Текст книги "Возлюбленная"

Глава 9
Знакомые видения вдали

Постепенно Пирстон вернулся к привычному образу жизни, вновь с головой погрузился в работу и за два прошедших года лишь однажды услышал от бывших земляков о Бенкомах.

Продолжительное путешествие родителей Марсии вселило в их души интерес к дальним странам. Утверждали, что отец, по-прежнему пребывавший в добром здравии, если не считать отдельных кратких недомоганий, перенес приступ космополитизма и инвестировал капитал в иностранные предприятия. Предположение Пирстона полностью оправдалось: Марсия сопровождала родителей, а необходимости воссоединения с ним не возникло. Следовательно, расставание с той, которая едва не стала его женой, приобрело постоянный характер.

Казалось, теперь блуждающий плод воображения вряд ли обретет постоянную обитель. Подойдя к браку с Марсией настолько близко, что даже успел подать заявление на лицензию, Джоселин долгое время ощущал себя связанным исходным контрактом и не собирался намеренно смотреть по сторонам в поисках утраченного идеала.

Таким образом, в течение первого года отсутствия мисс Бенком, твердо решив сохранить преданность на тот случай, если она вдруг надумает вернуться, наш наделенный бурной фантазией герой порой трепетал при мысли, что произойдет с его торжественным намерением, если Образ неожиданно материализуется по собственной инициативе и незаметно его соблазнит. Несколько раз казалось, что желанное воплощение мелькает вдали: в конце улицы, на песчаном берегу, в окне, на лугу, на железнодорожной станции, – однако Пирстон решительно отворачивался и уходил.

В течение нескольких лет после порыва Марсии к независимости (время от времени вызывавшего всплески тайного восхищения) Джоселин страстно направлял в творчество тот бурлящий поток чувств, который без выхода на свободу способен разрушить всех, кроме величайших художников. Несомненно, благодаря данному обстоятельству, а вовсе не старанию и стремлению к успеху ему удалось многого достичь в своем искусстве и мощным рывком преодолеть многолетнюю неопределенность.

Успех пришел сам собой, без особых усилий. Мистер Пирстон был избран членом-корреспондентом Королевской академии художеств. Однако когда-то казавшееся столь желанным высокое признание теперь утратило для него привлекательность. По-прежнему оставаясь холостяком, Джоселин скитался в обществе без руля и ветрил, без причала, который смог бы назвать родным. А из-за отсутствия центра притяжения почести рассеивались и неощутимо растворялись в воздухе, ничего не добавляя к материальному благосостоянию.

Даже если бы его творения никогда не предстали перед зрителями, он все равно продолжал бы с равным пылом работать резцом. Полное безразличие к восприятию созданных скульптур зрителями и критиками даровало Пирстону редкую уверенность в собственных силах, позволявшую воспринимать любое мнение без утраты душевного равновесия.

На долгие годы его единственной радостью стало изучение красоты. На улице скульптор внезапно отмечал лицо, движение, жест, мимолетно выражавшие во плоти то, что стремился передать в застывшем камне. Подобно детективу он следовал за обладательницей желанного образа: в омнибусе, в наемном экипаже, на пароходе, в толпе, в магазинах, в церкви, в театре, в пивных и даже в трущобах, – но, к сожалению, почти всякий раз разочаровывался.

В пылу профессиональных поисков Джоселин порой смотрел за реку, на верфи южного берега Темзы, а особенно на тот причал, где изо дня в день разгружались кечи с добытым в отцовских каменоломнях песчаником. Иногда ясно различал белые блоки – огромные каменные кубы, с таким упорством вырубленные отцом и его рабочими из скал родного острова в проливе Ла-Манш, что становилось страшно, как бы старик не вывез по частям весь остров.

Пирстона обошла стороной непреложная истина, что, как утверждают поэты и философы, любовь особенно ярко горит в молодости и успокаивается в зрелые годы. Возможно, в результате абсолютного домашнего одиночества в то плодотворное время, которое последовало за первыми годами после ухода Марсии, продвигаясь по жизни от двадцати пяти лет к тридцати восьми, Джоселин время от времени влюблялся со всем пылом юности, хотя и сдержанным неведомым прежде самоконтролем.

