Текст книги "Тайна горы, или Портрет кузнечика"

Татьяна Шипошина
Тайна горы, или Портрет кузнечика

Российский Фонд Культуры Совет по детской книге России

Оформление серии А. РЫБАКОВА

Иллюстрации Н. КУРБАНОВОЙ

О конкурсе

Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, каждые два года, что происходит до настоящего времени. Второй Конкурс был объявлен в октябре 2009 года. Тогда же был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ». В 2011 году прошел третий Конкурс, на котором рассматривалось более 600 рукописей: повестей, рассказов, стихотворных произведений. В 2013 году в четвертом Конкурсе участвовало более 300 авторов. В 2016 году объявлены победители пятого Конкурса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его «подростковом секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

В 2014 году издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса Ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.

Таина горы, или Портрет кузнечика

Где мысль не работает вместе с рукой, там нет художника.

Где дух не водит рукой художника, там нет искусства.

Леонардо да Винчи

Когда взберешься на высокую гору, перед тобой открывается огромное множество гор, на которые еще только предстоит забраться.

Нельсон Мандела

Глава 1

Эта история произошла два года назад. Я тогда переходил в шестой класс обычной школы и в третий класс «художки», то есть школы художественной.

Сейчас мне уже четырнадцать (почти), но я постоянно вспоминаю эту историю.

Конечно, я вам ее расскажу, раз начал. Только сначала немного о себе, чтобы было понятнее.

Я – единственный ребенок в семье. Дело обычное. Я – обыкновенный ребенок. Это родители у меня… не совсем обыкновенные.

Они – художники. Папа преподает в той самой художественной школе, где я учусь. Только он старается не работать в моем классе. «Чтобы уберечься от инфаркта и других ужасных болезней», как он говорит.

Папа пишет картины и участвует в выставках. О нем частенько появляются статьи в журналах, его имя печатают в каталогах. Можно сказать, что мой папа – известный художник. Но папа никогда не зазнается. Это признают все его друзья, а главное – мама.

У моих родителей есть мастерская. Она переделана из чердака и расположена на шестом этаже пятиэтажного дома. Наша квартира – на пятом. Сейчас родители очень боятся, что пятиэтажка попадет под снос.

Боятся… Потому, что квартиру конечно же нам дадут. Может, и лучше прежней. Только вот как двум художникам существовать без мастерской?

Ведь мастерская – как бы это сказать? – словно бы сердцевина, словно бы душа нашей жизни. И не только нашей, но и жизни наших друзей.

Вернее, друзей моих родителей, которых я считаю и своими друзьями.

Все наши друзья собираются у нас в мастерской. Ведь это такое чудо – иметь мастерскую!

У мастерской есть своя история. Родители оборудовали ее сами. «Путем длительных согласований и некоторых подношений», как выражается отец, родителям разрешили пробить дырку на чердак, подвести к дырке лестницу и обустроить его.

Это случилось, когда мне исполнилось лет пять. Я, конечно, ни «согласований», ни «подношений» не помню. Но вот радость родителей… этот самый «праздник пробития потолка» я помню.

Кажется, это вообще мое первое воспоминание детства. Все прыгают вокруг кучи камней на полу…

Это потом уже появились и полки, и большие стеклянные окна, и обитые деревом стены.

Появились мольберты и подрамники, холсты, палитры и все прочее, что обязано находиться в мастерской художника.

Художников!

Появился тот самый, непередаваемый запах художественной мастерской, который ни с каким другим запахом не спутаешь.

Мама тоже пишет картины, только реже, чем папа. Она в основном делает иллюстрации для книг. Для детских.

Было бы удивительно, если бы меня с первого класса обычной школы не определили в «художку». Я просидел два года в подготовительном классе, так как (чего уж тут скрывать!) особого рвения к рисованию не проявлял с самого начала. Отсюда и пошли папины высказывания про «инфаркт».

