Текст книги "Пороки и их поклонники"

Архипов за ним не поспевал.

Да и слово было, скажем так, излишне затасканным. Слишком уж часто встречающимся. Несколько передержанным, как разбухший огурец в бочке с рассолом.

Для того чтобы публично выразить свои мысли именно этим словом, уж лет десять не нужно никакого «гражданского мужества». Может, поэтому суперпирамида не вызвала в душе Архипова должного восторженного содрогания, и он обрадовался, что пришла его собака.

– Привет, – поздоровался Архипов.

Пес понюхал пену, брезгливо поморщился и мотнул лобастой башкой.

– Не нравится? А по помойкам шастать, значит, нравится?

Пес тяжело плюхнулся на задницу, зевнул и лязгнул чудовищными челюстями.

Порода называлась английский мастиф и относилась к разряду гигантских. Складки палевой лоснящейся шерсти прикрывали сто килограммов мускулов и литой плоти.

Мастифа подарил партнер-англичанин, страшно гордившийся тем, что придумал такой отличный подарок.

Архипов назвал его Тинто Брасс – не англичанина, понятно, а пса – за томный взор и потрясающую целеустремленность в отношении противоположного пола, проявившуюся еще в детские годы, как страсть ко всякого рода революциям у маленького Володи Ульянова.

Когда Архипов в первый раз приехал с Тинто Брассом на свою бывшую дачу в гости к бывшей жене, бывшая теща засела на втором этаже и кричала оттуда, что ни за что не спустится, пока бывший зять не увезет «это чудовище». Чудовище валялось на боку, занимало полтеррасы и палевые лапы толщиной с хорошо развитую мужскую руку протянуло на середину пола, и теперь они всем мешали ходить. Впрочем, никто и не ходил, все боялись.

– Если опять на кровати валялся, – пригрозил Архипов Тинто Брассу, – я тебя выдеру.

Тинто покосился на хозяина, ухмыльнулся и отвернулся.

– Сейчас пойдем к девочке Маше Тюриной, – сообщил хозяин и положил Гектора Малафеева на деревянный стульчик страницами вниз, сигареткой вверх. – Девочка Маша перепугала всех соседей, а мы обещали ее не оставить.

Тинто Брасс вздохнул. Лично он ничего не обещал и визиту к Маше предпочел бы прогулку по Чистым прудам.

Архипов вылез из воды, голый и мокрый прошлепал к телефону и набрал номер соседской квартиры – чтобы некуда было отступать. Идти к малахольной сектантке Маше не хотелось не только Тинто Брассу. Архипову не хотелось тоже.

Долго никто не отвечал, а потом трубку сняли, и слабый голосок пропищал:

– Алло…

– Здравствуйте, – сказал Архипов очень твердо, – меня зовут Владимир Архипов, я ваш сосед. Я могу зайти к вам минут через пятнадцать?

В трубке немедленно наступила глубокая тягучая тишина.

Народная мудрость номер три – умей держать паузу, особенно если не ты ее взял. Держи до последнего и не суетись.

Архипов не суетился. Он переступил на ковре, изучил собственные мокрые следы, почесал бровь, переложил мобильный телефон с одного места на другое, вытянув шею, посмотрел, что там делает в ванной Тинто Брасс, и только тогда в трубке снова запищало:

– А… зачем?

– Что? – не понял Архипов.

– Зачем вы… хотите зайти?

– Я зайду поговорить с вами, если вы Маша Тюрина. Вы Маша Тюрина? – Он поймал себя на том, что говорит медленно и раздельно, словно не слишком надеясь на то, что Маша понимает человеческую речь.

– А… зачем вам со мной говорить?

– Я обещал Лизавете Григорьевне.

– Обещали… поговорить… со мной?

– Послушайте, уважаемая Маша Тюрина, – рассердился Архипов, – давайте встретимся и все обсудим. Собственно, я затем и звоню, чтобы договориться о встрече. Вы меня понимаете?

Маша Тюрина еще некоторое время молчала, как будто обдумывала теорему Больцано – Вейерштрассе, потом неожиданно пришла в сознание и пропищала, что Архипов может зайти.

– Ну, слава богу, – похвалил Машу Владимир Петрович и повесил трубку.

