Текст книги "Сердце принца-ворона"

Я переступаю с ноги на ногу. В каждом королевстве власть чаще всего передается по линии крови. Тем не менее претендовать на трон может кто угодно и когда угодно. В таком случае окончательное слово остается за наполняющей остров магией, некой силой, которую мы зовем Всесущей. И не всегда ее выбор падает на наследника. Так что самый верный способ сохранить права на трон – убедить окружающих, что у других претендентов просто не будет шансов. Именно так поступила моя сестра. При наличии самой могущественной альфы за много поколений никто даже не осмеливался претендовать на неблагой трон Лунарии. Но я… совсем не так силен, как она. И не внушаю такого страха другим фейри. Что касается людей, меня не очень уважают. Особенно учитывая, что случилось в прошлый раз, когда я находился среди них.

По крайней мере, теперь я начал понимать, что стоит за поступками сестры.

– Вот почему ты настойчиво пыталась заставить меня найти себе пару.

– Не просто пару, Франко. Ты должен жениться.

Я тут же начинаю сердиться.

– Жениться? Я думал, ты сдалась и решила не тащить меня к алтарю. Вы с Лорелеей провели всего лишь обряд соединения, и этого вполне хватило для подданных.

– Просто меня боятся. В свое время никто и не пытался оспорить мои права на трон. Тебе же предстоит столкнуться с кучей проблем, которые меня миновали, и доказать всем, что у тебя есть свои сильные стороны. Мы нужны Лунарии, как и наши ценности неблагих. И нельзя позволять подвергать сомнению твое правление. Так что лучше всего дать понять окружающим, что ты незыблемый король. Для людей это значит брак с другим членом правящей семьи и способность произвести наследников. Для фейри – достойный политический союз.

– Отсюда и принцесса Мэйзи из Морского королевства. Возможно, моя будущая жена.

Я потираю лоб. Ни об одной женщине я никогда не думал как о своей паре, и уж тем более не стремился взять в жены. Согласно обычаям фейри, образовать пару означает стать преданными друг другу. И пусть такие отношения не всегда длятся вечно, они довольно много значат, даже для фейри, у которых бывает по несколько партнеров одновременно. Но брак еще более важен. Он основан на клятвах, являющихся частью соглашения. И фейри просто не могут их нарушить.

– Я хочу, чтобы ты ухаживал за ней, – произносит Никсия, и в голосе ее слышатся нотки отчаяния. – По крайней мере, попытайся. Так, чтобы я видела. И люди тоже. Весь сезон открыто оказывай принцессе Мэйзи знаки внимания. Пусть все смотрят, как ты гуляешь с ней под ручку. Если к концу месяца ты поймешь, что вы не подходите друг другу, я найду кого-нибудь еще. Но, во имя бездны, Франко, хотя бы попробуй! Обещай мне.

– Я попробую, Никсия, – наконец соглашаюсь я.

Чувствую, как сестра расслабляется, и из нее струится благодарность, окутывая меня, словно плотное одеяло. Никсия делает шаг вперед, и серьезное выражение ее лица сменяется ослепительной улыбкой.

– Спасибо, Франко. Надеюсь, тебе понравится Мэйзи. И я верю, что ты примешь правильное решение.

Внутри шевелится чувство вины, но я пытаюсь прогнать его прежде, чем сможет почувствовать Никсия… и понять, чем оно вызвано. Конечно, я твердо намерен сдержать свое слово и ухаживать за принцессой, но не верю, что между нами может что-то сложиться. Весь мой любовный опыт подсказывает, что это маловероятно. Но я сделаю все возможное, чтобы Никсия поверила в мои старания.

Понимаю, что рано или поздно мне придется уступить и обзавестись женой. Я люблю свою сестру и Лорелею и желаю им счастья. Но сейчас хотел бы оттянуть тот миг, когда все изменится. Никсия уедет, всегда готовая прийти на помощь, а мне придется стать королем и находиться под неусыпным присмотром, неся на себе бремя власти, о которой я никогда даже не думал.

