Текст книги "Конец Большого Юлиуса"

– Господин Штарке, вы становитесь политиком, – усмехнулся уполномоченный. – Вас интересуют весьма сложные вопросы!

– Это случилось со мной в последние часы жизни… – сказал Штарке. – Ужасно драматически звучит, – заметил он, виновато улыбаясь, – но вы-то понимаете, что я говорю правду.

– Мы можем дать вам убежище!

– У меня есть семья, – тихо сказал Штарке. – Дочь недавно вышла замуж. Племянники. Всех не защитишь! Но не думайте обо мне, сейчас важно другое. Простые люди всего мира воевать не хотят, а спекулянтов человеческой кровью ничтожно мало по сравнению с ними, и потом у них гнилые души, они не выдержат настоящей борьбы. Страшны колебания в нас! Опасны наши ошибки. Устраните недоверие, неприязнь друг к другу, и мы победим…

– Вы говорите серьезные и правильные вещи, – тихо сказал уполномоченный, внимательно разглядывая Штарке. – Вы действительно начали кое-что понимать. Ваша просьба будет выполнена! – Он взял листок бумаги, исписанный почерком Штарке, сложил вчетверо и спрятал во внутренний карман пиджака. – Я обещаю вам сделать это в ближайшие полчаса.

– Очень хорошо, – облегченно вздохнул Штарке. – Потому что мой старый нюх подсказывает мне кое-что… Благодарю вас, господин уполномоченный…

И, пожав руку, протянутую ему через стол, Штарке круто повернулся и выбежал из кабинета.

Днем он поспал несколько часов в сквере. Ему ни о чем не хотелось думать. К вечеру устал и забрел в кафе. Он не чувствовал вкуса еды. Он выпил стаканчик коньяку, и ноги перестали дрожать. Он попробовал припомнить свою жизнь, вся она состояла из непрерывной цепи усилий, всегда превышающих обыкновенные человеческие способности.

«Да, здорово я старался… – с удивлением подумал Штарке. – Вот если бы знать раньше. Если бы я с самого начала жил ради того, чтобы сохранить этот веселый, светлый мир, в котором так много тепла и молодости! На что ушли мои годы?»

– Что-нибудь еще, господин? – нетерпеливо спросила официантка.

– Нет, благодарю вас… – устало сказал Штарке, расплатился и вышел.

Теплый прозрачный вечер, наполненный огнями, звуками и людьми, встретил его за дверями кафе.

Штарке остановился, раздумывая, куда бы ему пойти. Домой нельзя. За всю свою невыносимую жизнь Этель заслужила право легко пережить его смерть. Уходя, генерал ничего не сказал, но Штарке понимал, что в ближайшие часы его убьют. Если он скроется, он подвергнет опасности семью. Теперь надо как-то прожить эти несколько часов. Пойти к друзьям? Их у него никогда не было. Да и зачем тащить за собой к людям «хвост», который, вероятно, с утра волочится за ним? Он ни разу не проверил, следят ли за ним, потому что это теперь его не интересовало.

Покончить с собой? В самом деле, почему бы нет?

И вдруг Штарке понял, что не может покончить с собой.

Он отчетливо понял, что у него никогда не хватит храбрости это сделать. Последние обрывки романтических иллюзий слетели с сознания Гейнце Штарке. Какая там романтика! Что, разве так уж интересно было жить страшной жизнью получеловека-полуинструмента? Он боялся, что его убьют, оттого и выжимал из своего мозга и тела все, что мог. Единственные годы, когда он работал без страха, это были годы войны, потому что он работал для народа, для простых людей мира, но потом пришла болезнь, и все кончилось. А ведь он прожил такую долгую жизнь и так много…

– Одну минуту!

Штарке не успел закончить мысль. Его остановил невысокий, плотный человек, чем-то напоминающий боксера. На нем был новый костюм, покрытый сальными пятнами, левое плечо чуть приподнималось. За ним стоял еще один, худой и тонкий, очень молодой. «Слишком молодой для таких дел», – подумал Штарке, опознав в этих людях свою судьбу.

