Текст книги "Вишни для Марии"

– Нет! – злясь на саму себя, ответила она.

– Ну вот вишь… Все я правильно формулирую.

– Послушайте… Ну вы же взрослый человек. Мужчина, еще молодой, сильный. Вам не стыдно ходить по дворам, клянчить деньги?

– Жисть такая, – растянул в щербатой улыбке рот оборванец, глядя на Марию, словно на дурочку. Да она сама понимала, что напрасно беседует сейчас с этим бродяжкой. Ничего она ему не объяснит, но поделать с собой ничего не могла, ее словно несло:

– Так это вы, вы сами так свою жизнь устроили… Могли бы сейчас работать, жить в своем доме, воспитывать детей… А вместо этого попрошайничаете. Знаете, кто вы? Вы инфантил. Вы иждивенец, вот вы кто!

– Че? Как ты меня? – изумился оборванец. – А сама-то… а сами вы все, бабы… так и норовите мужика охомутать! Сама, поди, та еще иждивенка, мечтаешь, кому на шею сесть! Мне вон только бутылка нужна, а тебе, поди, все подавай. Ты душу, поди, у мужика готова отнять. Шта, съела?

Оборванец хихикнул и пошел прочь.

Мария так и не решилась ему ничего ответить. Опомнилась. Ну, во-первых, глупо и опасно пререкаться с каким-то пьяным бродягой, во-вторых… да, какая-то правда в его словах была, та самая правда, которой Мария боялась, и не хотела ее признавать.

А правда заключалась в том, что она действительно хотела «всего». В отношении Костика, разумеется. Чтобы он был – только ее, чтобы не приходилось его делить с Людмилой, женой.

Мария ее в глаза не видела. Вернее, ей попадалось фото, которое носил с собой в портмоне Костик. Эффектная темноволосая девушка (фото делалось на момент знакомства Костика и Людмилы). Она весело смеялась в объектив.

Бедная Людмила. Смогла бы она смеяться столь весело и беззаботно, если бы узнала о существовании любовницы у ее мужа?

Настроение у Марии окончательно испортилось, она себя ненавидела. Ведь и злой Ахмед был прав, выгоняя ее с чужого участка, и даже грязный оборванец был прав… Воровка, да. Вишни крала, чужого мужа увела… А еще и денег хотела у чужих детей отнять!

Остаток дня молодая женщина потратила на борьбу с камнями. Выкопала несколько – тех, с которыми ей было под силу справиться, на тележке перетащила на задний двор. Там в наступивших сумерках разложила эти камни аккуратно, поверх уже стоящей стены.

Вот будет удивительно, если она, Мария, своими руками построит дом, вернее, тот монастырь, который раньше здесь находился…

Видимо, от усталости и из-за неприятного инцидента, произошедшего с Ахмедом (до конца жизни стыд теперь мучить будет!), Мария долго не могла уснуть.

Она вспоминала прошлое. Детство. Те самые события, в результате которых оказалась здесь, те самые события, в результате которых она стала такой.

Хотя, если подумать, ничего ужасного в ее прошлом не таилось. Ни домашнего насилия, ни унижений, ни битья, ни испытаний холодом и голодом. Словом, по сравнению с жизнью иных людей – вполне себе обычное детство.

Мама – врач, терапевт в районной поликлинике. Работа тяжелая, нервная, денег не так много. Двое детей – Мария, младшая, и ее брат Денис, четырьмя годами старше.

Эти противные девяностые, когда бедность, хаос вокруг… Отец пил и гулял. Мать его ревновала, но почему-то не разводилась, терпела. Хотя куда бы она пошла, с двумя детьми на руках, с мизерной зарплатой?

Многие так жили. Да и не скудная, неспокойная жизнь в родительском гнезде являлась причиной страданий Марии.

Дело в том, что мать мало ее любила.