Я загоняю эти мысли подальше и надеваю на лицо высокомерную маску.

– Знаешь, я всегда верил, что на троне буду смотреться лучше тебя, – бросаю ей, выпрямившись во весь рост.

В тот же миг от ее сентиментальности не остается и следа. Подхватив мой тон, сестра широко улыбается со смесью гордости и озорства.

– Это характер, братишка. – Никсия окидывает меня взглядом, и улыбка становится насмешливой. – Но, если хочешь занять мое место, тебе придется научиться прилично одеваться.

Сестра направляется к лестнице, и я хихикаю ей вслед, но быстро становлюсь серьезным, стоит ей скрыться из виду.

Я опускаю голову, ощущая внутри лишь пустоту.

Глава 7

Эмбер

На следующий день, в оставшееся до бала время, я погружаюсь в домашние дела, пытаясь стать как можно меньше и незаметней, чтобы избежать дальнейших ссор с мачехой и сестрами. Я изо всех сил стараюсь поменьше говорить, не спорю и делаю, что велено. Окунувшись в работу, даже не прислушиваюсь к разговорам Имоджен и Клары, сплетничающих с самого утра. Они гадают, что принесет сегодняшний бал, а я не нахожу в себе смелости даже взглянуть в их сторону.

Вместо этого я мою, штопаю, стираю, готовлю, мою, штопаю, готовлю…

Я справлюсь. Это просто бал. Один вечер, когда Коулманы ради собственной выгоды воспользуются мной и щедростью моей подруги. Конечно, я ненавижу сдаваться, но не могу заставить себя вновь разжечь вчерашнюю ссору, всколыхнуть воспоминания, пробужденные словами Клары, или пережить боль из-за отказа подчиниться миссис Коулман.

Еще две недели, и я обрету свободу.

Руки становятся красными и почти кровоточат, но я продолжаю мыть, штопать, готовить, мыть…

День начинает клониться к вечеру, и миссис Коулман сообщает, что пора готовиться к балу. Сестры с радостными криками несутся в свою спальню. Когда за ними закрывается дверь, мачеха бросает взгляд на меня. Впервые после вчерашней ссоры ее взгляд падает на меня.

Не дожидаясь указаний, я направляюсь к лестнице на чердак и поднимаюсь в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. У меня в спальне нет электричества, поэтому я зажигаю лампу на прикроватном столике и распахиваю ставни единственного окна возле кровати, чтобы впустить тусклый свет заходящего солнца. Мне до боли хочется выбраться наружу, вскарабкаться на выступ на крыше и полюбоваться закатом. Но нет. Нас ждет маскарад Новолуния.

Хотела бы я чувствовать волнение, как мои домашние. В конце концов, сегодня мой первый бал. Я должна быть в восторге. Наверное, при других обстоятельствах, если бы мне досталось приглашение, добытое не с помощью обмана и принуждения, так и было бы.

Не скажу, что меня волнуют чопорные танцы – которые мне даже не позволили учить, – или сдержанные нормы поведения, принятые на официальных приемах. Но меня всегда притягивала музыка. И я много раз мечтала, что сестры принесут ее с собой. Когда я была младше, то порой вылезала из постели, заслышав, что Коулманы вернулись домой после танцев, искала их танцевальные туфли и подносила к ушам, надеясь, что смогу уловить обрывки мелодий, прилипших к их подошвам.

А потом меня застукала Имоджен.

«Глупая Эмбер слушает туфлю! Что за дикое создание фейри! Тебе пятнадцать! Неужели ты совсем еще ребенок? Хорошо, что мы не взяли тебя с собой. Тебя бы засмеяли до смерти!»