Мне нравились (и сейчас нравятся) автомобили, поезда, самолеты. Все, что движется, гудит, питается бензином и пр. С первого класса я начал собирать коллекцию машинок. Я знал, чем отличаются «жигули» разных моделей, не говоря уже об «ауди», «мерседесах», «тойотах» и прочих представителях отряда четырехколесных!

«Жена, тебе мальчика в роддоме не подменили?» – интересовался папа.

«Сам смотри… – вяло отмахивалась мама. – По крайней мере, в нашем роду машины различают только по цвету. Красненькая, синенькая…»

«А в нашем – по размеру, – вторил папа. – Большая, маленькая… Чей мальчик? Откуда мальчик?»

Когда я учился в первом классе, я на эти шуточки обижался. Потом перестал.

Пусть смеются! Конечно, меня не подменили. Я похож на них обоих – на отца и мать.

Я любил их обоих! (То есть люблю!) Они оба еще молодые… красивые, особенно мама!

Ради любви я сидел два года в подготовительном классе «художки»! А из-за чего еще можно там сидеть, штукатуря надоевшие натюрморты с немыслимыми кувшинами и восковыми яблоками…

Штриховка туда, штриховка сюда… «Яблоко квадратное, кувшин завалился, драпировка деревянная…»

В конце пятого класса обычной школы я завершил учебу в третьем классе «художки». Конечно, к третьему классу в «художке» учиться стало интереснее. Потому что у меня начало наконец что-то получаться. Потому что кроме скучного рисунка появились и настоящая живопись, и композиция, и лепка из глины.

Рука стала тверже держать кисть.

Мне стало нравиться писать красками: смешивать цвета, класть мазки.

Вообще-то рисовать – это здорово! Когда твоя рука выводит на бумаге или на картоне сначала линию… Еще не понятно, что это будет… Одна линия, другая… Вот уже на листе показывается человек… Здорово!

Вдруг человек обретает цвет… Его глаза становятся карими. Его губы улыбаются… Вот на нем появляется шляпа…

Тут появляется учитель и говорит тебе в ухо: «Александр, ты не смотришь на натуру! Там вроде бы стоит кувшин, а ты опять нарисовал пирата!»

Ну и так далее и тому подобное…

Да! Еще могла, вслед за этим, последовать совсем уж нехорошая фраза: «Интересно, а как твой отец смотрит на эти художества?»

«Он зажмуривается!» – мысленно отвечал я.

Папа иногда зажмуривался, иногда – нет.

Бывало, что и попадало мне. Ну, как без этого…

Глава 2

В конце третьего класса «художки» полагалась практика. Выезд на натуру, на пленэр (в переводе с французского «на пленэр» означает: «на открытый воздух»).

Летом, после третьего класса, я мог бы отправиться в Крым. Две группы ребят из нашей «художки» (старшая и младшая) отправлялись туда каждое лето.

В прошлом году я родителям о Крыме даже не заикался. Тому имелась объективная причина.

Дело в том, что я в своем третьем классе «художки» самый маленький. Это сейчас мне четырнадцать (почти). А тогда еще двенадцати не исполнилось…

К нам в школу принимают с третьего, а то и с четвертого класса обычной школы. Это меня взяли с первого, потому что папа…

Несмотря на то что я просидел два года в подготовительном классе, я все равно оказался младше всех.

Папа на практику в этом году не ехал. Ему сделали большой заказ, который требовалось закончить в срок.

– Пущать или не пущать? Вот в чем вопрос? – размышляли мама с папой, сидя в мастерской за «рюмкой чаю» по случаю скорого окончания учебного года в «художке».

На мольбертах сохли неоконченные картины папы. В открытые окна проникали лучи закатного солнца.

В мастерской родители сидели не одни. Там же находились папин друг Мигель со своей спутницей Ариадной и папин друг Иваныч без спутницы. Правда, присутствовала мамина подруга Жанна. С Мигелем и Иванычем папа учился в Строгановке. Мама тоже там училась, только на три года позже.

