Текст книги "Счастья тебе, дорогуша!"

4
«Проблемы негров шерифа не волнуют»

Мы не виделись с ним давно, если не считать нашей короткой содержательной встречи в кафе. Восемь месяцев одиночества, к которому я все еще никак не могла привыкнуть до конца и которое не могли скрасить ни Виктор, ни другие ему подобные из отряда «мужей гулящих». Женатые мужчины, полные ко мне пылких чувств, вдруг стали вызывать во мне аллергию. Когда я слышала от них «как же я тебя люблю, Марго», я начинала непроизвольно чесаться и чихать. Мне не давал жить спокойно один вопрос: как так могло получиться? И я хотела только одного – Кешку. Если бы меня спросили, зачем, я бы вряд ли ответила. Ни дня с Кешкой я не чувствовала себя счастливой. Но на свете есть не только счастье. Я не была счастливой, но зато чувствовала себя очень нужной и не просто любимой, а необходимой как воздух. Это чувство наполняло меня не счастьем, но покоем и уверенностью в себе. Моя жизнь была наполнена смыслом, пусть даже эта жизнь и была невыносима. Я была женщиной, которую любят, которую обожают, которую нервно, порывисто обнимают и прижимают к себе даже в самом глубоком сне, даже в посталкогольном бреду. Кешка вцеплялся в меня так, словно боялся, что если разжать эти тиски, я моментально исчезну. Испарюсь. И пусть мне совсем не нравились эти объятия, оказалось, что теперь – без них – я чувствую себя голой и невыносимо пустой.

Именно поэтому я и согласилась на этот быстрый и платный развод. Чтобы увидеть его, моего Кешку, посмотреть ему в глаза в больших смешных очках. Без них он был слеп как крот. Без меня – тоже. Мне до конца не верилось, что все это всерьез. Неужели же он придет и своей рукой разорвет ту связь, без которой он не мог жить, не мог дышать. Ради которой он всегда прощал совершенно все. И еще денег мне даст за то, чтобы я ему не мешала меня терять. Не может быть. Только не он.

– Ты завтра вообще на работе будешь? – спросила меня Раиса Львовна. – Или тебе дать отгул на весь день?

– Я даже не знаю, – протянула я, смутившись. В нашем теплом коллективе мне бы обязательно оказали моральную поддержку, но именно поэтому я вообще не сказала, что завтра у меня развод, а сослалась на кое-какую бумажную загвоздку, которую нам с Кешкой надо решить в ЖЭКе. – Вряд ли я быстро освобожусь. Знаешь, какие там очереди.

– Не рассказывай мне про очереди, – фыркнула Раиса. – Мне тут пришлось сверку в налоговую возить, так в тамошней очереди можно прожить жизнь, родить детей и внуков, поседеть и сгинуть. И все за один рабочий день.

– Как сверка?

– Понятия не имею. Теперь все через одно место. Сдаешь в окошко, инспектора не видишь. Да и не очень-то и хотелось. Просто вопрос: если они потеряли бумажку, почему я должна терять несколько часов своей жизни. Лучше бы я маникюр сделала. Еще смотрят так, словно я у них пришла одолжения просить. Высшая каста, твою мать!

– Так дашь отгул-то? – аккуратно уточнила я, потому что Райкины выступления по поводу беспредела можно было слушать часами. Они были справедливы, они были бесконечны. Под куполом нашего цирка в рамках одной бухгалтерии обслуживалось несколько разных юридических лиц, связанных между собой цепью учредителей и единой многосторонней производственной деятельностью. Так что очередей и проблем с налоговой у нас хватало.

– Дам, черт с тобой. Только потом с тебя причитается. Новый год на носу, – согласилась она и отвернулась, продолжая что-то бурчать про наши вечные жэки-шмеки и про то, что креста на нас нет. Бедная она, бедная, ведь сколько ни ори на весь наш курятник, отвечать-то все равно ей. Ей бы отпуск взять, поваляться на пляже, попить соку свежевыжатого из морковки, приобрести нормальный человеческий цвет лица, а она сидит в офисе чуть ли не круглые сутки. Бледнеет на глазах. Еще бы, что с нас взять? Что мы понимаем? Чем у нас только голова набита? Впрочем, головы наши были набиты именно тем, чем надо, и весь подчиненный ей отдел (в меру усердия) всем своим огромным составом сидел верхом на калькуляторах и целыми днями стягивал дебет с кредитом, невзирая на несознательность и вопиющее упрямство оных. Не желали наши счета сходиться. Постоянно терялись или вовсе исчезали в тартарары счета-фактуры и накладные. А ведь не за горами конец года, лихие праздники, а дальше сдача годового отчета, будь он неладен. А сведение годового отчета по сути своей напоминает снятие/наведение порчи. Никто не знает, сработает или нет, но надеяться, кроме как на чудо, больше не на что.