Мать открыто проявляла свою любовь лишь в отношении сына. Он являлся ее кумиром, ее отрадой, ее счастьем. Всю жизнь мать словно извинялась перед ним – что терпела отца, что зачем-то родила на свет еще девочку, что мало зарабатывала, что не имела полезных связей…

Мать никогда не проявляла своих чувств по отношению к дочери. Все ласки – поцелуи, объятия, все лучшие кусочки еды – Денису. Хорошую одежду – Денису. Битвы с учителями, скандалы с родителями тех, кто обижал в саду, а затем в школе Дениса. Все свободные деньги (а в конце 90-х – начале двухтысячных жить стало полегче) – на репетиторов, Денису.

Марии доставалось по остаточному принципу. Именно ее мать заставляла работать по хозяйству, следить за домом, ухаживать за больным отцом (тот, в конце концов, серьезно подорвал здоровье, выпивая все то, что могло сойти за алкоголь).

И это тоже не смертельно – что Мария не являлась любимым ребенком в семье, что ее загрузили хозяйством. Умение вести хозяйство – это даже хорошо, если подумать.

Мария научилась всему, от уборки до готовки, от шитья до заколачивания гвоздей, что впоследствии ей очень пригодилось. Да за это спасибо только матери можно сказать…

Но многие годы Мария в глубине души надеялась, что мать все-таки любит ее. Просто не показывает своих чувств, опасаясь ревности Дениса.

Он ведь довольно-таки проблемным мальчиком рос – замкнутый, раздражительный, молчаливый. Чуть что – запирался в своей комнате, переставал общаться с матерью, а та от этого страдала… С Марией брат почти не разговаривал, только по делу. Короткими фразами, уклончиво, в обезличенной форме он давал сестре указания – «надо бы убрать», «надо бы принести, сделать, выкинуть, купить» и т. д. и т. п. Ни на чем не настаивал, но Мария терпеливо выполняла все его просьбы. Пыталась время от времени наладить с братом отношения, но не получалось.

В детстве Денис часто повторял, с укором указывая матери на сестру: «Зачем ты ее родила?» Потом, когда брат подрос, вопрос больше не задавал, но, судя по взглядам, поведению – так и не смирился с существованием младшей сестры на этом свете.

Впрочем, открытой агрессии по отношению к младшей сестре Денис никогда не проявлял, и за это ему тоже огромное спасибо.

Отец умер, они жили втроем в двухкомнатной квартире. Комната у матери, комната у Дениса, у Марии – свой уголок на кухне. А что, не у всех детей и собственный уголок имеется…

Когда Денис окончил школу, встал вопрос об армии… Тем более что в институт он сразу не сумел поступить. Но мать умудрилась всеми правдами и неправдами спасти сына от армии. Служить брата не забрали, но и работать он тоже не пошел. Еще два года подряд Денис пытался поступить все в тот же, очень известный вуз – мечтал стать архитектором. Не поступил, хотя на все это опять же были потрачены последние семейные деньги. Поступил, наконец, в другой вуз, тоже архитектурный, но попроще, снизив планку требований.

Денис учился в нем и страдал – не то. Не то, что он хотел. Все не то и не так. Опять он обделенный, бедный и несчастный.

Друзей и в институте не завел. С девушками отношения тоже не особо ладились, поскольку, по его мнению, «современные девицы – корыстные».

После вуза работать по специальности Денис тоже не особо стремился, ибо даже эта, относительно творческая специальность – требовала нахождения в коллективе, общения с людьми – строителями и заказчиками. Поэтому дольше двух-четырех месяцев Денис нигде не задерживался.

Постоянно нервный, раздраженный, с недовольным, несчастным лицом – вот таким видела его младшая сестра. Сидел вечерами и в выходные в Интернете, шпарил пальцами по клавишам – яростно с кем-то спорил в Сети, выяснял отношения (поскольку не умел, да и боялся делать это в реале).

Кажется, брата очень уязвляло то, что Мария с первого раза поступила в МГУ. Училась там вообще без проблем. А когда потом успешно, с красным дипломом, окончила свой вуз – он вообще перестал разговаривать с сестрой, лишь иногда оставлял записки на холодильнике, составленные все в той же обезличенной, неопределенной форме.