* * *

Причудливая островная фантазия выросла в твердую уверенность, что Возлюбленная снова обрела видимый облик и постоянно существует где-то рядом. Месяцами он видел ее на театральной сцене, а потом она вдруг исчезала, оставляя пустую бледную оболочку, жалкую фигуру, полную недостатков и банальностей, продолжавшую существовать независимо. Потом она иногда появлялась в поначалу не замеченной, случайно встреченной на вечеринке, выставке, базаре или обеде особе, а спустя несколько месяцев перелетала в иную обитель и грациозной продавщицей стояла за прилавком модного универмага, куда доводилось зайти. Затем с легкостью покидала новое место жительства и обнаруживалась в образе знаменитой писательницы, пианистки или скрипачки, чьему таланту Пирстон поклонялся почти год. Однажды явилась танцовщицей в Королевском мавританском дворце варьете, хотя за время ее выступлений на этой сцене поклонник ни разу не произнес ни слова, а сама она даже не подозревала о его существовании. По опыту Пирстон уже знал, что даже десятиминутная беседа за кулисами прогонит неуловимый призрак в другое, еще менее доступное укрытие.

Возлюбленная являлась блондинкой и брюнеткой, высокой и миниатюрной, стройной и полной, красивой и просто миловидной. Лишь одно качество присутствовало неизменно: нестабильность обитания в образе. Поистине ничто в ней не было так постоянно, как непостоянство.

«Странно, – думал Джоселин, – что мой опыт, или идиосинкразия, или что бы там ни было, для других мужчин могло стать пустой тратой времени, а мне служит основательным творческим подспорьем». Действительно, все мечты воплощались в скульптурных образах и чудесным образом соответствовали общественному вкусу, который мастер никогда не стремился удовлетворить и даже презирал. Иными словами, Пирстон рисковал утратить репутацию серьезного художника и приобрести популярность столь же мимолетную, сколь блестящую и захватывающую.

– Однажды угодишь в ловушку, друг мой, – порой предупреждал рассудительный Сомерс. – Не хочу предрекать, что впутаешься в неприятную историю: верю, что на практике ты столь же идеален, как в теории. Имею в виду, что процесс обратится вспять. Какая-нибудь женщина, чей идеал блуждает точно так же, как твой, привлечет внимание и заставит прилепиться подобно моллюску. Сама же отправится вслед за своим призраком, оставив тебя страдать в одиночестве.

– Возможно, ты прав, хотя мне кажется, что ошибаешься, – возразил Пирстон. – Во плоти она ежедневно умирает подобно апостольскому физическому воплощению. Когда я соприкасаюсь с реальностью, ее там больше нет, и потому не могу сосредоточиться на единственной инкарнации.

– Подожди, пока станешь старше, – заключил Сомерс.

Часть II
Молодой человек сорока лет

 
Когда Любовь зовет к служенью,
Покорен я могучей воле.
Все, что несет она с собой:
Богатство, счастье иль страданье, —
Приму с открытою душой.
 

Т. Уайетт

Глава 1
Прежний образ возвращается

Плодотворные годы художественных устремлений внезапно нарушила печальная новость: в Сандборне, куда отправился по совету врача, скоропостижно скончался отец.

Как опрометчиво напомнила Марсия во время ссоры, в быту Пирстон-старший проявлял скупость. Правда, сын никогда не испытывал ограничений в деньгах. Рачительный владелец каменоломни всегда оставался суровым хозяином и начальником, но в то же время был надежным казначеем, готовым платить хоть и бережливо, но справедливо. К всеобщему удивлению, на добыче камня старик сумел сколотить весьма значительный капитал, тем более для столь незаметного и скромного бизнеса, куда больше, чем представлял Джоселин. Пока сын воплощал эфемерные фантазии во вполне зримые и осязаемые формы, отец на протяжении полувека крушил скалы в проливе Ла-Манш, добывая материальную основу этих форм, а потом посредством лебедок и блоков, телег и барж отправлял добычу по всей Великобритании. Приведя в порядок все дела и, согласно отцовскому завещанию, продав бизнес, Джоселин обнаружил, что к тем двенадцати тысячам фунтов, которыми уже располагал благодаря собственным трудам и другим источникам, прибавилось еще восемьдесят тысяч.