– Ну, давай здесь, пока близко нет людей! – сказал молодой. Лицо у него было синее от дешевой пудры, глаза, помутневшие от волнения, никак не могли взять в фокус лицо Штарке.

– Скорее! – повторил молодой.

– А может, это не он! – возразил тот, что постарше. – Слушай, тебя зовут Гейнце Штарке?

– Да, это я! – устало сказал Штарке, равнодушно глядя на оранжевый круг света вокруг фонаря.

– Тогда пойдем! – сказал тот, что постарше, и первым двинулся к развалинам, прикрытым щитом для афиш. – Он не будет пищать! – сказал он деловито молодому. – Он уже готов. По глазам видно.

Они вошли в тень, и Штарке с отчаянием подумал, что не может уцепиться за какую-либо мысль или чувство, чтоб продержаться на них эти несколько последних мгновений. В голову лезла всякая ерунда о том, на какие деньги живет сейчас Крюгер и что лето в этом году раннее и теплое.

– Скорее! – просительно сказал молодой.

Через несколько минут они вышли из развалин – молодой и тот, что постарше, и вступили в полосу света.

– Чего ты дергаешься? – сказал раздраженно старший. – Разве мы кончили старика? Люди постарше да поумнее нас решили, что он отжил! Ты откуда пришел к шефу?

– Я член организации юных защитников Германии… – борясь с ознобом, сказал молодой. – А ты?

– Ну, я – другое дело! – уклончиво сказал старший. – Я… – Он запнулся и выругался.

Они молча дошли до угла, и старший сказал:

– Я пойду доложу шефу, а ты свободен… юный защитник! – повторил он и сплюнул под ноги парню.

За углом был вход в ресторан, и они, едва разойдясь, сейчас же потерялись в толпе.

Поздно вечером Смирнов докладывал генералу.

Генерал был новым начальником, недавно назначенным в Комитет Госбезопасности. Смирнов никак не мог привыкнуть к его молодости и, докладывая, с интересом поглядывал на него. Тридцать пять лет, две золотые звезды, полученные в мирное время, лицо, тронутое загаром…

В свои пятьдесят лет Смирнов полностью ощущал тяжесть порученного ему труда. Вопреки ожиданиям эта тяжесть с годами возрастала. Прочитывая или выслушивая донесения, Смирнов уже невольно в первую очередь вдумывался не в самый факт, а мысленно прикидывал объем дела, прослеживал уязвимые места, и именно полнота опыта, сразу раскрывающая все трудности, мешала подчас рискнуть там, где требовался риск, побуждала медлить…

Вот почему его не назначили к повышению. На должность, которую он, казалось, имел все основания занять, прибыл веселый и вежливый молодой генерал.

Смирнов понимал, что начальство рассудило правильно, и не чувствовал обиды. И эта способность быть объективным даже в таком щекотливом для себя случае заставляла полковника особенно ощущать свой возраст.

– У меня не было никаких данных! – говорил Смирнов. – Подумал – вдруг Цванцик сталкивался с Гореллом? Ведь мотался по свету! Я поехал к нему в тюрьму, поговорил, оказалось – сталкивался! Однажды, – продолжал Смирнов рассказывать по своим записям, – связной Цванцика, артист варьете Лайхтер, сообщил, что с ним желает встретиться некое высокое лицо, судя по описанию, – Горелл. Встреча произошла днем в саду духовной семинарии, в Кракове, восемь месяцев тому назад. По словам Цванцика, «лицо» предложило ему осуществить диверсию на строительстве Дворца культуры в Варшаве. Цванцик категорически отказался.

– Врет! – откликнулся генерал. – Просто струсил.

– Я именно так и расценил этот момент! – согласился Смирнов. – Дальше. Через неделю Цванцик и Лайхтер при очередной встрече напились, и Лайхтер стал осуждать Цванцика за трусость, за то, что он не сумел понравиться «лицу». Сказал, что эта встреча могла решить карьеру Цванцика. Потом он принялся хвастаться своей осведомленностью. Выложил ему известную «концепцию» о «центре и бассейнах». Заявил, что разведывательные органы теперь переключаются на террор и диверсию…

– Это мы знаем! – хмуро перебил генерал. – Всегда занимались убийствами и диверсиями, что ж тут «переходить»?

