Текст книги "Отойти в сторону и посмотреть"

Татьяна Соломатина
Отойти в сторону и посмотреть

Моей дочери М. Соломатиной

От Автора

Когда-то мы все бываем маленькими. Но это проходит. Хотя что-то остаётся в нас.

Мы наводняемся жаждой познания и становимся философами. И это проходит. Но что-то остаётся.

Борясь с сомнениями, мы становимся естествоиспытателями, бросая вызов механике науки и стали собственных нервов. Но проходит и это. И что-то остаётся.

Мы ищем, ищем, ищем… И находим. Но сомневаемся и не верим. А если верим – не решаемся…

Грош цена такой вере.

Сидя в кресле у приоткрытого окна, я вдыхаю аромат своих любимых цветов с длинными фиолетовыми лепестками, очень похожих на ирисы, и чувствую, что так много всего остаётся во мне, что я не выдерживаю – собираю всё это, как пыльцу, толку́ в тяжёлой бронзовой ступке, что оказывается как раз под рукой, высыпаю на ладонь и бросаю в пылающий зеленоватым пламенем огонь камина…

Я не вижу, как странное дымное облако вырывается из трубы и, скользнув перекати-полем по перламутровой крыше, просочившись сквозь заросшую виноградом каменную террасу, медленно подплывает к окну, за которым я сижу в кресле и, глядя на жаркий огонь, беспричинно печалюсь.

Доносятся глухие раскаты разыгравшейся далеко в море грозы. Такие вечера не перисто-голубые, а скорее пронзительно бирюзовые.

«Зачем я растопила камин так рано? Нужно было дождаться дождя… Наверное, не хватает воздуха», – думаю я.

Не оборачиваясь, я протягиваю руку, открываю окно пошире и глубоко вдыхаю…

Отойти в сторону и посмотреть
(Книга первая)

– Ты что-то хотел предложить?

– Прогуляться.

– Мне собираться?

– Не стоит.

– Позволь…

                 Разве прогулка не требует сборов?

– А разве хоть что-то у нас не с собой…

Так себе идея

Всё просто случается однажды. Или не случается никогда.

Сидишь за столом, покусывая карандаш, ненавидишь все иксы и игреки на свете и вдруг подумаешь: «А что, если ты не ты, а, скажем, кошка…» Или… почему кошка? Пусть любой зверь. Ловкий, сильный, умный. И зверю не сидится на месте. Зверь сидит на месте только когда спит. А так он всё время идёт или бежит. И не потому, что его где-то ждут, а как раз потому, что он не знает этого. И не может не идти.

Перелистнув тетрадь на чистую страницу, ты рисуешь дом или то, что могло бы им быть. Дорогу. Не от дома, а просто – дорогу, приходящую оттуда – возможно даже с предыдущей страницы, где только уравнения и решения, – и уходящую туда. К горизонту. Горизонт рисовать просто – это линия от края до края чистого листа.

По дороге в сторону горизонта идёт зверь. С рюкзаком и в кедах.

Не какой-то там недотёпа: пугливый, через шаг оглядывающийся – далеко ли он отошёл от норы. Нет. Этот зверь уже повидал кое-что. Не то чтобы… Но путешествие ему не в новинку. Он со всем возможным здравомыслием собрался в дорогу: что понадобится раньше – поближе – в кармашках рюкзака, хрупкое – в мягком, мягкое – к спине… Только то, что действительно нужно. Чтобы добыть пищу, утолить жажду, согреться. Никаких цепочек с плюшевыми зайчиками и розовых блокнотиков в сердечках! Только простые и выносливые вещи. Они должны вынести от начала и до конца одно путешествие.

Но путешествие не может быть предпринято просто так. Только потому, что ты этого желаешь и готов. Этого мало. Должна быть идея. Та, что позовёт. Или подтолкнёт. Или настроит… И идея совсем не похожа на то, что принято называть вдохновением.

«Вдохновение» – непутёвое слово. Вдохнул – выдохнул. По дороге, может, ещё успеешь сломать «как обычно последнюю» мамину иглу для чего-то там, прошивая капроновой ниткой подызносившиеся башмаки.

