Текст книги "Камея из Ватикана"

– Ваш лейтенант Котейко попросил в доме посмотреть, нет ли телефона или каких-то адресов, чтобы сообщить родственникам, я же вам говорю!

– И чего?

– Телефона мы не нашли, – сказала Саша.

– И адресов тоже, – подхватила Тонечка. – Но нам показалось странным, что у Лидии Ивановны камея пропала, видимо, старинная. И шторы в доме все задернуты.

– И чего дальше? Ну, задернуты, ну и хорошо!

– Она никогда не задергивала, – твердо сказала Тонечка. – Вот сколько я здесь живу…

Тут Петрович опять захохотал так, что стол скрипнул и отъехал от его пуза.

– Да сколь ты тут живешь-то?! Пару месяцев? Ну, москвичи, ну, затейники! Куда ни придут, ни приедут, сразу затею затеют!

Тонечка молча смотрела на него.

– Ну, задернула бабка штору, и чего теперь? А эту, как ты сказала…

– Камею.

– А ее сунула куда-то да и забыла! Или забрал кто!

– Кто забрал?

– А кто нашел покойницу, тот и забрал! Ты ведь мне намек даешь, что, мол, она не сама преставилась, а помог кто-то? Так?

Тонечка кивнула.

Николай Петрович посерьезнел.

– Ты нам тут воду не мути, – сказал он строго. – И без того синим пламенем горим с этим вашим карантином! Это ж надо такое удумать – всю державу на карантин запереть! Все позакрывали, всюду замки понавесили! Мужики от безделья перепились все, бабы по улицам с синяками ходят, ребятня в хулиганизм подалась! – Он так и сказал «хулиганизм». – А вам, московским, все мало! Теперь, знамо дело, Лидушку прикончили!

– А если на самом деле прикончили? – тихо и упрямо спросила Тонечка.

Майор Мурзин Николай Петрович приподнялся со своего места, оперся ладонями-подушками о стол и перегнулся к посетительнице.

– А это уж наше дело, – тоже тихо проговорил он. – Москва нам тут не указ. Сказано, не мути воду. Ступайте, бабы, по домам. Или, ежели вам заняться нечем, за упокой души свечку поставьте, самое бабье дело!

– Как зовут племянницу Лидии Ивановны?

– Знать не знаю и не желаю.

– Где она живет? В Москве?

Тут Николай Петрович радостно осклабился и сложил из своих пальцев пухлую фигу.

– Во! Видала? Сами-то они с Москвы, а племянница с Твери ездила!

– Адрес у вас есть? Племянницы?

– Сроду не было. – Николай Петрович опять по-кабаньи пырнул носом. – Сказано, не лезь не в свое дело! Не расхлебаешься потом с тобой!.. И… давайте двигайте отсюда! Время уж к обеду!

– Старшему лейтенанту Котейко скажите, что мы его искали, – угрюмо попросила Тонечка. – Пойдем, Саш.

– Это я уж расстараюсь, – пообещал Николай Петрович. – Это ж прям новость номер один, что вы его искали! Щас я прям за руль и до лесу, где у них пикет выставлен!

Тонечка и Саша одна за другой вышли на улицу и остановились у лавочки, на которой все играл с телефоном весельчак Ленька.

Он не обратил на них никакого внимания, они его больше не интересовали.

– Да уж, – сказала наконец Тонечка. – Никто тут нам помогать особенно не расположен.

– А ты все-таки думаешь, что нам нужна помощь?

– Нужно родственников найти, Саш, – Тонечка вздохнула. – Даже если я все придумала и Лидия Ивановна сама по себе умерла, как-то не по-людски выходит. Кто ее похоронит, где? А родственники, оказывается, есть.

– Да этот упырь и наврать мог, – заметила Саша.

– Зачем ему нам врать?

– Затем, что мы из Москвы, а он Москву ненавидит.

Они пошли по узкой улице под горку. Машины ездили редко, прохожих тоже почти не было. Но те, что попадались, непременно останавливались и подолгу смотрели им вслед. И водители притормаживали и тоже смотрели.

– Я нервничаю, – призналась Саша. – Все смотрят.

– Привыкнешь, – с философским видом Тонечка махнула рукой. – С Родионом хуже, на него тоже все смотрят, а он этого не любит. И маску снимает, и перчатки! Я стараюсь в магазин сама ходить, чтоб он лишний раз там не терся.

