Текст книги "Багрянка"

Томас Барнет Сван
Багрянка

Глава 1
ДАФНА

Амазонки не испытывают любви к городам. Названный в честь острова, столицей которого он является, город Эгина невелик – с единственным имеющим фронтон мегароном, вереницей лавочек, где окрестные земледельцы продают плоды своих трудов, гостиницей, кабаком и горсткой каменных домишек, разбросанных среди олив. Но стены здесь достаточно высоки, чтобы отгородиться от холмов Артемиды, а горожане, ни дать ни взять, из тех, что заслуживают, чтобы их держали, как быков, в Авгиевых конюшнях: куртизанки с нагими грудями, пропахшие миррой и нардом, изнеженные лавочники с надушенными курчавыми шевелюрами, моряки в набедренниках, которые выбираются с кораблей в гавань, ища любовных утех. Однако даже Амазонки, даже Медведицы Артемиды должны приобретать себе орудия и оружие. Нынче мы явились в город обменивать губки на топоры. Нас было двое: я и Локсо, обеим по восемнадцать, и мы, как обычно, с вызовом встречали взгляды любопытных. Еще никто и никогда не нападал на нас на улице; всем было прекрасно видно, что у нас при себе не только губки, но и кинжалы. Женщины шушукались, что икры у нас на вид тверды, как у мужчин, а мужчины сетовали, что мы стрижем волосы и скрываем груди хитонами из медвежьих шкур.

Молодой моряк, набедренник которого скрепляла пряжка в виде дельфина, шепнул на ушко приятелю:

– В былые дни из таких получались хорошие драчуны для критской арены. Что мальчики, что девочки, быкам-то все едино.

– Да, – улыбнулся приятель. – Если бык победил, какая разница?

Локсо напряглась рядом. Кривой шрам, оставленный клыком дикого вепря, запылал над ее глазами, точно красный угорь. Я успокаивающе положила руку ей на плечо; ибо, хоть мне и был понятен ее гнев, мы не должны были нарываться на драку в этих стенах. Весь город нас терпеть не мог – женщины за то, что мы одеваемся, как мужчины, мужчины – за то, что соперничаем с ними в играх и войне.

Однако все разрешилось само собой – зеваки нашли для себя новое развлечение. Впереди высыпала на улицу орава мирмидонцев, людей-муравьев. Их было пятеро, один совсем ребенок, лет одиннадцати, прочие близки нам с Локсо по возрасту; невелики для мужчин, светловолосы, с гладкими руками и ногами, в набедренниках цвета зерна. Кожа бронзовая, точно лезвие меча. Короткие янтарные крылышки, негодные для полета, болтаются за плечами, а надо лбами, точно пшеничные усики, колышутся сяжки, говорят, они помогают им ориентироваться во тьме. Мирмидонцев вполне можно счесть славными, пока не узнаешь об их обычаях, о том, что они живут в норах под землей и едят грибы, вместо того, чтобы добывать мясо на охоте. Хуже того, они – трусы, понятия не имеющие о том, как натягивают лук, и удирающие, стоит только коснуться кинжала.

Когда-то мирмидонцы были могущественны. И норы их, как говорят, соперничали со знаменитым критским Лабиринтом. Но семь лет назад они затеяли пир на берегу моря, чтобы почтить своего божественного покровителя, – Зевса, который, как они верили, сотворил их племя из муравьев, во времена, когда Эгина обезлюдела и нуждалась в новых обитателях. В самый разгар праздничных игр со стороны залива нагрянули пираты, целые оравы, грозные чернобородые воители; они захватили царицу с большинством подданных. Лишь мальчишкам, которые играли в лесу, удалось спастись и убежать. Затем мальчики вернулись в норы и стали жить там, как могли, без родителей и сестер. Они обжигали в подземных печах глиняные фигурки и ходили в город, меняя их на орудия и одежду. Они были трусливы, и к тому же неловки, и горожане находили их не менее потешными, чем акробатов или мимов. А мне они были всего-навсего противны: из-за их робости и нечистоплотности.