Как он станет с ней разговаривать, если она двух слов связать не может?! Вдруг у нее замедленное развитие или поражение центральной нервной системы? Или она алкоголичка? Или фанатичка – не зря Гаврила Романович слышал песнопения, а Бригитта Феликсовна видела «странно улыбающихся» людей!

Натягивая джинсы, Архипов думал, что, пожалуй, напрасно так легкомысленно отнесся к беспокойству Гаврилы Романовича, и почувствовал свое собственное беспокойство.

Оно всегда возникало в одном и том же месте – в позвоночнике, примерно в середине спины, и оттуда быстро растекалось вверх и вниз.

Если у Маши не все дома, быть беде.

Жить на одной лестничной площадке – дверь в дверь – с душевнобольной членшей «Белых братьев», «Звездных сестер» или «Небесных странников» невозможно. Избавиться от них крайне трудно – как тараканы, они немедленно заполняют весь предоставленный объем, размножаются, укрупняются, входят во вкус. Тихий и чинный подъезд – коммунальный слесарь и его супруга, последние из могикан, не в счет – превратится в проходной двор, соседняя квартира – в ночлежку для «братьев, сестер и странников«. Архипову придется или платить милиции взятки, чтобы «взяли на контроль», или разбираться собственными силами – ни того, ни другого ему не хотелось.

Что за Маша Тюрина?! Откуда у нее такая прыть? Лизавета, хоть и была со странностями, но ни «братья», ни «сестры» при ее жизни на площадке отродясь не появлялись.

Архипов подумал-подумал и вместо майки натянул классическую и чинную рубаху с длинными рукавами. Кто ее знает, эту Машу! Может, и впрямь душевнобольная!

Заслышав, что стукнула дверь гардероба, из ванной показался Тинто Брасс. Взгляд у него был вопросительный.

– Я раздумал, – объявил ему Архипов, – ты в гости не идешь. Маша Тюрина тебя принять не может. Еще очень большой вопрос, может ли она принять меня.

Тинто Брасс подошел и стал смотреть на Архипова в зеркало. Рубаха оказалась с дырками для запонок, и нужно было или вдевать эти самые запонки, или искать другую рубаху. Архипов подумал-подумал и закатал рукава.

А что? Может, он сию минуту стирал? Или мыл? Или красил?

– Вернусь через десять минут, – пообещал он мастифу. – Если будут звонить, отвечай, что я пошел в библиотеку, и записывай фамилии.

Тинто Брасс пообещал, что все исполнит в точности.

– Вот и хорошо.

Архипов открыл дверь – на площадке никого не было, и песнопения не слышались, – пересек гранитный квадрат и позвонил в квартиру напротив.

Он думал, что дверь будут открывать несколько часов – судя по скорости телефонных переговоров, – но она распахнулась в ту же секунду, как будто Маша Тюрина стояла под ней и ждала, когда он позвонит.

– Проходите, – предложил из темноты тусклый голос. – Только ботинки снимите.

Он сбросил ботинки.

– Куда проходить? – Архипов почти ничего не видел.

– За мной.

Ее он тоже почти не видел – так, копошилось что-то в полумраке, с виду похожее на человеческое существо.

Следом за этим существом он прошел длинным коридором, повернул и чуть не налетел на него, когда оно остановилось у двери в комнату. Дверь распахнулась. Солнечный свет ударил в глаза, и Архипов зажмурился.

– Что вам нужно?

Он разлепил веки и никого не увидел – только громадную квадратную комнату, залитую солнцем. Солнце вваливалось в широкие чистые окна, каталось на полированном паркете, путалось в хрустальных вазах и вазочках, струйками стекало с громадной люстры – его капли попадали Архипову в глаза, мешали видеть.

– Что вам от меня нужно?

Он повернулся спиной к солнцу и оказался нос к носу с ней. Она стояла у высоких дверей, прижавшись к ним спиною, как в кино.

– Мне нужно с вами поговорить, – пробормотал Архипов. – Меня зовут Владимир Петрович. А вас?

– Мария Викторовна. О чем вы хотите со мной говорить?

– О жизни и смерти вашей тетушки, – пробормотал Архипов, рассматривая ее, – или бабушки. Она вам тетушка или бабушка?

– Ее жизнь и смерть вас не касаются. Простите.

– Да ничего, – неторопливо сказал Архипов. – Вы правы. Не касаются.

После этого Мария Викторовна Тюрина как буд-то расслабилась и отлепила спину от двустворчатой двери.