– Смотри, правда все закрыто.

Во всех домишкам, уцелевших от стародавнего купеческого изобилия, в первых каменных этажах помещались лавки, лавчонки, салоны сотовой связи и парикмахерские «экономкласса». Все двери заперты, некоторые даже заложены поперечинами, на всех белели бумажки. Бумажки извещали, что «в связи с карантином» заведение не работает.

– …И как жить? – спросила Тонечка саму себя. – Люди ведь как-то кормились, что-то делали, старались. А теперь что? Мой муж говорит, все производство встало, никто ничего не снимает, договоры расторгают так быстро, аж бухгалтерия не справляется! А у него тоже люди работают, а у них семьи, дети, кредиты…

– Кто у тебя муж? – поинтересовалась Саша.

На белые бумажки, извещавшие о закрытии, она старалась не смотреть.

Должно быть, во время войны женщины так же отворачивались от собственных окон, заклеенных крест-накрест газетными полосами.

– Продюсер, – сказала Тонечка. – Великий. Звать Александр Герман.

– Тот самый?..

– Наверное, тот, – согласилась Тонечка. – Он снимает фильмы, а я пишу сценарии. Это теперь никому не нужно.

– Ну, подожди, – Саша поправила проклятую маску. – Может, еще будет нужно.

– Хорошо бы. И надо бы, чтоб все до этого момента продержались! И мы, и артисты, и съемочные группы! А самое главное – зрители.

– Это точно, – пробормотала Саша.

– Вон там за складами дивной красоты церковь. Вдруг она открыта, мы бы правда свечку поставили! А нет, хоть снаружи посмотрим. Хочешь?

Саша немедленно выразила желание осмотреть церковь.

– А что тут за склады?

– В Дождеве мебельная фабрика, довольно солидная, – проинформировала Тонечка, чувствуя себя старожилом. – Многие там работают. И еще стекольный завод, не такой, как в Гусь-Хрустальном, но тоже приличный. Настоящий советский хрусталь делает. Я тебе потом покажу бокалы! Сейчас все закрыто.

– А ты хорошие сценарии пишешь? – вдруг спросила Саша.

Тонечка искоса взглянула на нее. Теперь дорога поднималась в горку, идти было трудно.

– Мой муж говорит, хорошие, – сказала она осторожно. – Его бы воля, он бы меня заставил по сценарию в месяц писать, а я так не могу. Мне сначала нужно чуток подумать, потом еще немного, потом… Ну, вот «Дело штабс-капитана», например, я написала!

– Иди ты! – не поверила собеседница.

– Точно тебе говорю! А что такое?

– Я тебе потом скажу, – пообещала Саша. – Есть у меня одна идея… Не то чтоб идея, но… мысль. Мы обсудим, вдруг она тебе понравится.

…Они поднимались к церкви и разговаривали, как старые подруги, которым наконец-то удалось встретиться и даже пару дней побродить по приятным местам. Тонечка то и дело забывала, что познакомились они вчера, ничего друг о друге не знают и бродить вдвоем им… незачем.

У них есть только одно общее – покойная Лидия Ивановна, старая княгиня.

Тут Тонечка «перепрыгнула» совсем на другую мысль.

– Но ведь камея пропала, – сказала она. – И Лидия Ивановна не могла ее потерять! То есть могла, конечно, но это уж совсем невероятное совпадение! Такое даже в сценарий нельзя вписать!

Саша остановилась.

– Тонечка, – выговорила она и неожиданно сняла маску, – ну ты же не думаешь, что камею на самом деле взяла я?..

– Н-не думаю, – призналась озадаченная Тонечка. – А что? Ты взяла?

– Нет, конечно!.. Просто упырь сказал, что камею мог утащить тот, кто нашел тело! А я не брала.

– Ну, конечно, нет, – успокоила Тонечка. – Что ты вдруг занервничала?

– Потому что я не брала.

– И я не брала, – уверила та. – И Родион не брал. – Тут она опять «перепрыгнула». – Я второй день уроки не проверяю, он наверняка ничего не делал вообще. Он у нас не учится категорически! Когда спрашиваешь почему, он или молчит, или разводит демагогию. А я ему говорю – проще за два часа все выучить, чем каждый день скандалить.

– Зато рисует гениально.