Мать была полностью в его власти, зависима даже от взмаха его ресниц, от интонации, от того, в каком настроении сын встал утром. На Марию она внимания не обращала («ты и так проживешь», «тебе-то хорошо», «тебе просто по жизни везет!», «у тебя-то таких проблем нет», «ты все равно не понимаешь», «тебе этого все равно не надо», «ты девушка, за тебя муж все решит» и т. д. и т. п.).

Даже тогда Мария еще надеялась, что мать в глубине души все-таки любит дочь. Что она – действительно беспроблемная девочка, что у нее и так все получится, а вот Денису никто ничего на золотом блюдечке не принесет.

Потом мать заболела. Сразу, и без надежды на выздоровление. Два месяца Мария ее выхаживала. Для этого пришлось уволиться с работы. Мрачная, недовольная мать едва терпела дочь, брезгливо морщила губы, с отвращением принимая помощь. Улыбалась слабыми, истончившимися губами лишь тогда, когда появлялся рядом Денис.

Тот обычно приходил по вечерам, после работы (кажется, нашел наконец хорошее место, где ему нравилось), в комнату матери, стоял рядом с кроватью, молча, скрестив руки – минут пять, десять, затем похлопывал мать ладонью по руке и произносил напряженным, сдавленным голосом: «Ты держись, мам». Вот и все его внимание! Но мать на седьмом небе была от счастья!

И даже тогда Мария не обижалась на мать – разве кто-то виноват, что та любит больше сына, а не дочь? Ну так вышло, сердцу не прикажешь, что ж теперь…

А потом… а потом, когда мать умерла и ее похоронили, они остались с Денисом вдвоем – брат и сестра, и вроде бы, пусть и с трудом, но продолжилась обычная, рутинная жизнь, и Мария уже собиралась вновь искать себе работу, случилось нечто, что полностью перевернуло душу Марии, все ее представления о мире.

Она узнала, что мать, собственница квартиры – той самой, двухкомнатной, завещала ее брату. Только брату. Нет, она, Мария – прописана, конечно, но прописка – это еще не право собственности.

Сестра же – никто и никак здесь.

Как так, почему мать ничего не завещала дочери? Ну ладно, могла и не писать завещание, тогда бы права на квартиру по праву наследования перешли бы автоматически и Денису, и Марии. Но нет. Мать все осознанно переписала на брата.

Она что, не догадывалась, что своим завещанием делает свою дочь практически бомжихой? Как можно отнять все у одного своего ребенка и отдать другому?

Лишь после этого неприятного известия Мария осознала факт – мать никогда ее не любила.

Причем, что интересно, Мария даже в этом случае понимала логику матери – дочь может найти мужа с квартирой, дочь с хорошим образованием, дочери легко подыскать работу, дочь может о себе позаботиться. Поэтому квартиру надо завещать сыну, о котором никто не станет хлопотать. Мария рассудком понимала эту логику, но уже не принимала ее душой…

А Денис тем временем затеял ремонт. Даже не предупредив сестру.

Просто в один день вдруг появились в квартире рабочие и принялись сдирать обои, отбивать плитку… И с изумлением поглядывали на Марию, которая в толк не могла взять, что происходит.

Сам Денис, кстати, исчез. И не отвечал на звонки.

Не он, а прораб сообщил недоумевающей Марии, что брат находится сейчас на съемной квартире – до тех пор, пока здесь не закончится ремонт.

Мария жалась в своем уголке, на кухне. Но и там ей не было житья – поскольку по указанию Дениса ремонт начался во всех комнатах сразу. Словно ее, родной сестры, в этих стенах не существовало.

Как можно было трактовать поступок брата? Только однозначно. Денис хотел выжить Марию из квартиры. Разговаривать с сестрой, объяснять ей что-либо он, судя по всему, и не собирался. Проще вот так, демонстративно, через ремонт, показать свою позицию. Вполне в духе Дениса…

Ну а что, мать ему всю жизнь своим примером демонстрировала, что Мария – никто и никак, с ней можно не считаться и ее интересы необязательно учитывать. Если подумать, то на брата и обижаться глупо теперь…

Хотя нет, Мария, конечно, обижалась – и на покойную мать, и на брата, и – на себя. Это ведь она допустила все это, она сама позволила так с собой обращаться…

А может, она и вовсе не достойна любви, раз уж не дождалась ее даже от близких людей? Может, она урод, чудовище, изверг, но сама этого не замечает? Есть, допустим, у нее внутри, в характере, в образе мыслей какая-то червоточина?