– Можно я сяду? – попросил Архипов.

– Садитесь, – разрешила она равнодушно. Прошла мимо него и присела на краешек дивана. Руки стиснуты, плечи судорожно сведены.

Неизвестно, кого он ожидал увидеть.

Пожилую девушку в платке и черной юбке? Мышку-норушку в балахоне и тапках? Бледную поганку с псориазной кожицей, кладущую перед божницей земные поклоны?

На вид Марии Викторовне было лет двадцать. Впрочем, Архипов никогда не мог правильно определить на глаз женский возраст, непременно ошибался. На ней были джинсики, голубенькие и довольно потрепанные, зато безупречно чистые, и темная штуковина без рукавов, но с высоким горлом. Руки длинные и худые, совсем девчачьи, щеки розовые, волосы короткие и темные, собранные в невразумительный хвостик. Она оказалась очень высокой, почти с Архипова, и примерно раза в два уже.

Что это Гаврила Петрович Державный так его дезинформировал?..

– Сколько вам лет? – мрачно спросил Архипов.

Мария Викторовна взглянула на него и некоторое время помолчала.

– Двадцать четыре.

– Понятно.

Что нужно делать дальше, Архипов не знал. То есть когда шел, он знал, а сейчас позабыл.

– Мне скоро на работу, – тускло сказала Мария Викторовна, – через полчаса.

– А кем вы работаете?

Опять некоторая пауза.

– Медсестрой в пятнадцатой больнице.

Архипов рассматривал ее, а она – свои сложенные на коленях руки.

Раньше он точно никогда ее не видел. Странное дело – каждый день он приезжал домой и уезжал на работу, а по выходным чаще всего бывал дома и знал всех соседей, которых было не слишком много в старом малоквартирном доме, но ее не видел ни разу.

Однажды Лизавета заманила его на «чай из трав». Он помнил, что этот чай им подавали, а кто подавал – нет, не помнил.

Она молчала, и Архипов выудил из недр мозга народную мудрость номер три – про то, как надо держать паузу.

– Я хотел с вами поговорить, – вопреки мудрости начал он быстро, – и поэтому позвонил. Ваша тетушка просила меня… Вы знаете, что она была у меня за день до своей… кончины?

Мария Викторовна перевела взгляд со своих рук в центр ковра и ничего не ответила.

– Она просила меня вам помочь, если потребуется помощь.

– Мне ничего не нужно.

– Конечно, – согласился Архипов. Он бы очень удивился, если бы она продиктовала ему список «добрых дел», которые он должен для нее сделать.

Если бы она не оказалась такой хорошенькой, молоденькой и несчастной, Архипов с чистой совестью наплевал бы на все свои обещания. Ему было неловко от того, что это именно так, а врать самому себе он не умел.

– Так кем вам приходилась Лизавета Григорьевна? Тетушкой? Или все-таки бабушкой?

– Она никем мне не приходилась. – И опять молчание.

– Послушайте, Маша, – произнес Архипов как можно значительнее, – мне нужно с вами поговорить, а вы почему-то упираетесь. У вас есть полчаса. Пойдемте ко мне, я сварю кофе, и мы поговорим. Пойдемте, это недалеко.

– Я не хочу кофе.

– Тогда чай.

– Чаю я тоже не хочу.

– Квасу? Спирту? Соленых огурцов?

Тут она улыбнулась – наконец-то.

– Огурцы тоже есть?

– Сколько угодно.

Улыбка пропала, как будто ее и не было. Снова заснеженная равнина, унылая и однообразная до крайности.

Архипов начал раздражаться – какого черта он уж так-то старается?! Ну, не хочет она с ним разговаривать, пусть не разговаривает, ему-то что?! Он сделал попытку – попытка провалилась, и хватит сидеть, изображать дружеское участие и сочувствие!

Всему его участию вместе с сочувствием цена – грош, потому что он предлагал их исключительно из-за того, что у нее оказались длинные ноги и крепкая грудь.

– Ну что? Не станем кофе пить и есть огурцы?

– Нет.

– Отлично.

Архипов поднялся, чувствуя себя идиотом. Все из-за Лизаветы, поставившей его в такое дурацкое положение!

– Что за люди приходят к вам в квартиру?

Заснеженная равнина вдруг ожила, как будто от первого дыхания надвигающегося урагана.

– Какие люди?

