Текст книги "Дальний умысел"

Глава 7

Через два дня торжествующая, но изнуренная Соня переступила порог конторы и объявила, что Пипер разубежден и согласен.

– И ты привезла его с собой? – недоверчиво спросил Френсик. – Это после той телеграммы? Господи боже мой, да ты прямо околдовала этого беднягу: ни дать ни взять Цирцея с любимым боровом. Как это тебе удалось?

– Устроила сцену и отослала его к Фолкнеру, – лаконично объяснила Соня.

Френсик пришел в ужас.

– Только не к Фолкнеру. Он уже был прошлым летом. Даже Манна – и того легче примирить с Ист-Финчли. Я теперь всякий раз, как вижу пилон…

– Я ему говорила не про «Пилон»[12]12
  Роман У. Фолкнера


[Закрыть], а про «Святилище».

– Ну, это еще куда ни шло, – вздохнул Френсик. – Хотя представить себе кончину миссис Пипер в мемфисском бардаке, перемещенном в Голдерс-Грин… Так он готов ехать в турне? Невероятно.

– Ты забываешь, что мое призвание – торговля, – сказала Соня. – Мне бы в Сахаре жарой торговать.

– Верю, верю. Да, после его письма Джефри я уж думал, что дело наше пропащее. И он, значит, вполне примирился с авторством, по его выражению, наиотвратнейшей писанины, какую ему выпало несчастье читать?

– Он считает, что это – необходимый шаг на пути к признанию, – сказала Соня. – Я кое-как убедила его на время поступиться критическим чутьем, чтобы достичь…

– Какое у него к черту критическое чутье, – прервал Френсик, – не морочь мне голову. Только нянчиться я с ним больше не согласен.

– Поживет у меня, – сказала Соня, – и нечего ухмыляться. Я хочу, чтоб он был все время под рукой.

Френсик подавил ухмылку.

– Что же у вас теперь на очереди?

– Программа «Книги, которые вы прочтете». Будет проба перед телевыступлениями в Штатах.

– Пожалуйста, – согласился Френсик. – И уж во всяком случае это способ сделать его автором «Девства» – с помощью, что называется, максимальной огласки. После этого куда он денется, вляпается, так сказать, обеими ногами.

– Френзи, милочка, – сказала Соня, – ты прирожденный паникер. Все пройдет как нельзя лучше.

– Твоими бы устами да мед пить, – сказал Френсик, – но я успокоюсь, когда вы отбудете в Штаты. А то налить-то нальешь, да мимо рта пронесешь и…

– Не пронесем, – самодовольно сказала Соня, – не тот случай. Пипер у нас пойдет на телевидение…

– Как агнец на заклание? – предложил Френсик.

Эта вполне уместная аналогия пришла в голову и самому Пиперу, которого уже начали мучить угрызения совести.

«Нет, Соню я несомненно люблю, – поведал он своему дневнику; теперь, у Сони на квартире, дневник служил ему средством самовыражения вместо „Поисков“. – Но вот вопрос: не жертвую ли я своей честью художника, что там Соня ни говори о Вийоне?»

К тому же и конец Вийона Пиперу не импонировал. Для самоуспокоения он снова перечел интервью с Фолкнером в сборнике «Писатели о своем труде». Взгляд мистера Фолкнера на творческую личность весьма и весьма обнадеживал. «Художник совершенно аморален, – читал Пипер, – в том смысле, что он берет, заимствует, клянчит и крадет у всякого и каждого, лишь бы завершить свой труд». Пипер изучил интервью с первого до последнего слова: наверное, зря он бросил свою миссисипскую версию поисков, перестраиваясь на «Волшебную гору». Френсик забраковал «Поиски» в Йокнапатофе под тем предлогом, что такая плотная проза как-то не годится для романа об отрочестве. Но ведь Френсик опутан денежными соображениями. Вообще-то Пипера очень удивила неколебимая вера Френсика в его талант. Он уж начал было подозревать, будто Френсик откупается от него ежегодными обедами; но Соня заверила его, что ничего подобного. Милая Соня. Сколько от нее радости. Пипер восторженно отметил этот факт в своем дневнике и включил телевизор. Пора было лепить образ, подходящий для телепрограммы «Книги, которые вы прочтете». Соня сказала, что образ – это очень важно, и Пипер, с его обычным навыком подражателя, решил уподобиться Герберту Гербисону[13]13
  Популярный диктор английского телевидения


[Закрыть]. Когда Соня вечером явилась домой, он сидел за ее туалетным столиком и снисходительно цедил в зеркальце благозвучные и затертые фразы.