– Саш, мы не знаем, гениально он рисует или просто рисует, – сказала Тонечка с досадой. – Если гениально, все в порядке, он всю оставшуюся жизнь может ездить верхом на кривой козе, а поклонники будут восторгаться! А если нет? И придется работу искать, зарплату получать? А он до сей поры с ошибками пишет!

– Ну, знаешь, – подумав, проговорила Саша. – Человек с фамилией Герман не может быть дебилом!

Тонечка засмеялась и шумно выдохнула:

– У-уф! Почти пришли. Лестницы – враг панды, честное слово.

Белая, как меловая гора, тяжелая, как шлем тверича, широкая, как крепостная стена, церковь венчала собой горушку. Отсюда весь Дождев был как на ладони – узкие улочки, купеческие домики, покосившиеся заборы. За рекой Дождевкой тянулись сараи, склады, догнивали ржавые дебаркадеры и брошенные катера. Солнце подсвечивало свежую, только что пролезшую зелень, и от всей этой картины становилось невыносимо грустно.

– Должно быть, пристань там была, – сказала Саша. – Во-он, видишь? Где домик с трубой и как будто причал.

– Наверняка была, – согласилась Тонечка.

Ей всегда жаль было этих городов, в прошлом зажиточных и нарядных, а сейчас пропадающих ни за грош.

…Совсем как старая княгиня Лидия Ивановна!..

– Всю Великую субботу дождь шел, – Тонечка улыбнулась. – И я очень боялась, что в Иерусалиме огонь не сойдет.

– Да ладно, – неуверенно сказала Саша.

– Точно, точно! А когда сошел, я так обрадовалась! И побежала сюда, хотя церковь закрыта, службы не было. У меня кулич в духовке стоял, а я все равно побежала. И вот, представляешь, как только я на горку взобралась, вдруг – рра-аз! И солнце! Откуда оно взялось?! И сразу весело стало, как будто дышать легче.

– Ну ты фантазерка.

Тонечка вздохнула.

– Ты как мой муж, – буркнула она. – Ни во что не верит, говорит, что огонь сходит не по Божьему промыслу, а по химической реакции. А мне так не нравится!

По древней брусчатке с пролезшей между камней травой они дошли до входа в храм, остановились и задрали головы.

– Представляешь, он стоит здесь с четырнадцатого века. И все видел. И все помнит.

Белые стены с узкими бойницами окон уходили высоко вверх, к солнцу, и казались бесконечными.

Саша положила руку в резиновой перчатке на монументальную резьбу.

– Смотри-ка, Тоня! Открыто!

Она поднажала, и дверь тихонько, неохотно подалась.

– Надо же! – воскликнула Тонечка. – Все время было заперто! Вот нам повезло! Заходи.

– А можно?

– Если нельзя, выйдем, – объявила решительная Тонечка. – Пошли!

Они зашли в полутемный притвор – здесь оконца были словно слюдяные – и прокрались дальше. Двустворчатая высокая дверь внутрь храма была приоткрыта, они зашли и остановились. Тонечка натянула на голову капюшон толстовки. Саша, которой нечего было натянуть, посмотрела по сторонам в поисках корзинки с платками, которые обычно ставят в храмах.

Корзинка оказалась в самом углу.

– Я пойду с батюшкой Серафимом поздороваюсь, – негромко сказала Тонечка. В пустом храме ее шепот был отчетливо слышен. – Вон там, в правом приделе Серафим Саровский. А ты посмотри, как купол расписан! Тут такие фрески!.. Глаз не оторвать!..

Тонечка торопливо пошла по правому приделу, шаги гулко отдавались от стен. В храме горели только лампады, и она представляла себе, что именно так здесь было в четырнадцатом веке – полутемно, гулко, и только лики отливают золотом, словно светятся сами по себе!..

Вдруг что-то с грохотом упало и покатилось.

Тонечка замерла. Ей стало страшно.

– Саша? – позвала она. – Ты где там?.. А?

Она оглянулась, но никакой Саши позади не было.

Тонечка сделала еще несколько шагов. Она изо всех сил прислушивалась, но ничего не было слышно, только звенела в ушах тишина.

Она оглядывалась по сторонам, вдруг споткнулась, потеряла равновесие и грохнулась на холодный плиточный пол – прямо на коленки!

Тонечка зашипела от боли и тут только поняла, что споткнулась… о человека! Тот лежал на полу, прямо посередине прохода, рука откинута.

