Текст книги "Джунипер. История девочки, которая появилась на свет слишком рано"

Том: прозаичность непорочного зачатия

Еще одно утро в королевстве проблемного зачатия. За окнами ярко-голубое небо, в зале ожидания ощутимая атмосфера боли. Женщины, пытаясь собраться с духом, в тишине смотрели вдаль; они открывали сумочки, закрывали их и снова открывали. Я сел подальше, на мягкий и глубокий диван, ища в нем убежища. Я должен был справиться со своими тревогами.

Не зная, куда направить взгляд, я изучал комнату. На стенах висели картины с голубыми и розовыми цветами. Темно-зеленые диваны и такой же ковер, столики из темной древесины, вход, украшенный папоротником. Все это должно было напоминать о весеннем луге в окружении леса. Неужели лакокрасочная компания создала серию красок специально для центров планирования семьи?

С момента прозрения, наступившего в торговом центре, я ни на секунду не колебался в своем желании иметь совместного с Келли ребенка. Прошло уже более двух лет, и мы сбились со счета, у скольких врачей мы успели проконсультироваться. Ничто не помогало. Келли теперь было тридцать четыре, а мне – пятьдесят один.

Из-за моего расточительного отношения ко времени мы слишком сильно задержались.

– Томас Френч?

Виновен! Я имею в виду…

– Это я.

Медсестра повела меня по коридору мимо висящих на стенах рисунков яичников и маточных труб в разрезе, мимо постеров с бластоцистами и зиготами, мимо одного за другим смотровых кабинетов, в которых мне доводилось держать Келли за руку, в единственный в клинике кабинет, предназначенный для пациентов с Y-хромосомами. На двери был изображен улыбающийся сперматозоид, напоминающий счастливые зубы на стенах стоматологии. Я зашел внутрь, часто моргая. Неужели нервы начали сдавать? Или, может быть, я просто представил себе танцующего сперматозоида?

Я обернулся на дверь, но медсестра уже закрывала ее, оставив листок с инструкцией и пустую пластиковую баночку.

«Сначала тщательно вымойте руки, – сказала она, не смотря мне в глаза. – Когда закончите, оставьте банку на раковине».

Медсестра вышла. Меня ждало кресло из черной искусственной кожи, стопка эротических журналов, пара порнографических DVD-дисков, DVD-проигрыватель и телевизор. Я был смущен и выбит из колеи, а потрепанность этих атрибутов привела меня в бешенство. Если остальная часть клиники характеризовалась всеми клише женской эстетики, этот кабинет заявлял о том, что мужчины – это животные, чья сексуальная реакция настолько предсказуема, что им нужно лишь несколько внешних раздражителей, в любом месте и в любое время. Однако мое отвращение противоречило тому, что большинство знакомых мне мужчин, включая меня самого, подтверждали этот стереотип каждый день.

Я приступил к чтению инструкций. Нужно было написать на ярлычке, прикрепленном к банке, свое имя и дату рождения. Мне следовало быть очень осторожным с тем, чтобы не задеть руками или чем-либо еще внутреннюю поверхность банки. Я остановился на предупреждении о том, что для стимуляции эрекции нельзя применять оральные ласки, так как слюна может испортить образец. Это ввело меня в замешательство. В действительности, правилами клиники было запрещено приводить жен и девушек в этот кабинет. Возможны ли оральные ласки в таких условиях? Неужели некоторые мужчины настолько гибкие?

В листке говорилось, что мне нужно всеми силами постараться сделать так, чтобы образец оказался внутри банки. По строгой формулировке стало ясно, что ответственные люди понятия не имели, контролируют ли неандертальцы, находящиеся в этом кабинете, направление движения их ДНК. Я огляделся по сторонам в поисках защитного костюма. Несомненно, они периодически включали здесь инфракрасную лампу и проводили дезинфекцию. Сама банка была настолько большой, что туда поместился бы эякулят носорога. Неужели они думали, что я ее наполню?

