с товарами в дорогу и достала свой телефон, собираясь сама позвонить Татьяне.

– Груня… Груня… – донесся до ее ушей шепот.

Художница обернулась и с удивлением увидела Ветрову, которая призывно махала ей рукой из-за угла киоска. Актриса была одета в длинное, пестрое платье, а ее голову обматывал платок. Так же лицо закрывали большие черные очки.

– Таня? Ты чего здесь? Специально, что ли, шифруешься? Ты похожа на мусульманскую женщину, которой муж не разрешает из дома выходить! – подходя к ней, изумленно воскликнула Аграфена.

– Конечно, специально. Тихо, – подтянула ее к себе Татьяна, поминутно озираясь.

– Зачем? Эдуард уже рвет и мечет! Ты хочешь вывести режиссера из себя? Вряд ли ты таким способом вернешь его любовь. Боюсь, Колобова скоро удар хватит. И вообще, что за маскарад? – недоумевала Груша.

Татьяна сняла очки и оттянула платок с нижней части лица.

– Смотри! Лучше один раз увидеть!

Аграфена глянула на нее и ахнула. Оба нижних века висели вниз, как у мопса, одно верхнее веко полностью наплывало на глаз, делая актрису фактически косой, вернее, одноглазой. К тому же у Татьяны наблюдалась общая асимметрия лица – один угол рта был полностью опущен.

– Господи, Таня… Что с тобой? Ты попала под каток?

– Вот, я об этом и говорю! Час уже тут прячусь. Как я появлюсь в таком виде? Меня Эдик убьет! Я ведь ведущая актриса, но играть-то все равно не смогу, даже если полечу со всеми. Чувствуешь, у меня даже дикция изменилась? Какая из меня чеховская сестра? А несчастная жена героя? Все же зрители будут на стороне мужа и любовницы – мол, от такой уродины грех не гулять, еще спасибо скажи, что на тебе вообще женились и хоть сколько-то прожили с тобой вместе! А в пьесе «Мышеловка» в самом конце становится ясно, что убийца скрывается под маской милой дамы, которую играю я. Все всегда ахают, когда это открывается. А что люди скажут сейчас? Да по моей роже сразу же будет видно, что первый злодей – я! Такой вот маньяк! – Таня заплакала.

Слезы из ее кривых глаз потекли тоже неравномерно, и Аграфена не смогла сдержать восклицания ужаса.

– Да что произошло-то? Почему ты в таком виде?

– Я же очень обрадовалась, что мы едем в такой романтичный город, что мы летим за границу. К тому же я решила попробовать возобновить свои отношения с Эдиком, ведь окружающая обстановка должна была способствовать любви. И вот я с утра побежала к косметологу, чтобы сделать себе «уколы красоты». Не знаю, что там со мной сотворили, но у меня все морщины остались, а вот мышцы парализовало совсем не там, где надо бы. И у меня перекосило все лицо! – в отчаянии выкрикнула актриса.

– Я вижу…

– Да теперь все меня такой увидят! Что же мне делать, Груня?!

– Прекрати истерику! Откуда я знаю, что тебе делать? Я не врач! Зачем вообще ты пошла на уколы? Все же было хорошо…

– Глупейший вопрос! Чтобы стать моложе и красивее – для чего ж еще… И все ради Эдика, неблагодарного бабника! А ты подумала, я решила изуродовать себя из-за несчастной любви? Мол, смотри, что со мной стало?

– Нет, – смутилась Груша, – я подумала, что на тебе так сказались последствия вчерашней вечеринки. Некоторые тоже не пришли. Может, алкоголь и правда был некачественный, поэтому парализовало эти мышцы? Но если это ботокс…

– Именно ботокс! – заверила Таня, вытирая слезы и начиная внимательно слушать художницу, словно та действительно могла помочь ей и исправить перекошенное лицо.

– Тогда явление обратимое, я передачу слушала, – успокоила Ветрову Аграфена.