– Не знаю, – сказал Архипов резко, – я у вас хочу спросить. На площадке толчется народ, который валит в вашу квартиру. Соседи слышали какие-то песнопения, хотели милицию вызывать. Что это за народ?

Ураган улегся так же внезапно, как и поднялся.

– Это… мои друзья.

– Сколько их?

– Что?

Архипов вздохнул:

– Я спрашиваю, сколько их. В штуках. Сколько?

Мария Викторовна Тюрина уставилась ему в лицо. Глаза были орехового цвета, пожалуй, с примесью янтаря.

Народная мудрость номер четыре гласила – никогда первым не отводи глаз. Тот, кто дольше смотрит, сильнее. Тот вожак.

Архипов рассматривал ее глаза со старательным равнодушием – как будто он только и делал целыми днями, что рассматривал женские глаза, и она дрогнула первой.

Все-таки вожак – он, Архипов.

– Зачем вы меня об этом спрашиваете?

Вот тут он сплоховал. Пока изображал равнодушие, забыл, о чем именно спрашивал. Но Мария Викторовна ничего не знала о существовании народной мудрости номер пять, которая гласила, что никогда не нужно бросать собеседнику спасательный круг. Он или выплывет, или утонет сам, без посторонней помощи.

Мария Викторовна круг бросила:

– Какое вам дело… сколько их? Зачем вам?

– Нам затем, что мы здесь живем, и нам никакие последователи культа Вуду не нужны. Или это адвентисты седьмого дня?

Тут Мария Викторовна Тюрина так перепугалась, что глаза у нее увеличились и как будто поплыли на побледневшем лице. Нос заострился, и оказалось, что он слегка обрызган веснушками. Архипов умилился.

Не хотел, а умилился.

Надо же, веснушки у нее, как у маленькой!..

– Я не знаю, о ком вы говорите, – пробормотала она. – Ко мне приходят только друзья.

– Из больницы номер пятнадцать? Врачи и сестры? Это они поют так, что все соседи слышат и пугаются? – Никто не поет.

– Неправда.

– Владимир Петрович, мне нужно… уходить.

– Неправда. Вам уходить нужно через двадцать минут.

Она по-прежнему не смотрела на него, но его собственное имя, которое она бойко произнесла, странным образом его… задело. Как будто в том, как она его выговорила, было что-то очень интимное, личное.

– Ну так как, Мария Викторовна?

Она молчала только секунду.

– Никак. – Она решительно поднялась и распахнула двустворчатую дверь в кромешную тьму коридора. – До свидания.

Архипов ничего не ответил, большими шагами прошагал до входной двери, распахнул ее и через мгновение был у себя дома. Он уже вошел, когда услышал, как бахнула, закрываясь, соседская дверь, заскрежетал замок и на площадке все стихло.

В дальнем конце просторного холла показался величественный Тинто Брасс. Он посмотрел на Архипова и вопросительно мотнул башкой.

– Выперли, – сообщил Архипов, – взашей.

Ему показалось, что мастиф закатил глаза.

– Да правда! – энергично подтвердил Архипов. – Зря ты мне не веришь!

Тинто Брасс ухмыльнулся, и тут Архипов захохотал. Хохотал он долго и смачно – над собой, польстившимся на веснушчатый нос и длинные ноги Марии Викторовны Тюриной, медсестры пятнадцатой горбольницы, племянницы полоумной Лизаветы, которую он заверил распиской, что не оставит «девочку».

Похохотав, он пошел варить кофе, вытащил из ванной Гектора Малафеева, проскакал вместе с ним по пирамиде из трехбуквенного слова и пустился в дальнейшие странствования по «Испражнениям души».

Мария Викторовна его больше не интересовала.

Осталось, впрочем, ма-аленькое предчувствие, зудевшее о том, что с ней он еще не оберется хлопот.

Архипов проснулся от того, что рядом кто-то гулко и настойчиво колотил молотком в дно железной бочки.

– Ч-черт! – пробормотал Владимир Петрович и накрыл голову подушкой. Удары несколько отдалились, но не прекратились. Спать было невозможно. Архипов снял подушку и сунул в ухо палец.

Палец тоже не помог. Кроме того, спать с пальцем в ухе никак не получалось.

– Козлы! – в подушку сказал Архипов. – Уроды! До нас добрались!