«Хватит ныть», – сказал я себе, вспоминая обо всем, через что пришлось пройти Келли.

Консультации и УЗИ, осмотры зеркалом, катетеры. Если она справилась со всем этим, я точно справлюсь с тем, что мне предстоит сделать сейчас.

Журналы не были привлекательными. Несколько «Пентхаусов» и пара жалких старинных выпусков «Хастлера». Очевидно, их использовали бесчисленное количество раз. Диски тоже меня не впечатлили. Единственное название, которое я прочел, – «Повелитель попок, выпуск 16», что-то в этом роде – смутило меня. Мужчина приходит сюда, чтобы помочь своей жене зачать ребенка, а ему предлагают фантазировать о порнозвездах с силиконовыми частями тела? На информационном стенде в коридоре можно было увидеть десятки фотографий детей, предположительно зачатых с помощью «Повелителя попок-16». Имею ли я право судить? Если Келли думала, что это поможет ей забеременеть, она должна была вручить мне первые пятнадцать выпусков в подарочной обертке.

Время шло быстрее и быстрее. Я все еще помнил кудрявую девочку с застенчивой улыбкой из школьного журналистского лагеря. Если бы кто-то сказал мне, что мы будем вместе, я никогда бы в это не поверил. Она была такой молоденькой. Такой серьезной. Шестнадцать лет спустя она шла к алтарю, словно во сне.

Съехавшись со мной и мальчиками, Келли быстро освоилась. Она отдала Хака матери, но начала превращать наш гараж в приют для целой орды бездомных щенков. Когда Сэм увидел, как Келли достает шестерых новорожденных щенков из амниотических мешков, он чуть было не упал в обморок. Еще до того как я успел это осознать, я уже выгуливал питбулей. Келли оказалась права: это и впрямь очень послушные и дружелюбные собаки. Им нравилось заползать к нам на колени, несмотря на свои внушительные габариты. Единственной собакой, которая агрессивно повела себя со мной, оказалась кормящая такса, которая прикусила низ моих шорт, когда я приблизился к ее щенкам. Я сказал ей, что никогда не причиню вреда ее малышам, и она отошла, рыча. Однажды Келли, просматривая сайт с бездомными животными, увидела красивую собаку, коричнево-белого питбуля, которого в тот день планировали усыпить. Келли сразу почувствовала к ней симпатию, сделала пару звонков и зарезервировала ее. Вскоре мы забрали собаку к себе и назвали Маппет.

Мы с мальчиками придумывали глупые песни:

Я очень стараюсь никому не делать зла,

Я не могу не лизаться, ведь я так мила.

То, как Келли преобразила нашу семью, невозможно переоценить. Тем летом, в полночь, когда финальная седьмая часть «Гарри Поттера» появилась в продаже, Келли повела нас в ближайший торговый центр, где мы встали в очередь, которая шла через отдел женского белья.

Я уже не был репортером «Сент-Пит таймс». Проработав там двадцать семь лет, я согласился стать преподавателем журналистики в Индианском университете, моей альма-матер. Келли занимала ответственную должность редактора в «Сент-Пит» и не была готова к переезду. Теперь я каждую неделю улетал в Индиану во вторник утром и возвращался во Флориду через пару дней. Было трудновато, но это того строило.

Проходив на психотерапию больше года, я поборол страх того, что слишком стар для рождения еще одного ребенка. Моя бабушка прожила более девяноста лет. Отцу было почти восемьдесят, и он все еще был полон сил.

«Никто не знает, сколько времени ему осталось, – сказала мне Келли. – У тебя хорошие гены».

Пора было прекращать тянуть время. Пытаясь отвлечься от голосов в коридоре за дверью, я сел в кресло, расстегнул джинсы и забыл свои недовольства о том, что мужчины воспринимают женщин лишь как сексуальный объект.

Я был очередным неандертальцем.