Умом Мария понимала, что все не так, а подсознание говорило – нет, ты плохая… Потому что нелюбимая.

И даже при всем своем знании психологии, педагогики, истории, философии, при всей своей начитанности и эрудированности – Мария с этими темными мыслями бороться не могла.

Именно эта обида пополам с отчаянием и толкнула ее на Поступок. Она бросила все в Москве и уехала в Дербенево. Одна из бывших коллег продавала там родительский дом (к старикам в такую даль не наездишься, проще перевезти их к себе). Продала очень-очень недорого, тем более что участок являлся проблемным, с вылезающими из земли камнями. Коллега замучилась искать покупателей на него, обзвонила всех, кого можно, только Мария согласилась… И даже работа нашлась в тех краях – место учительницы в сельской школе оказалось вакантным.

Тогда это переселение казалось Марии единственно возможным выходом из создавшегося положения. Снимать квартиру в Москве? Но на какие деньги, с работы же Мария уволилась (конечно, можно было найти новое место, но в любом случае зарплата преподавателя равнялась бы стоимости аренды). А жить на что – есть, пить? А транспортные расходы? Можно было, конечно, найти компаньонку или даже двух – и всем вместе снимать квартиру. Арендная плата в этом случае – вполне посильная ноша. Но на тот момент, еще до кризиса, такой способ казался нереальным – сначала искать соседей, затем жилье – и это когда вся страна рвалась в Нерезиновую, а мало-мальски бюджетную жилплощадь уже давно расхватали…

Нет, можно было, конечно, в те дни не давать волю нервам и методично, методом проб и ошибок, подбирать себе подходящий вариант – как работы, так и жилья, но у Марии не осталось сил. Ни сил, ни терпения… Какое терпение, когда живешь посреди ведер со строительной смесью и с содранным полом, выломанными трубами и торчащими проводами. Скорее бы сбежать – туда, где хоть выспаться можно.

Да она сама себя ненавидела так, что считала: ей, нелюбимой, теперь самое место в глухой деревне. Она, постылая, не заслужила ничего, кроме этой каменистой земли…

Близких подруг у Марии не было (одни приятельницы), возлюбленного на тот момент – тоже. Прежние – мимолетные и короткие связи с противоположным полом, которые порой случались в жизни Марии, – в счет не шли. Всегда приветливая внешне, вежливая девушка так и не сумела наладить с кем-то крепких отношений. (Наверное, все-таки они с братом друг друга стоили… Денис – явный социопат, она, выходит, – скрытый.)

Словом, никто тогда не удержал ее от бегства из Москвы.

Мария, перед тем как исчезнуть, хотела оставить на своей кровати, стоявшей все там же, в кухонном углу, накрытой заляпанным шпаклевкой целлофаном, листочек с адресом, по которому ее можно будет найти в Дербенево. Но потом подумала: а зачем брату оставлять адрес, у него же есть номер ее мобильного телефона. Помнится, они все же перезванивались когда-то, пару раз точно, в дни болезни матери. Что срочно купить надо, какие лекарства, с каким доктором договориться…

Если Денис обеспокоится ее исчезновением, то он сам позвонит.

…Первую зиму в Дербенево Мария еще ждала, что брат позвонит. Ну хотя бы узнать, куда пропала его родная сестра. Просто для того, чтобы услышать – жива ли.

Но, похоже, даже этот вопрос Дениса не интересовал.

Он не позвонил ни разу.

Мария мучилась, переживала, злилась, ненавидела всех и вся, плакала иногда… А потом успокоилась. Потому что глупо ждать от Дениса того, что он дать ей не может. И от матери тоже было глупо всю жизнь ожидать любви… И глупо тратить свои нервы и время на пустые переживания – ах, почему с ней так поступили самые родные, близкие люди. Эти переживания ничего не исправят. Близкие люди, вернее, единственный близкий человек теперь Денис не изменится, не раскается в том, что практически выгнал сестру из дома. Чуда не случится.