Он был уверен, что молотком по бочке стучат строители подземного гаража. Колебание материи – так выразилась Лизавета Григорьевна.

Архипов сел и открыл глаза. Было темно и очень поздно. Именно поздно, а не рано. Он всегда точно чувствовал время.

Будильник показывал начало третьего.

Удары возобновились, и он понял, что никто не бьет молотком по бочке.

– Тинто! – позвал Архипов, встал и побрел по ночной квартире. – Ты что, с ума сошел?!

Тинто Брасс – темная неподвижная туша – стоял возле входной двери и гулко на нее брехал.

– Фу! – сказал Архипов с изумлением. – Что ты орешь? Ночь на улице!

Тинто Брасс, помимо небывалой внешней стати, отличался еще недюжинным умом. Архипов никогда не слышал, чтобы он лаял просто так, ни от чего. Он вообще почти никогда не лаял.

– Что? – повторил Архипов.

Тинто Брасс отвернулся от него, сунул нос в дверь и гулко брехнул, как будто гром ударил.

Шлепая босыми ногами. Архипов подошел и посмотрел в «глазок». На площадке было темно.

– Ну и что? – опять спросил Архипов у Тинто. – Я ничего не вижу!

Мастиф не отрывал носа от дверной щели. Мощная спина напряглась, а палевые складки, серебрящиеся в лунном свете, казалось, стояли дыбом.

«Там кто-то есть, – вот как понял Архипов свою собаку. – Кто-то, кому там быть не положено. Я его чувствую, а ты нет, потому что ты всего лишь человек».

Палевые складки встопорщились, и Тинто Брасс негромко зарычал. Архипов все всматривался в «глазок» – бесполезно, потому что ничего не угадывалось в плотной чернильной тьме, и он вдруг сильно встревожился.

Свет, черт побери! Почему не горит свет?! В их подъезде свет горит всегда. По крайней мере, Архипов, проживший здесь всю жизнь, не мог вспомнить случая, чтобы на площадках не было света. Хороший дом, хороший район, дедок караулит входную дверь – почему бы свету не гореть?

Выключили? Кто?! Зачем?! Да еще в два часа ночи!

Тинто опять зарычал, сунулся башкой и переступил тяжелыми лапами. Архипов вернулся в комнату и натянул джинсы. Стоять голым перед дверью, за которой явно что-то происходило, ему не хотелось. Где-то был здоровенный автомобильный фонарь, с которым он ездил на рыбалку. Роняя в потемках вещи, Архипов добыл фонарь и вернулся к двери.

Ах, как ему не хотелось геройствовать, как не хотелось!..

На площадке всего две квартиры – его собственная и сектантки – медсестры пятнадцатой горбольницы. Последний этаж, выше только чердак, где Лизавета нашла свое волшебное ритуальное и хрен знает какое колесо.

Вряд ли кто-то среди ночи полез на чердак. Значит, этот кто-то на площадке. Значит, девочка Мария Викторовна Тюрина получила очередную порцию неприятностей сразу после его ухода.

Надо идти ее спасать. Конечно, надо.

Архипов переступил с ноги на ногу, как Тинто Брасс, не отрывая глаз от черной дырки в двери, и не двинулся с места.

Сейчас он откроет дверь и пойдет спасать Машу. Все по правилам. Барышни вечно напуганы и несчастны, но не лишены известной строптивости и упрямства, за которые должны поплатиться. Робин Гуды всегда великодушны и снисходительны и опережают негодяя на один разящий удар меча.

Ох-хо-хо…

Кто там может быть внутри чернильной ночной вязкости? «Белый брат» или «Небесный странник»? Или обычный жулик? Или кто-то пострашнее?

Тинто Брасс мотнул башкой, как будто сокрушаясь, что Архипов так труслив и туп.

– Ладно, ладно, – чуть слышно пробормотал его хозяин.

Он ударил по выключателю – желтый свет упал с потолка, сожрал мрак, – одним движением распахнул дверь на лестницу и зажег фонарь.

Широкий луч обежал стены и потолок. Прямоугольник света достал до противоположной стены, как будто сложившись пополам, и вознесся по ней вверх. Тинто Брасс фыркнул и выскочил на площадку.

– Назад, Тинто! – негромко скомандовал Архипов. – Назад!

На площадке никого не было – он понял это в первую секунду.

Зря готовился и боялся.

– Тинто!