Обычным мужчиной, не лучше и не хуже остальных.

Результаты стали известны через несколько дней. Число моих сперматозоидов превосходило восемьдесят миллионов. Они были энергичными, быстрыми и целеустремленными.

Цифры меня поразили. Восемьдесят миллионов крошечных копий меня направляются к одной из яйцеклеток Келли. Однажды я брал интервью у эмбриолога, и он рассказал о том, как сперматозоиды собираются вокруг zona pellucida [4]4
  Термин «блестящая оболочка» в русском языке используется редко, чаще сохраняется латинское название. – Примеч. пер.


[Закрыть], гликопротеиновой оболочки вокруг яйцеклетки. Zona pellucida. Мне нравилось смаковать эти слова. Эмбриолог с большим воодушевлением рассказывал об экстракорпоральном оплодотворении, при котором яйцеклетка оплодотворяется в чашке Петри, а затем получившийся эмбрион помещается в тело матки женщины. С большим интересом он говорил и о тайне зачатия. Над инкубатором он повесил плакат с изображением росписи потолка Сикстинской капеллы Микеланджело. Это был фрагмент, на котором Бог и Адам тянут друг другу руки, а между кончиками их пальцев загорается искорка жизни.

Восемьдесят миллионов возможностей. И все это разные вариации, разное будущее.

Поначалу ощущение чуда было легко поддерживать. А затем время стало утекать. Периодами, циклами продолжительностью двадцать восемь дней. Мы старались на этом не зацикливаться и забываться в простом желании. Однако с каждым месяцем Келли все больше разочаровывалась. Я же сильнее убеждался в том, что бог наказывает меня, а Келли достается за связь со мной. Несмотря на мои искренние угрызения совести, искупить грехи было не так легко.

Больше врачей, больше обследований. Я снова и снова держал Келли за руку, пока они осматривали ее то двадцатисантиметровым трансвагинальным датчиком УЗИ, который она назвала «Членом смерти», а то мини-видеокамерой, которую запускали к ней в живот через пупок.

«Вот здесь, – сказал мне врач, указывая на мониторе на что-то размытое, – ее яичники, а это – матка».

Когда пришел черед первой попытки ЭКО, мы вместе поехали в клинику в Тампе. Я прочитал, что качество сперматозоидов мужчины улучшается, если он долго пребывает в возбужденном состоянии, поэтому я попросил Келли помочь мне. Путь до клиники на автомобиле занимал сорок пять минут, зачем их терять?

«Давай же, – сказал я. – Можешь пошептать мне непристойности?»

Келли вздохнула, как это сделала бы женщина, которой пришлось пережить множество унижений. Она перелезла на заднее сиденье и начала нашептывать мне на ухо. Неважно, делала она это искренне или притворно, самым главным было ее участие. Мы продолжали эту игру, пока ехали по Сент-Питерсбергу, затем по мосту через залив Тампа и, наконец, в пробке в деловом квартале Тампы. Боковым зрением я видел, как дальнобойщики с соседней полосы смотрели на нас и ухмылялись.

Пять дней спустя врачи показали нам черно-белый снимок, на котором были запечатлены две созданные нами бластоцисты. Их клетки уже делились.

Вероятность того, что хоть один из эмбрионов приживется, была невысока. Тем не менее мы хранили надежду, пока один за другим тесты на беременность не полетели в мусорное ведро. К тому моменту мы потратили более $20 000 на попытки зачать ребенка.

Деньги не имели никакого значения.

Для Келли наша дочь уже существовала.

«Представь, что кто-то забрал у тебя Нэта или Сэма, – однажды сказала она, лежа в постели. – Сколько бы ты заплатил, чтобы вернуть их?»

Множество надежд разбиты вдребезги. Мы набрасывались друг на друга, высказывали упреки, сами того не желая, и ругались по пустякам. Каждый день я замечал, как Келли все больше и больше тонула в печали.