С идеей не так. Если она настоящая, то подчинит себе всё. Заполучив тебя, она превратит вечно скулящего щенка в пехотинца-легионера. В альпийского стрелка. В просоленного всеми морями на свете моряка… Она – как знамя. Гимн. Её нельзя потерять, не заметить или просто не воспользоваться, как вдохновением. Даже заставляя терпеть поражение, идея не оставит тебя. Она выше поражений и больше побед. Она оттуда, где ты, возможно, никогда не будешь. Но… в этом и смысл! Что это за путешествие, которое – бац! – и закончилось. Оно должно длиться и длиться, длиться и длиться…

Путешествие – это как писать письма. Рассказывать вроде бы и не о чем – всё «как обычно». Но только начни писать, и сразу столько всего! И тут – то бумаги не хватает, то чернила в ручке пересохли. Пока бегаешь, ищешь, отвлекаясь по дороге… Сел – опять сказать нечего… Поэтому надо быть всегда готовым!

Кстати, о письмах… Вот если описывать всё и складывать в какую-нибудь коробочку… как в почтовый ящик?.. Тогда потом… совсем-совсем потом, открыть и достать! Та непонятная, далёкая, наверное, очень умная и всё ещё красивая пожилая женщина… Ей должно понравиться! Ведь целую жизнь она ждала эти записки. Чтобы узнать, как же оно всё было в этом далёком-далёком давно!

Странная идея… Честное слово, странная! А забавно могло бы выйти…

Глава первая: Путешествие

Символизм слов не обязывает наш разум облачаться в одежды метафор.

«Ну, здравствуй…

Что за глупость, честное слово! Пишу и думаю: «А вдруг не получится?» Или хуже того – всё получится, а я ошиблась. И завертится карусель – не остановить!

Что может выйти, если прожившая уже целую вечность вдруг знакомится с той, что только собирается эту вечность прожить?.. Что почувствует та, у которой всё ещё впереди?.. Будет смеяться? Расстроится? Засомневается или предвосхитит? Каково это – узнать, что оттуда, из вечности длиной в семьдесят семь лет кто-то говорит с тобой. Как будто смотрит…

Я задумала это путешествие для тебя… Или для себя?.. Не знаю, как и сказать… Мы вряд ли уже найдём друг друга. После того, как я сброшу с себя мантию времени, всё изменится… Так и хочется сказать: «навсегда». Но ведь ты – это я. И в то же время… Опять эти обороты! И в то же время это не так. Сложно объяснять. Я постараюсь, конечно, но немного позже. Сначала я хотела бы кое-что рассказать… С чего же начать?.. У всякого путешествия ведь должно быть название, правда? Красивое, простое, как ветер, вода, время или просто…

Помнишь, в том году съехалось много народа?

Как-то они там все сговорились. Родители, их друзья. Только свои. Сняли домики, комнаты, сараи – кому что досталось. Здорово получилось. Как-то помолодели, что ли, сразу. Шашлык, вино в белых пластиковых канистрах, салат из свежих обжаренных мидий с розовыми помидорами и ялтинским луком, дальние походы в Лисью бухту, рыбалка – одна камбала была такой огромной, что даже не верилось, – охота на куропаток с «уазика» кого-то из местных знакомцев, Чейз вслух на английском под вечерний портвейн, преферанс по копеечке за вист под коньячок…

Благодатное лето. Впрочем, там был один мальчик… Вроде ничего. Но младше… Года на два, что ли?.. Ну да. Кажется, ему было одиннадцать.

Ты каждый год бываешь здесь. Но не каждый год так.

Может, поэтому не так хочется на море сегодня?..

Не так – это не значит меньше. Не так – это значит, появляется ещё что-то. Внутри Настоящего Путешествия ничто не хуже и не лучше другого. К примеру, идёшь за черникой в лес – ты так любишь подавить её с молоком и сахаром… А находишь стайку уютных белых. И бабушка варит на обед вкуснейший суп с молодой картошкой, зелёным лучком и сметаной. Или ныряешь в утреннюю прозрачную воду с отцовским подводным ружьём, чтобы гордо принести на завтрак небольшую кефальку или камбалу, а сталкиваешься с огромным чёрным морским котом и следуешь за ним далеко-далеко в море, любуясь парением…