– Тебе нужно всего-навсего быть самим собой, – объяснила она ему. – Копировать кого-то нет ни малейшего смысла.

– Самим собой? – удивился Пипер.

– Ну да, держаться непринужденно. Как со мной.

– Ты думаешь, это будет правильно?

– Милый, это будет бесподобно. Я договорилась с Элеонорой Бизли, чтоб она из тебя жилы не тянула. Можешь рассказывать ей, как ты работаешь, про перья и прочее.

– Лишь бы она не стала меня спрашивать, почему я написал эту чертову книгу, – мрачно сказал Пипер.

– Ты их просто очаруешь, – уверенно сказала Соня. И продолжала настаивать, что все сойдет за милую душу через три дня, когда Пипера повели гримироваться для интервью.

* * *

На этот раз Соня ошиблась. Даже Джефри Коркадил, чьи авторы редко писали «Книги, которые вы прочтете», так что он эту программу почти никогда не смотрел, – и тот заметил, что Пипер несколько не в себе. Он сообщил это Френсику, к которому был приглашен на случай, если понадобятся новые безотлагательные объяснения, кто же все-таки написал «Девства ради помедлите о мужчины».

– Да, пожалуй, что действительно не очень-то, – согласился Френсик, тоскливо глядя на телеэкран. И то сказать, сидел Пипер напротив Элеоноры Бизли под тающим заглавием передачи с видом умалишенного.

– Сегодня у нас в студии мистер Питер Пипер, – сказала мисс Бизли, адресуясь к телекамере, – чей первый роман «Девства ради помедлите о мужчины» вскоре выходит в издательстве Коркадилов, ценою 3 фунта 95 пенсов. Право его публикации было приобретено за неслыханную сумму в (микрофон, задетый ногою Пипера, сдобно хрюкнул)… американским издателем.

– Что ж, неслыханную – это тоже годится, – сказал Френсик. – Нам и такая реклама отнюдь не помешает.

Но мисс Бизли поспешила восполнить нечаянный пробел. Она обернулась к Пиперу.

– Два миллиона долларов – очень щедрая плата за первый роман, – сказала она. – Вы, надо полагать, были весьма поражены, оказавшись…

Пипер с грохотом скрестил ноги. На сей раз ему удалось не только пнуть микрофон, но заодно и опрокинуть стакан воды на столе.

– Прошу прощения, – выкрикнул он. Вода стекала по ноге мисс Бизли, а она продолжала выжидательно улыбаться. – Да, весьма поражен.

– Вы не ожидали такого потрясающего успеха?

– Нет, – сказал Пипер.

– Господи, да хоть бы он дергаться перестал, – сказал Джефри. – Можно подумать, что у него пляска святого Витта.

Мисс Бизли ободряюще улыбнулась.

– А вы не хотели бы рассказать нам что-нибудь о том, как возник у вас замысел этой книги? – спросила она.

Пипер дико поглядел в глаза миллионам телезрителей.

– Я не… – начал он, но тут нога его судорожно дернулась и опять сшибла микрофон. Френсик закрыл глаза, а телевизор глухо зарокотал. Когда Френсик отважился снова посмотреть на экран, его заполняла настоятельная улыбка мисс Бизли.

– «Девства ради» – очень необычная книга, – говорила она. – Это история чувства, рассказ о том, как молодой человек полюбил женщину гораздо старше его годами. Скажите, а вы долго размышляли над своим сюжетом? То есть давно ли эта тема захватила ваше воображение?

На экране снова крупным планом появился Пипер. Лоб его был усеян бисером пота, челюсти ходили ходуном.

– Да, – простонал он наконец.

– О боже, мне это зрелище просто не по силам, – сказал Джефри. – Беднягу, кажется, сейчас хватит удар.

– И роман ваш, конечно, потребовал немалых трудов? – спрашивала далее мисс Бизли.

Пипер снова принялся ловить воздух ртом, отчаянно озирая телестудию. Потом глотнул воды и выдавил: «Да».

Френсик отер платком лоб.