Отвернувшись от окна, бросаю взгляд на узкую комнату. Вдоль стен, загромождая часть пола, высятся груды сундуков и коробок. Свободного места едва хватает для крошечной кровати и гардероба в дальнем углу. Я подхожу к умывальнику и принимаюсь счищать дневную грязь с лица и рук. В нашей квартире нет нормальной ванны или умывальни, как в более приличных домах, где мы жили прежде. И даже если я отмоюсь и надену свое самое красивое белье и нижние юбки, облачиться в столь прекрасный наряд все еще будет казаться кощунством.

Подарок Джеммы висит с внутренней стороны ширмы, такой же чуждый, как плохо настроенная клавиша пианино. Хотя в моем случае как раз платье здесь – единственный правильный предмет, а все остальное ему просто не соответствует.

Включая и меня.

Я бережно беру в руки присланный наряд, словно он стеклянный и может в любой момент разбиться, и осторожно надеваю через голову, сжимаясь каждый раз, когда ткань касается мебели и серых стен. С каждой минутой мне все больше нравится подарок, и я радуюсь предусмотрительности Джеммы.

В отличие от большинства бальных платьев, это я могу надеть без посторонней помощи. Сзади вместо привычных шнурков застежки-крючки, которые находятся довольно низко, так что я вполне сумею до них дотянуться. И пусть спина почти открыта, но пышные рукава, прикрывающие плечи и предплечья, возмещают платью недостающую скромность.

Выйдя из-за ширмы, я направляюсь к треснутому зеркалу, прислоненному к куче коробок, и удивляюсь тому, насколько элегантной выгляжу в новом наряде.

Изучая собственное отражение, я непроизвольно тянусь к висящему на шее медальону. Сейчас я очень сильно похожа на маму, и это безмерно радует. Пусть у меня нет заостренных ушей, присущих лишь чистокровным фейри, но мне достались ее волосы, глаза и улыбка, и это платье подчеркивает их, как никакое другое.

Я открываю медальон, и взгляд скользит по портретам родителей. При виде отца сердце сжимается, а к горлу подступает ком. У меня не получается долго на него смотреть. Мне слишком больно, и внутри ощущается железная тяжесть вины. Глядя на маму, я почти вспоминаю звук ее голоса, грациозную походку и плавные движения в танце.

Выбросив мысли из головы, защелкиваю медальон и принимаюсь внимательно рассматривать свою внешность. Волосы явно оставляют желать лучшего. Освободившись от чепца, бирюзовые пряди спутанными волнами спадают на плечи. Я беру щетку и тут же понимаю, что просто не умею делать прически для официальных приемов. С другой стороны, позволит ли мне миссис Коулман сегодня отказаться от чепца? Но потрепанный чепец в сочетании с бальным платьем привлечет гораздо больше ненужного внимания, чем бирюзовые волосы. В конце концов, бал проводит принц фейри.

При этой мысли от лица отливает кровь.

Проклятие, и почему я раньше не подумала? Я ведь собираюсь на бал, устраиваемый фейри королевских кровей, тем самым, кого я умудрилась оскорбить в переулке за лавкой чаровницы.

Стоит только вспомнить непристойные намеки насчет моих предполагаемых мотивов, и лицо заливает краской. Не знаю, то ли мне бояться встречи с ним, то ли раздражаться, ведь, как ни крути, а придется с ним столкнуться. И вести себя при этом уважительно, будто я жеманная девица, к разряду которых он причисляет всех женщин.

Я стискиваю зубы и, крепче сжав щетку в руке, набрасываюсь на спутанные волосы, будто вижу вместо них его высокомерное лицо.

Утешает лишь одно – принц вряд ли меня узнает, ведь вчера на мне был чепец и заношенное платье. Он определенно принял меня за очередную сохнущую по нему девицу. Сомневаюсь, что в его крошечном самовлюбленном мозгу найдется место для таких, как я.