Просто море – одно. Мутное после шторма или глянцево-неподвижное в послеполуденном мареве. Опасное отнимающими силы волнами и надёжное тёплыми заводями мелководий. Пугающее уходящими в бездну подводными обрывами Кара-Дага и уютное заводоросленными островками, выступающими на поверхность скал и огромных камней. И такое, и сякое. Влекущее, ожидаемое. Но одно. Заморские страны и глубоководные чудовища – это совсем для малышей. Но для тебя, уже познавшей гибкую радость тела, парение над бездной и пульсирующие взрывы плоти от касания с ледяными придонными течениями в тенистых подводных гротах – это уже вызов. Шалый, дерзкий вызов. Полный радости. Как воздушный шар. Или даже как мячик.

Упругий мячик приключения. Шар приключения. Плоскости, ломаные линии, штрихи и закорючки целой Планеты Приключения…

Бывают дни, когда вдруг начинают резать глаз и даже раздражать бетонные сваи заброшенного старого причала. Ржавые остовы эллингов. Даже такие привычные урны по дороге вдоль пляжа… Раздражает не облезлая ветхость. Раздражает неестественность. Куда лучше смотрелись бы деревянные «палубы» настилов. Гравийные дорожки вместо асфальтовых. И паруса вместо копоти катеров и радужных разводов на воде у действующего причала морских трамвайчиков…

Ах, паруса! Мечта, вибрирующая между грот-мачтой и гиком. Мечта, наполненная ветром бесконечного путешествия! Когда-нибудь ты сможешь управляться со всем этим одна. А пока, под слегка насмешливыми и немного высокомерными – свойственными всем мужчинам – взглядами отца и его друзей, ты пытаешься намотать упрямый, как сто чертей, шкот на утку, больно стирая пальцы…

Море не виновато.

Море всегда с тобой. Не вокруг и не около. Именно с тобой. И не надоедает. Но когда что-то всегда, правда ведь, хочется, чтобы иногда становилось не так?..

Для не такого Бог сотворил горы.

Можно, раздувая щёки, кричать, что бутафорию южного берега Крыма и горами-то назвать язык не повернётся. Но это кому как. Если тебе тринадцать, и заряда внутреннего «аккумулятора», кажется, хватит ещё лет на тысячу, и ты не просто хочешь попасть на вершину, а залезть туда самым трудным, практически невозможным маршрутом, – то это горы. А горы – в отличие от моря – это то, что никогда не с тобой. Готов ты к этому или нет, но, соприкоснувшись, ты сразу знаешь – по тебе это или нет. Это тот редкий случай, когда люди безо всяких приближений и притянутых статистикой факторов делятся на две половины. Тех – кто «больше никогда», и тех – кто, даже если больше никогда, то: «лучше гор могут быть только горы». Чтобы узнать это, не обязательно оказаться на пике крымской горы, похожей на огромную сопку с торчащим где-то у вершины, как высунутый язык, утёсом. Достаточно, набравшись терпения, полдня тащиться по пыльным холмистым склонам, обдирая ноги о верблюжьи колючки и проклиная свою бредовую самонадеянность. Добравшись, понять, что, обогнув «язык» с другой стороны, ты без труда по натоптанной тропе поднимешься к самой вершине. Как все. Поняв это, оценить пятнадцати-двадцатиметровый подъём по почти отвесной скале и, найдя единственную возможность, подтянуться до первого уступа, прильнуть к равнодушному камню и оторваться от земли. Но это ещё не всё. До момента истины три-четыре метра подъёма. Они проходят на азарте и на особенностях подножья. Но вот где-то там, когда понимаешь, что ноги – это уже не просто условие твоего равновесия, а странный инструмент выживания… Что угол наклона скалы иногда становится отрицательным, а продолжение пути невозможно, потому что ты просто не видишь следующей надёжной опоры… Вот теперь! Теперь пришла пора ощутить всю полноту, с которой скале на тебя наплевать. Ей всё равно – «оседлаешь» ты её пик или будешь валяться там, внизу, на осыпи осколков древнего, как окаменевшие раковины моллюсков, гранита. Ни вода, ни ветер. Ничто, созданное Богом на этой планете, не останется столь равнодушно-безответным к тебе. Решай…

(… – Сделай, пожалуйста, так, чтобы я знала, где ты и что!