– Да, кстати, – сказала неутомимая мисс Бизли с веселой улыбкой, отдававшей помешательством, – насколько я знаю, у вас очень и очень своеобразный стиль работы. Вы ведь, помнится, говорили мне, что пишете всегда набело?

– Да, – сказал Пипер.

– И пользуетесь особыми чернилами?

Пипер по-особому заскрежетал зубами и кивнул.

– А мысль эту подал вам Киплинг?

– Да. «Кое-что про меня». Это там, – отрывисто подтвердил Пипер.

– Ну, кажется, пошло, – сказал Джефри, однако мисс Бизли обманула его надежды: она слыхом не слыхала об автобиографии Киплинга.

– Кое-что про вас мы найдем в вашем романе? – спросила она, оживляясь. Пипер метнул на нее яростный взгляд. Вопрос ему явно не понравился.

– «Кое-что про меня» – там о чернилах, – сказал он.

– Про вас – о чернилах? – несколько недоуменно заулыбалась мисс Бизли.

– Он готовил чернила по особому рецепту, – сказал Пипер, – вернее, бой ему их готовил.

– Бой? О, как это интересно, – проговорила мисс Бизли, не чая выбраться из дебрей. Но Пипер завел ее еще глубже.

– Если сам готовишь индийские чернила – они темнее.

– Конечно, еще бы. И что же – такие темные, очень густые индийские чернила помогают вам писать?

– Да нет, – сказал Пипер, – они залепляют перо. Я пробовал разбавлять обыкновенными – никакого толку. Канальцы все равно засоряются. – Он вдруг замолк и с ненавистью поглядел на мисс Бизли.

– Канальцы? Вы говорите – канальцы засоряются? – переспросила она, очевидно полагая, что Пипер имеет в виду некие тайные протоки вдохновения. – То есть ваша… – Она тщетно попыталась на ходу приискать какой-нибудь современный кибернетический термин. – Ваша, так сказать, муза…

– Ведьма, – поправил Пипер, верный Киплингу. Мисс Бизли снесла оскорбление как должное.

– Вы говорили о чернилах, – подсказала она.

– Я сказал, что они засоряли канальцы. Я не мог написать больше слова за один раз.

– Оно и неудивительно, – заметил Джефри. – Ужасно было бы странно, если б мог.

По-видимому, это соображение пришло на ум и самому Пиперу.

– То есть приходилось все время прерываться и прочищать перо, – объяснил он. – Так что теперь я… – Он запнулся, – Это глупо звучит.

– Это звучит идиотически, – сказал Джефри, но мисс Бизли и ухом не повела.

– Продолжайте, продолжайте, – подбодрила она.

– Ну, теперь я беру бутылку Полуночных, даю им наполовину испариться, и когда они становятся такие, знаете, клейкие, я макаю перо и… – Пипер исчерпался.

– О, как это интересно, – сказала мисс Бизли.

– Все-таки хоть что-то высказал, и на том спасибо, – заметил Джефри. Сидевший рядом Френсик скорбно смотрел на экран. Теперь он понимал яснее ясного, что затея с Пипером была обречена изначально: черт его дернул согласиться! Раньше или позже все должно было пойти кувырком. Как и телепередача. Тем временем мисс Бизли рискнула вернуться к роману.

– Читая вашу книгу, – сказала она, – я поразилась, как глубоко вы поняли, что сексуальное жизнеощущение зрелой женщины должно выявиться физически. Не ошибусь ли я, предположив, что в вашем творчестве силен автобиографический момент?

Пипер злобно вылупился на нее. Мало того, что он якобы написал «Девства будь оно проклято ради помедлите о мужчины», теперь он же еще оказывается извращенцем-героем этих похабных похождений – нет, слуга покорный! Френсик понял его чувства и ушел с головой в кресло.

– Что вы сказали? – взревел Пипер, возвращаясь к прежней взрывной манере выражения, но уже без всякой запинки. – Вы всерьез думаете, будто я могу подписаться под такой гадостью?

– Ну, я, естественно, думала… – начала мисс Бизли, но Пипер отмел ее предположения:

– Все это более чем отвратительно. Юноша и восьмидесятилетняя старуха! Это подрывает самые основы английской литературы. Это гнусные, чудовищные, патологические излияния, которым не место в печати, и если вы полагаете…

Но зрители программы «Книги, которые вы прочтете» опять-таки никогда не узнали, что, по мнению Пипера, полагала мисс Бизли. Собеседников заслонила мощная фигура женщины, явно очень взволнованной, – она кричала: «Прервать! Прервать!» – и бешено махала руками.