Гусь, лопоча, зигзагом пересек перед ними дорогу. Маленькая девочка стала кидаться в них комками навоза. Продавец рыбы запустил в них угрем. Они только ускорили шаг и уперли в землю робкие испуганные взгляды. Один, судя по всему, предводитель, споткнулся и уронил поднос с фигурками: повозки, лодочки и медведи с длинными рылами. Он не остановился, чтобы подобрать осколки, и меня захлестнуло презрение. Даже отступать можно с достоинством, а это было паническое бегство.

Локсо наблюдала за ними, и смех, похожий на стон, поднимался из ее груди.

– Дафна, – предложила она, – а давай пугнем их нашими кинжалами!

Я готова была это сделать, но колебалась.

– А, может, лучше пойти за ними и узнать, где они живут? Охота нас разогреет. – День был прохладный, серый мотылек осени уже помахивал крылышками. – А затем возьмем кого-нибудь в помощь и разграбим их нору?

Говорят, что мирмидонцы, подобно диковинным муравьям Аравии, хранят клад золота и изумрудов, электрона и ляпис-лазури. Но не столько важны сокровища, сколько упоение преследования и боя.

Локсо ухмыльнулась.

– Ты, как всегда, права. У тебя разум волка.

Мирмидонцы спустились по сбегающей со склона торговой улице, миновали открытые ворота и вступили во внешний пояс города, почти пустой, где в пору осады теснятся крестьяне и их перепуганные стада. У вторых и последних ворот стражники пропустили их, но прикинулись, будто намерены кольнуть копьями их пятки. Самый младший из мирмидонцев взвизгнул и подпрыгнул, чтобы избежать укола; его куцые крылышки зажужжали. Поэтому неприлично громко смеющимся стражникам было не до нас, когда мы прошли мимо. И мы последовали за потомками муравьев прочь из ненавистного города. Позади нас громоздились на фоне неба грубые, поросшие мхом, циклопические стены Эгины. У ворот припали к земле гранитные львы, того и гляди, зарычат. Дым из очага мегарона тянулся вверх, смешиваясь с жиденькими дымками из жилищ. Весь город, люди и животные, гомонили и стучали, точно это была одна-единственная, но огромная и неповоротливая, зловредная зверюга.

– Шум, грязь и слишком много народу, – пробормотала Локсо. – Хоть бы Артемида послала на них землетрясение, без этих стен они вымрут в несколько недель.

– Чума бы их извела скорее.

Люди-муравьи оглянулись: осторожно, с украдкой, опасаясь погони. Такие уж у них повадки, не иначе, как печать глубоких темных нор, в которых они ютятся. Мы сделали вид, будто направляемся к Коралловой бухте. А сами, как только вышли за пределы видимости, вернулись от бухты кружным путем и отыскали их след. В городе они неуклюжи, но здесь, как оказалось, ступали легко. Правда, там и сям на песке остались отпечатки ног, да кое-где была сломана жимолость, покрывающая косогор.

Впереди поднимались каменные россыпи, за которыми, точно позвоночник, поднимался Зевесов хребет, пересекающий треугольный остров. Обходя валуны, огромные и округлые, точно торговые корабли, мы пересекли террасы с виноградниками и приблизились к крестьянам, трудившимся в давильне. Под назойливый и пронзительный визг флейты, они топтали виноград в больших плетеных корзинах, установленных на массивных треножниках с желобами. Один из давильщиков нахально взглянул на нас, гордясь своей наготой и ожидая, вне сомнений, знаков восхищения. Мне стало тошно от его вида, хотя, надо признать, он был гибок и крепок, а солнце окрасило его кожу в цвет хлеба. Я вперилась в него взглядом и коснулась кинжала. Он опустил глаза и затоптался проворней.

Когда винодельня осталась позади, впереди зазвенели голоса мирмидонцев, чистые и певучие, точно колокольчики, которые пастухи вешают на шею овцам. Похоже, приближаясь к своему обиталищу, они становились уверенней. Внезапно их разговор оборвался. Мы стояли на пригорке в дубовой роще. Внизу, словно бесперые шлемы циклопов, находились бесчисленные каменные груды. Я знала, что под одной из них скрыт проход в подземную обитель мирмидонцев. Но следы людей-муравьев обрывались у края холма. С помощью слабеньких крылышек, на которых, казалось, летать было почти нельзя, в лучшем случае держаться в воздухе несколько мгновений, они, похоже, умудрились оторваться от погони.

