Текст книги "Главная роль"

Глупости! Зачем она ему?

Ну, не может же быть, чтобы он влюбился?! Она работает в театре шесть лет. Когда это с ним случилось, если это правда?

И, глядя в его чуть отстранённые глаза, вспомнила: был банкет по поводу премьеры спектакля с её старухой! Гоги разливал шампанское сам.

Он знал, что его зовут «Гоги», и оправдывал это имя: любил быть тамадой, радушным хозяином, широким парнем – вот он я: весь нараспашку.

Два разных человека. Один – на репетициях: орёт, ругается, как торговка на базаре, каждого смешивает с грязью. Другой – родной папочка для всех.

В тот вечер он сам поднёс ей бокал с шампанским и сказал едва слышно: «Сегодня весь вечер пью твоё здоровье». Тут же отошёл и до конца банкета даже не взглянул в её сторону.

А перед ней снова её выход: она еле волочёт себя через сцену, и слова «Был у меня сын, нет у меня сына, значит, я больше не мать» рубятся на слоги и бьют её – ту, что в спектакле, и ту, что – из плоти – после аборта. Никогда не думала, что пустота внутри может колоться при движении. Пытается преодолеть эту воинствующую пустоту, – едва бредёт по сцене.

Залпом выпив бокал шампанского, налитого Гоги, она словно в огонь ступила.

Никогда не пила, алкоголь ей противопоказан, на праздниках лишь губы мочила, а тут выпила – затушить пустоту. Шампанское подожгло её. Дальше не помнила: понесла музыка, одна плясала или с кем-то, руки, ноги улетали от неё, или она летела куда-то за ними. Расплывающиеся пятна лиц, цветные шары на обоях, закуски на столах: скорее картинками забить пустоту! Не получалось. Никак не могла осознать, что никогда больше сына у неё не будет.

А сейчас за её столом сидит Мальчик, сын, которого она потеряла: он взял и вернулся к ней.

– Поехали! – сказал Гоги.

– Не поеду. В театре мне делать нечего.

– Сейчас девять, до репетиции ещё два часа. Отвезу тебя к юристу. Он мой единственный друг, я сейчас у него живу, и если он возьмётся за «дело», пробьёт любую непробиваемую стену.

– Вот заключение врача. – Мама осторожно тронула Мальчика за плечо. – Пожалуйста, сними рубашку. Мы хотим помочь тебе остаться с нами, видишь, дядя Георгий помогает тебе.

Гоги вздрогнул, увидев тело Мальчика.

– Скажи своё имя и фамилию, без этого мы тебе помочь не сможем.

– Я – Гога.

Лиза подумала, что ослышалась.

Но Мальчик вдруг заговорил:

– М-мамка звала Ж-жорик, а в п-приюте п-прозвали Гога.

– Ты – Георгий? – спросил Гоги.

– Т-так сказал Ж-жук.

– Кто такой Жук?

– Он с-сидит в к-кабинете, в-воспитатели зовут его Ж-жук.

– А кто бил тебя? – спросил отец.

– Жопа.

– Кто?!

– Н-наша, в группе.

– А кто назвал её так?

– Я.

– Почему?

– М-мамка т-так з-звала дядьку, он часто бил её!

– Ты знаешь её имя? – спросил Георгий.

– З-зина Л-лексанна.

– Наверное, Зинаида Александровна.

Мальчик замотал головой.

– З-зина.

– Поехали, Лиза, у меня мало времени.

– Гога, пойдём гулять с Грифом, хочешь? – спросил отец.

Мальчик соскочил со стула, уцепился за ошейник Грифа.

– П-п-поведёшь чинить м-машины?

– Может быть, заскочим.

Дорогой Гоги не сказал ни слова.

Породистый Гогин профиль с чуть больше, чем нужно, выдвинутым подбородком, незнакомое – жёстко-растерянное лицо Алеся, спящий Мальчик – выпяченные губы, синяк на лбу, непропорционально большой лоб… И звенит: «Кто ты?» Вопрос – ко всем троим. Лиза мечется от одного к другому и ни на ком не может сосредоточиться. «Алесь – в прошлом, – уговаривает себя. – Гоги хочет помочь. И есть Мальчик». Руки чуть покалывает: она положит их на его синяк, и синяк исчезнет, она погладит его по стриженой голове, а потом прижмёт Мальчика к себе и начнёт рассказывать ему историю про летящего волшебника.