– Господи, святая воля твоя, – ахнул Джефри, – это что еще за дьявольщина?

Френсик не отвечал. Он только зажмурился, чтобы не видеть, как Соня Футл неистово мечется по студии, пытаясь уберечь многомиллионную аудиторию от жутких признаний Пипера. Телевизор угрожающе заскрежетал. Френсик открыл глаза: перед его взором мелькнул летящий микрофон и воцарился беззвучный хаос. В понятном предположении, что на студию проник по ее душу какой-то полоумный мститель, мисс Бизли сорвалась со стула и кинулась к дверям.

Пипер ошалело озирался, а Соня, зацепившись ногой за кабель, сшибла стол, покрытый стеклом, и растянулась на полу с задранной юбкой. Несколько мгновений она брыкалась на виду у публики, затем экран померк и появилась надпись – ПО НЕЗАВИСЯЩИМ ОТ НАС ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ ПЕРЕДАЧА ВРЕМЕННО ПРЕКРАЩЕНА. Френсик уныло вперился взглядом в эти слова. Они вполне шли к делу. Да, обстоятельства уже ни от кого не зависели, это было совершенно ясно. Принципиальность Пипера и дикая выходка Сони Футл положила конец его карьере литературного агента. Утренние газеты выйдут с заголовками «Автор – не автор». Хатчмейер расторгнет договор и почти наверняка заставит уплатить неустойку. Словом, предвиделись ужасы без конца и края. Френсик повернул голову и встретил любопытствующий взгляд Джефри.

– Мисс Футл собственной персоной? – спросил он. Френсик машинально кивнул.

– Чего же ради она крушила телестудию? В жизни не видел ничего удивительнее. Автор, чтоб ему было пусто, принимается честить собственный роман. Как он там выразился? Гнусные, чудовищные, патологические излияния, подрывающие самые основы английской литературы. Не успеваешь опомниться, как откуда ни возьмись является его агент в женском облике, словно гигантский джинн из бутылки, орет «Прервать!» и швыряется микрофонами. Какой-то кошмар.

Френсик лихорадочно подыскивал объяснения.

– Пожалуй, что вернее назвать хэппенингом, – выдавил он.

– Хэппенингом?

– Ну, знаете, ряд происшествий вне причинно-следственных связей, – промямлил Френсик.

– Причинно… следственных?.. – повторил Джефри. – По-вашему, это не будет иметь последствий?

О последствиях Френсик думать не хотел.

– Ну, во всяком случае такое интервью долго не забудется, – сказал он.

– Не забудется? – воззрился на него Джефри. – Да, уж я думаю, оно войдет в анналы. – Он осекся и разинул рот. – Хэппенинг? Вы сказали – хэппенинг? Бог мой, так это, значит, ваших рук дело?

– Моих рук что? – спросил Френсик.

– Ваших рук дело. Ах, вы, стало быть, инсценировали весь этот кавардак. Пиперу велели наговорить несуразицы про свой роман, а тут врывается мисс Футл, буйствует перед телеэкраном, и вы делаете громовую рекламу…

Френсик прикинул и счел это объяснение лучше подлинного.

– А что, ведь неплохая реклама, – скромно сказал он. – Нынче, знаете, все интервью проходят как-то вяло. Джефри снова подлил виски в стакан.

– Что ж, снимаю перед вами шляпу, – сказал он. – У меня бы духу не хватило измыслить что-нибудь подобное. И кстати, ох как поделом этой Элеоноре Бизли!

У Френсика отлегло от души. Если бы еще перехватить Соню, прежде чем ее арестуют или что там делают с людьми, которые громят телестудии и срывают передачи, – и Пипера, пока он еще не успел все испортить своим литературным гонором, – тогда, может быть, и удастся что-нибудь спасти.

* * *

Но перехватывать было незачем. Соня с Пипером давно сбежали из телестудии под аккомпанемент визгливых проклятий и угроз Элеоноры Бизли и пронзительных заверений режиссера программы, что им это даром не пройдет. Они промчались по коридору, кинулись в лифт и захлопнули дверцы.

– Что ты хотела сказать своим… – начал Пипер по пути вниз.

– Замри, – сказала Соня. – Если б не я, хороши бы мы все были по твоей милости, болтун несчастный!

