Текст книги "Роман с куклой"

– Да, – тут же ответила она своим мягким, без интонаций, голосом. – В частной гимназии. Закончила шестой класс[2]2
  Полный курс обучения в гимназии до революции – 7 лет.


[Закрыть].

Они снова замолчали – стало слышно, как у другого берега, в зарослях камыша, надрываются лягушки.

Соня опустила руку, зачерпнула воды. Когда она наклонила голову, Митя обнаружил, что у нее длинная шея и маленькие, чуть оттопыренные уши. Красива была Соня или нет? Митя пока не мог понять. И этот тихий невыразительный голос…

– А в какой именно гимназии?

– Которая принадлежит Каретиной… Находится на Воздвиженке. Отец настоял, чтобы меня отдали именно туда. Там исключительный состав преподавателей и расширенная почти до объема мужских гимназий программа, – явно передразнивая кого-то, скорее всего – именно отца, назидательно произнесла она.

Митя засмеялся, и Соня – тоже. Когда она улыбалась, то становилось понятно, что у нее слишком большой рот. «Некрасива… – разочарованно решил Митя. – Слишком высокая, слишком тонкая, слишком несоразмерная какая-то, слишком невыразительная…»

Но тем не менее он во все глаза продолжал смотреть на нее.

– А читать что любите?

– Да все подряд… Кроме Чарской. У нас в гимназии Лидию Чарскую запоем читают, а я эту Чарскую ненавижу, – охотно пояснила Соня.

– Наверное, Северянина любите? «Королева играла – в башне замка – Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж…» Или ваш кумир – Ахматова? «Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король…»

Митя хотел убедиться, что барышня, ко всему прочему, еще глупа и сентиментальна (вышеназванные авторы считались модными салонными кумирами, слишком модными и салонными, чтобы ими увлекались серьезные люди), но Соня пожала плечами.

– Я Блока люблю. Александра Блока. Слышали про такого?

– К стыду своему – нет… А что, хороший писатель? – с любопытством спросил Митя.

– Поэт. «Ты и во сне необычайна. Твоей одежды не коснусь. Дремлю – и за дремотой тайна, и в тайне – ты почиешь, Русь…» – процитировала она.

– М-да, неплохо… – пробормотал он, пока еще не понимая, хороши ли услышанные стихи или их тоже можно причислить к высокопарным салонным виршам. – А что, мисс Вернель не слишком вас притесняет, Сонечка?

– Нет, нисколько. Она скорее моя компаньонка, нежели гувернантка, – серьезно ответила Соня. – Все находят очень удачным подсмеиваться над ней, поскольку мисс Вернель не знает русского, но это жестоко и несправедливо. Она замечательная, очень порядочная женщина, уж поверьте мне!

– А я и не думал нападать на мисс Вернель, – улыбнулся Митя – его растрогала та горячность, с которой Соня защищала англичанку.

Она наклонилась, выбросила ветку, лежавшую у нее под ногами и мешавшую ей.

– Что за духи такие у вас? – с интересом спросил Митя.

От Сони едва слышно пахло чем-то тонким, очень нежным.

– Самые обычные… «Виолетт-де-парм». Но я ими почти не пользуюсь – запрещено. Не дай бог прийти в гимназию надушенной – мигом вызовут отца! Это сейчас мисс Вернель дает мне поблажку… У мамы есть «Коти», «Убиган». А еще сейчас в моду вошли французские эссенции. Например, ландышевая… Маленький пузыречек заключен в деревянный футлярчик. К притертой пробке прикреплен стеклянный пестик, с которого капаешь одну-две капли на волосы или платье. Аромат сохраняется долго, причем полная иллюзия натурального ландыша. Единственный недостаток, что стоят эти эссенции очень дорого – десять рублей за флакон…

Митя со снисходительной улыбкой слушал ее болтовню. «Она забавная… И, кажется, очень славная девушка. Я бы влюбился в нее, будь она хоть чуть-чуть красивее».

– Господи, Митя, что мы с вами делаем! – вдруг с ужасом закричала Соня. – Этак мы и к утру не вернемся… Немедленно гребите обратно!

В самом деле, они отплыли довольно далеко. Темный, черный лес уже тянулся вдоль берега, и если бы не луна, то впечатление было бы действительно жутковатое.