Мигеля по-настоящему зовут Миша. Он тоже художник, только «свободный». Он так про себя и говорит:

– Я – свободный художник жизни!

Правда, я не видел его картин. Однажды я даже спросил у папы, где можно посмотреть картины Мигеля? Потому что Мигель сам как картина: черные длинные волосы, весь в каких-то разноцветных кофтах и шарфах, в каких-то ремнях, фенечках и завязочках…

– Я бы тоже хотел взглянуть на его картины… – вздохнул папа. – Только он давно уже кисточку в руках не держал.

– Он занимается перфо́мансом, – пояснила мама.

Я не понял. (Тогда не понимал.)

– Ну, берет разные штуки, ставит их с ног на голову и сам ходит посреди этого всего, – пояснил папа.

– На голове? – спросил я.

Почему-то мне представился Мигель со своими шарфами и фенечками, стоящий посреди разных штук именно на голове. Вернее, на ногах, но на потолке. И шарфы свисают вниз…

– Что – «на голове»?

– Ну ходит!

– А-а-а… – протянул папа. – Угу. Можно сказать и так. А эти всякие штуки называются «инсталля́ции».

– Не забивай ребенку голову, – попросила мама.

– Для общего развития, – пожал плечами папа. – Я же на выставку к Мигелю Сашку не приглашаю!

– Да, – отозвалась мама. – Не стоит ребенка пугать…

Мигель – он в общем-то дядька добродушный. Только с закидонами. Как выпьет, начинает читать стихи и бренчать на гитаре. А потом жаловаться на жизнь и плакать. Или смеяться.

Подружки с ним приходят разные. Наверно, потому, что ни одна долго не выдерживает. Или стихов, или слез, или этих… как их?., инсци… ну, этих всяких штук, поставленных с ног на голову.

Теперешняя Мигелева Ариадна ему под стать. Тоже вся в ремешках, бусах, поясах и серьгах. Лохматая. Молчаливая. В трех или четырех кофтах, выглядывающих одна из-под другой. Пришла к нам только второй раз.

Мигель сразу же принял участие в вопросе о моей практике:

– Пускай ребенок отдохнет от родителей! Пусть едет! Я – за! В Крыму хорошо! Тепло!

– Угу, – кивнула его подружка. – Я, например, сама сбегала из дома три раза.

По-моему, эта фраза оказалась единственной, которую она произнесла за весь вечер.

Я не думаю, что такой аргумент положительно подействовал на маму. Она внимательно взглянула на подружку Мигеля и предложила:

– Может, я его лучше на дачу к бабушке отправлю?

Я любил бабушку, мамину маму. Она оставалась единственной моей бабушкой: все остальные (бабушка и два дедушки) уже покинули этот мир. Я бы с удовольствием съездил к бабушке в гости.

Но практика! В Крыму! Вместе с ребятами из «художки»! Неужели родители не поймут, что я уже вырос!

– Ма, это же всего три недели! А на даче у бабушки мне и так все остальное лето загорать! – возразил я.

– Крым теперь чужая страна… – вздохнула мама. – Не знаю, как там обстановка. Граница, таможня…

– Он что, золото и бриллианты повезет? – поинтересовался Мигель.

– Наша школа ездит туда испокон веков, – не погрешил против правды папа. – Может, пусть съездит? Чтоб от товарищей не отстать?

Папа, кажется, склонялся на мою сторону. Тут мама привела последний аргумент:

– А если что-то случится?

На такую фразу ответить невозможно. Поэтому все замолчали. Я готов был заплакать.

Тут за меня заступился Иваныч.

– Я бы отпустил, – повел он своими плечищами. – Пусть мужиком становится.

Как я был благодарен Иванычу за поддержку!

Глава 3

Надо бы пару слов сказать и про Иваныча.