– Лайхтер утверждал, что все это ему изложил некий Стефен Горелл, являющийся крупным разведчиком…

– Они все сейчас об этом болтают! – сказал генерал. – Я вчера в одном материале встретил фразочку: «В мире больше нет неясных вопросов. Есть только неотложные дела». Так вот, Герасим Николаевич, надо действовать! – сказал генерал, закрывая папку и откладывая ее. – Дальше тянуть опасно. У меня сложилось впечатление, что затея с диверсией на строительстве Дворца культуры в Варшаве – трюк! Если бы Горелл действительно планировал диверсию, он раскрыл бы задачу Цванцику только в самой Варшаве. Горелл зачем-то знакомился с Цванциком и попробовал его реакцию на предполагаемую диверсию. Вообще, Герасим Николаевич, вы обратили внимание на то, что Горелл все время интересуется «кадрами»?

– Да, я думаю об этом, – кивнул Смирнов.

– Нет, в самом деле! – оживился генерал. – Возьмем его деятельность в Сосновске! Чем он занимался в гестапо? Явно искал и подбирал каких-то людей! И мне кажется, не разведчиков! Нам бы с вами хребетик ему нащупать, сразу станет легче. Нет, смотрите, как получается! Деятельность в Сосновске – кадры. Где его встретил Крюгер? У Харта, по сообщению Штарке. А мы-то знаем, что Харт до сих пор продает информацию о европейских деятелях науки. Значит, опять вопрос кадров? Встреча с Цванциком, опять знакомство, проверка – все тот же интерес к кадрам!

– Фактов пока маловато непосредственных! – заметил неодобрительно Смирнов. – Все больше отражения…

– Мы сами найдем прямые факты! – возразил генерал. – Надо наступать, Герасим Николаевич! В таком деле выжидательная позиция не подходит!

– Я, товарищ генерал, согласен наступать! – с едва заметной досадой сказал Смирнов. – И, как только определится направление…

– А мы сами определим направление! – настойчиво заметил генерал. – Обработка первичных данных закончена?

– Заканчивается, товарищ генерал!

– Поторапливайтесь!

Сдавая очередное задание полковнику Смирнову, Миша с уважением глядел на дело рук своих.

На столе перед полковником лежала справка о городе Сосновске и его районе, с 1930 по 1941 год, аккуратнейшим образом собранная и отпечатанная на машинке. В ней были списки учреждений, история города, карты, таблицы и многие другие данные.

Бегло просмотрев материал справки, полковник взял лупу и некоторое время изучал карту. Потом взял список учреждений и углубился в него.

– Вполне пристойная справка! – удовлетворенно сказал наконец Смирнов, быстро делая пометки на листе бумаги. – Да, знаете, младший лейтенант, я вот просматривал сейчас список сельских школ в районе Сосновска и вспомнил… Узнайте у капитана Захарова, прибыл ли ответ из адресного стола.

Когда Миша вернулся и принес от капитана конверт, Смирнов быстро вскрыл его, прочитал письмо и со вкусом закурил.

– Да… – сказал он, жмурясь в клубах табачного дыма. – Так вот, я вспомнил. Я ведь тоже учился в сельской школе. Однажды учительница велела мне прочитать стихи на школьном вечере. Я выучил два стихотворения… – Смирнов еще раз прочитал письмо из адресного стола. – Да, я вышел, значит, перед народом и с выражением прочитал: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…» Неделю в школу не приходил, стыдился. Садитесь ближе, младший лейтенант. Вот так. Можете курить. Теперь смотрите сюда. Вы готовили эту справку несколько дней. Было трудно и скучно, и вы не раз думали, что я формалист, бумажная душа, старый волокитчик…

– Никогда я не позволил бы себе так о вас думать, Герасим Николаевич… – горячо сказал Миша.

– Ну, что-то вежливее, может быть, думали… Младший лейтенант, я хочу, чтобы вы поняли, какая удивительная сила кроется в факте, если он точно, с любовью обработан… Смотрите сюда! – властно сказал полковник. – Вот листок из сообщения, сделанного Марией Николаевной Дороховой. Из него мы видим, что Горелл работал при гестапо города Сосновска. Дорохова отмечает, что Горелл арестовывал людей по какому-то совсем особому выбору… В чем существо этого выбора?