Продав другую находившуюся в безусловном праве владения недвижимость, помимо каменоломни, поскольку жить на острове не собирался, Пирстон вернулся в Лондон. Он часто задумывался о судьбе Марсии. Когда-то он дал себе слово не беспокоить мисс Бенком, и в течение двадцати лет оставался верен обещанию, хотя порой, в минуты житейских невзгод, вздыхал о присущем своевольной особе надежном здравом смысле.

Судя по всему, родители мисс Бенком умерли, а сама Марсия на остров не вернулась. Вероятно, за границей она с кем-то связала судьбу, так что по девичьей фамилии ее искать было бесполезно.

Некоторое время после смерти отца Пирстон не появлялся в обществе, но однажды вечером от скуки принял приглашение знакомой светской львицы, нанял экипаж и отправился на площадь, в элегантный особняк, где та жила три-четыре месяца в году.

Едва кабриолет свернул за угол, как взгляду открылся впечатляющий ряд домов на северной стороне. У подъезда одного из них стоял знакомый лакей с факелом в руке. На балконе светились разноцветные китайские фонарики. Пирстон сразу догадался, что обычный «небольшой ранний прием» в данном случае перерос в нечто грандиозное и позднее. Он вспомнил о недавно случившемся политическом кризисе, убедительно объяснявшем расширение круга гостей графини Ченнелклиф. Дело в том, что ее дом оставался одним из немногих политически нейтральных светских сообществ, которые партийные деятели предпочитали откровенно ангажированным собраниям.

Очередь из экипажей оказалась настолько длинной, что Пирстон не захотел ждать возможности подъехать к крыльцу, решив пройти несколько ярдов пешком. У парадной лестницы пришлось остановиться за спинами преградивших путь зевак, и в это самое время от экипажей к двери по специально расстеленной ковровой дорожке прошли несколько дам в белых накидках. Лиц видно не было – только смутные силуэты, – и все же сразу возникло предчувствие новой встречи с Возлюбленной: после долгой разлуки она решила вернуться и опять вскружить ему голову. Влажный блеск глаз, мелодичный голос, волшебный поворот головы – как хорошо он все это помнил, даже несмотря на многочисленные внешние изменения! Единственный драгоценный желанный образ он мог мгновенно узнать в любом цвете лица, очертании фигуры, росте, манерах и прочих маскарадных приемах.

Другое предположение Пирстона – что предстоит оживленный политический вечер – получило подтверждение сразу при входе в особняк, где возбуждение царило повсюду: как здесь, внизу, так и на лестнице, и наверху – в бальном зале. Эта знаменательная особенность неизменно присутствовала в те периоды, когда в мире политики назревали или свершались острые события.

– Где же вы так долго прятались, молодой человек? – лукаво поинтересовалась хозяйка, пожимая гостю руку. Несмотря на то что Пирстону было уже почти сорок, все по-прежнему называли его молодым человеком. – Ах да, конечно, помню!

При мысли о кончине его отца она на мгновение приняла серьезный вид. Графиня Ченнелклиф обладала благодушными манерами, не лишена была чувства юмора и склонности к сочувствию. Затем она принялась подробно рассказывать о возникшем в результате кризиса скандале в том политическом крыле, к которому формально принадлежала, а в заключение заявила, что дала себе слово навсегда оставить политику. Так что отныне ее дом следовало считать самым независимым местом в городе. К этому моменту в зал вошли новые гости, и Пирстон проявил намерение продвинуться дальше, на что хозяйка заметила:

– Вы явно кого-то ищете.

– Да, одну леди, – подтвердил Джоселин.

– Назовите имя, и я постараюсь вспомнить, здесь ли она.

– Не назову, потому что не знаю, – честно признался гость.

– Неужели? А как она выглядит?

– Не могу описать ни лица, ни платья.