– Страшно?

– Да, – тихо сказала Соня.

Митя стал энергично грести назад. Он теперь, не отрываясь, смотрел на тонкие, длинные Сонины руки, которые та сложила на коленях. Узкие ладони, длинные пальцы. И вдруг представил, как она прикасается к его лицу этими пальцами – осторожное, почти невесомое прикосновение, больше напоминающее дуновение ветра.

Он затряс головой, отгоняя от себя наваждение.

– Что с вами, Митя?

– Так, ничего… А кто ваш отец, Сонечка?

– Как, разве вы не знаете?.. – искренне удивилась она. – Петр Глебович Венедиктов. Он доктор, его вся Москва знает! Женский доктор… – добавила она чуть смущенно.

– Ах, Венедиктов! – пробормотал Митя. – В самом деле…

О Венедиктове знали все – даже те, кто в его услугах не нуждался по определению. Он был очень богат и удачлив – не отказывался даже от самых сложных случаев, за которые другие доктора не брались. Не так давно жена французского посла не могла разродиться первенцем, и все махнули рукой – безнадежно. Приехал Венедиктов, спас мать и младенца. Посол рыдал, а после заплатил Венедиктову – такую сумму, которую все произносили не иначе как шепотом.

Сонечка Венедиктова не была парой бедному юнкеру, это очевидно.

…Вот уже у деревянных мостков весело зашумела компания, приветствуя возвращение лодки, что-то звонко крикнула по-английски мисс Вернель…

– Придете к нам завтра, Митя? – вдруг сказала Соня. – Я не хозяйка тут, но беру на себя смелость пригласить вас вместе с товарищем. Правда, приходите!

– Хорошо, – сухо ответил он. «Господи, и чего я так скис! – с ненавистью к самому себе подумал он. – Будто свататься к ней собирался… Да и не нравится она мне вовсе!»

Уже в полной темноте они с Эрденом возвращались на дачу к Нине.

– Ты везунчик, Алиханов! – весело произнес Макс. – С корабля сразу на бал… Определенно мне тут нравится. Я бы приударил за всеми сестрами Бобровыми сразу.

– Отстань… – вяло отмахнулся Митя. Только сейчас он почувствовал, что страшно устал. И Соня не шла из головы. – Эрден! – вдруг шепотом закричал он, остановившись, точно вкопанный.

– Что?

– Это ужасно… «Виолетт-де-парм»!

– Ну и что? При чем тут виолетт-де-парм? – с недоумением спросил товарищ.

– «Виолетт-де-парм» – это «пармская фиалка». Фиалка! От Сонечки пахло этими духами! А давешняя старуха сказала…

– Брось, Алиханов, – зевнул Эрден. – Сам же говорил, что не веришь во всю эту ерунду.

* * *

– Как ты относишься к белому платью и фате? – деловито спросила Ева, листая журнал. Она сидела на кожаном диване в кабинете Михайловского в Лапутинках, а жених ее расположился у окна, за большим полированным столом. Даниил Михайловский пытался работать.

– Положительно, – ответил он рассеянно, глядя на экран компьютера.

– Значит, традиционный наряд невесты не вызовет у тебя отторжения! – с удовольствием заключила Ева. – А то я, знаешь ли, несколько старомодна, и вообще эта свадьба, к твоему сведению, – первая в моей жизни.

– Ты можешь делать что угодно, Ева. Хоть во что оденься – я ни слова тебе не скажу…

– Ты очень добр, спасибо, – усмехнулась она. Потом отбросила от себя журнал и растянулась на диване. Житье на даче ей пока нравилось. И Михайловский ей тоже нравился. Не то чтобы она его любила – за те несколько недель, что они были знакомы, полюбить не успеешь, но он определенно ее волновал. В положительном смысле.

Вот и теперь она смотрела на него – пристально, изучающе, с удовольствием. Так обычно разглядывают удачную покупку.

У известного беллетриста были широкие, довольно густые брови. Волосы Михайловский так и не постриг – но это только потому, что Ева еще не настояла на этом. Так и ходил лохматым, обросшим. Бледное, мрачноватое лицо, губы всегда сжаты – то ли сурово, то ли страдальчески. Очень мужественное, выразительное лицо.