– Саша! – закричала Тонечка изо всех сил.

Эхо заметалось по храму и пропало в вышине.

Послышались торопливые шаги, Тонечке показалось, что очень много, словно взвод солдат промчался, короткий вскрик, удар.

Тишина.

– Саша!

Кое-как Тонечка поднялась на ноги и, хромая, побежала к центральному проходу. Золотые лики провожали ее суровыми взглядами.

Саша Шумакова стояла на коленях, почти упершись лбом в стену. Платок съехал ей на глаза.

Тонечка подбежала и обеими руками стала тянуть ее за шиворот.

– Вставай! – в отчаянии повторяла она. – Вставай!

Саша неуверенно поднялась, держась рукой за высокий подсвечник.

– Что случилось?! Ты жива?!

– Жи…ва, – проговорила Саша, растерянно улыбаясь. – Кто-то меня… ударил… кажется.

Тонечка повернула ее к себе. Левая бровь была рассечена, из нее капала кровь, очень обильно. Так показалось Тонечке.

– Там кто-то лежит, – вдруг вспомнила она. – Человек! Я о него споткнулась!.. Ты посиди, я сбегаю к нему.

– Я с тобой, – сказала Саша.

Тонечка поддерживала ее под локоть, кровь из раны капала Саше на щеку, на платок, стекала по белой куртке.

На Саше была щегольская, очень московская курточка.

Они добрели до человека, который так и лежал неподвижно.

– Он умер? – спросила Саша, как вчера спрашивал мальчик Родион.

Тонечка присела.

Человек был большой, тяжелый, не перевернуть.

– Саш, помоги мне!

Они навалились вдвоем. Человек перекатился на спину, рука описала дугу и ударилась о плиточный пол, совершенно как мертвая.

– Я не понимаю, – лихорадочно пробормотала Тонечка, – жив он или нет!..

– Дай я послушаю, – Саша вытирала рукой лицо. Вид у нее был страшный.

– Так ты не услышишь!

Тонечка стала искать на большой руке место, где можно было бы нащупать пульс.

…Как это у героев сериала все получается так просто?! Почему в жизни совсем не просто, а страшно, больно, долго? Почему черная кровь капает на плиточный пол и на одежду лежащего, а она, главная героиня, никому и ничем не может помочь?!

Она так и не поняла, жив человек или мертв, когда он вдруг пробормотал, не открывая глаз:

– Господи помилуй.

– Вы живы?!

– Да… по всей видимости.

Человек открыл глаза. Взгляд у него сфокусировался не сразу.

Он несколько раз моргнул, с усилием вздохнул, посмотрел на Тонечку, перевел взгляд на Сашу и повторил:

– Господи помилуй.

И стал неуклюже подниматься.

Только теперь Тонечка обратила внимание, что он был в священническом облачении.

– Давайте-ка я вас в больничку отвезу, – проговорил человек. Стоять ему было трудновато, он, как давеча Саша, опирался рукой о стену. – Вон кровь у вас идет.

– Что случилось? – спросила Тонечка. – Вы кто?

– Отец Илларион, – спохватился человек. – Служу здесь, в храме. Вот ведь пакость какая, господи прости.

– Я на улицу выйду, – выговорила Саша. – Подышу.

Отец Илларион крепко взял ее под руку и повел. Тонечка потащилась за ними.

С некоторым трудом все трое выбрались из храма. Саша была бледной, почти зеленой, и кровь все капала.

В кустах сирени по правую руку располагались несколько ветхих лавочек, но они туда не дошли. Саша опустилась прямо на ступеньку. Тонечка пристроилась рядом с ней.

– Я сейчас посижу немного, – пробормотала Саша виновато. – И мы пойдем.

Отец Илларион, потоптавшись, тоже уселся рядом.

– В больничку надо, – заметил он. – Кровь не останавливается.

Тонечка полезла в рюкзачок, заменявший ей дамскую сумку. В Москве этот самый рюкзачок в вензелях и кренделях знаменитой французской фирмы имел большое значение, подчеркивал статус и служил предметом гордости. В Дождеве Тонечка носила его исключительно потому, что он был удобен – в него, помимо всего прочего, помещались батон, полкило колбасы и бутылка можайского молока.

Нужно чем-то остановить кровь. Прямо сейчас.