– Но она же сказала…

– Плевать, что она сказала, – прикрикнула на него Соня, – меня волнует, что сказал ты. Каково: автор сообщает миллионам зрителей, что его роман – дерьмо!

– Но это же не мой роман, – возразил Пипер.

– Нет уж, милый, теперь твой. Погоди, увидишь завтрашние газеты. Одних заголовков хватит, чтобы прославить тебя на всю страну. АВТОР ГЛУМИТСЯ ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ НАД СОБСТВЕННЫМ РОМАНОМ. Толкуй после этого, что ты не писал «Девства»! Черта с два кто-нибудь поверит!

– Господи боже мой, – сказал Пипер. – Что же нам делать?

– Уносить отсюда ноги, да поживее, – сказала Соня, раскрывая дверцы. Они пробежали через вестибюль и уселись в машину. Двадцатью минутами позже Соня выключила зажигание v своего подъезда.

– Собирай вещи, – сказала она. – Надо удирать, покуда пресса не чухнулась.

Пипер паковал чемоданы, снедаемый противоречивыми чувствами. Ему навязали авторство омерзительной книги, пути назад нет, придется ехать в турне по Штатам, и он влюблен в Соню. Закончив сборы, он попытался напоследок оказать сопротивление.

– Слушай, я серьезно вряд ли это вынесу, – сказал он Соне, которая волокла чемоданы к двери. – Просто нервов не хватит.

– А у меня, по-твоему, хватит, и у Френзи тоже? Он же мог умереть от потрясения. Ведь он сердечник.

– Он сердечник? – сказал Пипер. – Понятия не имел.

* * *

Не имел об этом понятия и Френсик, через час разбуженный телефонным звонком.

– Я сердечник? – сказал он. – И ты нарочно будишь меня среди ночи, чтобы сообщить мне об этом?

– Единственный был способ образумить его. Никак не мог опомниться от этой паскуды Бизли.

– Это я насилу опомнился от вашей передачи. А тут еще над ухом все время зудел Джефри Презабавно, конечно, почтенному издателю слушать, как его автор поносит свою книгу, называя ее гнусными, патологическими излияниями. Очень душеполезное переживание. И вдобавок Джефри решил, что это ты по моему наущению выскочила с воплем «Прервать!».

– По твоему наущению? – переспросила Соня. – Мне пришлось, чтобы…

– Я-то все понимаю, а он думает, что мы ударили рекламой по нервам.

– Но это же прекрасно, – обрадовалась Соня. – Опять, значит, мы вылезли как ни в чем не бывало.

– Если не завязли по самые уши, – мрачно отозвался Френсик. – Ты вообще-то где? Почему звонишь из автомата?

– Едем в Саутгемптон, – сказала Соня. – Без проволочек, пока он снова не начал пятиться. На «Елизавете Второй» есть свободная каюта, отплытие завтра. Я больше рисковать не хочу: мы попадем на борт любой ценой. А если все-таки не выйдет – запру его от газетчиков в номере какой-нибудь захудалой гостиницы и не выпущу, пока он не выучит назубок все, что ему полагается говорить о «Девстве».

– Полагается? Назубок? Что он тебе – попугай?

Но Соня дала отбой и через минуту уже вела машину дальше по дороге в Саутгемптон.

* * *

Утром отупелый и измотанный Пипер нетвердыми шагами взошел по трапу и спустился в свою каюту. Соня задержалась наверху, чтобы дать телеграмму Хатчмейеру.

Глава 8

В Нью-Йорке Хатчмейеру принес эту телеграмму его главный администратор, некто Макморди.

– Торопимся, значит, – сказал Хатчмейер. – Ну давайте торопитесь. Мы тоже кота за хвост тянуть не будем, только и всего. Так вот, Макморди, мне надо, чтоб вы ему устроили встречу небывалую! Понятно? Выкладывайтесь на все сто. На чем думаете сыграть?

– С такой книгой разве что расшевелить Лигу Престарелых Африканок, пусть кидаются на него, как на битла.

– Престарелые на битлов не кидаются.

– О’кей, значит, он не битл, а воскресший Рудольфо Валентино или в этом роде. Какой-нибудь такой киноактер из двадцатых.

– Похоже на дело, – кивнул Хатчмейер. – Ностальгия и тому подобное. Но слабовато. От престарелых особого толку не будет.