Мы знаем из сообщения Штарке, что Горелл учился в Кембридже на физическом факультете.

Он встречался с известным в Европе шпионом Хартом, торгующим информацией об ученых.

Он встречался с Иохимом Цванциком, шпионом с дипломом инженера-энергетика, занимавшимся шпионажем именно в области энергетики.

Теперь слушайте, младший лейтенант! В списке учреждений Сосновского района того времени мы видим научноисследовательский энергетический институт. Руководил институтом талантливый ученый Федор Федорович Гордин. Он возглавлял в те времена группу, успешно работавшую в области изучения атомной энергии. В момент вторжения фашистских войск в город Федор Федорович бежал в партизанский отряд и вскоре погиб.

Это за ним, по-видимому, охотился Горелл. Пытаясь собрать о Гордине хоть какие-нибудь сведения, он замучил на допросах его отца, старого театрального парикмахера Федора Ивановича Гордина. Горелл принял Машу за дочь ученого, но Маша искренне ответила, что не знает такого, Горелл понял, что она говорит правду, и выбросил ее из тюрьмы. Справку о семье Гординых подобрал капитан Захаров. Мне показалось сразу важным выяснить, что за человек старый парикмахер, местонахождение института установили вы. Вот, младший лейтенант, какая красивая сила скрыта в фактах! Теперь у нас с вами уже есть некоторое ощутимое представление о фигуре господина Горелла…

Что ж, будем наступать! – удовлетворенно повторил полковник. – Так как же мы, по-вашему, поведем наступление, младший лейтенант?

– Как? – Миша откашлялся, расставил ноги и храбро сказал: – Очень просто, товарищ полковник!

– Даже просто? – усмехнулся Смирнов.

– Нет, я не то хотел сказать! – смутился Миша. – То есть, если он последовательно интересуется наукой, в этой области его искать надо, верно, товарищ полковник?

– Разумно! – опять с удовольствием усмехнулся Смирнов. – Передайте капитану Берестову, что по моему приказанию вы с сегодняшнего дня находитесь в распоряжении капитана Захарова.

– Спасибо, товарищ полковник! – порывисто вырвалось у Миши, он встал и вытянулся.

– Я хочу еще кое-что вам сказать! – продолжал полковник, поглядывая исподлобья на Мишу. – Вот вы обратились ко мне на днях с просьбой подключить вас к делу Горелла. Вы тогда обиделись и огорчились, младший лейтенант. Садитесь!

Миша сел. Взглянув в глаза полковнику, он вдруг перестал стесняться этого рослого, сильного, пожилого человека, улавливавшего каждое его душевное движение.

– На погранзаставе легче было? – спросил, помолчав, Смирнов.

– Легче, товарищ полковник! – искренно вырвалось у Миши. – Только вы не думайте…

– Я понимаю, Малыш! – тепло перебил полковник. – Будет еще труднее. С каждым месяцем, с каждым годом. Вот мы все вроде сухие друг с другом. Вопросы не любим. На дисциплину крепко нажимаем. Иначе нельзя, младший лейтенант! Это надо понять сразу…

– Я понимаю, товарищ полковник! Я никогда на вас не обижался, – торопливо сказал Миша и опять поднялся со стула.

– Да. Можете быть свободны. Передайте капитану Захарову, чтоб он зашел ко мне. И позвоните в гараж, пусть приготовят машину к дальней поездке. Выполняйте!

Шесть больших деревьев сирени полукругом расположились у подъезда небольшого трехэтажного здания. Полковник Смирнов вышел из машины и вручил документы охране. Боец охраны сел за руль и дотянул машину до площадки перед гаражом.

Пока документы сверялись с Москвой по телефону, Смирнов сидел на скамье под темно-лиловым шатром и не торопясь, с удовольствием вдыхал воздух, в котором запах сирени смешивался с теплым, горчащим запахом сосновой смолы. Смирнов почти задремал, когда начальник охраны коснулся его плеча, подал документы и сказал:

– Милости просим, товарищ полковник! Я уже сообщил Александру Петровичу, что вы приехали, он сейчас проходит через защитные камеры. Через полчасика примет вас. Наверх пройдете или здесь отдохнете, на солнышке?