Гоги дразнит её своим молчанием. Какую роль играет сейчас? Почему молчал столько лет? Все в театре знают: первого февраля дочке исполнилось восемнадцать. Что мог предложить раньше? Роль любовницы? Он знает: в любовницы она не годится. Но он не знает, как они с Алесем…

Табу.

«Гоги всего на десять лет старше», – подумала почему-то.

А ей-то что? Ей предназначен один мужчина. Он на руках возносил её к квартире. Он любил смотреть на неё, и под его взглядом становилось неловко – какого чуда он ждёт от неё обыкновенной? Здесь он – её праздничный мальчик. Только он предназначен ей.

Уже не предназначен. Он бросил её.

Гоги говорит: любит.

А ей что до этого?

Из-за него как актриса не состоялась. Столько лет, по словам Регины, зажимал её.

Должна была бы ненавидеть. Ненависти нет.

Смог бы Алесь стать отцом Мальчику?

Алесь ушёл.

Мальчику нужен отец, если ей разрешат усыновить его.

Что-то держит Мальчика на расстоянии – никак она не ощутит его сыном. Кладёт руки на живот. Её сын рос здесь. Она убила его.

– Приехали. Говорить сначала буду я. Дай заключение врача.

Юристом оказался спортивный, улыбающийся, чуть лысеющий со лба человек Гогиных лет.

– Лиза, смотри внимательно на моего друга! Кто прошёл через его род? Азиаты – глаза наискосок, а цвет, смотри, ярко-голубой – славяне значит. А характер… вечный оптимист. Изо всех сил стараюсь хоть немного этого хмельного напитка – «оптимизма» – у него перехватить, не получается! Один порок у него, он зануда: всё по букве закона и любит лекции читать. – Гоги усмехнулся, отпустил её руку и плюхнулся в кресло. – Ну вот, мой единственный, и привёз я к тебе Лизу.

Улыбка сбежала с лица Петра.

– Понял, – сказал Пётр и стал смотреть на неё.

Она запаниковала. Как мышь, попалась в капкан его взгляда и в сети, расставленные Гоги. Это ловушка.

– Что вы так смотрите, словно речь идёт о жизни и смерти? – не выдержала Лиза. – Чего хотите? Наполнить своим оптимизмом? Лишить остатков моего? Спасти? Или чтобы я что-то немедленно сделала для вас?

– В самом деле о жизни и смерти… – смущённо улыбнулся Пётр. – И я так рад, что вы вместе. Я всё о вас знаю.

– Что «всё»? Почему «вместе»? – перебила его Лиза.

– Даже как нос морщите… знаю. Ты приехал звать меня на свадьбу? – радостно спросил у Гоги.

Тот, как от удара, сморщился. И поспешно, чётко и жёстко ввёл Петра в ситуацию.

– К тебе вопрос: что делать с пацаном? Лиза хочет усыновить его.

– Для усыновления нужны хорошие жилищные условия, стабильная база семьи, достаточная для воспитания ребёнка, – сдержанно рапортовал Пётр. – Вы с мужем прокормите мальчика? Что говорит по этому поводу ваш муж? Достаточная у него зарплата?

– А разве не может… – споткнулась, но тут же договорила: – одна мать растить ребёнка?

– Не понял, – резко повернулся к ней Гоги. – Ты разошлась с Алесем?

Звонит телефон, бьётся в окно снег, а Гоги треплет её взглядом, как пёс – кошку.

Пётр приподнимает трубку и кладёт её на рычаг. И вдруг улыбается, словно подарок получил:

– Вы разошлись с мужем? – Поворачивается к Гоги. – Ну вот как хорошо, видишь? И ты расходишься. И она. А ты говорил: у неё любовь на всю жизнь! Ничего нет вечного под луной! – пропел он. – Вот, ребятки, и хорошо. Поженитесь, и сын – готовый.

– Я ничего не понимаю. – Лиза встала. – Вы меня жените или консультируете, куда мне идти с моей проблемой?

– Простите, пожалуйста… простите! – Но Пётр продолжал улыбаться, словно получил долгожданный подарок.

– Муж бросил меня потому, что я не состоялась как актриса, и потому, что его НИИ не выдаёт зарплаты: у мужа нет денег содержать не только меня с ребёнком, но и себя самого, он ушёл жить к матери. А я увольняюсь из театра. И тоже пока без зарплаты. Правда, я так мало получала… слёзы бедных матерей… – Зачем она всё это говорит чужим людям? Что с ней случилось? Но она не может остановиться: – У меня молодые родители. Не знаю, сколько они вместе получают, но оба готовы помогать.