– Никакого, – подтвердил Макморди. – Вот если бы этот Пипер был нудист, антисемит и педераст, а с ним любовник-кубинец, негр по фамилии О'Хара – тут бы я расстарался. А такой субъект, охочий до старух…

– Макморди, сколько раз вам говорить, что субъект – это одно, а его подача – другое. Никакой связи тут не требуется. Как хотите, так и подавайте.

– Да, но кому какое дело до английского автора с его первым романом?

– Мне, – сказал Хатчмейер. – Мне до него дело, а я хочу чтоб было дело еще ста миллионам телезрителей. Понятно? Вот так. Через неделю про Пипера должна услышать вся Америка, а уж как – это ваша забота. Делайте что хотите, но на берег чтоб он ступил, как Линдберг после атлантического перелета. Жмите на все кнопки, тормошите все организации, заигрывайте с любыми лобби – и давайте окружайте его ореолом.

– Ореолом? – усомнился Макморди. – Это с такой-то фотографией на обложке еще и ореолом окружить? Да у него вид как из психбольницы.

– Ну и пусть из психбольницы! Мало ли какой у него вид? Главное – за один день сделать его мечтой всех старых дев. Подключите феминисток, и насчет звездоманов у вас неплохая идея.

– Старушонки, феминистки, педерасты, минитмены – этак, чего доброго, мы устроим погром в гавани.

– Погром, – сказал Хатчмейер, – это хорошо. Напустите на него всех разом. Пришибут полицейского – порядок, хватит какую-нибудь старуху кондрашка – тоже неплохо. Спихнут его в воду – еще лучше. Разделаем его так, что скопом за ним побегут, только он дунет в дудку.

– В дудку? – переспросил Макморди.

– Ну да, как крысы за Крысоловом.

– Крысы? Еще и крыс туда же?

Хатчмейер жалостливо посмотрел на него.

– Иногда, Макморди, вы прямо как неграмотный, – укорил он. – Можно подумать, что вы в жизни не слышали про Эдгара Аллана По. И вот еще что. Когда вы с Пипером как следует разболтаете дерьмо в бочке, шлите его самолетом ко мне в Мэн. Бэби хочет с ним познакомиться.

– Миссис Хатчмейер – познакомиться с этим хануриком?

Хатчмейер грустно кивнул.

– Угу. Вроде как тогда, помните – вынь да положь ей того писателя, который хвастался, что ему женщины без надобности. Как его, похабника, звали-то?

– Портной, – припомнил Макморди. – Но мы его не залучили. Не захотел приехать.

– Чему удивляться? Странно вообще, что он на ногах стоит. Это же вредно, как я не знаю что.

– Он, правда, издавался не у нас, – заметил Макморди.

– Ну да, и это тоже, – согласился Хатчмейер, – но Пипер-то издается у нас, и раз Бэби его хочет, пусть получает. Ей-богу, Макморди, в ее возрасте, после всех операций и вообще на диете, так вроде бы уже и хватит. Вы как, смогли бы два раза в день круглый год без передышки? Вот и я тоже не могу. Неуемная женщина. Она этого старушечьего угодника Пипера живьем съест.

Макморди пометил у себя, что Пиперу надо резервировать самолет.

– Там и есть-то, пожалуй, будет особенно нечего после того, как мы его встретим, – мрачно заметил он. – Если сделаем по-вашему, дело может круто обернуться.

– Чем круче, тем лучше. Вот когда моя штопаная супруга с ним разберется, тут он поймет, где круто, где полого. Представляете, на ком теперь она, чертова баба, заклинилась.

– Не представляю, – сказал Макморди.

– На медведях.

– На медведях? – переспросил Макморди. – Не может быть. Как это все-таки, а? На кого другого, а на медведей я бы в случае чего даже не подумал. У одной моей знакомой, правда, была немецкая овчарка, но…

– Да не то! – рявкнул на него Хатчмейер. – Вы, Макморди, все-таки полегче – о жене моей речь, а не о какой-нибудь шлюшонке. Имейте к ней уважение.

– Вы же сами сказали, что она заклинилась на медведях, вот я и подумал…

– С вами, Макморди, та беда, что вы не думаете. Ну, заклинилась, ну, на медведях. Это же не значит, что медведи на ней заклинились. Если женщина на чем-то заклинивается, при чем тут секс? Секс тут ни при чем.