– Конечно, на солнышке! – сказал Смирнов и снова зажмурился. А когда перед ним опять стали всплывать смутные очертания первого сна, голос окликнул его откуда-то сверху.

– Герасим Николаевич? Заходите, дорогой!

– Я! – Смирнов стряхнул сон и поднял голову. В окне второго этажа стоял, вытирая лицо и шею мохнатым полотенцем, человек в белом халате.

В большом, залитом солнцем кабинете без занавесей Смирнова встретил профессор Пономарев.

Кабинет Пономарева не походил на обычные деловые кабинеты. Там почти не было мебели – только письменный стол и пара жестких стульев. Стены, пол, металлические шторки, рулоном свернутые над окнами, – все покрывал толстым слоем белый матовый лак, и в комнате стоял резкий запах каких-то не известных Смирнову антисептических веществ.

– Правила наши знаете, курить нельзя, ничем не угощаем! – засмеялся Пономарев. – Плохие хозяева. А лучше всего пройдемте в сад!

– Да нет, если позволите, здесь поговорим! – настоял Смирнов. – У вас на территории хоть и проверенные люди, а все же побережемся!

Пономарев быстро ладошкой провел по гладко выбритой голове, боком присел на стул, поджав под себя правую ногу, и принялся сосредоточенно вертеть в пальцах карандаш. Глаза его за тяжелыми окулярами очков поблескивали недоброжелательно и скептически. И сейчас же в душе у Смирнова шевельнулось то слабое чувство раздражения, которое в нем всегда вызывал Пономарев.

– Все мудрите! – недовольно проговорил Пономарев, не поднимая головы. – Хороший вы мужик, Герасим Николаевич, а простых вещей не понимаете. Зачем я вам нужен? Поговорили бы с Ниной Федоровной! Научной эрудиции у нее на вас хватит, а я бы делом занимался. Вам шофер наш не понравился, или у кого-то в анкете параграф не так прочеркнут… А мне сюда только через защитные камеры идти сорок пять минут! И обратно опять сорок пять минут уйдет! Вот уже час тридцать. Да с вами часа два, а то и больше беседовать нужно насчет параграфов… А там, глядишь, еще кто-нибудь подъехал, а там ночь подошла…

– Я, Александр Петрович, как вы имели возможность заметить, всегда встречаюсь с вами по серьезным делам! – обиженно заметил Смирнов, испытывая то мучительное желание закурить, которое всегда приходит там, где нельзя курить.

– А ко мне все по делам ездят! – продолжал брюзжать Пономарев, разглядывая носок своей элегантной светлой кожаной сандалии. – Работать некогда. Я вот попрошу правительство, чтобы меня запечатали ко всем чертям в лаборатории, тогда, может, вздохну.

– Александр Петрович, я ведь тоже не таз с вареньем оставил, чтоб приехать к вам! – сердито прервал брюзжание Смирнов. – Давайте, раз мы уже оба оторвались от дела, не будем тратить время на пререкания. Я к вам вот по какому вопросу прибыл. Не спускаете ли вы со стапелей какую-нибудь новую работу особой важности?

– А что? – насторожился Пономарев. – Зачем это вам?

– Александр Петрович, я, как вы знаете, не журналист, статьи не пишу! – сдерживая раздражение, сказал Смирнов. – Закон о сохранении государственной тайны тоже знаю. Так решена у вас в последние месяцы какая-нибудь особо важная проблема?

– А что, у тебя есть сигналы? – встревожился Пономарев. Он заерзал на стуле. Очки его засверкали, разбрасывая по стенам острые блики света.

– Александр Петрович, честное слово, вы, как женщина, разговариваете! Я вопрос, вы – два вместо ответа! Так нельзя! У нас же была с вами договоренность в высоких органах по поводу разумной откровенности, когда это надо! Я ж в кухню вашу не полезу! Меня совсем другая сторона интересует.

– Ну, предположим, предположим…

– Что предположим? – теряя терпение, почти резко спросил Смирнов.