На лестнице, ведущей в спальню, слышатся шаги, и я, вздрогнув, опускаю щетку. Обернувшись, вижу на пороге мачеху. Она замирает у самого входа в комнату, рассматривая меня сквозь прищуренные веки.

– Платье сойдет, – резко бросает она и подходит ближе.

Я собираюсь с духом, все больше напрягаясь с каждым ее шагом. Бросив взгляд на щетку, она протягивает руку ладонью вверх.

Отдаю ей щетку, и мачеха жестом велит мне повернуться. Затаив дыхание, повинуюсь, и она подносит щетку к моей голове. Я вздрагиваю, ожидая, что жесткая щетина вопьется в кожу, но мачеха просто проводит щеткой по всей длине волос. От столь непривычной близости и странно мягких жестов сердце бьется где-то в горле. Она прежде никогда не расчесывала меня, да и вовсе не вела себя со мной как мать. Кроме меня самой, волосы мне причесывала лишь родная мама.

Я смаргиваю слезы и перевожу внимание на скользящую по волосам щетку, ожидая, когда ее движения станут грубыми и болезненными.

– Нам нужно обсудить твое поведение на сегодняшнем балу, – вдруг произносит мачеха прямо у меня над ухом, и я вздрагиваю от неожиданности. – Следи за словами и поступками, не вздумай запятнать мое имя. Не задавайся и не привлекай к себе внимание.

Меня тут же охватывает злость. Она знает меня не первый год и все еще думает, что я могу начать задаваться. Я никогда не пыталась привлечь к себе чье-либо внимание, не стремилась затмить ее дочерей. И не виновата, что еще при жизни отца людей притягивали мои таланты. Я этого не просила. Мне просто хотелось играть на пианино.

И петь.

Миссис Коулман ненавидела пение.

И оно убило отца.

Мачеха заканчивает с моими волосами и возвращает мне щетку. Но когда я пытаюсь повернуться к ней лицом, она сжимает мне плечо, побуждая оставаться на месте. Я вздрагиваю, когда ее ноготь впивается в мою обнаженную кожу над пышным рукавом. Не говоря ни слова, мачеха протягивает мне несколько шпилек для волос. Совсем простых, без украшений и драгоценных камней, ни капли не похожих на те, что носят она и сестры. Я беру их в руки.

– Держи, чтобы я смогла дотянуться, – бросает она.

Я чувствую, как она убирает волосы с шеи, и вновь готовлюсь к боли, но ее нет. Чтобы успокоить нервы, я крепко сжимаю свободную руку в кулак.

Миссис Коулман берет у меня шпильку и скрепляет волосы, затем еще одну.

– Знаешь, почему после смерти твоего отца я вновь взяла себе девичью фамилию и записала под ней девочек? – тихо спрашивает она, но я отчего-то ощущаю, как по коже бегут мурашки.

Я не осмеливаюсь покачать головой, чтобы не мешать ей меня заплетать, и ответ выходит больше похожим на шепот:

– Нет.

– Потому что не хотела, чтобы моих дочерей связывали с кем-то вроде тебя.

Подобного ответа я и ждала, но никогда не понимала причин такого отношения. Находясь среди людей, мачеха ведет себя так, будто она лучше фейри, отзываясь о последних словно о животных. Если же рядом оказывается кто-то из фейри, она хвастается тем, как хорошо их понимает, то и дело бросаясь громкими именами известных ей высокопоставленных лиц, рассказывает обо всех воображаемых знакомых и приобретенных связях. Она постоянно добивается их благосклонности, ищет мужей среди членов королевских семей, словно это предел мечтаний. Со мной же она обращается как с грязью.

Глаза начинает щипать, и по щеке стекает одинокая слезинка. К счастью, на лице нет косметики и можно не опасаться испортить макияж.

– Почему? – слетает с губ непрошеное слово.

Мачеха скрепляет волосы очередной шпилькой, и я вдруг вскрикиваю, ощутив, как металлический кончик царапает кожу головы.