– Мам, я вон на той горке была. Ты меня даже из посёлка могла видеть…

– Пропадаешь целыми днями чёрт знает где. Дима, вон, обижается…

– Ничего он не обижается, что ты выдумываешь!

– Ничего не выдумываю. Вчера весь день спрашивал и глазами всё по сторонам косил…

– Мам, он маленький.

– А ты у нас, что ли, старуха древняя уже?

– Я, может, и не взрослая. Но он – точно маленький.

– Всё, отстань от старухи, – смеясь, вмешивается отец. – Они к своим годам, знаешь, какие вредные становятся – не переспоришь.

– Короче, ты поняла? Чтобы я знала.

– Ладно-ладно.

– Не «ладно-ладно»!

– Всё! Поняла.

– Мы в Новый Свет завтра. ВСЕ ВМЕСТЕ!

– Мам, я не хочу…

– И Дима тоже…

– Что ты пристала ко мне со своим Димой?!

– Я тебе сейчас пристану! Хамка!

– Всё! Не трогай её. Пусть остаётся, – отец, хоть и защищает, но в тоне проскакивают нотки обиды. – Вовка тоже не едет – приглядит, если что.

– Ага. За ним бы кто приглядел!

– Не начинай…)

За первую неделю все окрестные скалы, подозрительные осыпи и расщелины были обследованы с дотошностью Паганеля, рассудительностью капитана Гранта и одержимостью его детей. Море не ревновало. Такое спокойное и ласковое, в эти дни оно мерцало издалека уютом своей безграничности. Как добрая тётушка после положенного застолья, прислонившись к плетню, одними глазами провожает любимого племянника в армию.

Сам Кара-Даг остался «за бортом» – слишком далеко. На такое предприятие однозначно не хватило бы времени «безнаказанной демократии», как в шутку говорит отец, когда вам изредка удаётся побыть просто вдвоём – пять-десять минут перед сном, спрятавшись в чернильной тени декораций персикового сада. Выскочив из жёлтого облака, освещённого одной лампочкой террасы, из трескучего роя ночных бабочек, вы шепчетесь и глотаете ночь. Не печальную и бесконечную, как дома. А такую же «бутафорскую», как и крымские горы, ночь. Ночь, где небо исполняет не ведущую партию, а является скорее фоном, драпировкой для запахов и звуков…

(… – Ты поосторожнее там, юный альпинист.

– Пап! А то ты не знаешь…

– Я-то знаю. И ты, может быть, знаешь. Но до конца не понимаешь. К этим реликтам, – отец машет рукой в сторону рваного контура вершины Кара-Дага, еле заметного на фоне всё более чернеющего неба, – подход надо иметь. Никогда, запомни, никогда не считай надёжным ни один камень здесь, ни одну скалу! Забьёшь костыль – а она, может, только на этой последней «спайке» и держалась…

– Пап, я не пользуюсь и не собираюсь пользоваться никакими специальными приспособлениями. Ты же сам говорил. Надо самому. Это естественно. А если естественно не получается – значит, нечего там человеку и делать.

– Естественно-неестественно, а пока семь раз не проверишь – не опирайся!

– Я знаю. Не волнуйся.

– Знает она… Знать – мало. Гора – это равнодушный хищник. Захочет – пропустит. Захочет – убьёт. Не потому что враг. А потому, что наплевать. Это бесконечная испокон веков, тихая и неумолимая война неорганики с органикой. И на этой войне ни на секунду нельзя расслабляться!

– Я сама хищник!

– Сопля ты зелёная! И единственная моя дочь по совместительству… И, к слову, живой хищник из плоти и крови – это одно. А камень – это… как тебе объяснить… Совсем другой ритм жизни. Он живой, конечно, как и всё во вселенной. Но нам – людям – проще понять и принять смерть, чем постичь восприятие мира камнем, даже приблизительно. Понимаешь, о чём я?.. О том, что в данном случае близкое, понятное и привычное по форме бесконечно чуждо по содержанию, бескрайне далеко по ритму и чуть ли не противоположно по мироощущению. Вот что такое камень… Ладно, пойдём спать. Ты правда не хочешь завтра с нами в Новый Свет? Там бухты – загляденье…

– Не обижайся, па, с тобой я хочу всегда и везде… Просто надо ещё кое-что разведать…

– Ладно, разведчик хренов, – бурчит отец, обнимает за плечи и целует в висок…)

…Зато «Три верблюда»[1]1
  Местное название характерной «трёхгорбой» горы в Лисьей бухте.