Поэтому надо только на себя и надеяться.

И Мария выживала, и даже счастлива была временами, особенно летом, когда почти каждый день радовал теплом и солнцем. Лишь иногда молодая женщина мечтала о надежном человеке рядом. На которого можно было бы положиться. Нет, не все свои проблемы на него свалить, а просто – хоть чуть-чуть самой расслабиться, передохнуть рядом с ним. Не с тревогой смотреть в будущее (вдруг что случится, как я справлюсь тогда, одна?), а с радостью. Подобное было бы, наверное, возможно, если бы Костик стал ее мужем.

…И вот в один из таких чудесных июльских дней, омраченных лишь долгим отсутствием Костика, Мария неожиданно получила от судьбы очередной удар.

А начался тот день обычно. Она проснулась – за окном, над горизонтом, переливается белое марево, высоко летают стрижи, и все прочие приметы тоже намекают на то, что после полудня начнется самый настоящий зной.

Поэтому Мария решила не завтракать, а сразу идти на реку.

По дороге собралась проверить почтовый ящик – тот, что висел на заборе, – просто потому, что давно в него не заглядывала. Открыла скрипнувшую железную дверцу, и ей на руки из недр старого, но аккуратно покрашенного в голубой цвет ящика выпало письмо. Официальное. Плотный большой конверт, сверху крупными буквами – «Департамент образования».

Марии стало немного не по себе. Она вернулась в дом, быстро распечатала конверт…

Прочитала письмо несколько раз, закрыла глаза, чувствуя, как колотится сердце и неприятно холодеют руки.

В письме сообщалось, что школа в Дербенево будет закрыта в связи с реструктуризацией, которую проводят на местах, учащиеся из Дербенево переведены в областной город, где имеется образовательный центр с интернатом, и посему весь школьный персонал из Дербенево будет скоро официально уволен, с обязательной выплатой выходного пособия, разумеется.

«Уволена. Я уволена. И школу закроют…» – несколько раз мысленно повторила Мария, не в силах поверить в происходящее.

Та жизнь, к которой она привыкла, пусть и не самая легкая, закончилась. Обещание департамента выплатить выходное пособие, конечно, не давало окончательно пасть духом, но все же утешало мало. Рано или поздно и эти деньги закончатся. То есть в любом случае надо искать здесь работу. И уж точно не по специальности учителя – другой-то школы рядом нет.

Где в Дербенево можно устроиться на работу? Тут есть почта, магазин, слесарная мастерская.

Что еще? Да все, пожалуй.

В слесарную мастерскую Марию не возьмут, это очевидно, на почте работают две женщины из старожилов и за свои места держатся крепко (да и совесть надо иметь, чтобы их с этого места выталкивать), магазин принадлежит товарищу с юга, и товаром там торгует все его семейство, от тещи с женой до внуков.

Половина деревни – дачники, другая – в основном старики – живет на пенсию и кормится за счет подсобного хозяйства. Молодых мало, детей и десятка на всю деревню не наберется… А то и меньше – говорят, пара «детных» семей в начале лета уехала куда-то. В общем, неудивительно, что школу закрыли, этого следовало ожидать.

Есть ферма, где коров разводят, но очень далеко отсюда, неудобно добираться. Можно на ферму устроиться. Очень подходящая работа для выпускницы МГУ… А что поделать.

Молоко с этой фермы поставляют на сыродельный завод, что на той стороне реки…

«Минутку… Господи, как я сразу не догадалась!» – озарило вдруг молодую женщину. И она улыбнулась растерянно.

…Тем же вечером, неожиданно и без предупреждения, приехал Костик. Его появление каждый раз вызывало у Марии восторг, восхищение (словно чудо какое-то случалось, солнце спускалось с неба, принц, спрыгнув с белого коня, врывался в ее бедную избушку!), но сейчас к восторгу примешивалось и смущение… Вот как рассказать о своей проблеме Костику, как попросить его о помощи, не сочтет ли он Марию слишком корыстной?..