– А когда? Когда все вернется? – с надеждой посмотрела на нее актриса.

– Через полгода, – обреченно вздохнула Аграфена. – Ну, ты сразу-то в обморок не падай, может, и раньше…

– Что?! Полгода?! Катастрофа! Ужас! Что же делать?

– По-любому, Таня, сейчас мы должны идти к своим. Наш рейс уже регистрировать начали.

– Я не могу! Эдуард узнает про ботокс и убьет меня! Он всегда был против всего искусственного в женщине. Я уже прямо слышу его слова: «Старая дура!» И так я уже переживала, что скоро с ролей из-за возраста снимут, а тут еще неудачно «омолодилась»…

– А мы не скажем ему про ботокс. Придумаем что-нибудь… Но идти надо! А то его удар хватит, и вообще никому ничего говорить не придется.

И тут до их слуха донесся громкий голос Эдуарда Эриковича:

– Теперь еще и Груша пропала! Да что же делать-то? Что они, как муравьи, все в разные стороны разбегаются?

– Идем, – потащила Татьяну Груня.

Актриса быстренько прикрылась платком.

– Вот ты где! – кинулся к Аграфене режиссер. – А что за восточная женщина с тобой? Таня, ты? Почему в таком виде? Где ты вообще была?! Что происходит? Господи, что у тебя с лицом?

Колобов схватился за платок и быстренько размотал его. Сотрудники театра обступили Ветрову со всех сторон с возгласами удивления, сочувствия и ужаса.

– Отстаньте от нее, в самолете объясним. А сейчас все на посадку! Нас ждут Марк Тарасов, его театр и дедушка с бабушкой, решившие увековечить себя на радость потомкам! – неожиданно командным голосом произнесла Груня. И все ее послушались. Даже онемевший режиссер.

А уже сев на свое место, Груша, взявшая ситуацию под свой контроль, рассказала всем грустную историю, выдумав ее на ходу. Татьяна все это время молчала, давая людям возможность привыкнуть к ее внешности. А заодно не желая еще шокировать их тем, что у нее и голос изменен из-за искривления рта.

– Короче, надо завязывать, друзья, с распитием спиртных напитков на открытие и закрытие сезона. А то на очередном банкете кто-нибудь из нас закроется навсегда. Вот наша звезда Таня уже перенесла микроинсульт…

– О, господи, Танечка! – кинулся к Ветровой Эдуард Эрикович. – Так ты больна? Тебе ж в больницу надо, а не лететь с нами!

– Я не могу вас подвести, лучше умру на сцене, – пафосно ответила актриса.

– Да к черту все!! Главное – здоровье! – не соглашался режиссер.

Но в его взгляде, кроме ужаса, никакого особого сочувствия не наблюдалось. Груня прямо кожей чувствовала, как у него в голове тикают мысли, что ему теперь делать, раз главная героиня имеет теперь такое лицо. Ведь она именно им и работала за отсутствием особого таланта, а теперь и последнего лишилась… то есть лица.

Обрадовавшись, что режиссер заглотил наживку, Аграфена продолжила наступление:

– Таня была в больнице. У нее так называемый остановившийся инсульт, хуже ей не будет. Но актрисе нужен отдых и покой. Туда мы и летим!

– А четыре спектакля? – пискнул режиссер.

– Это не нагрузка для меня. Ты же знаешь, я живу на сцене, – прошамкала Татьяна.

– А как ты играть-то будешь? Ты сможешь? Это же катастрофа! – наконец-то дошло до Эдуарда Эриковича, и все его мысли вылились наружу.

– Я шмогу, – шепеляво ответила Ветрова.

– Таня!!!

– Я сумею…

– Ты себя в зеркало-то видела?! Извини, конечно…

– Да чего уж, добивай меня, скажи, на кого я стала похожа! – пошла в атаку актриса. – Это все из-за твоих пьянок! Я на тебя в суд подам, ты мне еще и денег заплатишь, потому что я пострадала на производстве…

– Прекратите ссориться! – оборвала их Аграфена. – Главное, что состояние Тани обратимо.