– Спасибо, – кивнула я, продумывая про себя, что именно надо завтра с утра надеть, чтобы Кешка просто не смог от меня глаз оторвать. Последний бой – он трудный самый, поэтому патронов не жалеть. В ход идут и платье с декольте, и туфли на шпильке с Останкинскую башню (Кешка в этом случае будет мне примерно по плечо, что ему лично всегда очень нравилось), и яркий макияж. Основной упор на мои прекрасные серые глаза, глубокие, с поволокой. Жаль, что волосы у меня короткие, было бы шикарно еще махнуть копной блестящих густых волос (как в рекламе). Ну да ничего. И так пробьемся, с божьей помощью.

Наутро я встала разбитая, потому что как ни старалась, но практически так и не смогла уснуть. Хотя начиналось все за здравие. Я решила, что мне обязательно надо выспаться, чтобы завтра не было мешков под глазами. Я приняла ванну, выпила чашечку ароматного зеленого чая, ощущая себя так, словно я собираюсь не на развод, а на свидание. Я посмотрела немного телевизор, какое-то туповатое политическое шоу, где лысый здоровяк приятной наружности весело призывал всех принять закон, чтобы всех наших преступников, приговоренных к высшей мере наказания, не расстреливать понапрасну, а разрезать потихонечку на органы, потому что в мире большой дефицит этих самых органов. А им – преступникам – они совсем уже ни к чему. Меня передернуло. Я вспомнила что-то из истории Средних веков, когда ворам за кражу куска хлеба руки отрубали. Симпатичное у нас будет общество, если дать волю вот таким вот лысеньким здоровячкам-фашистикам. Я выключила телевизор и закрыла глаза.

Может быть, из-за этого, а может, из-за того, что я принимала слишком уж горячую ванну, в голову полезли какие-то совсем не те мысли. Вместо того чтобы спать-дремать да красоты набираться, я вдруг открыла глаза и отчетливо так подумала:

– Завтра у тебя развод. Завтра ты станешь разведенной женщиной.

– НЕТ! – дернулось в ответ мое подсознание и забилось в конвульсиях. Оно, подсознание, было совершенно не готово к такому повороту событий. Оно вообще-то сильно возражало. И достало из глубин моей памяти одно воспоминание, которое лежало и пылилось там, забытое и никому не нужное, долгие-долгие годы. Почти десять лет прошло с тех пор.

Мы с Кешкой тогда были женаты больше полугода. Я уже успела наиграться в маленькую хозяйку маленькой однушки в Тушино, я уже набила оскомину напоминаниями Кешке не разбрасывать рубашки и носки по комнате, уже успела переприглашать к нам в гости всех своих подружек – словом, выполнила весь тот объем нелепых и бессмысленных ритуалов, ради которых, собственно, я и вышла замуж. Я не работала, мой диплом пылился в шкафу, а мои родители намекали, что неплохо бы подумать о внуках. Кешка, воодушевленный новыми временами, от которых веяло свободой и безграничными возможностями, только начал затевать какой-то бизнес.

– Зачем ты так много работаешь? – удивлялась я, глядя на то, с какой жадностью Кешка хватается за любой контракт. Сидит допоздна в офисе у метро «Ботанический сад» (три комнаты при овощном складе), пьет с какими-то нужными людьми, молчит, что-то там себе думает.

– Я же должен обеспечить своей обожаемой принцессе достойное существование, – говорил он мне. – Это все ради тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

И он дарил мне тогда совершенно фантастические подарки. Однажды он пришел очень поздно, почти в час ночи, но даже не слишком пьяным, а, наоборот, каким-то лихим и перевозбужденным. Разбудил меня, не обратил внимание на мою ругань, вручил конверт, в котором содержались две путевки в Италию, а потом раздел меня и овладел мной. Именно тогда я с какой-то ужасающей ясностью поняла, что ничего у нас с ним не получится.