Мастиф замер у двери напротив, опустив башку и напружинив спину.

– Ну уж нет, – сказал Архипов, – туда я не пойду, можешь не намекать.

Тинто Брасс негромко зарычал – так что завибрировал шпингалет в оконной раме.

– Все, Тинто, – позвал Архипов, – хватит. Пошли домой!

Мастиф уперся могучим лбом в соседкину дверь, поднажал, и… дверь вдруг открылась! За ней было черно и как-то глубоко. Архипов вдруг подумал, что именно так должен выглядеть вход в ад.

Тинто Брасс не спеша вошел в черноту и исчез, как будто канул в бездну.

Архиповский позвоночник вибрировал от беспокойства и страха. Кожа стала холодной и липкой, лягушачьей.

– Тинто, вернись!

И прислушался.

Ни шороха, ни звука. Ему показалось даже, что он слышит, как тикают часы в его собственной квартире, возле его собственной широкой и удобной кровати, в его собственной хорошо и правильно устроенной жизни.

В чью жизнь его только что занесло? Марии Викторовны Тюриной, медсестры? Или покойницы Лизаветы Григорьевны?

Архипов вышел на площадку – ногам мгновенно стало холодно на граните, пальцы поджались – и оглянулся на свою дверь, за которой сияло электричество и было безопасно.

Он не станет закрывать дверь. Пока она открыта, остается смутная надежда, что в любой момент можно перестать геройствовать и вернуться.

Расширяющийся луч фонаря, прочертив по стене, затек в темный дверной провал, зацепился за угол старинного шкафа, уперся в тусклую раму какой-то картины и дальше, дальше, до стеклянной двери, которую Архипов не заметил, когда вечером был в этой квартире. Словно намертво связанный с широким лучом, следом за ним Архипов вошел в длинный коридор и осторожно двинулся дальше.

Вдалеке снова зарычал Тинто Брасс. Архипов замер и прислушался.

– Мария Викторовна! – позвал он негромко. Голос увяз в чужих стенах и чужих громоздких вещах. – Мария Викторовна, у вас дверь открыта!

Ни звука.

Где, черт побери, в этой квартире зажигается свет?!

Желтого луча было недостаточно, и в позвоночнике вибрировало и дрожало все сильнее. Это дрожание мешало ему, было больно и хотелось потереться спиной о что-нибудь надежное.

– Мария Викторовна! Вы меня слышите?

В ответ снова настороженно рыкнул Тинто. Фонарь в архиповской руке метнулся и замер.

Если она дома, почему не откликается? Почему открыта дверь? Что мог услышать мастиф, что так его встревожило? Выстрел, предсмертный вскрик? Глухой дробный звук, с которым падает тело?

Архипов споткнулся обо что-то и посветил себе под ноги. Деревянная скамеечка с изогнутой спинкой. Желтый луч выхватил из черноты туфли на длинных и тонких каблуках, валявшиеся нос к носу.

Выходит, она дома? Или это… нарядные туфли?

Он снова поводил лучом по стенам, как будто помазал светящейся краской, которая тут же гасла, едва он отводил фонарь. Смутное шевеление тьмы, как будто внутри что-то колыхалось, насторожило его. Луч замер, словно раздумывая, стоит ли светить туда. Архипов вдохнул, выдохнул, решительно перевел фонарь, но рассмотреть ничего не успел.

Откуда-то слева вдруг послышался странный звук, потом короткий вскрик, оглушительный грохот и вопль:

– Не на-адо!

Архипов ринулся на вопль, больно ударился, босая нога поскользнулась на паркете, лбом он въехал в какой-то острый угол, выматерился, куда-то выскочил. Совсем рядом гавкнула его собака, как будто пушка выстрелила.

Широкий луч выхватил блестящий складчатый бок, напряженно вытянутую шею и – бледное, перекошенное человеческое лицо, прямо перед собачьей мордой. Архипов зашарил правой рукой по стене, зажав подбородком фонарь, кажется, обрушил со стены очередной «натюрмортик», и свет наконец зажегся.

Судорожно поднимая к лицу острые коленки, закрываясь руками, поворачиваясь худым плечом, на полу метался молодой человек в темной курточке и грязных ботинках.

Тинто Брасс величественно качнулся на колонноподобных ногах и непринужденно обнюхал физиономию молодого человека.