Ева опустила глаза и принялась разглядывать его ноги под столом. Всем видам обуви Даниил Петрович предпочитал сандалии, которые носил без носков, как и полагалось их носить. Даже сейчас, в начале сентября, когда по утрам было очень прохладно, он не изменил этой привычке. Сандалии и бриджи. Поистине морозостойкий товарищ!

Ступни у него были широкими, крестьянскими. Икры, покрытые рыжеватыми волосками, – тоже. Ширококостный, основательный Михайловский не имел ничего общего с Яриком, давней Евиной мечтой, но оно было и лучше, что в ее женихе не оказалось ничего общего с изящным принцем ее юности…

– Даниил, что за фотография стоит у тебя на столе? – лениво спросила Ева. – Вон та, слева! Давно хотела узнать… Это ты в детстве, да?

– Нет. Это мой сын.

– Сын?! – поразилась Ева. – Ты мне ничего не говорил о своем сыне!

– Ты не спрашивала – вот я и не говорил, – спокойно ответил тот, не отрывая взгляда от экрана.

– И долго ты от меня собирался это скрывать?

– Нет, я не собирался от тебя ничего скрывать. Вот ты спросила – и я ответил. Это мой сын Сережа.

Ева хотела было рассердиться, но потом решила – а зачем? Если у Михайловского такой характер, то не имеет смысла злиться на него… Просто ее задача теперь – вовремя задать нужный вопрос. Она помолчала немного, а потом спросила с любопытством:

– Даня, а сколько ему лет?

– Сейчас – четырнадцать. Он живет с матерью в Америке.

– С ума сойти… Ты, наверное, скучаешь по нему?

– Очень, – серьезно ответил Михайловский и наконец оторвал свой взгляд от экрана. – Мы переписываемся с ним по Интернету.

– Как же ты отпустил его?..

– Я не хотел его отпускать, – мрачно признался Михайловский. – Но Катерина, она…

– Катерина – так зовут твою первую жену?

– Да. В общем, она и ее новый муж, Ричард… Да не хочу я о ней говорить! – с раздражением воскликнул он.

«Не хочешь – не надо, – смиренно подумала Ева. – Тем более что эта Катя в Америке… Катя не должна меня волновать».

– Ты бы хотел, чтобы Сережа вернулся к тебе? – сменила Ева тему. О сыне Михайловский говорил более охотно.

– Да. Я надеюсь, что после своего совершеннолетия (когда станет, наконец, совершенно свободным человеком) он вернется ко мне. Ты не будешь возражать? То есть даже если ты будешь возражать…

– Я не буду возражать, – важно сказала Ева. Подумала и добавила: – Дети – это святое.

– Спасибо! – неожиданно улыбнулся Михайловский.

Они снова занялись каждый своим: Ева углубилась в чтение журнала, Михайловский продолжил печатать на компьютере.

– Даня…

– Что? – рассеянно отозвался тот.

– Расскажи мне и о второй жене – хотя бы в двух словах. Это важно. Расскажи сейчас – и все, больше я тебя о твоих женах не буду спрашивать.

– О нет… – застонал Михайловский и потер ладонью лоб. – Это невозможно!

«Так, и со второй женой у него были большие проблемы…»

– Ладно, я расскажу… – с ненавистью пробормотал Михайловский. – Лиза, она… Словом, она та еще дрянь. Наставила мне рога, а потом сбежала к своему любовнику. Да и еще отсудила у меня все, чем я владел на тот момент.

– Все? – удивилась Ева. – Я думаю, больше половины она не могла требовать…

– Все! Ну, не только отсудила, а еще и отняла – самым бесцеремонным образом… Одно утешает – этого своего, второго, она тоже обобрала до нитки. Но дело не в деньгах… – с трудом продолжил Михайловский. – Деньги – дело наживное, тем более что я нищим под забором не валялся, с голоду не помирал… Дело в другом. Как именно она уходила от меня, какие слова говорила, с каким злорадством смеялась… Не женщина, а демон.

«С Лизой все ясно, – сделала умозаключение Ева. – Лиза тоже мне ничем не угрожает!»

– А ты не боишься, Даниил, в третий раз ошибиться? – строго спросила она. – Я ведь могу оказаться похлеще, чем твои Катя с Лизой, вместе взятые!