Через несколько дней, пока он суетился, готовил все необходимое, чтобы лететь в эту самую Италию, я сидела над грудой каких-то платьев, перебирала их, перекладывала из стороны в сторону и чувствовала невыносимую усталость и нежелание шевелить даже кончиками пальцев.

– Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? – забеспокоился он.

– Кеша, нам надо серьезно поговорить.

– О чем? – нахмурился он.

– Мы… нет, я… я совершила ошибку.

– Ошибку? Ты что, во что-то вляпалась? Я чего-то не знаю? – спрашивал он, пока я собиралась с силами, чтобы сказать то, что должна была сказать.

– Нет, не вляпалась.

– Ничего, мы все исправим. Скажи только, в чем проблема. Ты же знаешь, я все улажу, я…

– Кеша, я тебя не люблю.

– …

– Я тебя не люблю и никогда не любила. Это была моя ошибка, не надо было мне выходить за тебя замуж.

– У тебя что, появился другой? – побледнел Кешка и сел рядом. Я старалась не смотреть на него, все время цеплялась взглядом за штору, которая оборвалась с одного конца. Я смотрела и смотрела на эту оборванную штору и думала, что теперь это уже не моя проблема – как ее поправлять. Уже не мне придется искать стремянку или ставить табуретку на стол и лезть на эту верхотуру… – Ты меня слышишь?

– А ты меня? Слышишь? Я не люблю тебя! Все кончено! Я ухожу!

– А как же Италия? – растерянно спросил он.

– Съезди сам.

– Это… это невозможно, – сказал он и вдруг твердо, даже слишком, схватил меня за руку. – У тебя что, есть кто-то другой?

– Никого у меня нет, – помотала головой я.

– Наверняка кто-то у тебя появился. Тебе просто скучно. Конечно, ты же сидишь дома целыми днями, делать тебе нечего. Такая женщина не должна скучать.

– Я не скучаю, – крикнула я. – Я тебя не люблю.

– Нет, это не то, – он говорил тогда будто сам с собой. – Это ерунда. Я знаю, тебе просто кто-то понравился. Ты себе придумала сказку про большую любовь. Но я тебя не отпущу, не думай.

– Что значит не отпустишь? – возмутилась я. – Тебе что, все равно, что я тебя не люблю?

– Мне достаточно того, что я тебя люблю, – сказал он. – Я буду любить тебя за нас двоих. Ты, конечно же, можешь уйти, но знай, что никто и никогда не будет любить тебя так, как я. И я все сделаю для тебя.

– Это глупость какая-то! Я не могу быть с тобой. Я просто не могу, честно, я пробовала, но это невыносимо. Я рано или поздно все равно от тебя уйду.

– Пусть это будет поздно. Ладно? Ты только не принимай сейчас никаких окончательных решений, ладно, малыш? А знаешь, что. Ты поезжай-ка в Италию сама. Отдохни, развейся, посмотри красивые места. Я не буду тебе мешать, а потом, когда ты приедешь, мы обо всем поговорим. Я только хочу, чтобы ты была счастлива.

Он просчитал все достаточно точно. Когда я вернулась из Италии, счастливая, пропитанная солнцем и красотой, он, Кешка, показался мне таким родным, таким хорошим, понимающим и любимым, что я даже и не вспомнила, что еще три недели назад я собиралась уходить от него навсегда. Да и куда уходить? Уезжать в Бердянск, к маме? Там, в Италии, за мной очень красиво ухаживал один жгучий брюнет. А здесь Кешка старательно показывает, что ему нет никакого дела до того, изменила я ему или нет.

– Главное, чтобы ты была со мной, – сказал он и тем самым захлопнул капкан, в котором я провела почти десять лет. Я зашла в эту камеру в двадцать три, а вышла в тридцать три. И только сейчас поняла, что десяти лет моей жизни не стало. Я заснула только под утро, выкурив все сигареты в доме и выпив несколько снотворных таблеток. Наутро мне не только разводиться, мне не хотелось даже вставать.