– Нет! – вскрикнул тот чуть не плача. – Нет! Да заберите вы собаку!

– Тинто, фу, – велел Архипов не слишком настойчиво. Покрутил фонарем, посмотрел в его зеркальную чашу и погасил. Мастиф придвинулся еще чуть-чуть ближе.

– Дверь была открыта! – заверещал его пленник. – Я звонил, звонил. А потом оказалось, что она открыта! Я вошел! Я ничего не брал! Ничего! Ну на, на, обыщи! – И он стал выворачивать карманы и тыкать их в нос Тинто Брассу.

Тинто брезгливо поморщился.

– Так, – заявил Архипов, обретший почву под ногами, – давай быстро и по пунктам. Ты кто?

– Я?! Я… приезжий.

– Ты кто? – повторил Архипов и легонько ткнул босой ногой в жидкий бок.

– Я… приехал сегодня, – захныкал юнец и покосился на Тинто Брасса. – Да уберите вы ее, я собак с детства боюсь!

– Правильно делаешь, – похвалил Архипов. – Ты кто?

– Да родственник я! Родственник! И что вы на меня напали?!!

– Чей? Мой?

Юнец поднял на Архипова замученные красные глаза.

– Почему… ваш?

– Тогда чей?

– Ейный.

– Чейный – ейный? – уточнил Архипов.

– Манькин.

Манька, подумал сообразительный Архипов, должно быть, и есть Мария Викторовна Тюрина, поразившая его сегодняшнее воображение. Ах, нет, уже вчерашнее.

А вот это – то, что на полу, – родственник Марии Викторовны. А может, обычный жулик, которого Архипов «накрыл».

Тинто Брасс «накрыл», если уж быть справедливым до конца.

– Как тебя зовут?

– Меня? – По куриной шейке прошла приливная волна, вздрогнул острый кадык.

– Тебя.

– А… это… Юрий.

– Гагарин?

Юнец опять затеребил ногами в грязных башмаках и отдернул голову от подсунувшегося Тинто.

– Слушай, Юрий Гагарин, – сказал Архипов терпеливо, – я тебя в отделение сдам в два счета! Тут у нас что такое? Тут у нас кража со взломом? Это хорошее дело – кража со взломом! На тебя, урода, все кражи, какие только произошли в районе с девяносто восьмого года, повесят, и сядешь ты лет на семь как минимум. Я ж тебя с поличным поймал!

– Я не крал! – заскулил юнец. – Ничего не крал я!

– И дверь тоже не ломал?

– Дверь открыта была!

– Как тебя зовут?

– Макс!

– Фамилия?

– Хрусталев!

– Макс Хрусталев – шикарно, – оценил Архипов. – Откуда прибыл?

– Из… Сенежа.

– Где это?

– Где Литва.

– Литва-а? – удивился Архипов. – Ты, выходит, иностранец, Макс?

– Да уберите вы ее!

– Фу, Тинто!

– Не иностранец я! Сенеж с нашей стороны! Не с той!

– Ты профессиональный жулик? Вор в законе?

– Я не жулик!! Я к… родственнице! К Маньке! А ее нет! А дверь открыта! А тут вы со своим… со своей!

– А… Манька? – быстро спросил Архипов. – Родственница твоя? Она знала, что ты должен прибыть с визитом?

– Чего?

– Того! Ты без предупреждения приехал?

– Ну да! Я же и говорю! Дверь открыта была! Я звонил. Никто не открывал. Я дверь подергал, а она открылась! Я думал, может, спит Манька, а дверь забыла запереть! И вошел! А тут вы!

Архипов немного подумал. Рассказ звучал убедительно. На члена секты «Звездные братья» или «Сестры Иеговы» юнец не тянул. Хотя кто их знает, членов-то…

– Покажи билет.

– Чего?!

– Покажи мне билет на поезд. Или ты из своего Сенежа аэропланом добирался?

– Нету у нас никаких… планов, – пробормотал юнец и полез в карман замызганной куртчонки. – Зачем билет-то?! Сказано, не жулик!

Билет нашелся, и Архипов внимательно его изучил.

Юнец с ненавистью посмотрел на непринужденного Тинто Брасса, и потом – с такой же – на Архипова.

– А что? – вдруг спросил он убито. – Манька тут… не живет больше?

– Манька – это Тюрина Мария Викторовна? – Архипов сунул билет в карман джинсов.