– Решили мы кое-что. Ну да… И недавно, как вы говорите. Да, решили!

– Действительно важная проблема? Александр Петрович, очень прошу серьезно ответить. Может она активно интересовать врага?

– Ого? – Пономарев вскочил со стула и, по-мальчишески разминаясь, заходил по кабинету. – Еще как! Бактериальной войны больше нет! В принципе, это решено, сейчас разрабатываем технику. Молчать, конечно, об этом нужно как можно дольше, пусть тратятся на воспитание своих пауков там и блох… Слушайте, а все-таки почему вы ко мне сегодня приехали? Объясните-ка, также в порядке разумной откровенности.

– Вот, понимаете, Александр Петрович, не сердитесь, – замялся Смирнов, – но как раз в данном случае откровенность была бы неразумной!

– Ясно… – Блики окуляров почти ощутимо скользнули по лицу Смирнова. Сквозь тяжелые выпуклые стекла Смирнов совсем близко увидел маленькие злые глаза. – Не доверяете?

– Мы себе не всегда доверяем, товарищ профессор! – спокойно сказал Смирнов. – Александр Петрович, погодите, не кипятитесь, вот я вас спрошу, когда вы на каком-нибудь бульоне опыт с бактериями ставите, вы сунете в пробирку свой собственный, родной, отлично знакомый палец? Неправда! Вы в лабораторию через отсеки сорок пять минут идете, в каждом отсеке одежду меняете и растворами обливаетесь, а в последний отсек, где стол и приборы, вы даже не зайдете, вы только руки: туда через защитные рукава и перчатки протянете и так станете работать! Вы бережете свой труд! Вот и я берегу!

– Да ну вас! – раздраженно отмахнулся Пономарев. – Думаете, мне так уж интересно? Честно говоря, я не очень-то верю во все эти шпионские махинации. Конечно, иногда бывает, но больше суеты и преувеличений! – назидательно говорил Пономарев. – Мешает это, дергает, Герасим Николаевич, неужто не понять? Ну как, все на сегодня?

– Нет, – сказал Смирнов после короткого раздумья. – Еще не все, Александр Петрович.

Он вынул из кармана листок бумаги, аккуратно развернул его и огорченно вздохнул.

– Несколько раз, собираясь к вам, брал я с собой эту бумажку, – медленно, с неохотой начал Смирнов. – Все думал, показать или воздержаться? До сих пор воздерживался. А сейчас думаю, надо показать. Вам полезно будет ознакомиться с ней. Слушайте, я вам вслух почитаю.

– Что еще такое? – небрежно спросил Пономарев и скосил глаза на ручные часы.

– А вот слушайте! Это копия вашей характеристики, хранящейся в сейфе одного разведывательного бюро за границей.

– Как, как, как? – подскочил Пономарев и потянулся к листку.

– Вы слушайте, слушайте! – спокойно отстранил его Смирнов. – «Профессор Пономарев Александр Петрович… год рождения 1915…» Ну, тут идут данные о прохождении учебы и службы, довольно точные. Я их опускаю и перехожу к характеризующей части. «Родители: отец рабочий, позже инженер, мать учительница. Женат и разведен. Женщинами интересуется редко, но весьма эмоционален в этом вопросе, когда начинает интересоваться. Чувствителен к лести и вниманию начальства. Весьма ценит материальные блага. Широко тратит деньги. Знакомится осторожно, с выбором, но любит окружать себя людьми. В разговоре любит, чтобы его слушали, чужими делами и чувствами мало интересуется… В научном отношении фигура исключительно интересная, бурно растущая и плодовитая. Заслуживает всяческого внимания». Пока все, Александр Петрович!

Пономарев молчал. Он сидел изжелта-бледный, под глазами резко обозначились темные круги.

– Я вам из двух соображений эту бумажку показал, – заговорил Смирнов, стараясь не глядеть на Пономарева. – Во-первых, для того, чтоб у вас иллюзии пропали насчет вражеской разведки. Она работает и даже старается. А во-вторых, посмотрите кое-что у себя в душе, мнение врага всегда полезно знать, он очень ценит наши слабости! Да. Возьмите, я вам эту штуку на память оставлю.