Через несколько месяцев мы снова попробовали ЭКО. На этот раз в чашке Петри выжили три эмбриона. Как и в большинстве американских клиник, где проводится ЭКО, врачи здесь следовали этическому кодексу, по которому внутрь матки помещалось не более двух эмбрионов. Никому не нужна была вторая «Октомама». Было решено пересадить Келли два эмбриона, а третий заморозить.

Пересадка была назначена на утро воскресенья. Лежа на кушетке в больничном халате, Келли вдруг заявила, что хочет пересадить всех трех эмбрионов. Я, потрясенный, наблюдал за тем, как она попросила одну из медсестер позвонить домой главному врачу клиники с требованием забыть об этическом кодексе.

«Я хочу, чтобы все эмбрионы были внутри меня, – сказала Келли. – Я не собираюсь бросать своего ребенка».

Я бы многое отдал, чтобы узнать, как отреагировала врач на звонок: рассмеялась она или рассердилась, но все же разрешила. Команда суетилась, делая финальные приготовления. Мы подписали бумагу, подтверждающую нашу осведомленность о возможности рождения тройняшек. Келли подписала ее без колебаний.

Я был восхищен решительностью жены.

– Тройняшки? – сказал я, смеясь.

– Мы справимся, – ответила она.

Шансы, что какой-то из трех эмбрионов выживет, были малы. Через пару недель анализ крови подтвердил то, что мы и так знали.

Келли: за чудо нужно бороться

Считается, что создание ребенка в пробирке отделяет зачатие от акта любви, но люди говорят много глупостей.

Дети создаются множеством разных способов. Их зачинают на задних сиденьях автомобилей, в ванных комнатах, под трибунами и на лестницах. Они появляются от желания, похоти, смущения, слабости, мести и даже ярости.

Дети, созданные в лабораториях, являются результатом точнейших расчетов. Они стоят дорого: для этой цели люди устраиваются на вторую работу и берут кредиты. Их делают сообща.

Я слышала, что лечение бесплодия называют проявлением эгоизма, но я никогда не была с этим согласна. Дети овладевают вашим телом, деньгами, временем, личной жизнью, личностью.

ЭКО – прекрасная подготовка к воспитанию детей, потому что вам постоянно приходится задаваться вопросом: чем еще я готов пожертвовать?

Поначалу это всего лишь несколько анализов и, возможно, несколько лекарств, но за этим следуют головные боли и перепады настроения; затем какая-то простая процедура, легкие спазмы, один-два дня не на работе; потом наступает очередь небольшого хирургического вмешательства, и очень скоро к вам по почте приходит коробка шприцев и ампул, холодильник превращается в аптеку, а вы оказываетесь в центре научного эксперимента, не понимая, как вообще в него попали. «Почему бы вам просто не усыновить малыша?» – спрашивали нас, словно можно просто заехать в детский дом по пути с работы и выбрать ребенка. Усыновление может быть не менее дорогостоящим и пугающим, чем ЭКО, и очень маленький процент пар могут себе позволить попробовать и то и то.

Мы пытались забеременеть уже четыре года. Врачи рекомендовали нам взять донорскую яйцеклетку – это что-то вроде волшебного зелья в сфере лечения бесплодия. Это как замена двигателя устранила бы любую неполадку в автомобиле. Врачи могут зачать ребенка с помощью всего одного сперматозоида. Яйцеклетка куда более таинственна, и к тому же ее сложно получить.

Успев пожертвовать многим, я без колебаний решила отказаться от генетической связи со своим ребенком. Так ли важны мои гены? У моих пасынков их нет, но они просто потрясающие. Мои старшие братья и сестры от другой матери. Мы вообще не похожи и говорим с разными акцентами. И что с того?