– Ну да.

– Еще утром жила тут.

– А вы… кто? Ейный муж, что ли?

– Я ейный сосед, – представился Архипов, – Владимир Петрович зовут меня. Неудачно очень ты прибыл. У Марии Викторовны тетушка умерла, а сама она как раз сейчас на работе. Так что придется тебе на лавочке дожидаться. У метро. Квартиру я закрою.

Юнец моргнул. У него был вид человека, который из последних сил брел до убежища и добрел, а оказалось, что это никакое не убежище, а груда пустых коробок, издалека казавшаяся домом. Архипов решил, что он сейчас заплачет.

Сочувствовать юнцу ему не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось – только бы убраться отсюда обратно в собственную жизнь, в собственную постель и перестать играть в Робин Гуда.

Хватит пока. Для одной ночи даже слишком.

– А можно я тут посижу? – спросил юнец умоляюще и носом шмыгнул умоляюще. – Я, ей-богу, ничего не трону! Ничегошеньки! Я прямо тут… посижу, и все. Можно, а?

– Нет, – буркнул Архипов, – нельзя.

Юнец несколько секунд смотрел на него, а потом тяжело завозился, поднимаясь.

– Может, вы за мной последите, а я посижу?

– Я не стану за тобой следить.

– А ваша собака… не может последить? – Видно было, что ему очень не хочется на лавочку у метро.

– Моя собака сейчас вместе со мной пойдет в мою квартиру, и мы ляжем спать. Предупредил бы Марию Викторовну заранее, и ты бы спать лег.

– Да не мог я ее предупредить!

– Почему?

– Потому что не мог!

«Кто открыл дверь? – думал Архипов. – Или она сама забыла запереть, когда уходила на работу?»

– Где твои вещи?

– Все на мне! – огрызнулся юнец.

Архипов посмотрел.

– Не густо.

– Мне подходит! Сам небось ва-аще голый! – Теперь, когда лавочка у метро стала неотвратимой реальностью, он хорохорился.

Архипов и вправду был в одних только джинсах и теперь сильно мерз, так что волосы на руках стояли дыбом и кожа собралась мелкими пупырышками.

– А в подъезд ты как попал?

Юнец с шикарным именем Макс Хрусталев сделал вид, что не расслышал. Слышал, слышал, а теперь внезапно перестал.

– Я спрашиваю, как ты попал в подъезд?

– Через дверь.

– А Гурий Матвеевич, конечно, решил, что ты почтальон или слесарь из жэка. Да?

– Не знаю я никакого Матвеича…

– Ты как в подъезд попал? – душевно спросил Архипов и душевно же положил юнцу руку на локоть. Локоть был острый и угловатый, весь как будто составленный из палочек и спичечек. Ладонь Владимира Петровича – шире раза в четыре.

– В окно! – выпалил юнец, дернул локоть и от этого движения повалился прямо на Архипова. Тот поморщился и, дернув за куртчонку, придал тощему телу вертикальное положение.

– Под носом у Гурия Матвеевича лез?

– Я подождал, пока он заснет! – закричал Макс и, кажется, всхлипнул. – Я долго сидел! Я под окном сидел! А он все не спал! Он все чай пил, зараза!

Старик пил чай. На столе в его каморке стоял блестящий самовар и выдыхал вкусные облака пара. Еще были широкая чашка с блюдцем, похожая на тазик, банка с темным вареньем – из банки торчала большая ложка, – желтый сыр на салфетке и толстый, густо обсыпанный маком бублик. Макс сидел под окном, слышал, как звякает ложка, шумит самовар, вздыхает старик, и ему так хотелось есть, что мутилось перед глазами и слюна не помещалась во рту. А старик еще газету читал, и отламывал от бублика, и клал на него толстый сыр, и это невозможно было вынести.

Сколько же он не ел? Дня два? Нет, три. Точно три. Как сбежал из дома, так и не ел. Украсть не умел. Попросить боялся. Он только думал, как поест у Маньки.

Маньки нет, а есть этот, почти голый, здоровенный, страшный. Что теперь делать?

– Ну, ладно, – согласился «здоровенный и страшный», – в окно так в окно. Пошли, парень.

Он выключил в комнате свет, зажег фонарь и позвал свою собаку. Собака тяжело потрусила по коридору и выскочила на площадку. Возле входной двери Архипов задержался.