– Хватит! – Гоги тоже встал из своего уютного кресла, подошёл к ней и стал гладить по голове. – Успокойся, моя девочка. Ты столько пережила! Но теперь…

– Теперь я сама. – Она осторожно сняла с головы горячую руку. Под этой рукой совсем ослабла. Главное – не показать, как она ослабла. – Я сама справлюсь. Я найду работу. Я прокормлю ребёнка.

– Детский лепет, – остановил её Гоги. – Сейчас развивается капитализм, и ты со своей… – он явно подыскивал слово, и она кинулась помогать – «сопливостью», «ранимостью», «неприспособленностью»… все подходящи. А Гоги сказал: – А ты со своей структурой…

Его, как и маму, отличала точность формулировок.

– Сядьте оба, – приказал Пётр. Лиза послушно села. – Здесь у меня не театр, а в предбаннике очередь. Выход есть замечательный. Да, сейчас время капитализма. Но сейчас и время беспризорных, бесхозных детей, которых родители не в состоянии прокормить.

– Ну и?.. – Лиза никогда не прерывала собеседника, а сейчас в этом белом нарядном кабинете решалось что-то такое, с чем ей дальше жить до последнего вздоха.

– Государство только что решило поощрять домашние детские дома. Даже, кажется, обещает помещение и какие-то деньги. Я как раз сейчас разрабатываю подобный проект.

Лиза вскочила.

– Ну и?.. Вы поможете? Я готова. У меня…

– Подожди, Лиза! – Гоги смотрит на неё, как Гриф, когда вымаливает погладить его. – Ты не можешь так просто бросить театр. Я хочу предложить тебе главную роль. Я повышу тебе зарплату. Я…

– Поздно, Гоги! – вырвалось его потаённое имя. И он вздрогнул. – У вас было много лет для того, чтобы дать мне главную роль и повысить зарплату. Я поверила Алесю – я не состоялась как актриса. И уже пережила это. И уже поставила точку.

– Нет! Ты не имеешь права слушать Алеся. Что он понимает? Я не мог раньше. У меня не было главной роли, достойной тебя, у меня не было возможности…

– Не было возможности сказать мне, что я ученица Раневской, что состоялась как актриса и должна немного подождать – вы ищете для меня роль.

– Прости, Лиза. Пожалуйста, Лиза. При Петре… он мой единственный, он знает… повторяю тебе: ты большая актриса, и я люблю тебя. Да, я долго ждал, чтобы сказать тебе и то, и другое.

– А я переждала услышать… – Она вдруг очень захотела, чтобы Гоги снова погладил её по голове. Незнакомое чувство – жалость к себе. А её, странно, никто никогда не гладил по голове.

– Так что мне делать, Жорка?

Он вовсе не Гоги, он – Жорка, как её Мальчик.

– Прости меня, но моё время… решайте: интересует вас проект с детским домом или…

– Но тогда она точно уйдёт из театра.

– Я и так уже ушла.

– Есть шанс, Жор, что Лизе и впрямь очень понадобится муж, пусть фиктивный, чтобы оформить бумаги. Для семейного детского дома нужно наличие двух родителей. Так что не всё так плохо, Жор…

Лиза переводила взгляд с одного на другого. О чём они говорят?

– Вас интересует мой проект или нет? – теперь её спросил Пётр.

– Что я должна делать?

– Отдать мне заключение врача, написать заявление с просьбой о создании детского дома и о передаче вам первого ребёнка, которого вы нашли примёрзшим к скамье, дать мне адрес детского дома. Я буду вести ваше дело.

– А сколько…

– Ничего, – сказал Гоги. – Тебе это не будет стоить ничего.

– Мне нужно брачное свидетельство или с вашим бывшим мужем, или вот с этим юношей. Так обстоят дела! – весело сказал Пётр. – Вы – исключительный человек, Елизавета Сергеевна. Вашего отца, кажется, Сергеем зовут?

Она беспомощно кивнула. Всё про неё знают. Всё за неё решают.

– Лиза, я окончательно опаздываю. Пожалуйста, пока пойдём со мной в театр. Сегодня читаем новую пьесу.