Я горжусь трудолюбием, которое унаследовала от своих родителей и бабушек с дедушками. Моя мама и бабушка работали до глубокой старости. Но дело ведь не в биологии. Я горжусь бескорыстием своей матери. Когда она вышла замуж за моего отца, то стала жить с тремя пасынками, которым на тот момент было восемь, десять и двенадцать. А через пять месяцев у нее появилась я. Она водила «Форд Фалкон» 1964 г. выпуска и носила мои футболки с логотипом начальной школы до тех пор, пока я не пошла в колледж. Ее руки были грубыми из-за химикатов, с которыми ей приходилось работать в лаборатории, но их прикосновение всегда было для меня самым нежным. Я могла передать следующему поколению ее лучшие качества, подавая собственный пример, независимо от генов.

Мы не осознаем путей, которые приводят нас в этот мир, но в моем представлении рождение ребенка не было тождественно созданию кого-то. Я хотела помочь своей дочери стать лучше меня. Конечно, в моей голове был образ темноволосой девочки с голубыми глазами и чумазым лицом, но я предвкушала увидеть ее другой.

В зарождении живого существа заключается настоящее чудо.

– Знаешь, – однажды сказал мне Том, – если у тебя будет дочь, то в подростковом возрасте она будет тебя ненавидеть.

– Она не обязана любить меня, – ответила я. – Это я должна любить ее. Вот и все.

Я должна была предоставить ей потрясающего отца. Я должна была подарить ей всю свою любовь и постараться стать для нее примером. Я должна была наградить ее лучшими генами. Она же ничего не была мне должна.

Но кем была женщина, чья клетка могла стать моим будущим ребенком? Анонимных доноров я не рассматривала. Моя дочь захочет получить ответы на свои вопросы, и я должна буду ей их предоставить.

Мы с Томом просматривали сайты с анкетами потенциальных доноров, предоставленными специальными агентствами. Большинство женщин были белыми и не старше двадцати пяти. Может, надеялись накопить на образование? Они писали, что хотят помочь нуждающейся паре в зарождении новой жизни. И да, принимали наличные. Они выкладывали свои фотографии в купальниках и вечерних платьях и фотографии детей. Предоставляли свои медицинские карты, писали, на что у них аллергия. Этой нравилось гулять по пляжу, а у той аллергия на моллюсков и котов. Яйцеклетка этой женщины стоит $5000, а той – $8000, потому что из ее яйцеклеток уже успешно получались дети.

В онлайн-профилях не было ничего, что мне действительно хотелось знать. Было ли у них чувство юмора? Были ли они творческими личностями? Были ли они смелыми? Сильными?

Том не слишком внимательно рассматривал анкеты. Если бы он выбрал донора, то только исходя из единственного критерия – привлекательности. Он позволил мне принять решение.

«Чью яйцеклетку ты бы выбрала, – спросил он меня однажды, – если можно было выбрать любую женщину в мире?»

Том постоянно задавал мне странные, но глубокие вопросы, а потом нервничал из-за того, что я обдумывала ответ на них двадцать минут. Однако в этот раз я ответила моментально: «Дженнифер».

Она была моей тайной любовью. Женой моего друга. Эта великолепная, забавная, остроумная женщина вдохновляла меня. Однако я ее практически не знала, мне лишь несколько раз удавалось перекинуться с ней парой слов. И вряд ли смогла бы попросить кого-либо о такой громадной услуге. Дженнифер была одной из тех женщин, которые, поднявшись утром с постели, уже готовы сниматься в рекламе шампуня. Клянусь, она сияла изнутри. Каждый раз, когда я находилась с ней рядом, я чувствовала себя чудищем.

С ее мужем я была знакома гораздо лучше. Бен был репортером, работавшим на меня в газете, хотя мне сложно было представлять себя в роли его босса. Я всегда старалась помочь ему. Бывало, в полночь я привозила ему буррито, когда он писал до рассвета. Однажды я купила ему билет на самолет, чтобы он мог выбраться с Гаити. Мне всегда казалось, что я научилась у него большему, чем он у меня.

Однажды я пригласила Бена в свой кабинет.