Она выхватила марлевую маску и велела Саше прижать ее ко лбу. Саша послушно прижала. Запасы пластыря у Тонечки никогда не иссякали, она то и дело стирала пятки чуть не до мяса, при этом совершенно не имело значения, новая обувь или старая!.. А мирамистин таскала с собой потому, что Родион лазал по кустам, провалившимся мосткам и развалившимся домам в поисках «красоты».

– Помогите мне, отец.

– Да, да, что нужно?

Тонечка брызгала антисептиком и отрывала куски пластыря, отец Илларион прижимал сложенную вдвое марлю к ране, и операция завершилась благополучно. Кровь перестала сочиться.

– Все равно в больницу нужно, – заметил отец. – Чтоб зараза никакая не попала.

– Да я побрызгала.

– Я, когда падала, об угол ударилась, – сказала Саша и закрыла глаза. – Сильно.

– Ты видела, кто на тебя напал?

Она покачала головой.

Отец Илларион вздохнул:

– Сволота какая, прости господи. Средь бела дня храм грабить! Надо ж такое удумать!

– Сколько их хоть было? – спросила Тонечка.

– Да не видел я, – ответил отец Илларион виновато. – Если б увидел, не допустил бы! Огрели меня чем-то, а я тоже хорош! Сразу и завалился!

– Я даже не поняла, вы живы или нет.

– Так я тоже сразу не понял, – признался священник.

Он был большой, сильный, из-под рясы выглядывали высокие сапоги, словно он приехал с охоты. Сколько ему лет, не понять – могло быть тридцать, а могло и пятьдесят.

Саша прерывисто вздохнула и привалилась к Тонечке.

– Может, все ж таки в больничку поедем?..

– Что вы заладили – в больничку, в больничку, – сказала Саша, не открывая глаз. – Мы вот сейчас посидим и пойдем себе. Я отдохну немножко.

– Сколько раз мне муж говорил, чтоб я в уличные бои не вступала! И все без толку. – Тонечка тоже прикрыла глаза. Коленка наливалась болью и, кажется, распухала.

– Это он дело говорит, – одобрил батюшка Тонечкиного мужа.

Так они сидели, вздыхали, переживая происшествие, и солнце зашло за голубой с золотыми звездами купол, весенние яростные лучи вырывались из-за него.

– Так что случилось-то? – в конце концов спросила Тонечка. – Расскажите, батюшка.

– Я каждый день в храм прихожу, – начал отец Илларион. – Помолиться, душу в порядок привести. Ну, и в храме чего-нибудь подделать, там всегда работа найдется.

– И сегодня пришли?

– И сегодня пришел, – кивнул отец Илларион. – Только я обычно машину с этой стороны оставляю, а нынче со стороны кладбища бросил. Надгробие там завалилось, так я поправлял. А потом замок открыл, перекладину снял, внутрь вошел. Ну, помолился, как мне хотелось, в алтарь сходил, поздоровался со всеми. – Тут он вздохнул. – Они ж все живые! И святые, и преподобные, и старцы со старицами. Потом к батюшке Серафиму отправился, лампадку поправил, поговорил с ним. – И опять вздохнул. – Тут меня и оглушили. А я-то хорош! Здоровый мужик, а сразу свалился.

– Так это смотря как оглушили, – пробормотала Тонечка. – Хорошо, что не убили.

– Бог милостив, – отец Илларион махнул рукой. – А вы откуда будете, матушки? И как в храм попали?

– Мы на Заречной улице живем. А к храму просто так пришли, посмотреть. А потом увидели, что открыто, ну и вошли.

Илларион кивнул, принимая объяснение.

– Я вас нашла и… перепугалась. Вы на полу лежали, как мертвый. А тут Саша закричала, я к ней, а у нее все лицо в крови! И никого уже нету. Только мне показалось…

– Что? – спросила Саша.

– Что их несколько человек было, – договорила Тонечка. – Не один.

– Я не поняла, – призналась Саша.

– Я тоже не заметил, – поддержал отец.

– А у вас есть что брать? – спросила Тонечка и вдруг покраснела. Ей показалось, что она задала бестактный вопрос. – То есть в храме?

– То-то и оно, что есть. – Отец Илларион потер затылок, как видно, ему тоже сильно досталось. – При советской власти храм бедствовал, в запустении был. Тут, в Дождеве, народ небогатый. Туристы нас не балуют, в стороне мы. В Тверь и в Питер дорога в обход нас идет.