– Они не могли уйти далеко, – заметила я. – Разделимся и обследуем здесь все. Если что-то обнаружишь, дай знак.

Я люблю моих подруг, и Локсо, и остальных. Но все-таки предпочитаю охотиться наедине с Артемидой. Этот лесок, как и все леса на острове, принадлежал этой богине, Повелительнице Дикой Природы. Спускаясь с холма, я ощущала ее присутствие среди деревьев. Игра света казалась отсветами солнца на ее сандалиях; дуновение ветерка – звоном тетивы ее могучего лука. Я никогда не видела ее. Ей наскучили смертные, даже амазонки. Но порой я мечтала о том, как умру в ее объятиях.

«Милая Дафна, – скажет она, – названная в честь девушки, которая стала деревом, чтобы избежать поцелуя Аполлона, ты тоже явилась ко мне нетронутой».

Лес был сухим. Потрескивал подлесок, я двигалась быстро, чтобы согреться, и каменные дубы прикасались ко мне. Осенью не увидишь ни гроздьев белых цветов, ни кроваво-красных ягод, но густо-зеленые листья, кончики которых загибаются и походят на колючки, приятно покалывают кожу. Я вырвала с горстку листьев, сильно исколовшись, слизнула кровь и рассмеялась. Раны, нанесенные лесом, чудесны.

Но где же мирмидонцы? Я обогнула ближайшую груду и пнула у основания. Твердая земля, никаких признаков входа. Я почувствовала себя Гераклом, которому велено совершить тринадцатый подвиг. Сотня каменных груд, подобных кротовьим норам. Под какой же из них спрятано жилище мирмидонцев? Обогнув вторую груду, я наткнулась на маленький холмик, возможно, в фут высотой – обитель Желтых Муравьев, как я сразу поняла, и подумала: они знают. Они с мирмидонцами друзья. Большие спрятались, а маленькие помогают им скрываться. Рассердившись, я наступила на муравейник. Крохотные желтые создания выбежали из своей сокрушенной твердыни. Я топтала их обеими сандалиями, представляя себе, что наношу удары неуловимым и грязным мирмидонишкам. Затем схватила палку, чтобы завершить разрушение.

Но палка вылетела у меня из рук. Лицом к лицу ко мне стоял один из мирмидонцев.

– Их нельзя обижать, – сказал он. Глаза у него были, как малахиты, омытые морем. Сердитые и совершенно бесстрашные. От него исходил манящий запах: смесь ароматических корней и дикого тимьяна. Руки были в грязи, но почему-то он не казался грязнулей.

– А что такого? – огрызнулась я. – Подумаешь, муравьи.

– Они помогают земледельцу, разрыхляя землю. Они уничтожают термитов, которые подтачивают колонны больших мегаронов. Они усердно работают и никому не мешают. Ты можешь сказать столько же о себе?

Слова его укоряли меня, но глаза делались все мягче. Как будто он вот-вот рассмеется. «Гнев, – подумала я, – это не самое любимое его настроение». В нем было что-то игривое, как у медвежонка. Я вспомнила медвежонка, которого нашла год назад в переплетении виноградных лоз. Он смело глядел на меня через лозы, жуя три грозди винограда, а затем облизал лапы и побежал в лес. И длинная лоза волочилась за ним.

– Они меня чуть не покусали, – неуверенно возразила я.

– Лишь после того, как ты наступила на них.

– Это вышло нечаянно.

– Нет, неправда. Ты рассердилась и хотела на них наступить.

– Ты следил за мной?

– Не совсем. Они позвали на помощь.

Мне никогда и в голову не приходило, что хоть кто-то, пусть даже Артемида, может беспокоиться о муравьях. Об оленях и медведях, быть может. Но о муравьях… Я оторопела. И еще испытывала досаду, из-за того, что позволила ему считать себя правым, а меня нет. Надо взять его в плен. Я сжала кулаки.

– Не надо, – сказал он. – Не то я прижму тебя к земле, и тогда муравьи закусают тебя. Они далеко не прочь посчитаться. Они разозлились не меньше тебя. А твои сандалии пригодились бы им на крышу для нового дома.

Я разжала кулаки, хотя и не думала отказываться от своих намерений.