– Эй, Жор, тормози, брат. Или-или…

– Я могу довезти тебя до метро. – Гоги был хмур и, не попрощавшись с Петром, вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Лиза виновато улыбнулась.

– Спасибо вам большое.

– Я позвоню, когда у меня будет какая-то информация. Но у вас есть ещё шанс решить свою жизнь: театр или дети? – Пётр встал и подошёл к ней.

Лиза неожиданно поцеловала его.

– Вы… вы… спасибо… вы…

– Он любит вас много лет. Не бойтесь его и не сомневайтесь: он ответственный и добрый. Он – штучный, таких серийно не изготавливают.

Глава четвёртая

1

– Без тебя мне пропасть. Твои условия принимаю, – повторяет Варвара. – А теперь условия мои. Ты слышал, что я сказала Аполлону?

– Какому Аполлону? – Никак Алесь не вернётся в замурованный снегом кабинет.

– Любовнику моему. Это я ему такое имя сочинила. В первый день, как вышла с зоны, по телику увидела передачу про Аполлона. Мужик как мужик, всё на месте, у многих так-то: плечи – во, талия – во, и ноги как надо. Но имя – шикарное. Ну, я и пристроила Кольке – Аполлон. Не могла его Колей звать, это имя у меня неприкосновенное. А скоро и забыла его настоящее: Аполлон да Аполлон. Звучит! Так, слушай сюда, Алесь Леонидович. С детства я дальше помойки не допускалась. Дома – помойка: мат-перемат, пьянки, драки. В зоне – человечья помойка. И сейчас по инерции для кормёжки избрала помойку. Всё знакомо. А скажу тебе, Алесь Леонидович, хочется хоть одним глазком заглянуть в культурную жизнь, где – чисто: ни мата, ни отходов.

«Подай», «убери», шуточки по поводу половых органов и сексуальных отношений… – Как по заказу, зазвучал голос папашки. «Шикарный тип», «шикарная тусовка»… – голос мамани. Это, что ли, культурная жизнь, в которую так хочет заглянуть Варвара?

– Если бы телевизора не было, знать бы не знала, что другая жизнь имеется. Люблю сказочные кино – про принцев и принцесс, передачи слушаю про учёных и писателей. И уши млеют: не говорят «тузы» – поют! Два языка русских: для них и для нас. Неужто и в быту так-то? Хочу покантоваться среди них – отмыться.

Коллеги в лаборатории у мусорного ведра часами дымят и анекдоты травят – с тем же матом-перематом.

«Знаешь, о чём я часто думаю, Лесь: откуда мы с тобой пришли? Иногда закрою глаза, а светло, как днём, и словно кто-то сверху ведёт меня, Лесь!»

«Знаешь, странно, я уже жила. Не на земле, нет. Света много… покоя много. Слышу голоса. Я сумасшедшая, да, Лесь?» – «Чьи голоса?» – его робкий голос. «Пришла сюда, чтобы урок выучить». – «Чьи голоса, Лиза?»

– Ты не слушаешь меня.

– Повторить?

– Ты зря со мной так. Я, может, никогда никому не говорила, что хочу по-другому. Подними меня со дна, Алесь Леонидович.

– Я не тот…

– Я вижу, кто ты. Мало скажешь, много внутри прячешь.

– Ты в школе хорошо училась, так? Не помойка ведь!

– Ну…

– Говори, с чего начинать? С Пушкина или с Ландау?

– Кто такой Ландау? Пушкина в школе изучала: «Буря мглою…», «Евгений Онегин»!

– Физик был такой. Гений.

– Тебе виднее, с кого. Платить тебе буду и за мусор, и за учёбу. Слушай мои условия. Ты становишься моим фиктивным мужем. Чего вскочил? Сядь! Живу с Аполлоном, и ты можешь спать с кем хочешь. Я к нему привыкла, с тобой не смогу. Я тебя стесняюсь, ты из другого теста. А твоё имя мне нужно, для весу. Хочу, чтобы ко мне как к человеку относились. А то взятками двери распечатываю.

И злость вырвалась:

– Сейчас время такое – ваше, Варвара Родриговна, взятки вес придают, не имя! Что вы мной манипулируете?! Не хочу разводиться с женой! Точка.

– Ура, показал зубки! Оттаяли за ночь? А чего ж рожу потерял, коли знаешь, как надо? Вставай, иди к бабе!