Тонечка кивала, это все ей было известно.

– А в девяностые, – отец Илларион вздохнул, – на храм наш жертвовать стали… щедро.

– Вы так говорите, батюшка, как будто это плохо.

– Да оно не плохо, конечно, только хорошего тоже мало. Про Диму Бензовоза не слыхали?

Саша покачала головой, не открывая глаз, а Тонечка переспросила:

– Про кого?

– Был такой авторитет, звался Дима Бензовоз. Бензин тоннами воровал и цистерны по заправкам разгонял, говорят, такие барыши имел, куда там «Норильскому никелю». Так вот он родом отсюда, из Дождева. Он храм наш, считай, облагодетельствовал. Иконы дарил афонские, все в золотых окладах. Паникадило, то, что у нас в самом центре стоит, на заводе в Златоусте лили, из чистого серебра! Потом еще золотили, а бирюзу из Индии везли. А жертвенник, а крест!.. Лампады у нас не только в алтаре, а по всему храму были из чистого золота.

– Ох, ничего себе, – пробормотала Тонечка.

– Вот предшественника моего из-за всего этого богатства топором и зарубили, – неожиданно закончил отец Илларион. – Он злодеев прогонял, пускать не хотел, да разве с ними сладишь, ежели он один, а их… целая свора!..

– Ужас какой, – сказала Тонечка беспомощно.

Ей представился священник, почему-то старенький, худенький, бороденка клоками. Еще представилось, как он на пороге этого самого храма, раскинув руки крестом, увещевает бандитов, просит уйти, а они только хохочут и горячат коней, что им какой-то старик!.. Старик не помеха, один взмах, и не станет никакого старика – путь свободен, хватай, бей, поджигай!.. А по стенам пляшут отсветы пламени, корчатся тени. И ужас на золотых ликах!..

…Какого времени эта картина? Четырнадцатого века или двадцать первого?..

– Что могли, вынесли, – продолжал отец Илларион, – но не все. Дима Бензовоз вовсе не дурак был. Что к чему, смекал отлично. У него здесь, в Дождеве, сторожевой пост был – так, на всякий случай. Оттуда его люди прибежали, перестрелка была, только предшественник мой уж мертвый лежал. Храм пустовал потом сколько-то, никто из отцов служить тут не горел желанием. Побаивались, все же место страшное. А я, как только сюда назначение получил, перед вдовой взмолился – забери, мол, дары мужнины, не по силам они нам, не по плечу ноша!

– А Диму, что… тоже убили?

– Ясное дело, – подтвердил батюшка. – Сколько их в те поры поубивали, не сосчитать. Вдова осталась, а деток не было, не дал Господь. Я ее просил подарки забрать. А она… что ж… молодая была, тоже непутевая, какая-то королева красоты, что ли. Она кой-чего позабрала, конечно, что легко продать было. Вот паникадило осталось, жертвенник тоже… Купель крестильная серебряная, старинной работы. Лампады кое-где.

Тут отец Илларион вздохнул еще горше и вдруг засмеялся.

– Только мне в епархии такой нагоняй дали! За разбазаривание даров! В Беркакит хотели услать, там только-только церковь построили, священник требовался. Уж в последний момент архимандрит вступился, оставил здесь…

– Вам камеры нужно вешать и охрану нанимать, – сказала Тонечка от души. – Лампады из чистого золота!..

– Камеры в храме Божьем – дело лишнее, – отец Илларион улыбнулся. – Зачем людей смущать? Они по своим сокровенным делам приходят, некоторые еще и не каждый день. Им с мыслями собраться нужно, большую работу в собственной душе провести, а тут камеры! А охрану нанимать нам не из чего.

Они помолчали.

– Заявить бы надо, – сказал отец Илларион наконец. – Вдруг стервец этот опять полезет! Вы меня подождите тут, матушки, я за машиной схожу. Подвезу вас, а потом в отделение съезжу.

Он тяжело поднялся и зашаркал сапогами по брусчатке. Тонечка смотрела ему вслед.

– Влипла ты со мной в историю, – сказала она Саше. – Ты меня прости. Я хотела свечку поставить и красоту показать, а тебя по голове стукнули!

– Ну, из седла меня выбить не так-то просто. Я железная.

– Брось ты.

– Точно, точно, – подтвердила Саша.