[Закрыть], с её коварными полированными боками, неожиданными селевыми ложбинами, вымоинами и обрывами, была «обработана» в день похода «все вместе» на пляж Лисьей. Тогда неожиданно налетевший шторм посадил на трезубец горы густую наэлектризованную шапку водяных паров. Это была феерия! Кульминация путешествия. Взрыв за спиной кизилового куста, в который попала молния. Безумный бесшабашный спуск по глинистой ложбине в потоках бурлящей воды, как на горных лыжах… И море! Принявшее в объятия вскипевшей от шторма, тёплой, как парное молоко, водой.

Вспышки, блеск, рокот, запах палёного дерева и озона, стремительное скольжение, внезапный простор безопасности и горизонта, и горячая массажная ванна в сполохах жёлто-зелёных солнечных лучей, струях песка и хлопьях пены!.. О боги, боги, зачем вы дали людям что-то большее?!

В Новый Свет вся компания срывается рано – часов в семь. «Прихворнувший Вовка» – следуя материной логике – будет «болеть» до обеда. Потом пойдёт «лечиться». Чтобы к вечеру «разболеться» окончательно. Но это не важно. Пару дней назад запланированная «разведка» так бередит солнечное сплетение, что уже с шести утра ты ешь на завтрак «что положено», моешь в рукомойнике стаканы и толстые бутылки из-под ряженки – на обмен, застилаешь постель, более или менее складываешь разбросанные по всей комнате и террасе вещи… И вот, наконец, последнее материно «смотри у меня!», странный взгляд отца и… блаженная тишина. Миг перехода. От всех к себе. Это… Это как… Вот хочется то ожерелье с развала на пристани за два пятьдесят, но «у нас бюджет». А оно такое… Такое! Не то чтобы… Там много таких одинаково-разных.

Но это – твоё. И ты уже и клянчила, и злилась. Использовала и шантаж, и подхалимаж. Но… «бюджет»! Железобетонный, как сваи старого пирса, «бюджет». Ты уже и забыла, и вдруг – раз! Пять рублей! Аккуратно свёрнутые вчетверо – явно неловко выпавшие у кого-то из запоясной заначки – на дорожке к столовой с запахами свежей запеканки с изюмом… Захватывает дух, скоропостижно умирает «гражданская совесть», и воскресшая «на третий день» мечта заставляет затаиться. И смаковать, и смаковать Великую Удачу.

Позже месяцами, как Гобсек, ты достаёшь своё сокровище «погулять». Оклемавшаяся от летаргического сна «совесть» не подпускает к последней радости Удачи – поделиться. Даже с отцом…

Так и сейчас. Величественная Старая Тётка Удача дождалась своего часа. Сбросила наконец «всехние» ритуально-старомодные наряды – и обнаружила вдруг себя маленьким и в то же время не по годам мудрым зверьком. Задорным, но целеустремлённым. Смешливым, но полным планов действий…

Как можно не затаиться в такой момент?!

Откусив первый кусочек свежей чурчхелы, не повалять его языком во рту, смакуя и растягивая, потихоньку подбираясь к ядрышку фундука. А когда орешек освободится от последнего желатина, покатать его справа налево, решая, и, наконец, раскусить. Одну половинку спрятать в защёчный мешочек, а вторую – медленно разжевать, ощущая всеми рецепторами, как близки вкусы всего естественного. Как сейчас – виноградного сока и лесного ореха… А впереди ещё целая гирлянда ореховых ядрышек на нитке, слитых воедино малиновой вязкостью виноградного «каучука»…

Вечность иногда имеет такие простые воплощения!

Не сама та скала так привлекла внимание два дня назад.

Сколько раз уже во «внутреннем календарике» ставилась пометка «не забыть», когда странный даже по крымским меркам утёс, именуемый местными под водочку «Пиком Ленина», мелькал за окошком рейсового автобуса или такси. Только подходы сдерживали и заставляли откладывать «разведку» до следующего «не забыть». Естественные подходы – это очень важно. Не менее важно, чем сама «разведка». А к «Пику Ленина», окружённому с разных сторон виноградниками, можно было подобраться только по шоссе. Разумеется, асфальтовому. Где-то с километр от поселковой площади…

Но был брошен вызов!