В Тушинском загсе все совсем не изменилось с того момента, когда я входила сюда в белоснежном платье. Все те же мраморные стены, все те же лица, им под стать, полные женщины в возрасте, сотрудницы загса, с одинаковым равнодушием относятся ко всем актам регистрации: к бракосочетаниям, к разводам, к рождениям, к смертям, к сменам фамилий.

– Вы по какому вопросу? – спросил меня охранник за столиком, любезно улыбаясь.

– По вопросу развода, – я все-таки заставила себя это выговорить. К утру я уже пришла к выводу, что все-таки это очень хорошо, что Кешка решил меня отпустить. Мне больно, обидно, но я большая девочка и справлюсь с этим. А вот жить мне с ним не придется. Это большой плюс.

– Вам направо по коридору, – кивнул он, но я и сама уже увидела в глубине холла смешного толстенького человечка с большим кожаным портфелем в руках, а рядом с ним стоял, задумчиво рассматривая потолок, мой Кешка. Вот черт, он выглядел просто прекрасно. Можно сказать, он выглядел так впервые в жизни. Так он не выглядел никогда, хотя при этом он был одет довольно просто. Вельветовые джинсы светло-бежевого оттенка, какая-то рубашка-поло, новые очки в совсем другой оправе. Они ему очень даже шли, придавали какой-то загадочности. И новая прическа. Сколько лет я знала Кешку, он всегда носил одни и те же прически, ходил немного взлохмаченным, постоянно поправлял челку. Теперь же у него волосы были сострижены практически в ноль, оставляя только легкое воспоминание о волосах, сантиметр, не больше. Но ему, как ни странно, было так очень хорошо.

– Маргарита? – как и всегда, спросил он, словно не был уверен в своих глазах.

– Привет, – я постаралась говорить как можно легче и свободнее. – Ты сменил имидж?

– Есть немного, – кивнул он, а я отметила, что у него на запястье появились новые часы, очень дорогие. И вообще, среди вещей, надетых на него, не было ни одной из нашего с ним, так сказать, гардероба. Все новое, все дорогое. И все явно тщательно подбиралось.

– Ты прекрасно выглядишь.

– Ты тоже, – дежурно ответил он, с нетерпением глядя на дверь в какой-то кабинет.

– Это там нас разведут? – не сдержалась и довольно жестко спросила я.

– Да, Марго. И я очень благодарен тебе, что ты пошла мне навстречу. Я боялся, что может быть осложнение.

– Значит, ты теперь считаешь, что жизнь со мной – это просто осложнение? – едким тоном удивилась я.

– Согласись, это была не самая счастливая жизнь, – с досадой пробормотал он. Видимо, говорить со мной он совсем не хотел. Все это так меня потрясло, что я расправила плечи, ухмыльнулась и спросила:

– Ну, а что деньги? Ты привез? Ты же ведь понимаешь, что за свободу надо платить?

– Павел, извините, можно вас на минуточку, – обратился он к толстячку, имея при этом вид ученика, который спрашивает у учителя, как лучше решать задачку. – Нам деньги как передать – так или под расписку?

– Ты что, собираешься взять с меня расписку? – открыла рот я. – Ты что, думаешь, что я могу тебя обмануть? Убежать из загса и не развестись с тобой?

– Марго, не начинай, – поморщился он. – Расписки – это нормальная практика. Никто не хотел тебя обидеть.

– Знаешь, а ведь ты совсем на себя не похож, – заметила я, – ты никогда таким не был.

– Дорофеевы? Пройдите в кабинет, – крикнула какая-то тетка из-за двери. Мы дернулись, и наши взгляды на секунду соприкоснулись. И меня обожгла мысль, что это и есть какой-то другой человек, совсем другой, у которого с тем, который был со мной, который любил меня, ничего общего. Кроме, разве что, немного потерянного, рассеянного взгляда маленького потерявшегося ребенка. И этому, новому ему, нет до меня никакого дела. Его не волнует то, что я чувствую, переживаю ли я. Счастлива ли я – ему все равно.

– Ну, пойдемте, – поторопил нас его адвокат.

– А вы, значит, Павел? – поинтересовалась я.

– Просто потом они могут уйти чай пить, и нам придется ждать очень долго, – в нетерпении завертелся он.