Решив, что собеседник ее разыгрывает, леди Ченнелклиф обиженно отвернулась. Подчиняясь движению толпы, Пирстон прошел дальше. Дело в том, что на миг ему показалось, что та, которую так упорно искал, вдруг мелькнула в образе самой хозяйки – особе очаровательной, но этим вечером особенно привлекательной. Он похолодел от ужаса при мысли о столь коварном поступке Возлюбленной, которая однажды уже явилась в облике замужней дамы: к счастью, в тот раз без серьезных последствий, – но решил, что ошибся, потому что был слишком возбужден из-за выхода в свет после долгого затворничества.

Во всех комнатах особняка продолжалось активное обсуждение острых тем дня. Боги партии присутствовали под началом своего верховного серафима, однако блеск манер, красноречия и формальных приемов в обсуждении общественных вопросов оставался менее заметным, чем бедность оригинальных идей. Принципы мудрого правления не находили места в умах; взглядами и речами руководили исключительно личные предпочтения. Однако интерес Джоселина не соответствовал всеобщему настроению, а сам он напоминал камень в журчащем ручье, терпеливо поджидавший неведомый плавучий предмет, готовый наткнуться на него и задержаться.

Итак, в предвкушении следующей версии прекрасной фигуры сейчас Пирстон не задумывался о том, о чем думал в других случаях: предчувствие встречи, в отличие от иных предчувствий, само по себе способствовало собственному исполнению.

Он решил поискать Возлюбленную в группе, окружавшей бывшего премьер-министра. Тот стоял посреди огромной гостиной и разглагольствовал в свойственной ему в то время душевной, почти веселой манере. К составлявшим аудиторию двум-трем леди присоединилась еще одна, одетая в черное платье с белой пелериной. Внимание Пирстона сразу сосредоточилось на новоприбывшей особе – так же как внимание политика, чей оценивающий взгляд при первых же произнесенных ею словах сменился острым интересом. Дело в том, что, в отличие от большинства деятелей своего ранга и положения министр взял за правило не прерывать того, кто заговорил одновременно с ним самим. Он лучше остальных знал, что все готовы учиться, а потому держался скромно, давая понять, что способен на лету ухватить чужую мысль, даже если не всегда мог высказать собственную идею и развить ее в теорию.

Леди рассказала какую-то историю – Джоселин не расслышал, – которая так развеселила государственного мужа, что тот громко рассмеялся.

Незнакомка покраснела. Объятый предчувствием, что навеянный поэзией Шелли «единый образ многих воплощений» вот-вот появится, Пирстон почти не смотрел по сторонам, полностью сосредоточившись на той, что сразу привлекла внимание оригинальной внешностью и грациозными манерами.

Джоселину никак не удавалось рассмотреть таинственную леди, пока графиня Ченнелклиф не подвела кого-то из гостей, чтобы представить бывшему премьер-министру. Дамы любезно расступились, и Джоселин и вовсе потерял из виду ту, в чьем образе уже начал подозревать тайно вернувшуюся беглянку.

Он поискал ее в молодой родственнице хозяйки: в небесно-голубом платье, открывавшем чудную шейку и придававшем девушке необычайно мягкий, волшебный облик, она была само очарование. Леди тоже его заметила и на мгновение задержала на нем взгляд, который словно спрашивал: «Ну и что вы думаете обо мне сейчас?» Джоселин сразу вспомнил, что прошлая встреча состоялась мрачным сырым днем в сельском доме. Все вокруг выглядели хмурыми и печальными, а героиня явилась в траурном наряде.

– У меня появились новые фотографии. Хочу, чтобы вы оценили, насколько хороши портреты, – проговорила леди не допускавшим возражений тоном. – Но только судите честно, без поблажек.

Достав из ящика комода пачку фотографий, она пригласила его присесть рядышком на оттоманку, чтобы вместе их рассмотреть. Созданные модным фотографом образы оказались очень удачными, и Джоселин тут же рассыпался в комплиментах. Однако, пока говорил, восхвалял и восторгался, сознание сосредоточилось не только на оценке. Пирстон спрашивал себя, не вселилась ли неуловимая душа в тело вот этой милой девушки.