– Ну, что скажешь? Что нового? – бросилась она на шею возлюбленному.

– Все отлично! – Костик прижал ее к себе, расцеловал. – Милая моя… Ох, я по тебе соскучился! Только о тебе и думал, даже эсэмэску забыл прислать. Дай посмотреть… – Он чуть отстранил Марию от себя. – Все никак не могу привыкнуть к твоей красоте.

Костик привез немного еды – свою любимую сырокопченую колбасу, батон хлеба – хрустящего, длинного, связку бананов. Выложил все это на стол, достал еще из сумки бутылку красного вина.

– Заехал к себе, даже машину в гараж не ставил, бросил на газоне, в дом не заходил, и сразу – к тебе… К счастью, темно, никого не встретил. Дай только руки помою… Я ведь завтра опять уезжаю, и на этот раз – надолго – на неделю, а то и две.

Мужчина вернулся минут через пять и вновь принялся обнимать Марию. Он был очень ласковый, ее возлюбленный, и нежный. Мария в первое время после их сближения даже удивлялась неиссякаемой нежности Костика – он мог бесконечно ее обнимать-целовать, прижимать к себе, гладить, любоваться… И не только в качестве прелюдии. Само, как таковое, «основное» действо не длилось долго, зато потом, когда большинство мужчин, наверное, привыкли засыпать, у Костика происходил новый взрыв нежности. Поглаживания, поцелуи, объятия, вздохи, нежный лепет; он покусывал ее за ухо, зарывался лицом в волосы Марии, разбросанные по подушке. Первое время Мария его даже не понимала, думала, что возлюбленный готов еще раз горделиво выступить, на бис, – и даже случилось несколько неловких для Костика ситуаций…

Вот и сейчас Мария не знала, чего ей ждать, – то ли Костик с порога готов уже овладеть ею, то ли просто приветствует ее. Она послушно подставляла возлюбленному руки, плечи, щеки, губы, поворачивалась, изгибалась… Сама тоже непрерывно ласкала Костика – гладила, щекотала, дышала ему в шею, прижималась, утыкалась лицом в грудь. «Зеркалила» его манеру. Хотя такие ласки без продолжения немного утомляли.

– Погоди… нет, нет, давай сначала перекусим, выпьем, наконец. Я четыре часа за рулем.

– Да, конечно. – Мария не без сожаления оторвалась от Костика.

Нарезала хлеб, колбасу, поставила на стол салат из свежих овощей, выращенных на отвоеванной от камней земле. Костик открыл бутылку, разлил вино по бокалам (эти бокалы, кстати, он подарил Марии на их втором или третьем свидании, поскольку хорошей посуды в доме не имелось, а пить вино из граненых стаканов Костик, как настоящий эстет, не мог).

– Открыли отдел в Химках? В Химках, да?

– Да, да. Поставил Скрынникову заведовать. Неглупая дама, ответственная. Устроила презентацию наших сыров, народ набежал пробовать. Ты знаешь, что сейчас больше половины выпускаемых в стране сыров – фейк по сути? Не сыр, а, по-правильному если назвать – сырный продукт. Поэтому наш сыр просто нарасхват пошел.

– Я тебя поздравляю. Ты большой молодец. За тебя.

Костик чокнулся с Марией бокалами, еще несколько раз поцеловал ее, затем только глотнул вина.

– Дети как? – осторожно спросила Мария.

– Эти дети… – смущенно засмеялся Костик. А затем, не без удовольствия, с юмором, принялся рассказывать о своих детях. Ему было явно приятно это делать, он любил их.

Мария слушала, кивала, улыбалась. О Людмиле она не спрашивала, да и Костик никогда о жене не рассказывал. Словно ее и не существовало.

Хотя на самом деле эта Людмила являлась вполне реальным человеком. Возможно, у Людмилы с Костиком там, в Москве, была близость. И именно эта близость и опустошила Костика, оставила по-прежнему романтичным, но на время лишила страстности.

Нет, Мария не ревновала, она не имела права ревновать. И все равно было неприятно. Хотя, с другой стороны, она все это заслужила, чего теперь роптать…

– Ты какая-то невеселая. Или мне кажется? – вдруг испуганно спросил Костик. – Что-то случилось?