Смирнов помолчал и, видя, что Пономарев не в состоянии еще ответить, продолжал:

– Мне с вами, Александр Петрович, иногда трудно. Вы все хотите меня уверить, что вы персона важная. Я понимаю. Руководитель института, талантище, все такое. Но давайте иначе на вещи взглянем, вы – микробиолог, я – разведчик. А проще, оба мы с вами хотим сберечь людям жизнь. Так ведь? Чего ж нам обижаться, что иногда стесним друг друга? Дело-то у нас спешное!

– Спешное… – тихо откликнулся Пономарев. Он сложил бумажку и сунул ее в карман халата. – Да, может быть, вам будет это интересно, – сказал он, вспомнив что-то. – Мы эту последнюю, значительную работу решали не одни, а с группой физика Короткова…

– Вот видите! – ахнул Смирнов. – А ведь могли мне это не сказать! И я бы ушел. Энергетик?

– Да…

– Везет мне! – покачал головой Смирнов. – Ну, спасибо вам! Порадовали! Александр Петрович, вы извините, я поеду! Даже в шахматы сегодня не сразимся, времени нет. Как-нибудь на днях выберусь, тогда…

Смирнов встал. Пономарев проводил его до машины, притихший, встревоженный.

– Сволочи! – сказал он, прощаясь с полковником. – Ах, какие сволочи! Значит, лезут к тебе сквозь щели, как клопы… – И вдруг снова пожелтел и вцепился в рукав Смирнова, уже сидящего в машине. – Слушайте, Герасим Николаевич! У нас же самый разгар оформления работы! Сконцентрировано все! Коротковцы часть своей лаборатории к нам перетащили!

– Это мы все учтем! – успокаивающе сказал Смирнов. – Расстраиваться пока нет причины.

Выслушав отчет Смирнова о поездке к Пономареву, генерал долго молчал.

– Теперь понятно, зачем к нам пожаловал такой матерый волк! Если микробиолог-вирусник Пономарев и физик Коротков добились успеха, значит, у смерти отрублена правая рука.

Вот как это бывает.

Полгода назад студент-физик Вася Рубцов посетил с товарищами в Политехническом музее лекцию о мирном использовании атомной энергии.

Все складывалось необыкновенно хорошо. «Комсомольская правда» напечатала первую большую статью Васи о работах молодых ученых и заказала новую. Зачеты сдавались легко. В кармане впервые в жизни похрустывала пачечка сторублевых, и он мог тратить их по своему усмотрению. И наконец, в довершение счастья, в музей пришла с подругами студентка консерватории, пианистка, игравшая в университетском клубе на концерте и поселившая в сердце Васи Рубцова приятное беспокойство.

В перерыве Вася подошел к ней, представил товарищей, и физики и музыкантши принялись вместе осматривать выставку.

Как-то само собой получилось, что Вася объяснял экспонаты. Он делал это шутливо, острил и смеялся, но время от времени рассказывал пианистке действительно интересные вещи. Слушая о перспективах автоматизации промышленности, пианистка сосредоточенно хлопала загнутыми ресничками, изумлялась и думала о том, что Вася не такой уж длинноносый, как показалось в начале знакомства, что прямой, жесткий хохол светлых волос можно подстричь, и тогда ему не придется ежеминутно дергать головой по-лошадиному, и что, в конце концов, Пирогов и Менделеев тоже не были красавцами…

– Атомная энергия! – уважительно сказала пианистка. – Это, должно быть, необыкновенно интересно!

– Еще бы! – с гордостью подтвердил Вася. – Вы знаете, Леночка, у нас на курсе один специальный предмет читает профессор Коротков. Вот талантище! Так слушайте, он сейчас работает вместе с биологом Пономаревым. Мне один парень рассказывал, у них определились потрясающие результаты!

Историческое открытие! В общем вам, Леночка, объяснить это трудно, но суть заключается в том, что, оказывается, на вирусную флору можно воздействовать энергией и вызвать ее распад!

– Наверное, это очень интересно! – вежливо улыбнулась Леночка.