Он посмотрел на собеседницу и, к своему удивлению, заметил, что ее мысли тоже блуждают вдали от фотографий. Она то и дело поглядывала на далекую группу гостей, явно стараясь понять, какой эффект оказывает их столь интимное уединение (особенно на одного джентльмена лет тридцати, военной наружности, которого Джоселин не знал).

Убедившись, что желанный призрак не имеет ничего общего с этой молодой леди, во время дальнейшего разговора он смог смотреть на нее уже без всяких эмоций. Оба занимались одним и тем же нехитрым делом: каждый притворялся глубоко заинтересованным словами собеседника, в то время как даже в самые ответственные моменты внимание рассеивалось по сторонам.

Нет, пока Джоселин не встретил ту неуловимую особу, которую так упорно искал. Должно быть, сегодня встреча уже не состоится: фальшивая политизированная атмосфера спугнула робкое видение, но он все равно двигался осторожно, не обращая внимания на иные призрачные образы помимо дочерей Афродиты, которые постоянно посещают подобные собрания и язвительно указывают, что под седой шевелюрой увенчанного орденской лентой старика, чей лоб морщился над поколебавшими благосостояние Европы договорами, а голос приковывал внимание почтенных слушателей, может биться крохотное сердце, что под той или иной нитью жемчуга в розовой груди скрывается часть легкого, едва способная правдами и неправдами дотянуть обладательницу до свадьбы.

В этот момент Пирстон увидел любезного хозяина дома и почти одновременно заметил ту самую леди, которая вызвала острый интерес, а потом исчезла. Несмотря на значительное расстояние, взгляды их встретились. Пирстон мысленно рассмеялся: трудно было сказать, насколько встреча обернется истинной удачей, а не ироничным обманом. Дело в том, что в присутствии впечатляющей особы он вдруг начал трепетать, как овца на ярмарке, особенно когда во время недолгого разговора лорд Ченнелклиф спросил:

– Кто та прелестная леди в черном платье с белой накидкой и жемчужным колье?

– Не знаю, – ответил Джоселин, мгновенно закипая ревностью. – Как раз собирался спросить у вас.

– О, полагаю, сейчас выясним. Моя жена непременно должна знать.

Собеседники расстались, но уже через несколько минут Пирстон ощутил на плече тяжелую ладонь: лорд Ченнелклиф не поленился вернуться.

– Леди оказалась внучкой старого друга моего отца, последнего лорда Хенгистбери. А зовут ее миссис… миссис Пайн-Эйвон. Года два-три назад бедняжка потеряла мужа: их брак был совсем короткий.

Лорд Ченнелклиф переключился на беседу с высокопоставленным служителем церкви, и Пирстон оказался на свободе. Впрочем, вскоре поток гостей принес явившуюся на бал в облаке яркого муслина его молодую приятельницу – леди Мабеллу Батермед. Эта душевная эмоциональная дама могла смеяться по поводу и без повода: просто так, оттого что жизнь прекрасна. Она спросила, куда он направляется, и Пирстон честно признался, что хотел бы познакомиться с миссис Пайн-Эйвон.

– Да, очень хорошо ее знаю! – горячо воскликнула леди Мабелла. – Кстати, она как-то говорила, что хочет с вами познакомиться. Бедняжка, так ее жалко: потеряла мужа. Но с тех пор прошло уже достаточно много времени. Женщины не должны выходить замуж и подвергать себя риску утраты. Не правда ли, мистер Пирстон? Я вот ни за что не выйду замуж. Твердо решила обезопасить себя от возможных переживаний. Как по-вашему, это правильно?

– Брак? О нет! – изобразил ужас Джоселин.

– Очень мудрый ответ! – шутливо заметила леди Мабелла, но поскольку не была вполне откровенна, добавила: – Впрочем, иногда кажется, что все-таки можно попробовать: просто так, ради интереса. А теперь пойдемте: я вас представлю. Правда, здесь так тесно, что скоро до цели не доберемся!

– Точно, если только не побежим, как та толпа, что спешит на представление лорд-мэра.