– Ты мне угрожаешь? – засмеялся он.

– Да. У меня скверный характер – я тебя уже предупреждала. – Ева с чувством глубокого удовлетворения принялась разглядывать свои ногти.

Михайловский вышел из-за стола и сел рядом с ней.

– У тебя скверный характер, но ты хороший человек, я это знаю. Мне очень импонирует твоя прямота, – серьезно сказал он. – Ты – настоящая.

– Да откуда ты знаешь…

– Знаю, и все! – перебил он и принялся целовать ее. – Молчи. И вообще, таким красивым прощается все! Ну, почти все…

– Я красивая?

– Очень. Очень-очень. Ты само совершенство. Я пытался найти в тебе хоть один недостаток – и не нашел…

Он целовал ее руки, ноги, уткнулся в живот.

– Ой, щекотно! – засмеялась она.

– Ты лучше всех. И я все время думаю о тебе. Мне надо о работе думать, а я все думаю, думаю о тебе…

– Щекотно!..

Хохоча, они возились на диване.

– Зато ты у нас – самый умный, – шепотом сказала Ева. – Вон у тебя головушка какая большая… – Она потрепала его по голове. – Да, пока не забыла – срочно сходи в парикмахерскую и постригись. А то ходишь, как пещерный человек!

– Я пещерный человек? – возмутился он. – Да я тебя за это…

– Нет! Ай, нет!.. А я тебя тогда укушу… Зачем ты меня раздеваешь?.. Как не стыдно!

– Муж я или не муж, в конце концов?..

– Ты еще не муж, ты жених, и у тебя нет никаких прав… – веселилась Ева. С Михайловским было почему-то легко и просто, и даже в такие моменты она не чувствовала ни капли неловкости. Было только одно чувство – радость.

«Я была права, когда выбрала его. Он ведь совсем не противный, он очень милый… Муж. Да, он мой муж! – машинально подумала Ева. – Интересно, а кто у него был до меня – после всех этих Кать и Лиз? Ведь наверняка кто-то был… Но об этом я уж точно не спрошу. О женах он своих мне рассказал – и довольно. Теперь он – только мой. Мой собственный!»

– Данька, на этом кожаном диване ужасно неудобно… Отнеси меня куда-нибудь. В другое место, – попросила она.

– Да какая разница… – едва слышно выдохнул он.

«А и в самом деле!..» – подумала она.

…Потом он укрыл ее пледом и снова сел за компьютер. Ева задремала.

– Даниил… – через некоторое время спросила она слабым, сонным голосом.

– Да?

– О чем ты пишешь?

– О Колчаке.

Познания Евы в этом вопросе не шли дальше школьной программы, к тому же сильно подзабытой.

– Это который белогвардеец? Белый генерал, да?

– Нет, Александр Васильевич Колчак был адмиралом.

Ева плотнее укуталась в плед. Уходить отсюда и что-либо делать ей не хотелось – так уютно было здесь, так приятно было смотреть на Михайловского…

– И чем он знаменит, этот твой Колчак?

– О, он был примечательной личностью… Окончил Морской кадетский корпус, служил на флоте, отличился в Русско-японскую войну, поскольку был человеком отважным, самоотверженным… Из тех, кто всегда идет до конца. К тому же – абсолютный бессребреник. Многие знают Колчака только как военного, как одного из руководителей белого движения, но на самом деле он был еще и замечательным ученым – занимался океанографией и гидрологией. Был избран действительным членом Русского географического общества, его именем назван один из островов Карского моря. Исследовал Северный морской путь, написал несколько научных работ, которые до сих пор имеют значение… Тебе интересно?

– Да, да, рассказывай… – пробормотала Ева. Ей было так хорошо, так уютно, что она боялась шевельнуться.

– Еще Колчак служил на Балтийском флоте, участвовал в Первой мировой войне. Но после Февральской революции подал в отставку и уехал за границу. А потом началась Гражданская война, и он понял, что не может больше оставаться в стороне. Стал возвращаться в Россию через Сибирь, чтобы присоединиться к Добровольческой армии… И осенью 1918 года остановился в Омске, где было так называемое Временное всероссийское правительство, основанное эсерами, кадетами и монархистами, – это правительство еще называют Директорией. И вот тут начинается самое интересное…

– Что же?