– Обратимо? Значит, это пройдет? Слава богу! Когда долетим, ей уже будет лучше? – с надеждой спросил Эдуард.

– Пристегните ремни, наш самолет… – раздался голос стюардессы.

Аграфена приложила палец к губам, и на время все умолкли. Самолет взлетел.

Татьяна, сидевшая рядом с художницей, взяла ее за руку.

– Груня, посмотри, у меня с лицом не лучше? Все-таки поменялось давление и притяжение… Может, что расправилось?

– Нет, не знаю. Таня, да что ты глупости говоришь? Даже если бы и стало лучше, тебе что, полгода в самолете летать? Стюардессой устроиться?

– Не возьмут по возрасту, – хмуро ответила Ветрова, отворачиваясь к иллюминатору.

Аграфена наткнулась на полный мольбы взгляд Эдуарда Эриковича.

– Правда пройдет? – прошептал он, не в силах прийти в себя.

– Инсульт лечится полгода, – строго ответила Аграфена.

– Полгода! – ахнул режиссер и закрыл голову руками, словно прячась от ужасного известия.

– Видишь, как я плохо выгляжу, – повернулась к ней Татьяна, – он на полгода не согласен. Меня уберут с главных ролей!

– Тише ты, переживает он, – шикнула на актрису Груня. – Короче, придерживаемся версии инсульта. Никуда он тебя не сместит. Порядочный мужчина не тронет женщину, с которой был когда-то близок. Даже если любовь их в прошлом.

– Много ты знаешь, – вздохнула Татьяна. – Порядочный мужчина – одно, а бабник… – Ветрова махнула рукой, словно ставя на Колобова клеймо непорядочности на всю оставшуюся жизнь.

Стюардессы в это время стали предлагать напитки. И коллектив театра показал себя с дружной стороны. Опять-таки – с дружной! Все стали пить «в последний раз», чтобы снять стресс от полета и стресс из-за известия о болезни коллеги. Самым удивительным для всех стало то, что больше всех пила Таня, заливая в кривой рот мартини.

– А тебе можно? – осторожно поинтересовался Эдуард.

– А почему нет? У меня стресс больше, чем у вас. И вообще полезно – сосуды расширяет, – ответила она, заказывая еще.

– Ты сильно-то не увлекайся, в самолете очень дорого все, – предупредила ее Груня.

– Да ладно тебе, я взяла денег. Один раз летим! – отмахнулась ведущая актриса. – Все свои сбережения потрачу на красивые шмотки и алкоголь! Шмотки – для себя любимой, алкоголь для мужиков, чтобы они с каждой рюмкой видели, как у меня что-то меняется в лице и оно становится более привлекательным.

В Будапеште – да-да, именно в Будапеште, а не в Бухаресте! – работники театра приземлились уже в невменяемом состоянии и высыпали из лайнера шумной, веселой толпой в пятнадцать человек.

– Ау! Нас кто-нибудь встречает? – зачем-то начал кричать Эдуард Эрикович. И тут же кинулся узнавать, где тут магазины со спиртным и есть ли какие-либо ограничения на продажу оного.

От таких его вопросов на английском языке народ шарахался в разные стороны. Даже таксисты и носильщики, которые вроде бы должны были помогать.

А в результате группу гостей Венгрии в полном составе забрали в полицейский участок. Эдуард Эрикович, самый главный заводила, сразу присмирел, как нашкодивший школьник, и смотрел в окно полицейского автомобиля. Задержанных везли в трех больших машинах. К слову сказать, несколько человек из них вели себя тихо, и их бы не забрали в полицию, потому что они-то общественный порядок не нарушали. Но сотрудники театра испугались остаться в одиночестве в аэропорту чужой страны без знания языка и попросились поехать вместе со всеми.