Вот так, за непринужденной беседой, они медленно продвигались по залу. Леди Пайн-Эйвон вдумчиво разговаривала с соседом и выглядела одним из «тех женственных образов, чьи жесты рождены умом», как сказал поэт в своем видении золотого города Ислама[3]3
  Речь идет о поэме П. Шелли «Восстание Ислама» (1818). – Примеч. пер.


[Закрыть].

Шли они медленно, то и дело останавливаясь. Пирстон чувствовал себя словно во сне, когда ноги не подчиняются воле. После десяти минут созерцания спин, затылков, пышных головных уборов, родинок, заколок, жемчужных белил, прыщей, кристаллов с сияющими гранями, застежек ожерелий и колье, вееров, корсетов, семи форм локтей и рук, а также тринадцати разновидностей ушей, он все-таки оказался возле миссис Пайн-Эйвон, причем произошло это с помощью носков бальных туфель, которыми джентльмен прокладывал путь в направлении желанной цели. Теперь леди пила чай в малой гостиной.

– Дорогая Николь! Право, мы думали, что никогда до тебя не доберемся! Из-за этих ужасных политиков сегодня здесь еще больше народу, чем обычно! Но все-таки пробились.

Казалось, вдова действительно желала с ним познакомиться, так что леди Мабелла Батермед ничуть не преувеличила ее интерес. Представив мистера Пирстона и миссис Пайн-Эйвон друг другу, она удалилась, чтобы побеседовать с джентльменом на вид заметно моложе приятеля.

Наряд из черного бархата и белого шелка великолепно подчеркивал красоту шеи и плеч миссис Пайн-Эйвон: даже без пудры и прочих ухищрений кожа ее поражала безупречностью. При ближайшем знакомстве вдова оказалась именно тем нежным задумчивым существом, каким выглядела издали, а когда поделилась скорее разумными, чем модными, взглядами на изобразительное искусство, то обнаружила недюжинный интеллект.

Вскоре они уже беседовали свободно, словно давние приятели, а во время паузы в разговоре заметили новую волну возбуждения, вызванную приходом свежих гостей со свежими новостями. Новости принесла говорливая остроглазая леди в черном платье, которая умела заставить мужчин ее слушать, хотели они того или нет.

– Рада, что я здесь посторонняя, – призналась новая знакомая, присев на софу, возле которой стоял Джоселин. – Ни за что на свете не хочу походить на свою кузину: боится, что на следующих выборах ее муж потерпит поражение, и оттого сходит с ума.

– Да, как правило, игру ведут женщины, а мужчины выступают в роли марионеток. Жаль, что политика считается увлечением политиков (точно так же как крикет – увлечением любителей крикета), а вовсе не серьезной обязанностью облеченных доверием деятелей.

– Как редко мы думаем и чувствуем, что, как сказал кто-то мудрый, «народы всех стран живут в хижинах».

– Да. Хотя, признаюсь, мне удивительно слышать эту цитату из ваших уст.

– О, я не принадлежу ни к одной из партий, хотя все мои родственники весьма политизированы. В любое время существует лишь один-единственный верный курс, и энергия власти должна направляться на его поиск вместо того, чтобы выписывать зигзаги между двумя путями, в зависимости от воли правящей партии.

Начав разговор таким витиеватым способом, впоследствии собеседники пришли к согласию по множеству других вопросов. А когда без четверти час Пирстон вышел на улицу и мимо извергавших пар ноздрей посольских лошадей пробрался к ожидавшему его на площади, возле ограждения, экипажу, в душе окрепло чувство, что Возлюбленная вышла из тени без предупреждения или даже предварительного намека. Больше того, сам он не проявил ни малейшей инициативы, поскольку внезапное появление, несомненно, стало событием крайне неловким.

И все же Джоселин сознавал, что пока с ним любезно общалась Прекрасная Дама, за ее спиной скрывалась и дергала за бечевки сама Богиня. В последнее время он упорно трудился над божественным образом во всех возможных видах и настроениях, превратился в мастера единственной модели, однако усилия не приносили успеха. Казалось, в безжалостном тщеславии Богиня наказывала художника за немощные попытки.