Тогда, с «площади» между почтой и столовой, было хорошо видно, как по гребню утёса поднимались «в связке» четверо альпинистов. Именно «альпинистов».

Никто и никогда не назовёт «альпинистом» юного сорванца, лазающего по окрестным скалам и расщелинам. Но если тот же сорванец делает всё это с помощью «приспособлений»… Кто-то стремится «к», а кто-то «от». Ещё одна, кстати, самодостаточная градация человечества на половинки.

Вызов был принят. И Старая Тётка Удача, обернувшись – впрочем, как обычно – совсем не тем, что о ней обычно думают, предоставила время для «дуэли».

Если, топая по асфальтовой дороге, смотреть не себе под ноги, а на раскинувшиеся по обе стороны трапеции и треугольники виноградников, то можно совсем не вспоминать о том, что люди делают с красотой планеты обетованной. Невспоминанию очень способствует совершенно неповторимый аромат сухой прелости, свойственный исключительно прибрежным областям южного Крыма. Ближе к морю – нотки «La Coast». Чуть глубже в материк – пряности от «Chanel». И только здесь – в двух-трёх километрах от прибоя, в камерных долинах – запахи смешиваются безупречно иррационально.

Прохлада утреннего бриза, пронзённая закипающей яростью нового солнца… Безумная яркость, не нарушающая покоя…

Шоссе как не бывало.

Ноги, соскучившись от однообразия горизонтального хода, с бугорка на бугорок проносят наэлектризованное утренним воздухом тело через сопку к подножью «зуба».

Почему «пик»? Скорее именно зуб. Или – обломок широкого клинка. Наконечник Эскалибура, замурованного в земной тверди вверх тормашками.

У подножья – колотые, местами треснутые пополам плоские глыбы. По ним легко. Но это уже не земля. Уютные формы – обманчивы. Светло-серый отлив каменных боков – искусно маскирует трещины и неустойчивость отдельных выступов. Выше – темнее. Или это просто тень солнца, оставшегося с другой стороны. Обратная сторона света…

Ты рыщешь взглядом, уже привычно прощупывая невидимые лишённому радости вызова «полки» и трещины.

«Альпинисты» шли по гребню. Их можно понять. Там всем их приспособлениям найдётся работа. Но ползти по кромке – форпосту горы в борьбе со стихиями, наиболее ветхому – без страховок – нет уж!

Только дураки могут думать, что здравый смысл противоречит романтике!

Хорошо, отец научил: никогда не отправляться в скалы одетой «по-пляжному». Свободные джинсы, куртка, ботинки. С подошвой, которая в состоянии уберечь ступню от остроугольного камня, но при этом достаточно эластичной, чтобы чувствовать – что у тебя под ногами…

Надо же. А зуб-то болен!

Из посёлка этого не видно – длинная трещина расколола всё образование снизу доверху. Ну, может, и не доверху… Там посмотрим!

Уклон – терпимый. Взрослому, конечно, было бы тяжеловато, но тебе, скрученной в спираль готовности, – легко. Как паучок, всеми лапками, фиксируя тело в распор, отдыхая каждые два-три метра подъёма, ты пробираешься по влажной и прохладной ещё с ночи расщелине вверх. Мечтая лишь об одном – чтобы концом стала вершина.

За очередным изгибом разлом вдруг распахивается, и тебя ослепляет горячим всплеском уже высоко поднявшегося солнца… Нет. Это ещё не вершина. Выглядываешь, цепляясь руками и прильнув телом к нагретому камню – над головой метра два с половиной – может, три – идеально гладкой отвесной скалы… Это нужно обдумать. Неудача здесь – значит, надо искать другой путь. А сегодня – сейчас – не хватит на это времени. Одно дело – для одного времени. По-другому – это уже другое дело. Так что надо осмотреться повнимательнее…

Вертясь в узкой расщелине, устраиваешься в распор спиной и ногами, полусидя при этом на пятачке размером чуть больше чайного блюдца, ещё раз благодаришь отца: крепкая джинса́ принимает на себя все колкости и укусы камня, не желающего мириться с теплокровным соседом в своих недрах.