– Красивый город, – поставленным, но уже тихим голосом произнес Эдуард Эрикович.

– Неплохой, – ответила в тон ему Аграфена, ощущая спиртовые испарения, исходящие от ее коллег, да и, наверное, и от нее самой. – Главное, спасибо вам, господин Колобов, что вы нам обеспечили бесплатную экскурсию по городу. Правда, в полицейской машине, но это уже все равно, зато с ветерком…

– А чего я-то? – взлохматил волосы растопыренной большой пятерней Эдик. – Все веселились! Радовались, что долетели и сели. С нашими-то авиалиниями!

– Ага, только не все «веселящиеся» щипали женщин за задницу и кричали: «Эй, венгерочка, приготовь мне суп-гуляш! Холодец, я вижу, у тебя ничего!» – передразнила его Аграфена под сдавленные смешки коллег.

– Да это я так, к слову. Думал, оценят юмор.

– Что характерно – не оценили. Молчи уж теперь, – поджала перекошенные губы Таня, ехавшая в той же машине. – Тут тебе не Россия, сейчас впаяют лет двадцать за сексуальные домогательства, будешь знать!

– А я чего? Я ничего. И где Марк, черт бы его побрал?! Ведь знал же, что этим рейсом летим. Вот встретил бы – ничего бы такого и не было!

– У тебя вечно другие виноваты, только не ты. То есть тебя, тепленького и пьяненького, надо было забирать из самолета, пока Карлсон не начал шалить? – фыркнула Татьяна, смотря режиссеру почему-то в очень специфичное место, а именно в область ширинки. Видимо, это было что-то личное.

– Таня! – прикрикнул тот на нее.

– А что Таня-то? Твой друг давно живет за границей и ведет себя соответствующе, он уже забыл про удаль русскую. Разве он мог предположить, что мы сразу же загремим в полицейский участок? Артисты, твою мать!

Глава 5

В самом полицейском участке их действительно ждал не очень радушный прием. Всю труппу заперли в большую камеру предварительного заключения и заставили ждать полчаса. Затем к ним пришли сразу трое мужчин в штатском.

У Эдуарда Эриковича уже закончилось действие спиртного, поэтому он снова становился раздраженным и злым:

– Какое вы имеете право нас задерживать?! Я требую представителя из российского консульства! Мы граждане России! И мы ничего такого не сделали! Мы прилетели на гастроли, у нас отпуск. Ну, расслабились немного, и что? Почему такое отношение к русским? Когда у вас немцы пьют в пабах и орут жуткими голосами свои жуткие песни – это ничего! А все равно войну мы выиграли!

– Говорите по-английски, господа иностранцы? – спросил самый старший мужчина.

Выражение его лица Груне не понравилось.

– А я не обязан «спикать»! Я – россиянин! Приведите переводчика! – продолжал бушевать Эдуард Эрикович.

– Господин перепутал Венгрию с Турцией? Ох, уж эти неучи русские… Столько всегда понтов, а ведут себя как дикари. Прошли уже те времена, когда они диктовали свою волю половине мира, а в генах у них именно это и осталось, – сказал второй мужчина на не очень хорошем английском.

– А кто у нас тут страдает национализмом? – поинтересовалась теперь Аграфена, переходя на английский. – Вы что себе позволяете? Думаете, что вам удастся захватить пятнадцать российских граждан и все сойдет вам с рук? Где представитель посольства? И я требую независимую прессу!

Мужчина слегка растерялся.

– Вы понимаете по-английски?

– Как видите, да. А вы, видимо, переводчик для работы с иностранцами-нарушителями?

– Не кипятитесь, мисс, я вовсе не то имел в виду… Никто вас не захватывал. Вы нарушали общественный порядок в аэропорту, а это серьезный проступок!

– Ничего мы не нарушали! Мы такой народ, темпераментный. Это наша вина? Итальянцев вы бы не задержали.