На лбу у нее была кое-как прилеплена толстая марлевая нашлепка, куртка вся в ржавых пятнах крови, на плечах бурая, давно не стиранная церковная косынка. Прямо сразу видно – гранит, бетон, как закалялась сталь, а не женщина!..

Тонечка засмеялась.

– Ты надо мной смеешься? – осведомилась Саша. Та покивала.

Подкатил отец Илларион на «уазике». Обе дамы, поддерживая друг друга, заковыляли в его сторону.

– Я все прикидывала, какая у него машина, – в ухо Тонечке тихонько проговорила Саша. – А оказывается «Патриот»!

– Я ставила на «Ниву», – так же тихонько ответила Тонечка.

Они взобрались на заднее сиденье, «уазик» бодро развернулся и поехал, подпрыгивая на выбоинах.

– Отец Илларион, – Тонечка схватилась за ручку, чтоб не так бросало, – а вы Лидию Ивановну знали? Которая на Заречной улице жила?

– Не очень знаю-то, – признался священник. – Она в храм почти не ходит, только по большим праздникам. На Пасху, на Рождество да на Троицу. Со мной не заговаривает, и я себя не навязывал. Если б понадобился я ей, сама бы подошла.

– И родственников ее никогда не видели?

Отец Илларион выкрутил руль и посигналил мальчишке на велосипеде.

– Родственников не видел. Хотя Валюша рассказывала, что Лидия Ивановна письма будто бы писала. По старинке, на бумаге, в конверт вкладывала и отправляла. И вроде даже переводы ей приходили!.. Валюша, она такая, поговорить любит.

– Нам бы родственников найти, – сказала Тонечка. – Нехорошо как-то, не по-людски. Человек умер, а родные не знают.

– Господи Иисусе, – вдруг изумился священник. – Лидия Ивановна скончалась? А я и не знал.

– Где найти эту Валюшу, батюшка?

– На почте служит. Вот беда-то, я не знал про Лидию Ивановну…

Продолжая сокрушаться, он высадил их возле Сашиного дома и уехал.

Тонечка рвалась «помогать и ухаживать», Саша отказалась – ласково, но твердо.

– Ты иди к Родиону, – сказала она. – А я полежу, приму душ, вечером увидимся.

– Точно сама справишься? – на всякий случай уточнила Тонечка, и Саша уверила, что справится.

Едва войдя в дом, Тонечка поняла, что мальчишка не обедал, никаких уроков не слушал и домашнее задание не делал. В ее комнате, откуда следовало обучаться онлайн, все было в том же виде, в каком Тонечка оставила утром.

Два несъеденных бутерброда лежали на тарелке рядом с чашкой остывшего чая. Тетради и учебники – аккуратными стопками, как и были Тонечкой сложены.

Она оглянулась, вздохнула и посмотрела на дверь еще раз.

Вариантов два.

Первый: сейчас она, как фурия, врывается в его собственный личный рай, где он рисует, позабыв обо всем на свете. Она врывается, захлопывает альбом или вытаскивает листок и с ходу начинает допрос: почему ты опять пропустил уроки? У тебя сегодня они начались в одиннадцать, и ты мне обещал! Почему ты не выполняешь обещания?! Хорошо, допустим, ты забыл, хотя я тебя усадила за компьютер, когда уходила, но ведь нужно узнать задание? Ты узнал? Почему ты не узнал? Когда ты собираешься его делать? Уже вечер скоро! И вообще – как ты собираешься жить? Ты ничего не помнишь, ты не умеешь работать, ты не желаешь прикладывать никаких усилий! Ты понимаешь, что тебя ждет голодная смерть на помойке?!

Под конец она, распалившись, будет орать, а мальчишка, сгорбившись, бормотать невнятные оправдания.

Второй: сейчас она не врывается как фурия в его комнату, а остается в своей, стягивает джинсы, осматривает отекшую коленку, оценивает масштабы бедствия, надевает самый мягкий, самый дивный, самый любимый костюм с поэтическим названием «Миссони», купленный накануне всех событий в центральном универмаге, – Тонечка называла его «Муссоны», – берет книжку, «позорного волка», заваривает чай и усаживается на террасе. Когда Родион явится, она ни о чем его не спрашивает, а предоставляет ему возможность или объясниться, или сделать вид, что все в порядке.