– Смотри, – сказала я, придвинув к нему монитор так, чтобы он мог увидеть потенциальных доноров во всей красе.

– Я ищу маму для малыша.

– Что?! – ответил он.

Прямые волосы, кудрявые, веснушки, скулы, меланома, длинные ноги, депрессия, болезнь Альцгеймера, рак груди, темные ресницы, худые бедра, зеленые глаза, высокий холестерин. Похоже на меню ресторана быстрого питания. Наступит день, когда я объясню своей дочери, почему она получила ожог, а не загорела, почему у нее такая маленькая или большая грудь или почему у нее кариес, несмотря на то что она пользовалась зубной нитью.

– Это странно, да? – сказала я. – Понимаешь, я могла бы даже оказаться в одной комнате со всеми этими людьми.

Бену не было известно о моей любви к его жене и ее спелым драгоценным яйцеклеткам. Я знала, он понимал, о чем я говорю. Он всегда умел чувствовать. Бен создал семью, в которой самым важным было воспитание характера. Трое его детей бегали голыми во дворе, пели, лазали по деревьям, искали жуков и падали с крыши сарая, выступали против социальной несправедливости на митингах, держа в руках приготовленные дома транспаранты. Их научили думать своей головой, не быть равнодушными и брать от жизни все.

У Дженнифер всегда был стакан пива в руке и ребенок на бедре. Она была такой же одаренной, как и ее муж. Ее записи в «Твиттере» походили на извращенную домашнюю поэзию:

Заставила Бэя съесть оливку, сказав ему, что это глазное яблоко. Даже не знаю, как это нас характеризует.

Нужны ли объявления о пропаже котов? Разве это не косвенный способ сообщить, что ваш кот мертв?

Учительница только что сказала мне, что ей нужны шаблоны букв. Я улыбнулась и кивнула. Теперь я напугана, одинока и потеряна. Что мне делать? #родительский_комитет

Несколько недель спустя мы с Дженнифер оказались на заднем сиденье одной машины нью-йоркского такси. Бен получил почетную журналистскую премию, и мы направлялись на праздничный ужин.

Дженнифер выглядела так, словно достала из шкафа и надела первую попавшуюся одежду и провела пальцами по волосам вместо расчески, как вдруг она повернулась ко мне и сказала:

«Можешь взять мою яйцеклетку».

Я чуть не потеряла дар речи. Она, очевидно, не понимала, о чем говорит. Что Бен ей наплел?

«Нам нужно напиться и обсудить это», – ответила я наконец.

Мы приехали в мексиканский ресторан, где репортеры, редакторы и организаторы премии вели светские беседы и поздравляли друг друга. Мы с Дженнифер пили гранатовую «Маргариту» и шептались о стимуляции яйцеклеток, инъекциях прогестерона и о том, что мы будем делать, если малышу больше понравится биологическая мать. Это был самый долгий разговор из всех, что у нас когда-либо состоялся, и продолжался он на протяжении всего обратного пути во Флориду. Затем последовали электронные письма, эсэмэс-сообщения, ужины и визиты к врачу. Если она и колебалась, то виду не подавала. Наши семейные древа все крепче переплетались корнями. Если наш план сработает, мы будем связаны навсегда. Наши дети будут наполовину родными. Братья и сестры по яйцеклетке?

В итоге мы с Беном решили все рассказать Майклу, ведь он был нашим другом, а работа усложняла наши отношения. Я нервничала, и Майк понимал, что разговор предстоит серьезный. Думаю, он подозревал, что у нас с Беном роман.

«Мы с Беном, – неуверенно начала я, – и Том с Дженнифер, – продолжила я, изучая его лицо, – собираемся зачать ребенка. Вместе».

Майк прослезился.

Другим людям это казалось странным, но разве нам было до них дело?

Мне казалось, что это сумасшедшая идея. Однако если в ее основе не лежала любовь, то тогда я, очевидно, не знаю, что означает это слово.