– Да, случилось. У меня неприятности, – кивнула Мария. Костик побледнел, его глаза, и без того круглые, выразительные, стали еще больше. Он, судя по всему, подумал о беременности – Мария читала своего возлюбленного, словно открытую книгу. Больше всего Костик боялся именно этого, о чем не раз предупреждал Марию. «У меня трое детей, и с моей стороны было бы большой безответственностью не помнить об этом, не беспокоиться об этом постоянно…»

– Меня уволили.

– Фух… Ну какие же это неприятности! Господи, Мари, любишь же ты меня пугать… Уволили и уволили. А почему?

– Я так поняла, что все школы в маленьких населенных пунктах закрывают, а детей переводят в областные центры.

– Тебе предложили какую-то замену, новое место?

– Нет. Обещают выплатить компенсацию. Но даже если мне и предложат работу где-то в области, то мне придется туда переезжать, наверное. Слишком далеко.

– Как они надоели с этими вечными реформами и реорганизациями… А что с медициной у нас творится? – всплеснул руками Костик. – Сколько учреждений закрыли, расформировали, прекрасных специалистов уволили…

– Костик, что мне делать? – устало спросила Мария.

– Ничего не делай. Отдыхай пока. Я думаю, потом все само образуется.

– Ты можешь меня устроить на свой завод?

– Куда? – опешил тот. – К себе на сыродельный завод? А кем? Технологом? Но ты же, Мари, в производстве сыров ничего не понимаешь… У меня технологом Педровна, то есть Галина Петровна, опытный специалист, тридцать лет стажа.

– Я согласна стать обычной работницей. Мешать закваску и паковать готовые продукты.

– Ты?! Господи, это же все не для тебя… Мари, не сходи с ума, ты эфирное создание, а не пролетариат!

– Ой, я еще тот пролетариат, каждый день булыжники у себя с огорода таскаю, – усмехнулась Мария.

– Нет. Нет, это невозможно… К тому же у меня весь персонал уже подобран, свободных мест нет. Если взять тебя, то придется кого-то уволить… Да дело даже не в этом! – блестя темными, похожими на крупные вишни, глазами, воскликнул Костик. – Если я возьму тебя к себе, допустим (вдруг образуется вакансия!), то каково мне будет перед людьми? Они же обо всем догадаются… О наших с тобой отношениях. Я ведь на заводе каждый день, я там бухгалтерию веду, и все такое… А Педровна – она Людмилу знает, они перезваниваются иногда. Если Педровна донесет Люде, что в Дербенево у меня есть любовница, то… то это будет катастрофа. Счастье, что Педровна живет не в Дербенево, а в Болшево, на той стороне реки…

Мария молчала, опустив голову.

– Послушай. Не обижайся на меня, – ласково произнес Костик. – И вообще, мне кажется, ты каким-то не тем сейчас путем идешь. Искать работу, да еще за те копейки, что в наших краях платят… Это непродуктивно. Ты должна поговорить со своим братом, как его… с Денисом. Он же, по сути, «отжал» у тебя квартиру.

– Не «отжал», а мать ему завещала, – устало вздохнула Мария. – И потом, почему – квартиру? Половину квартиры. Но это все не имеет значения. Он собственник, а я никто, так получилось.

– А ты узнавала? А ты подавала в суд? Ты пыталась оспорить завещание?

– Как оспорить? Задним числом доказывать, что мать была не в себе, составляя это завещание? Невозможно, она до последних минут хорошо соображала…

– Но ты все равно там прописана!

– Я не собственник!

– Но ты там прописана! Тебя только по суду могут выгнать, – нетерпеливо возразил Костик.

– Вот именно, если Денис пойдет в суд, то он с легкостью меня выселит.

– А пойдет ли он? Я вот точно не знаю, имеет ли смысл сделать это сейчас, я не специалист в жилищном и семейном праве… Может, еще не поздно… Давай так. В следующий свой приезд в Москву я пойду к своему знакомому, адвокату, может, он подскажет, что надо делать, может, еще не поздно тебе отсудить свою половину квартиры.