…Что говорить, второй вариант, конечно, приятнее.

Мама Марина Тимофеевна часто упрекала ее, что она малодушничает и слишком жалеет себя – детей нужно воспитывать правильно, ругать за плохое и хвалить за хорошее, а Тонечка хвалить никогда не забывает, а ругает редко и без энтузиазма.

«Ты не понимаешь, – говорила мать. – Если ты сейчас не объяснишь, не заставишь, человеку потом трудно придется! А ты все пускаешь на самотек».

Тонечка прикрыла дверь и принялась стягивать джинсы.

…Должно быть, она и вправду малодушная и эгоистичная. Ей хочется отдыхать от пережитого, а не воспитывать Родиона правильно. Еще ей хочется смотреть на дальние березы над ручьем, читать Эренбурга, мечтать, как, может быть, в выходные приедет муж и они будут валяться в постели до позднего утра, смеяться и рассказывать друг другу всякие глупости. Ее мужу отлично удаются утренние глупости!..

Кстати! Тонечка замерла, стянув одну штанину. Пусть отец немного повоспитывает сына тоже! Это мысль!..

Она дотянулась до телефона и нажала на вызов. И стала рассматривать левую коленку, которая была примерно вдвое толще правой.

– Что ты сопишь? – осведомился в трубке муж. – Простыла?

– Я упала, – сообщила Тонечка.

– Елки-палки.

– И теперь у меня нога как у слона. Может, я ее сломала?

– Елки-палки.

– Или она просто отекла?

– Ты ходить можешь, Тоня?

Тонечка слезла с дивана и стала ходить вдоль него, сильно припадая на левую ногу. Джинсы волочились за ней.

От боли, отдававшейся в уши, она немного вспотела.

– У-уф…

– Ну что? – настойчиво спрашивал из трубки Герман. – Можешь? Ходишь?

– Больно, – проскулила Тонечка. – Я прям на камень… упала.

– Если можешь ходить, значит, перелома нет. Почему, черт побери, ты везде падаешь?! Почему я никогда не падаю?! Когда это кончится, Тоня?!

Речь его немного напоминала ту, что Тонечка собиралась произнести перед Родионом.

– Приложи лед. У тебя есть?

У Тонечки всегда были большие запасы льда – все, кроме чая, кофе и бульона, она пила исключительно со льдом. Герман вначале недоумевал, как можно бросать лед в коллекционное вино, или пятидесятилетний виски, или, к примеру, в квас, а потом смирился.

– Приложи и посиди спокойно. И попроси Родьку, пусть он сгоняет в аптеку, купит эластичный бинт и мазь от отеков!..

– Ты приедешь в выходные?

– До них еще дожить нужно, – сказал муж в трубке. – Может, я и раньше приеду, Тонечка. Как ты живешь?

– Хорошо! – тут же откликнулась она, позабыв про коленку. – У нас погода прекрасная, солнышко и почти тепло. Мы сегодня с Сашей к храму ходили, здесь очень красивый храм четырнадцатого века.

– Саша – это у нас кто?

– Соседка! Саша Шумакова. Она только в воскресенье приехала, а вчера у нее на участке…

– Да, да, – перебил Герман, – я знаю. Бабушка-старушка преставилась. Никто тебе там по этому поводу не докучал?..

Тонечка вытаращила шоколадные глаза, как будто муж мог ее видеть, и честно-пречестно сказала, что никто ей не докучал.

– Ты знаешь храм на горке, Саша? Помнишь?

– Нет, – признался муж. – Мы в Дождеве бывали нечасто. Отец в этот дом уезжал, когда ему нужно было работать в одиночестве, и мама считала, что мешать нельзя.

– Дом прекрасный, – сказала Тонечка, которой все и всегда нравилось. – Все есть, вода такая мягкая, волосы после нее прямо блестят! И на террасе можно сидеть! Я думаю, после майских нужно трубочиста вызвать.

– Кого… вызвать? – не понял Герман.

– Человека, чтоб трубу почистил! Иногда дым прям в комнату тянет, хотя заслонки открыты. Мне сказали, так бывает, если труба сажей забита!

– Ну-ну.

– Не «ну-ну», а я вызову!

– Ты лучше садись сценарий писать.

– Саша, – сказала Тонечка, – кому сейчас нужен мой сценарий?

– Сейчас, может, и не нужен, но вскоре обязательно понадобится.