– Идемте, – фыркнула я и зашла в кабинет. – Где тут подписать?

– Давайте ваши паспорта, пожалуйста, – проскрежетала тетка, недовольная моим своеволием. Все должно идти по ранжирчику, по порядочку. Не надо торопить события. – Давайте ваше свидетельство о браке.

…Я не отрываясь смотрела на Кешку. Он был словно неизвестный мне зверь, о котором я думала, что он домашний, безопасный, типа котенка, а он вдруг оказался совершенно диким и теперь норовит меня сожрать.

– Марго.

– Что?

– Оно у тебя, – кивнул Кешка. – Свидетельство. Ты должна была принести. – В глазах у него отчетливо читалась паника.

– Да вот оно, не беспокойся, – я улыбнулась одними губами и выложила зеленую корочку на стол.

– Отлично, – кивнула тетка. – Квитанцию?

– У нас все оплачено, – суетливо подбежал толстяк Павел и, порывшись в своем увесистом портфеле, извлек квитки.

– Какой сервис, – улыбнулась я. – Кешка, а куда ты так спешишь? На пожар? Не мог со мной по-человечески, без адвоката поговорить?

– Какие фамилии будете брать после развода? – поинтересовалась она, поставив меня тем самым в полнейший тупик. Я столько лет была Дорофеевой, что теперь даже не могла понять, о чем она вообще спрашивает.

– В каком смысле?

– Ну, ты будешь потом менять паспорт и все документы? – нахмурился Кешка.

– А надо? – растерялась я. Нет, правда, совсем растерялась, потому что этот, в общем-то, важный вопрос не был обдуман мною совершенно. И теперь я не была готова на него ответить.

– Как ты считаешь, это будет легко, если у нас прописка в нашем Кукуево Московской области, в хибаре? Все поменять? Туда надо будет ездить, надо будет там такси брать. Оно тебе надо?

– Мне нет, – согласилась я.

– Вот и славно, – выдохнул Кешка и ответил тетке: – Мы фамилии оставляем.

– Нет, – вдруг выдохнула я. – Я буду менять.

– Что? Ты что, не поняла? Это же такая возня! – развел руками он.

– А я не хочу оставлять себе твою фамилию. Я хочу, чтобы мне ничего о тебе не напоминало, – уперлась я. И с торжеством увидела, что впервые за весь этот час Кешка дрогнул. И в глазах у него появилось то самое выражение боли, которое я так хорошо знала.

– Распишитесь здесь и здесь, – скомандовала тетка, закатив глаза. Видимо, не впервые ей видеть склоки при разводах. Смешно то, что до них она же эти самые пары и женит!

– Вот здесь? – переспросила я, все так же глядя на мужа. Я расписалась, положила ручку и спросила: – Ты доволен?

– Да, Марго, спасибо, – сухо ответил он, явно не справляясь с эмоциями. Я горько усмехнулась и пошла к выходу.

– Подождите, – возмутилась тетка. – Это еще не все!

– Да? А что мы забыли? Поцелуй как при свадьбе? – злобно спросила я.

– Вот ваши свидетельства, – фыркнув, тетка протянула нам два зеленых листка. Я с недоумением посмотрела на нее.

– Какие свидетельства? У меня было только одно.

– Ну, ваши же свидетельства о разводе. То ваше свидетельство теперь недействительно, – устало вздохнула она. Ей явно уже хотелось уйти пить чай с каким-нибудь печеньем курабье или даже с кусочком тортика, которые всегда есть в избытке в таких местах. Особенно сейчас, перед Новым годом. Дарят клиенты. Не разводящиеся, конечно, а брачующиеся.

– А-а, понятно, – я протянула руку и взяла бумажку. Наверху большими черными буквами было написано «СВИДЕТЕЛЬСТВО О РАСТОРЖЕНИИ БРАКА». Я вздрогнула и выронила ее, а Кешка бросился ко мне и ее поднял.

– Ты в порядке? – испуганно спросил он.

– Нет, Кеша. Я не в порядке, – ответила я, выходя из двери. – Но теперь это уже не твои проблемы.

– Подожди, – он кинулся за мной. – А деньги?