– Вы были пьяны…

– Просто мы боимся летать на самолете, поэтому выпили немного, расслабились… Они у нас часто бьются, посмотрите статистику. Мы, между прочим, впервые попали в вашу страну, радовались…

– Чрезмерно радовались, – нахмурился собеседник и стал переводить слова Аграфены мужчине.

– Чего он говорит? Нас арестуют? – запаниковал Эдуард Эрикович. – Переведи!

– А если мы извинимся? Мы уже все осознали и поняли, – продолжала напирать Груня. – Разве у вас много письменных заявлений на наш счет? Или только словесная жалоба?

– Письменных нет, но комиссар участка очень бы хотел знать цель вашего такого массового визита.

– Мы – труппа театра, – пояснила Груня, – артисты.

– В самом деле артисты? – удивился переводчик. – Это многое объясняет. Или вы вообще, по жизни, артисты?

– Нет, по профессии, – поправила Груня, стараясь взять себя в руки, чтобы произвести на хмурого полицейского и дотошного переводчика благоприятное впечатление.

– Вы в отпуск?

– Нас пригласил Марк Тарасов, живущий у вас вот по этому адресу, – протянула художница записку, которую давний друг оставил Эдуарду, будучи в Москве. – Он ждет нас. Между прочим, господин Тарасов директор местного русского театра и пригласил нас выступить там. Можете все узнать у него, мы не обманываем.

– Это уважаемый человек, – сказал сначала комиссар, а затем и переводчик.

– Так вы его знаете? Вот и прекрасно! Позвоните ему, и он все подтвердит, – обрадовалась Аграфена. И продолжила щебетать, пытаясь поймать волну, разболтать суровых полицейских и разжалобить их: – А я как художница должна написать портреты его бабушки и дедушки. А еще мы бы пригласили вас на спектакль. Только он будет на русском и вы вряд ли что поймете.

Комиссар сделал какое-то странное движение руками, и мужчины молча удалились.

– Куда они? Что сказали? – спросил Эдуард Эрикович.

– Я не знаю, ничего не ответили. Наверное, пошли связываться с Марком, – предположила Груня.

– Так ему и надо! Не захотел нас встретить в аэропорту, придется встречать в полицейском участке. Карлсон уже нашалил, – высказалась Татьяна.

– Таня, прекрати! – покраснел режиссер.

И гости венгерской столицы снова погрузились в томительное ожидание.

– Не люди, а звери! Хоть бы чаю дали или просто воды! – высказал недовольство ведущий артист Николай Еремеевич, которого буквально тряс «товарищ Опохмел». Главный герой театра, как уже говорилось, давно страдал алкоголизмом и сейчас очень сильно от него страдал.

– А я в туалет хочу, – выдала Татьяна.

Тут уж Эдуард Эрикович взорвался и кинулся на закрытую дверь:

– Я президенту буду жаловаться! Да что ж такое? Здесь женщина с инсультом, а вы ее держите в камере!

Почти сразу же дверь открылась, и на пороге возникли все те же лица, а с ними очень красивый, молодой мужчина. Его внешность была совершенна – высок, широкоплеч, с лицом, словно вылепленным по классическим образцам античного искусства, темно-темно-синие глаза смотрели пронзительно и умно, а темные волосы, слегка вьющиеся волной, касались ворота темной одежды.

– Это Вилли, он отвезет вас в дом Марка Тарасова, – сказал переводчик, представляя мужчину.

– Нас много.

– Всех отвезет, – заверил переводчик.

– Нас больше не задерживают? – прорвало Татьяну.

– Нет, штраф уплачен, все улажено. Но попрошу вас вести себя более тихо.

– Наш темперамент не погасить, русскую душу не затоптать! – опять понесло Эдуарда Эриковича, пока кто-то не закрыл ему рот рукой. По красному маникюру Груня поняла, что это сделала Татьяна.