– А то, что Директория со своими обязанностями не справлялась, все было на грани развала… И тогда в самой Директории произошел переворот, в результате которого Колчака назначили Верховным правителем России.

– Впечатляющая должность! – усмехнулась Ева.

– Да. Тем более что под контролем Колчака оказалась огромная территория – Сибирь, Урал и Дальний Восток. Это было особое государство, там даже деньги свои были! Колчака признали: на юге – Деникин, а на Северо-Западе – Юденич. И страны Антанты тоже его признали, установили с Верховным правителем дипломатические отношения. Ну, особенности этого государства в государстве, его законы и прочее, а также то, как Колчак пытался расследовать убийство царской семьи, – я тебе объяснять не буду, дело в другом. Тебе, например, известно, что золотой запас России при императоре Николае Втором был крупнейшим в Европе?

– Нет… Но слышать это приятно.

– Не спорю. Так вот, когда началась Гражданская война, половина этого запаса – больше 700 миллионов рублей! – оказалась в руках Колчака. Каким образом? В августе 1918 года белогвардейцы генерала Каппеля отбили золото у большевиков в Казани. На поездах его вывезли в Омск, где была ставка Верховного правителя. Затем, когда в октябре 19-го года Колчак отступает из Омска, сокровища переправляют в Иркутск. Там его снова захватывают большевики, но это уже малая часть того, что было…

– А куда пропало остальное золото?

– Это неизвестно! – торжественно воскликнул Михайловский. – Тайна, покрытая мраком, как сказали бы раньше… Есть очень много версий и легенд, куда пропало это золото, но до сих пор его еще никто не сумел найти.

– Значит, это огромная сумма?

– Очень. Около семнадцати вагонов. Семнадцать вагонов золота!

– Сколько?!

Еве стало не по себе. И вовсе не потому, что она вдруг представила себе гору золота, а потому, что ее будущий муж занимался всем этим.

– Даниил…

– Что, милая?

– Ты хочешь найти пропавшее золото, да?

– Ну, кто этого не хочет… – улыбнулся он. – И, потом, что значит – «найти»? Я кабинетный ученый, лазаю по архивам, купаюсь в книжной пыли, развлекаю публику своими историями… Я дальше Лапутинок никуда не поеду. Все мои умозаключения абстрактны, они основаны на теории.

– То есть?

– В Сибирь – с заступом и металлоискателем – я не поеду. Это не мое дело. Я, как уже тебе известно, кабинетный ученый. Меня даже ученым многие не считают – так, писателишка, беллетрист, не пойми кто…

– Но ты все равно хочешь найти золото?

– Да.

Ева села, закутавшись в плед. Ей было уже не до сна – нечто вроде азарта охватило ее.

– Данька… А если ты все-таки найдешь золото, то что с ним будешь делать? Это ж такие огромные деньжищи… Я понимаю, большую часть придется отдать государству, но…

– Ева, принцесса моя, я могу только указать место – и не больше! – терпеливо повторил он.

– Нет, это понятно… И все-таки – для чего тебе так важно найти золото?

Он помолчал немного, глядя из-за экрана компьютера на Еву своими темными, мрачными глазами, а потом сказал:

– Да уж вовсе не потому, что мечтаю обогатиться. И не потому, что мечтаю о славе.

– Тогда – почему?

– Потому что… Ох, господи, ты задала мне очень правильный вопрос, Ева! Потому что это интересно. Очень интересно. Ведь настоящие рыболовы ловят рыбу вовсе не потому, что мечтают поесть вкусной ухи. Настоящие рыболовы без всякого сожаления готовы выпустить свою добычу обратно в воду, для них главное – сам процесс. Мне интересно мое дело – вот почему я хочу найти золото Колчака. «Белое» золото, как его еще называют, по ассоциации с белогвардейским движением.

…Во второй половине дня, уже ближе к вечеру, Ева гуляла одна по саду. У нее было прекрасное, приподнятое настроение – как и у всякого человека, который лишний раз убедился в том, что поступает правильно.

– Верным путем идете, товарищи… – не без иронии сказала она себе.

У высокой ограды, рядом с яблоней, стояла стремянка. Ева залезла на нее – высоко, как только могла. И, балансируя на верхней ступеньке, заглянула в соседний двор.