Иваныч писал русскую природу, Русь-матушку, церкви, красавиц в сарафанах и мужиков в белых вышитых рубахах. Пытался даже писать иконы, но, как он выражался, никак не мог «свою натуру вставить в канон».

Внешность у Иваныча соответствующая. Большой, сильный, косая сажень в плечах. Похож на грузчика или штангиста, а не на художника. Одним словом, русский богатырь. Только без меча или без палицы. Без кольчуги и коня. И немножко «без царя в голове», как выражается Жанна. Как будто у нее самой в голове одни «цари»..

Иваныч ходил в церковь и даже хотел определиться в монастырь (как я случайно узнал из разговора родителей). Но в монастырь Иваныча почему-то не приняли. По этому поводу он некоторое время провел «в тоске» и «пил горькую».

Но принципам жизни Иваныч не изменил. Натуру же не изменишь…

Знал я так же, что существовала некоторая симпатия между Иванычем и Жанной. Существовала давно, но как-то безвыходно и безрезультатно. То Иваныч в духовных исканиях, то Жанна в тоске, то еще что-нибудь.

Вот такая компания собиралась у нас в мастерской. Это не вся, конечно, компания. У нас много народу собиралось. И собирается…

Жанна, между прочим, совсем не художник. Она журналистка. Познакомилась с мамой, когда я родился: лежали вместе в роддоме.

Только у Жанны случилась беда: ее новорожденная дочка умерла. Потом муж ушел. А вот дружба с мамой осталась.

Жанна ничего не сказала насчет моей практики, только отвернулась к окну. Она вообще какая-то не очень веселая, эта Жанна.

Носит длинные юбки. Чуть что – крестится. В церковь часто ходит. Иногда, в праздники, Жанна зовет маму, и они отправляются в церковь вместе. Только для мамы надеть юбку или платок на голову равносильно подвигу. Она сама так говорит. Потому что любит ходить в джинсах или в каких-нибудь других брюках и даже зимой – без шапки.

Вы не думайте, что я называю друзей моих родителей по именам только сейчас. Нет, я их вообще-то всегда так называю. А никто и не возражает.

Иваныч однажды так и припечатал, когда кто-то из нечастых гостей удивился, что я всех называю по именам.

– Он тут равный среди равных, – объяснил гостю Иваныч. – И вообще, он у нас один на всех…

Иваныч прав. Среди взрослых друзей моих отца и матери я оказался единственным ребенком. Рожденным «по залёту».

Извините, но факт. Раньше я не знал, что это значит. Услышал эту фразу от взрослых и решил, что мои мама и папа летали где-то (в небесах от любви…) и от этого родился я.

В принципе, став старше, я понял, что не так уж и не прав.

Короче, я не только любил (люблю) своих родителей. Я еще им благодарен за то, что, витая в облаках своей любви, они не стали придумывать никакого ужасного способа избавиться от меня или просто сделать так, чтоб я и не начинался (а ведь могли бы!).

Честное слово, я старался не мешать им летать..

Мою маму зовут Тоня, а отца – Юрий. Так что я – Александр Юрьевич.

Меня отпустили на практику.

Отпустили!

Ура!

Глава 4

В Крым, в составе младшей группы, поехали двенадцать человек, в том числе и я. С нами отправились папины коллеги: Анастасия Никодимовна, или Никодимна, или просто – Гимназия, и Сергей Петрович, или просто – Петрович. Кроме того, в Крым отправлялась еще группа старших ребят. Более многочисленная, чем наша. Но старшие держались особняком.

В нашей группе за пять девчонок отвечала Анастасия Никодимовна, а Петрович – за семерых мальчишек.

На перроне, перед отъездом, родители в двадцать пятый или в сорок пятый раз пытались внушить мне, чтоб я никуда не лез без разрешения, чтоб не заплывал далеко, купался по пять минут, слушал Петровича, а также мыл руки, овощи и фрукты. Да! И чтоб кушал хорошо!