– Это не просто интересно! Это величайшее открытие современности! Можете мне поверить. Слушайте, а какого цвета у вас глаза? Я все никак не могу уловить! Они то синие, то черные… Просто невозможно так существовать…

Леночка засмеялась и позволила Васе взять себя под руку.

И никто из них не заметил, что рядом, рассеянно разглядывая стенды, шел маленький сутулый человек в темно-сером костюме, плохо вычищенных ботинках, скучающий и неловкий.

Так он ходил, замешавшись в группу студентов, до конца перерыва.

Потом он внимательно слушал лекцию, а когда она окончилась, долго топтался в вестибюле и около подъезда и ушел одним из последних.

Он направился домой пешком. Неторопливо шагал по тротуару, попыхивая сигареткой «Дукат», и ничем не выделялся из прохожих.

В одном из арбатских пераулков, проходя мимо особняка, он привычно кивнул милиционеру, дежурившему у ворот особняка, свернул к подъезду и открыл двери своим ключом.

Через полчаса, сменив потертый костюм и ботинки, купленные в комиссионном магазине, на просторный, мягкий твид и замшевые туфли, он входил в квартиру своего начальника – мистера Робертса, совмещающего дипломатическую деятельность с разведывательной.

В гостиной супруга начальника, очень худая дама с длинным лицом и выпуклыми страдальческими глазами, рисовала с натуры. «Натура» – молоденькая и толстая машинистка – делала неимоверные усилия, чтоб не уснуть.

– Добрый вечер, мистер Георг, – сказала супруга начальника. – Муж в кабинете, он занимается с Беллой, пройдите к нему. А я рисую. Я обещала вышить покров для алтаря нашей церкви. Мадж позирует мне для головки центрального ангела! Не правда ли, она похожа на ангела, мистер Георг?

– Очень возможно! – вежливо сказал Георг Биллиджер, косясь на тройной подбородок Мадж.

В кабинете на диване сидела и хныкала тощая девочка с таким же длинным, как у матери, лицом. Багровый от раздражения дипломат брызгал слюной, объясняя ей задачу по алгебре.

– Интересная новость, сэр! – сказал мистер Георг, почтительно здороваясь с девочкой.

– Можешь идти спать, Белла! – с облегчением приказал Робертс. – И помни, что через неделю я опять проверю твои уроки…

Когда девочка ушла, мистер Георг подробно рассказал Робертсу все, что услышал из легкомысленных уст Васи Рубцова.

– Пономарев… – повторил, оживляясь, Робертс. – О, это серьезная фигура. Еще бы, Пономарев! А Короткова не знаю. Надо им заняться, Биллиджер. Постарайтесь собрать о нем все, что можно. Интересно. Завтра отправляется курьер…

Курьер отправился с сообщением Робертса. Через несколько дней далеко за пределами нашей родины двое немолодых, по-военному подтянутых людей обсуждали это сообщение. Обсуждение закончилось тем, что была послана телеграмма в Париж.

Из Парижа на самолете вылетел, получив телеграмму, человек в сером широком пальто без багажа.

Через сутки на окраине большого города в пустой квартире он встретился с одним из двух немолодых, по-военному грубоватых людей, обсуждавших ранее сообщение Робертса.

– Мистер Горелл! – сказал руководитель отдела разведывательного бюро. – Как вы себя чувствуете, мистер Горелл?

– Какое это имеет значение? – едко осведомился худой, жилистый человек, с широкими плечами, узкими бедрами и глубоко запавшими серыми глазами. – Я прилетел по вызову. Я не успел передать парижские дела полностью, но что мог, растолковал Ангусу. Он продолжает.

– Мистер Горелл, есть одно серьезное дело, – продолжал руководитель отдела. – Вы дважды были в России.

– Мне очень не хотелось бы отправляться туда в третий раз, – заметил Горелл. – Вы знаете, какой ценой я выбрался!

– Ничего не поделаешь, придется! – резко перебил собеседник. – Вы отправитесь сейчас с провожатым и отдохнете пару недель. Мы доставим вам материалы, нужные для операции, и консультантов – физика и биолога. Обязательно просмотрите советскую прессу за последние годы, у вас получился разрыв…