Там в рабочем комбинезоне и плотных рукавицах Ива подстригала кусты.

– Ива! – крикнула Ева. – Привет!

От неожиданности Ива выронила тяжелые ножницы, повернулась к Еве бледным, неподвижным лицом – одни глаза только светились.

– Я тебя напугала? Прости! Как дела, Ива?

Ива провела тыльной стороной запястья по лбу и ответила спокойно:

– Ничего, потихоньку… Когда крестик тебе отдать?

– Ай, брось! – засмеялась Ева. – Это же была шутка – сама говорила! Но я к тебе по другому поводу – в следующую субботу у нас с Даниилом свадьба. Все просто, по-семейному, минимум гостей.

– Где?

– Да здесь же… В Москве распишут, а праздновать мы будем тут. Придешь?..

* * *

– Говорят, женское счастье – это найти единственного и прожить с ним всю жизнь… – задумчиво произнесла Шура Лопаткина, глядя, как официант в белой крахмальной рубашке, с подносом в поднятой руке, ловко обходит стол с гостями.

Само свадебное торжество, как договорились Ева с Даниилом, действительно было очень скромным – минимум приглашенных, минимум шума. Были только Толя Прахов с матерью, Шура Лопаткина – свидетельница со стороны невесты, и Николай Ильич Сазонов – свидетель со стороны жениха.

Да-да, тот самый Сазонов, которого знала каждая собака, поскольку Николай Ильич обожал публичные выступления и его лицо то и дело мелькало на телевизионном экране. Депутат Госдумы и председатель не слишком большой, но очень боевой партии – «Либеральная Русь». Взгляды и устремления Сазонова были радикальными и порой – просто скандальными, лозунги – кричащими, а предложения, которые выносились на обсуждение в Думе, – шокирующими. Сазонов вел себя иногда как ярмарочный шут, но тем не менее электорат к нему относился благосклонно, а коллеги по Думе считали, в общем-то, неглупым мужиком и корили только за то, что Николай Ильич гнался за дешевой популярностью.

Сазонов ратовал за введение сухого закона и лишение депутатов привилегий… Но вместе с тем, не афишируя, помогал многим: старикам от его партии развозили бесплатно по домам картошку и прочую бакалею, многодетным матерям выбивалась лишняя жилплощадь, для ветеранов – путевки в санатории и так далее. «Неоднозначная личность», – говорили о нем.

Так вот, Николай Ильич, оказывается, был однокурсником Михайловского по историческому факультету и хорошим приятелем. Он сам выдвинул себя в свидетели на свадьбе.

В данный момент Сазонов владел вниманием гостей.

Ева и Шура, поскольку банкет уже давно перевалил за половину и вполне позволительно было отдохнуть от застолья, сидели на подвесных качелях, среди деревьев.

На Еве было узкое платье из белого трикотажа и короткое белое пальтишко из ангорской шерсти. Белые сапожки с узором из перламутра, старомодная фата с веночком… Ева сейчас очень напоминала одну из своих кукол.

– Ты что, сомневаешься в этом? – спросила Ева Шуру.

– Да. Я в последнее время почему-то много думала о том, что такое счастье… – печально и тихо вздохнула Шура.

– Ага, значит, ты поняла наконец, что представляет собой этот твой поганец Стасик?.. – злорадно воскликнула Ева.

– При чем тут Стас!.. Нет, я о другом. Я бы хотела быть такой же красивой, как ты. И чтобы все мужчины были от меня без ума… – мечтательно произнесла Шура. – Чтобы я могла выбрать того, кого хочу.

– Это что-то новенькое.

– Только не смейся! У тебя есть власть, а ты ею не пользуешься. Ты выбрала одного – вместо того чтобы владеть всеми.

– А зачем мне все? – искренне удивилась Ева. – Я не нимфоманка какая-нибудь…

– Да при чем тут физиология! – досадливо поморщилась Шура. – Я о другом. Я вот иногда представляю, когда иду по улице – сейчас из-за поворота выйдет какой-нибудь интересный мужчина, мы столкнемся, и начнется безумный роман… А потом в меня влюбится мой начальник, разрешит мне ходить по офису в брюках, и тоже будет что-то красивое и необыкновенное, отчего сердце сжимается. А потом я поеду в Испанию, и на тамошнем пляже тоже произойдет какая-нибудь невероятная, очень красивая история, где главным героем окажется отважный тореро! И каждый раз все будет очень тонко, нежно, великолепно, загадочно и – непременно – драматично. Как в мелодраме.