– Ты думаешь, они мне чем-то помогут? Ты думаешь, я из-за этого сюда пришла? Я хотела посмотреть, как ты оставишь меня после всех этих лет, всех этих криков «я тебя люблю». Зачем ты меня держал? Я бы, может, уже была бы счастлива! Почему ты не дал мне уйти тогда? Зачем отправил в эту чертову Италию, ведь я тебе прямым текстом сказала, что ты мне не нужен. Ты должен был дать мне уйти!

– Ты права, – сказал он, потупив глаза. Его руки сами собой сунули мне в сумку конверт, Кеша повернулся и вышел из загса. Павел посеменил вслед за ним, а я осталась стоять на месте, держа в руках свое свидетельство о разводе. Десять лет моей жизни были выброшены на помойку, и между прочим, государственная служащая дала мне официальное подтверждение этого факта.

5
«Russian Vodka – connecting people»[1]1
  Русская водка соединяет людей (англ.).


[Закрыть]

Новый год надо встречать так, чтобы потом не было мучительно больно за бездарно потраченные выходные. Развод – еще не конец света, хотя мне в первые дни именно так и казалось. Странно, но иногда именно то, что мы не любим, отчего, как нам кажется, мы страдаем больше всего, нам нужно до зарезу. Просто необходимо. Всякой твари хочется, чтобы ее любили. И иногда мы соглашаемся, чтобы нас любили даже те, кого мы сами не любим совершенно.

Но я решила выкинуть все это из головы. Благодаря связям Кешкиного Павла нас развели буквально накануне Нового года, в последние рабочие дни. И в новый год я входила в обществе трех подруг и абсолютной свободы. Первые две подруги были с работы. Зинуля переживала за меня как за родную сестру, так как сама в свое время прошла все ужасы бракоразводного процесса. Вероника развода не переживала, как, впрочем, и бракосочетания. Ни первое, ни второе в ее жизни не сложилось в силу тихости характера и невыразительности лица. Зато душевности в ней хватило бы на пятерых, и если бы хоть один мужик дал себе труд вглядеться сквозь ее простоватые черты, он бы не отошел от нее ни на шаг. Я бы, во всяком случае, если бы была мужиком, обязательно бы женилась на Веронике. Хотя… кто знает, как бы я думала, если бы была мужиком. У мужчины своя логика, женщине неподвластная.

Просто хорошая женщина недостаточно хороша для мужской любви, поэтому, Вероника, – добро пожаловать в наш новогодний клуб Неудачниц.

И третья, Лена Кузина, или проще, Кузя, моя соседка из дома напротив. Мы с ней вместе когда-то ходили в спортивный клуб, а после изнурительных тренировок трепались в спортбаре за стаканчиком свежевыжатого сока. Было это давно и неправда, да и наша любовь к спорту с тех пор много раз видоизменялась. На тренажерах мы с Кузей продержались недолго, зато любовь посидеть в баре и потрепаться осталась. Только свежевыжатый сок мы заменили алкогольными коктейлями. Что-нибудь вроде мохито.

– Девчонки, как же это хорошо – справить Новый год безо всяких мужиков, а? Сейчас салатиков нарежем, посидим, выпьем… – мечтательно потирала ручки Зинка, пока Вероника молча эти самые салатики реально кромсала. От нее, от Вероники, вообще всегда одна сплошная польза.

– Ага, – мрачно добавила Кузя.

Ленка замуж так и не сходила, несмотря на многочисленные попытки и даже поданное однажды заявление. Кузя была слишком хороша, мужики ее просто боялись. Впрочем, был в ее жизни один смелый мужчина, они встречались вот уже лет десять, время от времени, когда его жена уезжала куда-нибудь. Кузя старательно уверяла всех, что это и есть любовь, в ее случае. А что встречаются редко – так еще не вечер, вот вырастут дети и тогда… А пока что пойдем-ка лучше выпьем, посидим, да и на улицу: приключений искать.

– Нет, ну действительно, хорошо же вот так собраться чисто женской компанией.

– Ну, не знаю, девчонки. Мне как-то не по себе, – откровенно призналась я. – Я ничего не могу поделать. И понимаю умом, что, слава богу, еще так легко отделалась. Ведь я же его не любила. Он же был всегда какой-то жалкий, мне его приходилось тянуть. Уговаривать не пить, терпеть все эти его похмелья, дружков этих.