И вообще…

Родители надавали мне еще массу ценных советов, и я честно обещал все-все выполнять. Обещал звонить по мобильнику два раза в день. Я ведь их люблю, моих родителей.

Поезд тронулся.

Мои Тоня и Юра долго бежали вслед за вагоном, махая мне рукой. Да, я очень хотел в Крым, но расставание есть расставание.

Иногда, только расставаясь, понимаешь, как люди тебе дороги. Кажется, я даже заплакал. Чуть-чуть…

Поезд все шел и шел. От Москвы к морю.

С каждым километром делалось теплее. Менялась и природа. За окном становилось все меньше лесов. Все шире расстилались степи. Все чище, свободнее от всяких строений становилась линия горизонта.

И вот уже все мы застыли возле окон, наблюдая, как совершенно круглое розовое солнце садится за не замутненный никакими постройками или растительностью горизонт. Горизонт, словно бы прочерченный по линейке.

Мы смотрели, как солнце окрашивает небо всеми оттенками розового, оранжевого, желтого, лилового, фиолетового…

Наверно, не мне одному хотелось нарисовать этот закат. Петрович же, стоя вместе со всеми у окошка, повторял:

– Запоминайте, ребятки! Запоминайте…

Ночь в поезде пролетела незаметно, и вот наконец мы увидели море из окон нашего вагона.

– Ура! Ура! – кричали мы.

Никто из пассажиров нас не останавливал. Ведь именно к нему все и стремились – к теплому и ласковому морю. Ура!..

Мы выгрузились на железнодорожной станции, у въезда в пыльный южный городок, не доезжая до его центра. Нас уже поджидал маленький старый автобус, чтобы везти по назначению – в оздоровительный лагерь.

Мы (наша группа и группа «четвероклассников», то есть старших) погрузились в автобусик, и он запыхтел по узкой дороге со скоростью, едва ли превышающей пятьдесят километров в час.

В автобусе мне досталось место около окошка. Я как прилип к стеклу, так и не смог от него отлипнуть до конца пути.

Какая дорога открывалась передо мной!

Все-таки я недаром учился в художественной школе! Мне казалось, что каждые сто метров этой дороги можно мысленно одеть в рамки и представить в виде картин.

Автобусик, пыхтя от одышки, заползал все выше и выше. Он продвигался по узкому шоссе среди древних фиолетовых камней, поросших вековыми мхами.

Вдруг, прямо с высоты, перед нами открылась огромная синяя чаша.

Море! Море в обрамлении гор…

Кажется, я даже перестал дышать! Просто забыл, что мне надо дышать, и вспомнил об этом только тогда, когда… Ну, в общем, вспомнил.

Автобусик двинулся вниз. Вы не поверите, но временами я даже закрывал глаза, потому что красота переполняла меня через край.

В автобусе установилась тишина. Народ перестал переговариваться и приник к окнам. Ведь мы все были художниками.

Ну, почти художниками.

– Запоминайте, ребятки… Запоминайте…

Глава 5

Наш лагерь находился на берегу Черного моря, под старой, древней горой – потухшим вулканом.

Сама гора давно уже считается заповедником.

Лагерь стоит как раз на границе заповедника и старинного курортного поселка. Не буду описывать свое впечатление от местности. Оно ничем не отличалось от первого, автобусного впечатления.

Какая красота! Я даже предположить не мог, что такое бывает.

Споткнувшись, я остановился, случайно задрав голову. Мой друг Лёнчик наткнулся на меня:

– Ты чо? Окаменел?

Я показал Лёнчику на небо. Лёнчик поднял голову и тоже «окаменел».

Над нами разливалась такая синева… такая голубизна… такая лазурь! Без единого облачка… высоченная и бездонная.

Нас поселили в отдельный небольшой павильон и накормили. После обеда мы сразу отправились купаться и сидели в воде… не буду говорить сколько…

Чем только Петрович и Гимназия ни грозились нам – мы не вылезали. Но пострадал только я один.