– Чем же хороша мелодрама? Нет, я за счастливый конец, за хеппи-энд…

– Ага, вышла замуж – и все, никакого романтического продолжения! Живи с одним всю жизнь…

– Экая ты роковая, оказывается! – засмеялась Ева. – Любишь быть в центре страстей.

– Люблю, но не могу, вот в том-то и дело. Нет у меня красоты, и терплю я возле себя Стасика…

– Так не терпи!

– Ева, но никому больше я не нужна, никто не выйдет из-за угла мне навстречу, на пляже в Испании я не произведу фурора, и даже мой начальник, Вениамин Лазаревич, не позволит мне надеть брюки! Ходить мне всю жизнь в юбке и дурацких панталонах, ибо без панталон я ноги себе натираю, как и всякая толстуха!

– А, так дело в панталонах! Шурка, смени ты, к черту, эту работу на какую-нибудь другую, где не требуется офисный стиль! – рассердилась Ева. – Ладно, пойдем к гостям.

– Пойдем… Да, а что ты Иву не пригласила? – вдруг вспомнила Шура.

– Я ее приглашала, только она в город по каким-то срочным делам уехала. Но ничего, в ближайшее время я ее к нам затащу… Какая-то она совсем одинокая, неприкаянная!

Николай Ильич Сазонов послал Еве воздушный поцелуй и продолжил оживленную беседу с Михайловским.

В некотором отдалении небольшой оркестр приглушенно и празднично играл вальсы Штрауса…

Толя Прахов с матерью сидели на другом конце стола. Толя старательно объедал гроздь изумрудного винограда, а Вера Ивановна с раздражением разглядывала лежащую у нее на тарелке форель. Судя по всему, угощение Вере Ивановне категорически не нравилось. Минеральной воды без газа не было, от шампанского (настоящего, между прочим, не какого-то там «игристого вина») у нее была изжога, от вина – головные боли, про водку лучше не говорить… Мясо Вера Ивановна употребляла только в виде паровых котлет (а таковых здесь не было), на черную икру у нее была аллергия, от крабов мог легко начаться отек Квинке, куриное парфе ей показалось подозрительным, салаты – вдвойне, поскольку вообще неизвестно было, что в них намешал специально приглашенный повар. И повар ей, кстати, тоже не понравился – утверждал, что француз, но Вера Ивановна-то видела, что никакой он не француз, а обычный болгарин.

– Всю ночь не спала, – обратилась Вера Ивановна к Шуре. – Поясницу ломило…

– Это печально, – сказала Шура, с приятным удивлением разглядывая только что поднесенные свиные стейки – с пылу с жару, со слезой… Потянулась к ним вилкой.

– Знакомый у меня был, молодой мужчина, – продолжила печально Вера Ивановна. – Сердце прихватывать стало, и один врач ему нитроглицерин прописал. А нитроглицерин, между прочим, сосуды расширяет, а у знакомого и так сосуды расширенные были…

– И что? – спросила Шура, энергично распиливая стейк.

– Умер, – брезгливо ответила Вера Ивановна, глядя в тарелку своей соседки. – Никакой веры врачам.

– Ага, и я о том же! – закричал Сазонов. – Давно добиваюсь, чтобы за врачебные ошибки сажали, как за уголовщину!

– Какой вы кровожадный… – усмехнулась Ева. – А лечить тогда нас кто будет?

– А те, кто умеет это делать! – с азартом закричал Сазонов.

– Или вот еще был случай, в прошлом году – ты помнишь, Толя, возил меня в эту клинику, на Садовом… – продолжила Вера Ивановна. – Говорю доктору – голова болит просто невыносимо, сделайте что-нибудь! А он: «Это нормально, мигрень бывает у шестидесяти процентов женщин!» Ни обследования не назначил, ни анализов, ни томограммы…

– И я о том же! – румяный, щекастый Сазонов перегнулся через стол и, елозя по салату фирменным шелковым галстуком, чокнулся с Верой Ивановной. – А вы, Евочка, что такая задумчивая? О чем думаете?