– Вот подожди, еще хлебнет эта фифа с твоим горюшка, – поддержала меня Зинка. – С таким-то пьяницей. Еще пригонит его тебе обратно, скажет, что не подписывалась на такое счастье.

– Зина! – недовольно крикнули все.

Мы с Зинкой не то чтобы очень-то дружили. Она была как-то резковата, груба, что ли. Иногда такое ляпнет, что хоть стой – хоть падай. Однажды мы с еще парой девчонок были в японском ресторане, так она девочке-японке, которая что-то ей не так подала, сказала:

– Что, из Улан-Удэ приехала? Японцев-то брать дорого, теперь бурятов у нас нанимают японками работать?

– Зина, ты что! – сдавленно шипели мы, но ей было все нипочем. Мы сидели красные, а она во весь голос говорила, что сейчас в японских ресторанах ни одного реального японца не встретить. В общем, с тех пор я с ней стараюсь особенно никуда не ходить. Но курить на работе я с ней курю. У нас все курят со всеми, иногда большими шумными дымными компаниями, а иногда расползаясь по парам. Сейчас я постоянно курила с Зинкой, как с чуть ли не единственной в нашей «бухгалтерьне» (как нечто среднее между бухгалтерией и богадельней) разведенной дамой. Она думала, что поддерживает меня своими советами и мудрыми напутствиями. На самом деле я просто старалась как можно меньше времени проводить в одиночестве, которое все больше сводило меня с ума.

– Так, кто за то, чтобы пропустить по стаканчику? – Кузя звякнула бокалами и призывно кивнула. – Грустить на Новый год – это дурной тон. Напьемся, девки?

– А то как же! Обязательно напьемся, – поддержали все. А я не стала откладывать и перешла от слов к делу. И опрокинула бокал с шипучкой в себя. Мы все вчетвером, нашим безмужицким коллективом, сидели на моей маленькой кухоньке (6 м кв., в бедрах тесновата, если бедра как у той тетки из загса) и пили шампанское, раскладывая салаты по мискам. Кешка обычно на Новый год старался меня куда-нибудь вывезти. Туда, где тепло и нету снега, потому что я люблю, когда тепло и нету снега. А когда холодно и кругом снег – я не люблю. Сейчас в Москве снег был, но был он какой-то мерзкий, подтаявший, смешанный с грязью от машин и оставляющий следы на обуви. Интересно, где там Кешка, что он там сейчас делает со своей новой женщиной? Хотя о чем я? На часы-то смотрела? Уже почти двенадцать, в это время Кешка уже напился вусмерть и лежит где-то в номере, ловит вертолеты. А его Лера сидит в баре в вечернем платье и думает, как ей это все до смерти надоело. Впрочем, зачем я-то об этом думаю в новогоднюю ночь? Я решительно налила еще шампанского в бокалы.

– Давайте, девочки, выпьем за мой развод – чтоб земля была пухом моему браку, – сказала я, поднимая бокал. – И еще давайте выпьем за свободную женщину Маргариту Дорофееву, то есть уже теперь опять Маргариту Иващенко. С Новым годом!

– С Новым счастьем! – дружно поддержали девчонки, выразительно подмигивая мне. Мол, чего ты грустишь, не грусти! Какие наши годы, будет еще и на нашей улице праздник. Не Кешкой единым жив человек! Будешь ты еще счастлива – счастливее его! Я слушала их, кивала, улыбалась в ответ, но внутри совсем не чувствовала уверенности в том, что все так и будет. Мне было плохо. Уже давно, вот уже несколько месяцев, только я не хотела себе в этом признаваться. Раньше, пока я была с Кешкой, я часто влюблялась. Не то чтобы специально, просто так получалось, что мужчины крутились вокруг меня целыми стаями. А сейчас как повымерло, просто никого, хотя я действительно, и это тоже надо признать, нуждалась в помощи.

Я заметила, что практически все мужчины готовы переспать с женой своего друга, коллеги, босса, хотя официально они считают мужскую дружбу святее святых. Ой, да чего один только Виноградов стоил! Теперь он в мою сторону и смотреть не хочет, и жене своей не дает, а сам в свое время как дышал, как дышал. Полный страсти и любви, плевал на Кешку с высокой колокольни. Нет, мужики – это просто сволочи, подумала я. Наверное, потому они все разбежались, что чувствуют, как я их ненавижу. Всех без исключения. И вообще, настоящей любви никакой нет, есть только обоюдовыгодный обмен.