– А если ничего не получится?

– Тогда, наверное, надо взывать к совести твоего брата. Есть у него сердце или нет, в конце концов?

– Мне все равно – есть у него сердце или нет, – пробормотала Мария. – Он мне чужой человек теперь. Если честно, я даже не хочу с ним связываться.

– Мари! Вот ты зря оттуда съехала, теперь он имеет полное право тебя выселить, ведь ты сколько лет этой квартирой не пользуешься… Надо было терпеливо сидеть там, выжидать.

– Чего выжидать, когда он меня буквально выживал! – Она уже едва не плакала.

– Ладно, давай сейчас не будем о грустном, поговорим об этом потом.

– Давай потом, – уныло согласилась Мария. – Хотя нет, погоди. Я никогда об этом не спрашивала, но… Каким ты видишь наше будущее. Твое и мое?

– О господи… Я знал, что рано или поздно ты об этом спросишь. Ты предлагаешь мне бросить троих детей?

– Нет.

– А что тогда?

– Я не знаю. Просто… я сейчас в скверном положении. Мне нужна помощь, – с трудом выговорила она.

– Так я и не отказываюсь тебе помогать! – возмутился Костик. – Милая моя, родная, все образуется, не переживай! – Он бросился к ней, обнял, принялся покрывать ее лицо поцелуями.

Мария хотела оттолкнуть его, но не смогла. Обхватила его за плечи, прижалась изо всех сил.

– Солнышко мое, ангел мой… Ну вот такая жизнь… если бы я мог, если бы я встретил тебя раньше, двадцать лет назад!

– Двадцать лет назад мне было четырнадцать, – засмеялась Мария. – Тебя бы посадили, Костик.

* * *

Мари уснула быстро, она всегда засыпала быстро рядом с ним, а Костя так и остался сидеть на кровати в прозрачной, голубой полутьме.

В окно заглядывала яркая, ровная половинка луны, именно ее свет позволял сейчас спокойно рассмотреть женщину, лежавшую рядом.

Четыре года назад, когда Костя впервые увидел Мари, то поразился – что за неведомая сила принесла сюда, в замшелое Дербенево, эту красавицу, больше похожую на киноактрису, чем на сельскую учительницу?

Нет, конечно, на сельских просторах попадались иногда симпатичные девушки, но именно что – иногда. Либо дачницы, решившие месяц-другой провести на грядках, либо местные, совсем юные особы. Расцвели, поразили всех в округе и упорхнули в большие города…

Мари же, судя по всему, решила поселиться в Дербенево навсегда.

Костя немедленно познакомился с этой чудесной девушкой, и практически сразу же закрутился их роман. Мужчина даже не верил своему счастью первое время.

Причем чем дальше, тем сильнее он влюблялся в Мари. Именно о такой подруге он мечтал всю свою жизнь – нежной, деликатной, доброй.

Она принадлежала к редкой, почти не встречающейся породе женщин – тех, кто не имел привычки выносить мужчинам мозг. Цены таким нет!

Еще, ко всему прочему, Мари – умненькая, но не зануда. Скромная, но не зажатая. Легкая и в то же время глубокая. С ней было интересно – интересно общаться, болтать. Ни с одним человеком Костя не разговаривал столько, как с Мари, с ней он делился самыми сокровенными своими мыслями…

Судьба у нее, конечно, не самой веселой оказалась – сука-мать и брат-негодяй. Но даже эти трудности не сломили, не исковеркали характер Мари, не заставили ее озлобиться. Она была выше людской грязи. Она – благородная, что ли. Как героиня Ремарка…

Четыре года Костя встречался с Мари, и ни разу за эти годы они не поссорились. Ни разу. И она не надоела ему, не стала скучной, предсказуемой. Внешне – тоже, становилась только краше. Роскошная фигура, потрясающие волосы, дивные глаза, губы эти, гладкая кожа… Запах. Да, запах. От ее кожи пахло цветами, нежно и трогательно. Розами пахло! Едва заметно, но вполне определенно – именно розами, сладковато-ванильно. Мари – словно сказочный цветок…