– Не нужен я вам! – маманиным истеричным голосом сопротивлялся он, чувствуя – тонет в Варвариной власти над ним. – Вам легче попасть на любой уровень, чем мне. Сами говорите, у вас «фраер» наверху.

– Одалживаться у него не могу. И так он меня со дна поднял. Не тот разговор ты затеял. Моё условие…

– Я не могу развестись с женой!

– Шагай, давай! Поспеши! – Варвара засмеялась. – Только ничего не выйдет. Она, может, и блаженная, и зла на тебя не держит, но ты порушил её гордость, ты разбил её…

– Что «разбил»? – жалким голосом кинулся за спасением к Варваре.

– То, что здесь. – Варвара ткнула себя в грудь. – Ты ушёл от неё, ты удивил её, ты вышиб почву из-под неё, ты сломал её жизнь, перевернул. Она уже не такая. И не по той дороге она дальше пойдёт, нет.

– Откуда вы знаете? Какие слова вы, оказывается, знаете, Варвара Родриговна…

– Каждую ночь красивые фильмы смотрю, а память у меня нетронутая. Одна культурная так бывшему мужу и сказала: «Ты порушил мою гордость, ты разбил мою душу, ты вышиб почву из-под моих ног, сломал жизнь».

– А я думал, вы такая умная и наблюдательная… – Алесь вдруг устал. И от того, чем оглушила его Варвара, и от тех голосов, что звучат в нём, и от той работы, что происходит внутри, и оттого, что проговорился Варваре, что Лиза не состоялась как актриса. А она состоялась. И от того, что предал Лизу, и она сейчас без его помощи.

– Я не умная, я восприимчивая. Идём, Алесь Леонидович, к моему нотариусу, она составит разводную бумагу. И я сама поеду к твоей жене за подписью. И с писулькой от тебя: так и так, надо нам с тобой развестись.

– Нет! – прошептал Алесь.

– А тебя никто не спрашивает. Это моё условие. Или сию минуту катись к жене, если она примет тебя, и пекись об ней, или к моему нотариусу…

2

Когда Лиза вернулась от Петра, Мальчик сидел на полу, спиной прижавшись к брюху Грифа. Гриф не шевелился, лишь улыбнулся ей и мягко шлёпнул хвостом по полу.

– Рассказали две сказки, по очереди с бабкой читали стихи. Гога тоже прочитал новогодние, – отрапортовал отец.

У неё вырвалось:

– Он не Гога, папа, пусть будет Жора! Пожалуйста!

– А ещё Жора сказал: она бьёт его часто, – шепнула Лизе мама.

– Это мы с тобой видим!

Лиза рассказала о встрече с юристом.

Известие о создании детского дома родители приняли в штыки. У отца обнаружился скрипучий незнакомый голос:

– Возражений несколько! Вернее, вопросы к тебе. Ты справишься с ответственностью за жизнь нескольких детей? Ты осознаёшь, что ставишь крест на себе и жизни собственной? Сама-то ты не собираешься родить своего?

– Ты, в самом деле, бросаешь театр? – Мать попыталась мягким тоном забить скрежещущий голос отца. – Мы с папой согласны с твоим режиссёром: ты родилась актрисой, ты – большая актриса! Я помню каждое слово твоих героинь и каждое выражение лица!

А Лиза села рядом с Жорой, не сводящим с неё глаз, и тоже прижалась к брюху Грифа.

– С кем ты дружишь? – спросила она.

– Гриф умеет б-бегать!

– При чём тут Гриф, Жора? – удивился отец.

– Раз он умеет б-бегать, я д-дружу с ним. Мы б-будем б-бегать наперегонки.

– Ты с ребятами дружишь? Моя дочка об этом тебя спросила.

– Они меня бьют.

– Почему? – не поняла Лиза. – И ты, и они без родителей… с одной бедой.

– Я не х-хочу с ними играть.

– Почему ты не хочешь с ними играть?

– Я что-нибудь с-сделаю не так, они б-бьют.

– А как реагирует воспитательница? – допытывалась Лиза.

– Они н-ночью… подушкой д-давят на лицо, чтобы я не д-дышал, или одеялом закроют г-голову и б-бьют.

– Так это они тебя избили?

– Не… – замотал Жора головой. – Жопа.