– А ты не знаешь? Ты свела в могилу собственного отца.

От ее слов пересыхает в горле, и мне становится трудно дышать. По щеке скатывается еще одна слеза. Она права. Я виновата во всем, что произошло.

Мачеха вдруг грубо толкает меня в плечо. Я спотыкаюсь, но быстро вновь обретаю равновесие.

– Ты, будто заноза, мешала нашему браку! А теперь каждый день маячишь у меня перед глазами. – Дрожа, я поворачиваюсь к ней лицом, ощущая на затылке холодные капли пота. – Пока была возможность, мне стоило отдать тебя в приют. Я бы избавила себя от трех лет несчастий.

Я застываю. Не потому, что ее слова ранят. Просто они насквозь лживы. И я цепляюсь за них, вызывая в себе гнев, способный заглушить стыд и печаль.

– Вы заставили меня остаться, – цежу я сквозь зубы. – Умоляли жить с вами.

Она широко распахивает глаза.

– Я не умоляла.

– Или, лучше сказать, воздействовали?

– Ты неблагодарная, дрянная девчонка! Где бы ты оказалась, если б не жила со мной последние три года?

Я лишь качаю головой, не торопясь отвечать. Именно мачеха заставила меня остаться, потащила к посреднику и убедила заключить принудительную сделку. В противном случае я жила бы именно там, где хотела, – подальше от Коулманов, предоставленная самой себе. Вероятно, гастролировала бы с труппой музыкантов. Впрочем, этим я и займусь, когда все закончится.

Но в то время я была слепа и слишком уязвима, а слова миссис Коулман казались искренними. И мне хватило глупости им поверить.

«Я обещала твоему отцу, что позабочусь о тебе. Но смогу сдержать слово лишь при одном условии – если ты заключишь сделку остаться со мной. Подари мне душевное спокойствие, чтобы выполнить обещание. Ты виновата, что он умер, Эмбер. Ты столько всего натворила и так много отняла у нас. Так что это меньшее, что ты можешь для нас сделать. Ты плохая девочка, опасная. Да ты и сама знаешь. Рядом с тобой должен быть тот, кто будет тебя направлять. И сможет подчинить».

Отчасти мачеха говорила правду. Я плохая, опасная и виновна в смерти отца, вот только об истинных своих мотивах она даже не заикнулась. Однако я прислушалась к ее словам и едва ли хоть на миг задумалась об этом прежде, чем нашу сделку скрепили официально.

«Пока тебе не исполнится девятнадцать, ты будешь жить под моей крышей и находиться на моем попечении. И станешь подчиняться мне. Ты согласна?»

«Да».

Мачеха подходит на шаг ближе, растянув губы в усмешке, больше похожей на оскал.

– Я три года содержала тебя, проявляла заботу. Давала крышу над головой, позволяла играть отвратительную музыку. И как ты платишь…

С губ срывается мрачный смешок.

– Думаете, я не знаю?

– Чего именно? – фыркает она.

– Вы обманом вынудили меня заключить сделку. И вовсе не для того, чтобы обо мне заботиться. Все дело в деньгах. И в завещании отца. Думали, я никогда не узнаю? – По венам струится гнев, и меня начинает трясти. Я стискиваю кулаки и прижимаю их к бокам, чтобы не дрожали.

Миссис Коулман складывает руки на талии, на губах ее возникает надменная улыбка.

– Не понимаю, о чем ты.

– О вашем содержании. Каждый месяц вам платят за меня две тысячи лунных камушков, – поясняю я.

Согласно завещанию отца, до моего девятнадцатилетия она получает щедрые выплаты на мое содержание. Конечно, если я остаюсь под ее опекой. После дня рождения я смогу заявить права на наследство и жить, где мне вздумается. Платить ли дальше мачехе, буду решать лишь я сама. Но она не подозревает, что я задумала. После того как отдам все наследство на благотворительность, ни ей, ни мне никогда не увидеть этих денег.