Аграфена же вообще потеряла дар речи от вида Вилли, а когда встретилась с ним глазами, ощутила, как в сердце разорвалась бомба. Молодые девчонки захихикали:

– Какой хорошенький! Вот это мужик! У нас в России таких нет!

– Девочки, он словно из службы эскорта.

– Боюсь, моих командировочных на такого красавца не хватит, – оценивающе посмотрела на него Настя и обернулась к Аграфене. – Груша, а ты что язык проглотила? Спроси у этого мачо по-английски, свободен ли он. Или, может быть, он гей?

– Я прекрасно говорю на русском, – вдруг сказал мачо очень низким, приятным голосом. – Следуйте за мной.

«Господи! Он слышал весь этот бред!» – вспыхнула до корней волос Груня, хотя как раз она ничего и не говорила.

Девчонки тоже растерялись, а затем начали смеяться. Смех их оборвался на неожиданной ноте, когда они увидели припаркованный к полицейскому участку огромный… катафалк, украшенный траурными венками и лентами.

– Это что?!

– Наш транспорт, – махнул рукой Вилли, не меняя выражения лица.

– Вы издеваетесь? Почему катафалк? – поджала губы Татьяна, хватая Эдуарда за руку, словно прося у него защиты и помощи.

– Извините, не успел сменить транспорт.

– Вы работаете водителем на кладбище? – округлила огромные и красивые глаза Анастасия.

– Нет, что вы, я всего лишь рою могилы, катафалк мне доверили чисто случайно, – серьезно ответил красавец-мужчина. И добавил: – А вообще, смотрю, мои ставки упали – от мальчика по вызову до водителя катафалка. Даже не знаю, что лучше.

– Но почему именно эта машина? Марк большой оригинал! – все-таки не сдержался Эдуард Эрикович.

– Мы сегодня хоронили Марка, и меня вызвали прямо с кладбища забрать группу задержанных, приехавших из России. Если бы я искал другой транспорт, вы бы просидели в заточении еще больше. Так что не обессудьте.

– Марк умер? Я не ослышался? – оторопел Эдуард, выражая общественное мнение и общественное изумление.

– Марк Анатольевич умер позавчера, сегодня, на третий день, похороны. Он говорил мне, что должна приехать группа русских артистов, где-то с неделю назад, но не сообщил ни дату, ни номер рейса. А потом, в связи с его смертью, вообще все из головы вылетело, закрутился. Столько хлопот и забот… Извините.

– Господи, какой ужас! – оцепенел режиссер. – Мы к нему летели, а он умер… Что же нам делать?

Вилли посмотрел на него и слегка улыбнулся, насколько позволяли приличия в данной ситуации.

– Комнаты приготовлены. Гости Марка – мои гости. Про организацию спектаклей он мне тоже говорил заранее. Живите, отдыхайте, играйте спектакли.

– Марк обещал нам бесплатное жилье и еду. А у вас?.. – осторожно поинтересовался Колобов с видом человека, который, если что, немедленно отправляется назад и улетает на родину. И его можно было понять. Мало того, что первым местом, куда труппа попала по приезде в Венгрию, оказался полицейский участок, так еще и человек, к которому они приехали, – умер. Все складывалось крайне неудачно. Но в данный момент Эдуард думал не о Марке, а о себе.

– Еще раз повторяю: все, на что вы рассчитывали, остается в силе. И еще одно. Надеюсь, это вас как-то успокоит. Марк жил в моем доме, у него самого ничего не было. Так что сейчас мы поедем ко мне домой.

Эдуард Эрикович дрогнул и галантно открыл перед собравшимися своими спутниками дверцу катафалка. Режиссер принял решение, и оно было очевидно:

– Прошу, дамы и господа! Извините, если что не так… Немного странная ситуация, но зато все поместимся.