– Поговори с ним подольше, то ли узнаешь. Давай спрашивай! – приказал отец и тут же жалко скривился, чего тоже Лиза никогда не видела раньше: – Доченька моя, ты не знаешь жизни, ты ничего не понимаешь в происходящем сегодня, не касайся дна. Никого из несчастных детей ты не спасёшь, они вернутся туда, откуда пришли. Ты рождена для другого. Для тебя – мир искусства, а не это смрадное болото, ты не готова узнать, что тут сейчас происходит. Прошу тебя, девочка, умоляю.

И мама чуть не шёпотом:

– Папа прав, доченька.

В паузе, оглушившей её, Жора обхватил её колени.

– Н-не отдавай м-меня Ж-жопе. Я б-буду слушаться.

– Вот и хорошо, вот и оставь Жору себе! Сын тебе нужен, согласен. Тебе отдадут. Формально у тебя есть муж. Но руководить детским домом! Даже если мы с мамой бросим свои работы и оба станем помогать, мы не справимся. Нужны воспитатели, учителя, мастерские, жильё с участком. Всем, кто будет у тебя работать, нужно платить, так ведь? Где мы возьмём столько денег? К тому же это дети с незнакомой генетикой, с тяжёлой наследственностью. Ну, дрогнуло сердце, вот и расти мальчишку, парень ко двору, втроём вытащим его. Но детский дом на свои плечи…

– Папа прав.

Зазвонил телефон. Она с трудом, как старуха, встала с пола и медленно, налитыми страхом ногами поплелась к аппарату.

Пётр сказал, что в округе её сквера есть только один детский дом и Мальчик – оттуда. Ехать никуда не надо, он, Пётр, вместе с директором приедет к ней. А её дело – сварить кофе и сделать пару бутербродов. Насчёт частного дома он закинул удочку, и ответ о помещении и ссуде дадут позже.

– Адрес запишите, – начала, было, и вспомнила: заполнила же анкету с адресом, телефоном и годом рождения!

– Знаю, как ехать. – Пётр отключился.

Отец пошёл в магазин, они с матерью принялись убираться, а Жора сел рисовать.

Цветных карандашей и красок в доме нет, зато много гелиевых ручек разного цвета.

Ноги Жоры не достают до пола, он ставит их на Грифа и рисует Грифа. Весёлый красный язык. Опущенные мягкие чёрные уши. Два глаза, похожие на его собственные и на Лизины. Непропорционально большой хвост. Вообще получился не Гриф, а суть Грифа: любовь, преданность, улыбка.

– А как же он ходит? – спросила Лиза.

– С-смотри, он летит, не ходит.

Лиза засмеялась.

Звенит звонок. Пришёл Пётр с директором.

Лиза не ощущает себя. За неё кто-то улыбается Петру, выговаривает директору, почему в его доме бьют детей? Директор весь серый: глаза, кожа, костюм, галстук, ботинки, волосы. Надо же, подобрал в тон! В её организме совершаются перемены: кто-то выметает из неё камерное прошлое и насаждает спальни с размножившимися жорами, жоры по шведским лестницам лезут под потолок, играют в мячи и машины, высунув языки, рисуют, на сцене играют «Репку». Это её дети.

– Если вы не уволите Зину Александровну, я вынужден буду подать на вас в суд. – Голос Петра режет слух, как железо по железу, вот уж не ожидала от Петра такого тона.

– А кто будет работать? Вы придёте вместо Зины? – Директор поймал её в ловушку своего мышиного взгляда. – Никто не хочет на такую зарплату, с тяжёлыми детьми в жертву себя кидать, энтузиастов сейчас не найдёшь, психология не советская.

Странные слова произносит директор, совсем не ожидала от него подобного осмысления – «в жертву», «психология не советская». А её дети бегут наперегонки.

– Нет! – перебивает отец Лизино страстное вхождение в новую жизнь. – В детском доме моя дочь работать не будет. И Георгий больше в ваше заведение не пойдёт, он будет жить с нами.

– Это совсем другой вопрос, – мягко останавливает отца Пётр. Как он резко меняется, в зависимости от того, с кем говорит! – Давайте разрешим сначала один вопрос, пожалуйста, потерпите. – И Пётр поворачивается к директору. Сразу лицо стягивается в маску. – Детдому предъявляется иск в избиении ребёнка. Будьте любезны подписать эту бумагу. В присутствии трёх свидетелей. Как видите, я пригласил на наше совещание и врача. – Пётр кивнул на мать.