Мачеха даже не выглядит пристыженной. Похоже, скорее удивлена.

– Как ты узнала?

– Порой весьма полезно быть незаметной, – поясняю я. – Я случайно услышала, как вы изливали свои горести Имоджен.

У миссис Коулман вспыхивают щеки. Она резко отворачивается и подходит к прикроватному столику, где лежит серебряная маска. Взяв вещицу в руки, она произносит:

– Мне пришлось пойти на это ради девочек.

– Можно было просто меня попросить! – Голос дрожит от сдерживаемой ярости; мне хочется лишь кричать. – Попросить остаться, чтобы не лишать вас средств к существованию. И обращаться со мной, как с членом семьи.

Она вновь переводит взгляд на меня и резко делает шаг вперед, в ее движениях сквозит угроза.

– Ты не член семьи! И не смей говорить, что я не просила.

– Просили? Да вы просто-напросто повлияли на меня, чтобы заставить заключить сделку!

– Повлияла, как же! – Она медленно приближается ко мне, одаривая высокомерным взглядом. – Полагаешь, тебе тяжело? Но ты ничего не знаешь о боли. И не познала трудностей.

Я бы поспорила, учитывая, сколько вытерпела за последние годы от мачехи и сестер. Но в ответ лишь поджимаю губы. Не стоит даже и пытаться. Она ни за что не признает собственную низость. А я в ее глазах всегда буду злодейкой, которая заслуживает ненависти. И дело не в убийстве мужа. После его смерти мачеха даже не скрывала, что скорбит не по нему, а по его деньгам.

Несколько мгновений она прожигает меня хмурым взглядом, а потом протягивает маску. Я пытаюсь ее взять, но мачеха не выпускает подарок Джеммы из рук. Я тяну за край маски, но миссис Коулман лишь подходит еще ближе.

– Когда ты получишь наследство отца, то не дашь нам ни лунного камешка, верно?

Я могла бы солгать. Или сказать, что подумаю. Возможно, сделать попытку повлиять на нее так же, как она на меня в свое время. Но нет, не сейчас. Я слишком устала, а желанная свобода уже маячит на горизонте.

Выдержав пристальный взгляд мачехи, я говорю правду:

– Нет. Пока я жива, вы больше не увидите ни крупицы состояния отца.

– Я могу тебя заставить. Хоть в этот самый миг приказать тебе отдать все деньги.

– Это бессмысленно. – Я пожимаю плечами. – Я не смогу ни исполнить приказ, ни ослушаться, ведь у меня нет прав на эти деньги. А когда получу наследство, наше соглашение уже потеряет силу и вы не сможете мной управлять.

Мачеха мрачнеет.

– Отцу не помешало бы научить тебя доброте, – едко бросает она.

– Он научил, – шепчу я.

Лишь из-за отца я вообще стараюсь хоть отчасти вести себя с ними вежливо. Он видел в миссис Коулман нечто хорошее и пытался дать ей и дочерям любовь и поддержку. Меня они почему-то невзлюбили, но отец всегда уверял, что на плохое обращение стоит отвечать добротой и тогда ко мне станут относиться лучше.

Но всегда быть доброй перед лицом жестокости просто не в моем характере. Ведь в моих жилах течет кровь матери, а в сердце до сих пор отдается ее последняя просьба:

«Никогда не сдавайся. Обещай мне».

Неприязненно хмыкнув, мачеха в конце концов отпускает маску и проходит мимо меня к двери. Но на пороге останавливается.

– Когда мы приедем на бал, ты станешь хорошо себя вести. Будешь послушна и ни в коем случае не попытаешься затмить моих дочерей.

Я поднимаю голову и выпрямляюсь, пусть даже мачеха стоит ко мне спиной и этого не видит.

– Вы же сами вчера сказали, что в этом платье я с таким же успехом могла бы быть невидимой.