Народ, невольно затихший, погрузился в машину. Вилли сел за руль, и катафалк плавно тронулся в путь. Красавец-мужчина выглядел очень отстраненным и холодным. А Груня не могла оторвать от него глаз, ее словно примагнитило к нему. Хорошо, что смотреть и любоваться она могла совершенно спокойно и беспрепятственно, поскольку сам мачо совсем на нее не смотрел. Ни на нее, ни на кого другого.

– Извините, а вы кем приходитесь Марку? – не выдержала молчания Татьяна, у которой от удивления даже лицо слегка выровнялось. Так сказать, шоковая терапия произвела свое действие.

– В принципе, никто, – пожал плечами Вилли. – Марк Анатольевич был очень несдержанным в чувствах человеком, наверное, поэтому у него и было десять браков.

– Сколько?

– Десять. Он жил несколько лет с одной женщиной, а потом уходил к другой. Каждая последующая женщина была моложе предыдущей, – ответил Вилли и внезапно посмотрел в глаза Груне через зеркало заднего вида. Словно хотел глянуть на дорогу назад, а там – ее лицо с открытым ртом.

Аграфена от неожиданности вспыхнула и опустила глаза.

– Известная история, – хмыкнул Колобов. – И в институте Марк еще тот ходок был. Девчонки в общежитии с визгом по комнатам разбегались, когда Марк приезжал туда. Это из серии «Кто не спрятался – я не виноват!». То есть он был откровенным бабником. Ой, а так можно говорить? Ведь о мертвых или хорошо, или ничего, – запнулся Эдуард Эрикович.

– «Бабник» – это не плохо, а всего лишь констатация факта, – ответила Татьяна.

– Да, вот именно. Короче, Тарасов являлся большим любителем женщин. Но я не думал, что его увлечение примет такие масштабы! Десять браков! Он что, с ума сошел? Зачем надо было жениться? Гулял бы так.

– Боюсь, что на данный вопрос и сам Марк бы не ответил, – снова пожал плечами Вилли. – А если бы и мог ответить, то уже не спросишь.

– Есть такие люди, обычно эмоциональные и страстные. В порыве страсти они делают предложение, и все, назад пути нет, – неожиданно для самой себя высказалась Груша и тут же испугалась своих слов.

Многие тоже вздрогнули и удивленно посмотрели на нее. Уже отвыкли от ее голоса. А особенно оттого, что она размышляет о страсти и любви, ничего в этом не понимая.

– Не согласен, – спокойно откликнулся Вилли. – По-вашему, если человек, например, ни разу не был женат, так он совсем не эмоционален? Можно сказать, труп?

Аграфена покраснела.

– Груня у нас как раз такой труп, – кивнула Таня. – Но в душе у нее бушует спящий вулкан страстей. Мы в это верим.

Девчонки захихикали, а Груша наступила Ветровой на ногу, и та, театрально закатив косые глаза, заохала.

– Чем Марк занимался? Он был богат? – спросил Эдуард, которого больше других беспокоила судьба друга и особенно то, как Тарасов смог ею распорядиться.

Остальные молчали, поскольку мужчину и не знали.

– Он писал сценарии, насколько мне известно, – ответил Вилли. – Слонялся по европейским театрам – то там что-то напишет, то здесь. Нигде толком ничего не выходило. Много зарабатывать у Марка не получалось. К тому же он все, что имел, оставлял очередной семье, когда уходил. И начинал с нуля. Стоило хоть немного встать на ноги, как он снова шел дальше. В итоге остался абсолютно одиноким, никому не нужным и ничего не заработавшим немолодым мужчиной.

– И что? Вы-то ему кто? – не унимался Эдуард Эрикович.