– Не знаю. Я говорю, знал я одну женщину…

– Ну и знакомые у вас, Макморди. Женились бы лучше на порядочной.

– Я и так женился на порядочной. Я по бабам не бегаю. Не тот завод.

– Так принимайте зерновытяжку и витамин «Е», я же принимаю. Вот где подъемная сила. О чем мы говорили?

– О медведях, – причмокнул Макморди.

– Бэби заклинилась на экологии и стала беспокоиться насчет среды. Начиталась, что, мол, животные не хуже людей и вообще. Один такой Моррис написал книгу…

– Морриса я читал, – вставил Макморди.

– Да это не тот Моррис. Этот Моррис работал в зоопарке, возился там с голой обезьяной, вот про нее и написал. Побрил он ее, что ли, хрен его знает. А Бэби прочла – и здрасьте, накупила медведей и прочей сволочи: пусть, мол, бегают. Медведей кругом развелось что собак нерезаных, соседи стали жаловаться, а я как раз подал в яхт-клуб. Нет, Макморди, эти бабы, я вам скажу, у меня вот где сидят.

Макморди пребывал в замешательстве.

– Ежели этот Моррис повредился на обезьянах, так зачем же миссис Хатчмейер медведи? – спросил он.

– Да не голых же обезьян, честное слово, разводить в Мэне! Какой прок! Передохнут после первого снегопада, а надо, чтобы все было как в природе.

– Не знаю, чего тут природного, когда медведи по двору шляются. Я в природе такого не видел.

– Вот и я Бэби сразу сказал. Если, говорю, хочешь завести голого орангутанга – заводи, пес с тобой, а медведей – это извините. И знаете, что она мне на это? У меня, говорит, и так в доме уже сорок лет живет голый орангутанг, а медведей, говорит, надо оберегать. Оберегать? Каждый весом в триста пятьдесят фунтов – и его оберегай? Нет, уж если кого оберегай, так это меня.

– И что же вы сделали? – спросил Макморди.

– Купил пулемет и сказал ей, что первого же медведя, который вопрется в дом, разнесу в клочья. Ну, медведи как-то это дело раскусили, подались в лес, и теперь у нас тихо.

На море тоже было тихо, когда Пипер проснулся утром в плавучем отеле; но поскольку зрелые годы его жизни прошли по приморским пансионам с видами на Ла-Манш, то он и не слишком удивился. Правда, обстановка была куда лучше, нежели в номере Гденигльского пансиона, однако Пипер не обращал внимания на то, что его окружает. Главное. – писать, и на корабле писание продолжалось. Утром он писал за столиком в своей каюте, а после обеда возлежал с Соней на солнечной палубе, обсуждая жизнь, литературу и «Девства ради помедлите о мужчины» сквозь легкую дымку счастья.

«Впервые в жизни я поистине счастлив, – сообщил он своему дневнику и будущим исследователям, которые некогда вникнут в его частную жизнь. – Отношения с Соней придали моей жизни дополнительное измерение и раздвинули в моем уме представление о зрелости. Можно ли это назвать любовью – покажет время, но разве не достаточно уже и того, что наши личности столь взаимосочетаемы? Я сожалею лишь о том, что нас сблизила такая человечески несостоятельная книга, как „Деврадпомомуж“. Но как сказал бы Томас о Манн с одному ему присущей символической иронией: „Всякое облако подбито серебром“ – и невозможно с ним не согласиться, О, если бы случилось иначе! Соня требует, чтобы я перечел книгу и освоил ее слог. Меня это очень затрудняет – оттого, что мне надо казаться автором, и опасаюсь к тому же, как бы стиль мой не ухудшился от такого чтения. Однако же, задача есть задача, и „Поиски утраченного детства“ идут отнюдь не хуже, чем могли бы в нынешних трудных условиях».

И много еще чего в том же роде. Вечерами Пипер настоятельно читал вслух свеженаписанные главы «Поисков» Соне, которая предпочла бы танцевать или играть в рулетку. Пипер такого легкомыслия не одобрял, Оно не было слагаемым опыта, образующего осмысленные отношения, на которых зиждется высокая литература.

– А где же действие? – спросила Соня однажды вечером, когда ей были зачитаны итоги дневного творчества. – Как-то у тебя в романе ничего не происходит. Одни описания и раздумья.