Долго засиживаться нельзя – солнце и ветер, играючи, быстро и незаметно заберут силы. А их всегда должно оставаться с запасом. Любой знает: спуск тяжелее подъёма…

Глоток воды из фляги, что болтается на тесёмке за спиной.

Взгляд вниз с высоты седьмого этажа – и ты видишь у подножья отвесной скалы осыпь крупных осколков, похоронивших под собой добрую часть кустарника. Ничто не вечно. Под дождями, ветрами и палящим солнцем доспехи горы трескаются, отслаиваются и обрушиваются вниз. Роза ветров определила именно эту сторону как наиболее подверженную стихиям – смотрящую на море. Посёлок – как на ладони…

Наверху – кромка верхней площадки. Заветная вершина. Практически рукой подать… Неужели никакой возможности? Так не бывает!

Вывернув голову чуть не наизнанку, чтобы осмотреть ту часть стены, в которую упираешься спиной, вдруг обнаруживаешь длинную, узкую – шириной всего в ладонь – «полку». Вот почему ты её сразу не заметила! Устроилась бы наоборот, и тут же всё было бы ясно, что дальше!

«Полка» полого идёт на подъём. Пара метров мелких – в полботинка – шажков, влипнув в стену, – и можно будет зацепиться первыми фалангами пальцев за край площадки. А это значит – всё! Ты на вершине!

Первая попытка «выйти на полку» приносит укол страха. Неудачный угол расщелины требует от тела совершить какой-то невообразимый изгиб. А брошенный взгляд на ощерившуюся осыпь у подножья в какой-то момент сковывает и не даёт проскочить «момент истины»…

Отдышаться, расслабиться. Стать безразличным, как глыба, внутри которой ты сам… Страх – как неожиданный шквал. Его нужно пропустить, ослабив шкот, но не меняя курса…

(… – Не рыскай по ветру! Так больше шансов, что следующий шквал застанет тебя врасплох! Чувствуй парус – половина тебя гибкая и упругая, как и он. Вторая половина тебя – это румпель. Упрямый, несгибаемый, но точный, как осциллограф…

– Я стараюсь…

– К чёрту старанья! Ты пират всех морей! Чувствуй!

– Не кричи, я их вижу…

– Не всякий шквал обнаружит себя рябью. Ветер – как леопард. Иногда он тихо и беспощадно бросается на тебя сверху со скалы!..)

…Со скалы… Господи, даже не думать! Нет никакой скалы! Есть стена. А на всякую стену можно влезть…

Со второй попытки тело мокрым газетным листом пристаёт к стене. Не успевший «к звонку» страх тенью огромной птицы по ветру уносит прочь.

Первый неглубокий вдох.

Левая щека быстро нагревается от камня. Чёртова клёпаная пуговица на куртке больно давит чуть выше солнечного сплетения… Нужно отпустить край расщелины и сделать первый шажок… Пальцы левой руки с неохотой разжимаются, и ладонь скользит по шершавой поверхности чуть вверх. Правая ступня, чуть ёрзая, начинает по сантиметру двигаться вдоль «полки»… Дьявольские пуговицы! Кажется, их скрежет может разбудить не только гору, но и «больного» Вовчика где-то там – внизу!

Сантиметр, ещё сантиметр и ещё… Ещё немного, и ты сравняешься по скорости жизни с камнем. Время растворяется в шершавых порах скалы и ветре. Кажется, кто-то огромный мягкими пальцами тянет тебя, как подложку из-под переводной картинки. А это нужно делать о-очень медленно и о-очень осторожно…

Пот течёт по желобку позвоночника… Когда мысли уже готовы вернуться и захватить над тобой власть, кончики пальцев правой руки вдруг соскальзывают с бесконечной плоскости в захват. Немного подтягиваешься, ещё продвигаешься вдоль стены – и вот уже и вторая рука, подтянувшись вверх, нащупывает край. Полный захват. Подтянуться, закинуть левую ногу, ещё подтянуться, рывок и перекат. Но осторожно! Через паузу. Бывает, что долгожданная площадка оказывается узким гребнем, обрывающимся в пропасть с другой стороны.