Лиза на нейтральной полосе – между прошлым и будущим. Её несёт в будущее. Она соберёт всех, кого избивают, спаивают, накачивают наркотиками… только не в казённом доме оторопелого крысоподобного директора, а в своём собственном, где нельзя будет подушкой давить на лицо! И сейчас Лиза входит в своё новое назначение. Родители не поняли. Это будет не детский дом, это будет её семья, в которой много детей. Наконец она станет матерью!

– Папа, не нервничай так, всё будет хорошо, – слышит она свой девчоночий голос. Так он звучал в театральном училище, когда она играла главные роли в студенческих спектаклях! – Ты всегда хотел иметь много детей. Нужны же тебе внуки!

– Нет! Я не пущу тебя работать в детском доме.

– Успокойся, папа, я не пойду работать в детский дом. Как я поняла, Пётр, совещание окончено? Мы донесли до сознания директора то, что происходит в его казармах, и о чём он, похоже, ничего не знает. Он разберётся. А теперь у меня много дел. – Она встала.

Немедленно идти искать других детей, немедленно бежать и покупать одежду и игрушки Жоре.

Но у неё совсем нет денег. Алесь первого числа ни рубля не принёс, а её зарплата разлетелась на продукты. И продукты кончились. Правда, отец что-то принёс.

– Я позвоню вам, Лиза, – говорит ей Пётр.

Хлопает дверь.

Родители, Жора, снова прижавшийся к брюху Грифа, и она, ещё минуту назад готовая работать с детьми, сейчас застыла в позе сфинкса, снова в вязкой плоти нейтральной полосы.

– М-мне м-можно з-звать тебя мамой? – голос Жоры.

Ах, какая стоит тишина, тоже вязкая!

– Я чувствую, ты решила, Лиза, – говорит мать. – Тебе нужна помощь. Что я должна делать? Бросить работу? С одним ребёнком ты справилась бы, а если их будет много… А как же мы без зарплаты?

– Ты же видишь, Валя, она ничего не слышит и не понимает, она – в ступоре. Предлагаю нам с тобой проехаться по магазинам и закупить вещи для Жоры. Ему нужны цветные карандаши, альбом, одежда.

– А может, сначала погуляем с Грифом, Жора побегает с ним? Мне кажется, Лизе нужно хоть на несколько минут остаться совсем одной, ванну принять, немного в себя прийти.

Она снова маленькая девочка, своими родителями защищённая.

Принять ванну…

Но прежде ноги подвели к телефону.

– Риша?!

– Он опрокинутый! – зашептала в трубку Регина. – Чтение новой пьесы отменил, устроил репетицию, то орёт на всех, то не слышит никого.

– Риша?!

– Он уже несколько раз приходил, спрашивал: звонила ли ты?

– Ты нужна мне, Риша! – Торопясь, словно кто не даст договорить, Лиза рассказывает про семейный детский дом, как она соберёт в него никому не нужных детей. И с маху замолкает.

И падает в паузу без собеседника.

И сама себе за Регину отвечает: театр для неё – живая жизнь… дети для неё – живая боль. Регина не сможет больше поверить в подобное материнство: «сын в тюрьме», «воровать начал»!

– Могу быть ночной нянечкой, – издалека, сквозь «генетику» пробивается Регина. – Буду спать с ними в одной спальне. И тебе помогу, и сама спасусь. Боюсь ночей, – новые откровения: – Духи прошлого одолевают меня. Я – поле битвы. Пописать посажу, уложу спать. Легко просыпаюсь, легко засыпаю, когда кто-то есть рядом, я по сути детдомовка. Когда кто-то рядом, духи оставляют меня.

– Что за ду́хи? – тихо спрашивает Лиза.

– Папу убили на севере, мама сама себя. Может, родители приходят. Может, не рождённое дитя. Я ведь замуж ходила. Муж потребовал… не хотел ребёнка. Я, дура, послушалась, а потом ушла от мужа. Больше никогда не беременела. А может, демоны…

– Что ещё за демоны…

Лиза сидит на полу, как давеча Жора, но не к брюху Грифа прижимается, а к дивану.

– У каждого внутри есть, искушают… требуют грешить, предавать… а я дразню их. В театре один что-то расскажет, другой… я демонам и показываю нос: вот вам, никто никогда не узнает, кто что мне сказал, не предатель я по натуре, нет. Голоса слышу сверху: твоё назначение – люди… забудь о себе. Так принимаешь моё предложение? Нет, погоди, ты твёрдо решила не возвращаться в театр? Ты очень хорошая актриса! Гоги специально для тебя написал пьесу. Тебе главная роль. Сегодня дал мне почитать. Поверь, с детьми увязнешь, дети – это такое…

– Спасибо, я принимаю твоё предложение, – оборвала Лиза Регину, ошарашенная исповедью. Ею тоже сверху руководят. Тоже борьба внутри. – Позвоню тебе.