– Я его пасынок от третьей жены. Я не видел его много лет. Но моя мама перед своей смертью попросила меня, если когда-нибудь на моем горизонте объявится Марк Тарасов, помочь ему. Я не спрашивал маму, зачем ей это надо. Просьба, тем более предсмертная, для меня была законом. Но мама сама сказала мне, что все очень просто: она любила его. Многие вещи в нашем мире гениально просты, хотя порой кажутся сложными. Я не думал, что когда-нибудь увижу Марка, но моя мама оказалась мудрее. Не знаю, почему из всех своих десяти жен он, в состоянии полной нищеты и полного душевного хаоса, пришел именно в наш дом. В мой дом. Наверное, моя мама была самой доброй и самой всепрощающей из его женщин. Я дал ему апартаменты, полное содержание и даже побаловал тем, о чем Марк мечтал многие годы, – приобрел здание, где он организовал первый русский частный театр в Венгрии.

– Человечный поступок, – пискнула Груня.

– Явно не доходное дело? – спросила Таня, имея в виду театр.

– Антидоходное, – согласился Вилли. – Но Марк был рад, словно ребенок, и так возился со своим детищем, что я не возражал. Иногда туда приезжали не очень известные труппы из провинциальных театров Венгрии, Европы и стран СНГ. Зал часто был полупустым. Но Марк старался если и не получить прибыль, то хотя бы окупить затраты на содержание здания, поэтому сдавал театр в аренду на праздники, юбилеи, свадьбы. Собралась группа самородков-энтузиастов из пяти человек, которые организовали там что-то типа театральной студии. К вашему приезду Марк организовал рекламу, и на четыре заявленных спектакля билеты проданы. Но зал там небольшой.

– А вы русский? – спросил Эдуард. – Очень хорошо говорите по-русски.

– Моя мама была русской. Отца я не знал, мне известно только, что он был поляком.

– Да… – громогласно и вслух задумался Эдуард Эрикович. – Я все годы совершенно ничего не знал о судьбе Марка, хотя порой вспоминал его. Почему-то не верилось, что дела у него плохи, казалось, что если остался на Западе, выбрав себе такую судьбу, то теперь как сыр в масле катается. А когда вдруг ко мне приехал, все время говорил, что деньги его, что приглашает к себе. А выходит, ничего своего у него и не было. Правда, выглядел Марк не ахти, что уж говорить. Я еще подумал: вот, погулял человек, попил…

– Марк Анатольевич тяжело болел. У него обнаружили рак, и все было предрешено. В Россию он отправился, желая проститься с родиной. Врачи прогнозировали, что жить ему осталось месяца два-три, но ошиблись. Жалко, что вы его не застали, не попрощались.

– Вот почему он так старо выглядел, – понял Эдуард. – Хотя бы сказал чего…

– Он не распространялся о своих проблемах и о своем самочувствии, в целом был очень позитивным человеком. Моя мама за это его и любила. Наверное, понимала его и принимала таким, каким он и был, – пожал плечами Вилли.

– Извините… – опять пискнула Груша.

– Да? – покосился на нее Вилли.

– А каких бабушки и дедушки я должна нарисовать портреты? Марк просил об этом нашего режиссера. Сколько же им лет?

– Я не очень хорошо понимаю, о чем речь. – Вилли снова пронзил Аграфену острым взглядом. – Говорите, бабушка и дедушка? Когда Марк жил с моей матерью, он перетащил к нам своих тетку и дядю из Советского Союза, которых назвал единственными своими родственниками. Люди они уже были не молодые, к жизни за границей не приспособленные, языков не знали. Моя мама прониклась к ним симпатией, взяла их под свою опеку. Марк бросил нас через пять лет и уехал в неизвестном направлении. Его родственники, которых он почему-то называл дедушкой и бабушкой, оказались в затруднительной ситуации, если не сказать, что в шоковом состоянии. Они не знали, что им делать. Нам с матерью они были никто, квартиру свою в России они продали. Мы их выгнать на улицу не могли. Мать моя была порядочная женщина, да и привязалась уже к старикам. Так они с нами и остались жить. Конечно, странная ситуация, но иногда и чужие люди могут стать родными. Хотя многим этого не понять. Еще раз говорю: доброта моей матери была безгранична.