Ева подняла на него глаза и вдруг сказала:

– О золоте.

– О-о-о… Даниил, ты слышишь? Твоя жена думает о золоте! – еще больше оживился Сазонов.

– А что такое, вообще, это золото? – печально спросил Прахов. – Почему люди из-за него так теряют голову, не могу понять! Обычный металл, правда, который обладает несколькими полезными свойствами – он неокисляем, он ковок, пластичен…

– У золота один недостаток – его всегда мало, – вздохнула Шурочка.

– Точно! – закричал Сазонов. – Если бы люди не боготворили этот металл с древности, то мы сейчас жили бы гораздо спокойнее!

– Вспомните древнегреческую мифологию: Ясон отправляется в Колхиду за золотым руном – шкурой волшебного барана, которую охранял злобный дракон. Обладание руном должно было вернуть роду Ясона власть и благоденствие, – сказал Михайловский, глядя на Еву.

– А конкиста?! Конкиста – то бишь завоевание испанцами Америки в пятнадцатом – шестнадцатом веках?.. – заерзал Сазонов. – Как они, гады, ацтеков мочили! Кортес и прочие конкистадоры… Столицу Тенотчитлан разгромили, императора ацтеков Монтесуму убили! И все – ради золота, будь оно неладно!

– Колумб писал: «Золото – удивительная вещь! Кто обладает им, тот господин всего, чего он захочет. Золото может даже душам открыть дорогу в рай», – кивнул Михайловский.

– Вы слышали, господа, что некий Мори Кровитц готов истратить пять миллионов долларов на поиски легендарной могилы Чингисхана, которая предположительно находится на территории Монголии? – сказал Прахов, тоже не отрывая глаз от Евы. – По слухам, в этой могиле вместе с великим завоевателем захоронены золото и драгоценности… Могила «потрясателя Вселенной» затерялась со дня его тайных похорон в 1227 году.

– А древние инки? – снова закричал Сазонов. – Как мы могли забыть про них?..

– Это тема его диплома, – наклонился к Евиному уху Михайловский. – Колька очень интересовался завоеванием Америки!

– Есть легенда, что существует тайный вход в обширный лабиринт подземных галерей, – таинственно продолжил Сазонов. – В перуанском городе Куско стоит собор Санто-Доминго, а под ним будто бы – эти самые галереи! Якобы в них инки спрятали от конкистадоров свое золото… Эти галереи огромны, они тянутся под горами Перу и доходят аж до Бразилии с Эквадором!

– И есть еще легенда о золоте Колчака, – сказал Прахов. – Ведь ты о нем сейчас пишешь, Даниил?

– О нем, родимом…

– Михайловский, ты должен непременно разгадать эту загадку! – зарумянившись еще сильнее, возбужденно произнес Сазонов. – Не-пре-мен-но! Ты не представляешь, как Россия и вся наша партия будут благодарны тебе… Может быть, благодаря этому золоту страна выйдет из кризиса!

– Ага, как же… – печально улыбнулся тот. – Сам, брат, историк, знаешь, что золото еще никого счастливым не сделало.

– Даня, Даня, нельзя быть таким фаталистом!

– Познакомилась недавно с женщиной, у которой было отравление парами ртути, – вдруг ни к селу ни к городу вздохнула Вера Ивановна. – Полностью расшатано здоровье, щитовидка, почки, печень – все отказывает. Я вот что думаю, Толя, на старой квартире, помнишь, я очень плохо себя чувствовала? По-моему, наши соседи, работяги, таскали со своего завода ртуть…

– О чем вы все говорите, ну о чем?! – неожиданно закричала Шура. – Свадьба же!

– Да, точно… – опомнился Сазонов. – Господа, горько… Горько!

Играла музыка. В лучах вечернего сентябрьского солнца оранжевым и медным горела листва в саду. Небо – ярко-синее, без единого облака – куполом раскинулось над землей… Целуясь с Михайловским, Ева, чуть прикрыв глаза, посмотрела вверх, в это небо. «Даже не думала, что буду так счастлива! Все хорошо – все, абсолютно все… Я бы, наверное, даже смогла рядом с ним всю жизнь прожить», – неожиданно решила она.