И её жизнь будет для других, как у Регины. Она выбирает. Актриса – профессия для себя… чтобы рукоплескали… тщеславие своё потешить. Ишь, признания захотелось… гордыня спать не давала… подай ей главные роли! А тут – не видный никому ежедневный труд: нос дитю утри, успокой, научи играть, смеяться, радоваться. Маму замени. Никакой тебе славы…

Она выбрала.

Теперь в ванну. И начнётся новая жизнь.

Когда, прогретая теплом, пила чай, вернулась мама с Жорой и Грифом.

– Холод собачий, а им нипочём: носятся по скверу друг за другом. Дай-ка глотнуть чего-нибудь горяченького, и я бегу. Обязательно нужно одну больную навестить. Жора сказал, он лепить любит, вот пластилин. Папа придёт в перерыв. Не волнуйся, мы с ним всё, что нужно, закупим!

Жора лепил, Лиза мыла посуду, когда раздался звонок в дверь.

На пороге – пышная женщина в дорогой шубе.

– Ты, что ль, Елизавета Сергеевна?

Не успела ответить, женщина уже шагнула в дом, аккуратно закрыла за собой дверь, сняла шубу и шапку и мимо Грифа, радостно обнюхивающего её, двинулась в кухню, куда и Гриф кинулся следом.

– Смотри-ка, не сказал, что отпрыска имеет. Не похож. От другого, что ль, приспала? Дай теперь на тебя погляжу. Признаю: от такой можно всю жизнь балдеть!

Что за тайная связь с этой явно блатной женщиной? Гриф не отходит от неё, бешено бьёт по полу хвостом.

– Кто вы? – решилась спросить.

– Я-то? Чаю дашь или как? Тебя, отпрыск, не Алесем кличут? Как папочку? Такая может назвать только именем любимого.

– Кто вы? – снова спрашивает Лиза, пляшущими руками наливая чай и понимая: женщина связана с Алесем.

– Садись и слушай в подробностях мою историю. Ты годишься мне в подруги, и я готова вывалить тебе в подол всю свою грешную жизнь. Была воровка, сидела в тюрьме. О горемычном детстве не буду. Чего травить тебя? Небось, со всеми потрохами забираешься в чужую беду. Не отягощу. Решила свою жизнь крутануть на сто восемьдесят градусов. Я, Лизочек, стала бизнесменом. Твоего мужика нашла примёрзшим к скамье в сквере перед своим Дворцом. Сидел и помирал без тебя. Он любит тебя, только не может соответствовать. Спасла его от замерзания и голодной смерти, взяла себе в партнёры. Не в сожители, упаси боже, он только тебя может любить! Так что, не печалься о нём, вижу: маешься, боишься – пропадёт! Будет в порядке. От тебя требуется одна подпись. У меня знакомая в загсе кантуется, бумагу составила – о разводе.

Лиза пришла в себя.

– Зачем же развод, если в партнёры?

Женщина залпом выпила чай, как давеча Гоги.

– Правильный вопрос, Лизон. Партнёра могут кокнуть – много швали вокруг, а мужа – ни-ни. Беру твоего мужика в фиктивные мужья. Для ясности: у меня кобель имеется, крутой, по всем статьям меня раскручивает – умеет предоставить удовольствие, а в мужья не годится. И женат, и подлец, и мозгов не хватает. Часто так: или х… или башка. Так вот, с башкой не вышло. Твой-то – при башке. И, может, научит меня культуре? Буду его имя носить, задрав нос. Так что, не ревнуй, а бумагу подпиши. Тебе ничего плохого от меня не грозит, наоборот, в моём лице ты имеешь, как сейчас говорят в тусовках, поклонницу! Так и знала: твой мужик только на такую и мог запасть!

Когда за женщиной закрылась дверь, без сил и мыслей опустилась на стул. Гриф ткнулся в колени, а Жора вдруг сказал:

– Не плачь, у т-тебя ж новый м-муж есть. М-может, ещё лучше. Чего ты так смотришь на меня? Чего я с-сказал т-такого, а?