– В медитативном романе действенна мысль, – парировал Пипер, в точности воспроизводя текст «Нравственного романа», – Лишь незрелый ум находит пищу во внешней активности бытия. Наши мысли и чувства суть формы протяжения нашей самости, а именно человеческая самость создает великие жизненные драмы.

– Притяжения? – с надеждой переспросила Соня.

– Нет, протяжения, – возразил Пипер. – Третья буква «о».

– А, – сказала Соня.

– То есть нашей сущностной актуализации. Иначе говоря, дазайма.

– Дизайна, что ли?

– Нет, – сказал Пипер, который когда-то заглянул одним глазом в Хайдеггера. – Вторая буква «а».

– С ума сойти, – сказала Соня. – Ну, тебе, конечно, виднее.

– И поскольку роман обязан оправдывать себя как способ художественной коммуникации, то он имеет дело с реальностью опыта. Произвольная же игра воображения помимо параметров личного опыта поверхностна и влечет за собой нереализованность наших индивидуальных потенций.

– А ты себя не чересчур ограничиваешь? – спросила Соня. – Ведь если и можно писать о том, что с тобой самим было, так, в конце концов, останется описывать только как встаешь, завтракаешь, идешь на работу…

– Что ж, это тоже важно, – сказал Пипер, который описывал утром, как он встал, позавтракал и пошел в школу. – Романист наполняет эти факты быта своей неповторимой значительностью.

– Да люди-то вовсе не хотят об этом читать. Они ищут в книгах романтики, секса, волнующих событий. Ищут необычного. Иначе роман не раскупают.

– Ну и пусть не раскупают, – пожал плечами Пипер, – какое это имеет значение?

– Имеет, если ты не намерен бросать литературу и хочешь как-нибудь прокормиться. Возьми то же «Девство»…

– Уже взял, – сказал Пипер. – Я прочитал указанную тобой главу, и, по чести говоря, она просто омерзительна.

– Действительность, знаешь ли, тоже не сахар, – заметила Соня, втайне желая, чтобы Пипер хоть ненадолго спустился со своих высот. – Мы живем в безумном мире. Кругом террор, убийства, насилие, а «Девство» отвлекает от всего этого: оно – о двух людях, которые нужны друг другу.

– И очень плохо, что нужны, – сказал Пипер. – Это противоестественно.

– Летать на Луну тоже противоестественно, а вот летают же. А ракеты, наведенные одна на другую и грозящие обоюдной гибелью? Да куда ни глянь – всюду что-нибудь противоестественное.

– Только не в «Поисках», – сказал Пипер.

– Тогда какое же они имеют отношение к действительности?

– Действительность, – заявил Пипер, снова черпая фразы из «Нравственного романа», – есть актуализация вещей в бытийственном контексте. Сфера человеческого сознания – та область, в которой происходит восстановление в правах традиционных ценностей…

Пипер цитировал, а Соня вздыхала и надеялась, что он и в самом деле восстановит в правах традиционные ценности – сделает ей предложение или хотя бы залезет к ней в постель и докажет свою любовь добрым старым способом. Но Пиперу и тут мешали принципы. Ночью в постели он упорно занимался литературой: прочитывал несколько страниц «Доктора Фауста» и раскрывал свой молитвенник – «Нравственный роман». Затем он выключал свет и, невзирая на Сонины прелести, мгновенно и крепко засыпал.

Соня лежала без сна в некотором недоумении. То ли женщины его не привлекают вообще, то ли она в частности; наконец она пришла к выводу, что связалась с одержимым, и решила отложить обсуждение сексуальных наклонностей Пипера до лучших времен. В конце концов, важнее всего было охранить его спокойствие и сберечь самообладание – а раз уж ему заодно приспичило целомудрие, то пожалуйста.

Джинна из бутылки выпустил средь бела дня сам Пипер – на верхней палубе, в солярии. Он размышлял над тем, что, по словам Сони, ему не хватает жизненного опыта, без которого писателю не обойтись. А опыт, считал Пипер, дается наблюдением. Он разлегся в шезлонге, приняв позицию наблюдателя, и чуть не ткнулся носом в женщину средних лет, вылезшую из бассейна. На ее ляжках он приметил сзади вмятинки. Пипер раскрыл свой гроссбух для Нужных Фраз и записал: «Ноги, захватанные хищным временем»; потом – запасной вариант: «Отметины былых страстей».