Маму надо слушаться. Купаться надо по пять минут. Ну, по десять…

Потому что сразу после пляжа я замерз и даже натянул на себя свитер. Наверно, я глупо выглядел в свитере в жару, да еще после купания. Но мне было наплевать, как я выгляжу. Мне становилось все холоднее. В горле першило. Я едва притопал на ужин.

После ужина я свалился на кровать, закутался в простыню и покрывало, но никак не мог согреться. Пожалел, что теплого одеяла нет. Лето же! Одеял нам не раздали…

– Да ты, кажется, заболел. – Петрович положил руку мне на лоб. – Ступай-ка в изолятор! Сам найдешь дорогу?

– Я его провожу! – вызвался Лёнчик.

– Давай провожай! Только до изолятора – и назад! А то знаю я вас, провожальщиков!

Мы с Лёнчиком направились к изолятору. Меня уже просто колотило. Подбородок трясся помимо моей воли…

Изолятор располагался в стороне ото всех лагерных построек, на возвышенности, под самой заповедной горой. Маленький беленький домик с верандой. В середине – процедурный кабинет. Две палаты для больных, а в третьей палате жила, как я потом узнал, молодая врачиха, Вера Петровна, или Верочка.

Симпатичная, тоненькая, как девчонка, Вера Петровна изо всех сил хотела казаться строгой, но у нее это не очень получалось.

Верочка встретила нас на веранде. Она сразу поняла, кто болен.

– Ох-ох-ох! – всплеснула она руками, глядя на меня.

Мне сунули градусник. Я едва сидел.

– Тридцать девять и семь! – торжественно объявила Верочка, глядя на градусник. – Ну-ка, рот открой!

– А-э-э, – чуть не подавился я.

– Так и есть! Ангина начинается! Ты перекупался!

– Ничего я ни пере… ку… – попытался возразить я. – Я только… о-д-дин разок…

Зубы не дали мне договорить.

– Иди ложись на кушетку да то самое место готовь!

Верочка уже доставала шприц и ампулы с лекарствами.

– М-может, не надо? М-может, таблетку какую-нибудь? – попросил я пощады.

– Да, – поддержал меня Лёнчик, – чего зря дырявить человека?

– Сочувствующих просим удалиться! – Верочка уже стояла со шприцем наготове.

Я закусил губу.

– Ой! Ой-ой-ой!

– Да ладно тебе! Ничего страшного.

– Ага, вам хорошо говорить! – не согласился я с докторшей.

Верочка потрепала меня по волосам.

– Мне хорошо, а ты – терпи! А провожающий еще здесь? Марш в павильон! – повернулась она к Лёнчику.

Он тут же испарился, но не факт, что отправился в павильон. В лагере наверняка нашлось бы немало мест, достойных его внимания и исследования.

Через секунду я уже не думал о Лёнчике.

Я лежал на койке в изоляторе, на чистой, белой простыне, укрытый одеялом в белом пододеяльнике. Мне становилось тепло, и я потихоньку проваливался в сон.

Но я еще не спал… Я смотрел.

В свете заходящего солнца, рядом со стеклянной дверью моей палаты, возвышалась гора. Она была так близко, что мне даже показалось, что моя белая постель стоит прямо на ее склоне.

Я уже не понимал, наяву или во сне вижу эту гору, покрытую желтоватой, выжженной солнцем травой. Не понимал, наяву ли слышу стрекот кузнечиков и жужжание пчел, или это в моей голове что-то гудит и стрекочет. Все вокруг переливалось, блестело, жужжало и стрекотало… Неправдоподобно синяя полоска моря вдалеке казалась нарисованной.

Вечерние ароматы нахлынули на меня и словно унесли в неизведанные края. В края несорванных цветов, непуганых мотыльков, прозрачных стрекоз и свободно прыгающих кузнечиков.

Так, глядя на эту гору, я и заснул.