На этот раз «стол» размером примерно с кухонного брата. Можно лечь, раскинуть руки, и до краёв ещё немного остаётся. Совсем немного.

Пару глотков воды – и лежать. Лежать, закрыв глаза косынкой от жгучего солнца, и слушать, как успокаиваются и растягиваются в неге перенапряжённые мышцы. Можно даже подпустить поближе старого Дрёму. Но не ближе, чем он сможет овладеть тобой. Заснуть, не имея верёвок, чтобы привязать себя к безопасному месту?.. Лучше уж сразу прыгнуть вниз головой! Спасибо отцу за науку.

Лежать. Лежать в безмятежном покое парения. Без мыслей, без чувств…

Человек с закрытыми глазами не подвластен эйфории. Поэтому она носится вокруг и голосами чаек кричит: «Посмотри! Посмотри! Посмотри!» И шелестит бесплотными губами ветра: «Пусти меня! Открой глаза! Пусти меня!»

Открыть глаза – значит тут же оказаться в центре мира. С чувством необъятности, переполняющим сердце…

Мгновенно, на вдохе впитав в себя «сферу бытия», ты возвращаешься в тело. И уже на выдохе снова начинаешь воспринимать звуки, запахи, отдельные домики на склонах, лекала рисунков, что пишут ветер и течения на грунтованном холсте моря…

Где-то к четырём. Жара достигает предела – хотя здесь, наверху, этого так не чувствуешь, – но уже понятно, она вот-вот начнёт отступление. Ещё есть немного времени, сидя «по-турецки», поискать глазами «наш дом» в посёлке. Площадь с большой клумбой в центре видно сразу. И кипарисовую аллею перед колоннадой корпуса пансионата, и белые стены открытого кинотеатра, и даже кусочек пирса. И, конечно, безграничное сияющее Чёрное море. Почти белое там, где сливается с небом, безо всяких линий…

Ты вдруг болезненно начинаешь скучать по нему. Такое близкое – оно вдруг начинает казаться безумно далёким… Просто невозможным!

Как здорово было бы сейчас наблюдать за собственной тенью, скользящей по рябым дюнам прозрачного царства воды и света! Море единственное позволяет тебе парить…

Жаль, что сегодня – сейчас – уже не успеть. Время – странная субстанция. Облепив скрученное в спираль готовности тело, оно консервирует своё течение внутри. Но там – во внешнем мире – бесится и летит во все стороны, путая направления, отставая и навёрстывая стократно… В этих вихрях рождается и умирает наше сейчас. И наше потом. Но всегда что-нибудь остаётся. Всегда… Наверное, всегда – это просто – ещё…

Странный свист отвлекает от мыслей и заставляет среагировать поворотом головы… Чайка! Так близко! Видно, как вибрируют жёсткие перья крыла в упругом потоке ветра. Принеслась откуда-то и зависла в парении на уровне твоих глаз…

Это море присылает своих гонцов!

Тоска отступает, и ты начинаешь любить сильнее этих «глупых и неразборчивых птиц». Кому пришло в голову назвать их «глупыми и неразборчивыми»?..

Появляется ещё одна. И третья, чуть в стороне. Та, что ближе – первая, – слегка наклонив голову, неотрывно смотрит: «Почему? Почему? Почему?»

Потому что!

Расправив косынку, ты поднимаешь её над головой, как флаг. Птицы без испуга, как будто запрограммированно, смещаются чуть дальше в плоскости парения. Ни одного движения! Как им это удаётся?!

Хочется вскочить и нарушить эту безупречную геометрическую модель первобытным криком. Но нельзя. Площадка слишком мала. Караулящий где-то рядом в смешении плоскостей шквал леопардом кинется на зазевавшуюся по неопытности жертву! Громко хлопнет по куртке, напугает, заставит совершить неловкое движение…

Салют! Салют! Всё ещё плывущим в неподвижности птицам.

Но надо собираться обратно.

Немного воды. Всё проверить. Перешнуровать ботинки.

И в обратном порядке.

Спустить ногу. Вторую – через колено. С подмышек на предплечья. И, повиснув на пальцах, тянуть носок левой ноги в поисках опоры…

Ещё немного. В готовности чуть-чуть начинаешь ослаблять захват. Но опоры нет!