Сейчас из всех моих прежних знакомых в строю остался один только Виктор, да только и того я погнала сама. Как-то они все мне разом осточертели, женатые мужики, готовые соврать любому ради собственного удовольствия. Я бы с удовольствием обошлась без них. Но я скучала по Кешке.

Это было необъяснимо, но иногда я даже просыпалась по ночам в слезах, оказывалось, что я плакала прямо во сне. Мне часто снилось практически одно и то же, будто он сидит в моей комнате напротив нашей кровати и молча смотрит, как я сплю. И я просыпалась с ощущением, что он все еще здесь, рядом. И уже не могла заснуть, до утра сидела на кухне, курила, пила остывший кипяток из носика электрического чайника. Смотрела в окно, как зима покрывает снегом машины. Как темное небо становится серым и остается таким на весь день. Жизнь была пуста и бессмысленна, но я старалась об этом не думать.

– У тебя созависимость, – сказала мне умная Зинуля.

– От чего?

– Не от чего, а от кого. От мужа твоего бывшего. Не можешь ты без него обходиться.

– Но я же не люблю его! – удивлялась я.

– А знаешь, так бывает. Я вот совершенно не люблю свою работу. Но без нее тоже не могу – скучаю.

– Это не одно и то же, – обиделась я немного. Но что-то в Зинкиных словах было правдой. Я жила словно в постоянном ожидании. Ну когда же это наконец кончится? Ну когда же все встанет на свои места? И что это за места?

К весне я выдохлась совсем. Я устала, ужасно устала и к тому же неважно себя чувствовала. Я зверела от вопросов окружающих, от моих жалких попыток изобразить, что у меня все хорошо, от их все равно сочувствующих взглядов, от постоянно кончающихся денег. Тот конверт, что мне сунул Кешка на разводе, я брезгливо пересчитала и отдала целиком, как есть, за квартиру. Квартира была съемная, так что надолго бы этого все равно не хватило. Но по крайней мере я могла не думать о переезде до конца весны. Но и весна наступила быстро и неотвратимо, а в моей жизни не поменялось ровно ничего. И я сидела на своем рабочем месте со страшной головной болью, с желанием покурить и страхом, что боль от этого только усугубится. Сегодня мне было как-то особенно плохо. Я пришла на работу практически на автопилоте.

– Вот надо же – была-была зима, и вдруг на тебе. Потекла природа, – возмутилась Раиса Львовна, стряхивая с плаща тонну воды. – Ботинки совсем убились.

– Апчхи! – согласилась я с ней. Весна пока не баловала солнышком и ясной погодкой. Зато ноги промокали постоянно, а в сочетании с авитаминозом все это неминуемо привело к мерзкой ОРЗ. Мне даже показалось, что у меня немного поднялась температура, хотя обычно у меня температуры не бывает. Так и болею, на ногах.

– Что ты нам бациллы по рабочему месту размазываешь? – проворчала Раиса Львовна. – Надо дома сидеть, бульон пить.

– Да? – прохрипела я. – А кто будет отчет готовить? Пушкин?

– Пушкин? А что, он в отчетах что-то понимает? – удивилась Раиса, вспомнив нашего фирменного шофера Вадика Пушкина. – А, это ты шутишь? Шутка юмора? Ты имей в виду, я в такую погоду юмор не понимаю.

– Апчхи!

– Да возьми ты больничный, честное слово! – всплеснула руками она. Я чихала, кашляла на свой компьютер, но почему-то не хотела брать больничный. Как бы мне ни было худо, дома мне было хуже. Бродить из одного угла в другой в чужой квартире, не имея никого рядом, чтобы даже чай с малиной сделать – нет уж, увольте. Да еще полезут в голову разные мысли. К примеру, о том, что я уже не та Марго, к которой так привыкла, – веселая и беззаботная бабочка в красивом платьице. Я – неудачница. Но об этом ни слова, даже самой себе. Помолчим, может, проблема исчезнет. Может, что-то изменится.