– Посмотри, – сказал он, поворачиваясь ко мне спиной и опускаясь на колени рядом с муравьями. – Они начали восстанавливать дом. Они построят его так, чтобы самый крутой склон смотрел на юго-восток. Тогда они поймают побольше утреннего солнца и согреют свое жилище. Так у них принято.

Я неловко встала на колени с ним рядом, чтобы – лучше видеть. Муравьи живо и целеустремленно приступили к делу, неся песок, прутики и работая очень дружно. Они начали мне почти что нравиться. Все вместе они трудились усердно, точно амазонки, и я знала, что они служат своей царице, хотя она, конечно, сейчас глубоко внизу со своими детьми и приближенными.

– Сколько времени у них уйдет… – начала я. И обнаружила, что говорю в пустоту. Он исчез так же внезапно, как появился, бесшумно и незаметно. Теперь меня охватила ярость. Я хотела задать ему вопрос, а он, обманщик, покинул амазонку, скорчившуюся, словно лягушка. Если бы я не успела привязаться к муравьям, я опять наступила бы на муравейник, чтобы позвать мирмидонца обратно. Но теперь только и оставалось, что искать его след. Втоптанная в землю былинка, слабое благоухание тимьяна: он ушел осторожно, но отнюдь не растворился в воздухе. Ведомая приметами, я прошла, возможно, сотню шагов до груды, на вид ничем не отличавшейся от других, разве что на вершине у нее рос донник с тремя листьями. Один из камней, у самого основания, полускрытый побегами жимолости, показался мне незакрепленным. Приподняв побеги, я увидела, что камень выдавил в земле ямку. Его явно передвигали. Сердце у меня вспорхнуло, точно вспугнутая перепелка. Я нашла дверь. Теперь он мне ответит!

Я передвинулась к другой груде и испустила низкий и звучный рык медведицы. Локсо появилась из-за деревьев бесшумно, словно дриада.

– Я нашла их логово, – прошептала я глухо, опасаясь, что мирмидонцы уловят мои слова своими чувствительнейшими сяжками. – Нам нужно сходить за подмогой. Горго, я думаю, согласится возглавить нас.

Глава 2
МНОГОЯРУСНЫЙ ДОМ

Была ночь, когда мы добрались до лагеря. Заостренные вязовые бревна, куда выше, чем смог бы прыгнуть волк, окружали частоколом плетеные хижины; тростник устилал крыши, а дверные проемы занавешивались шкурами. Каменные стены приковали бы нас к месту, и мы, в конце концов, изнежились бы и стали жить в городе.

Горго вышла нам навстречу.

– Дафна, – сказала она с улыбкой, пылко обхватив мое плечо сильными пальцами. От нее, как всегда, пахло кожей и мехом. – У тебя глаза блестят, как у лани. Тебе есть, что сказать мне.

Я рассказала ей о норе людей-муравьев. Она рассмеялась.

– И я еще называю тебя ланью? Скорее уж, ты волчица. Я правильно поступила, сделав тебя своей сестрой.

Меня младенцем бросили на бесплодном холме близ города, никому не нужную девочку, тощую и в лихорадке. Горго услыхала мои вопли и принесла меня в лагерь.

Нас было двадцать амазонок. Некоторые бежали из города от мужей. Некоторых, как и меня, бросили отцы и отыскала Горго. Возраст наш был от одиннадцати до сорока девяти, нас объединяла страстная ненависть к мужчинам, погубителям женщин, и неуклонное желание превзойти их в привычных для них играх и в войне. Мы приносили обет целомудрия в святилище Артемиды: «Ни супруг, ни возлюбленный, ни отец, ни брат; лес навеки; непорочность камня». Ни одна амазонка не доживала, да и не желала дожить, до пятидесяти лет. Слишком сурова была жизнь в лесу.

– Медведицы Артемиды! – один-единственный возглас Горго поднял весь лагерь. Амазонки беспокойно задвигались за стенами. Раздраженные необходимостью стряпать и подметать, разводить костры и чинить одежду, они откликнулись на ее призыв, как если бы она позвала в бой. Впрочем, в сущности, она это и сделала.

– Дафна нашла для нас потеху, – сказала Горго. – Она отыскала мирмидонскую нору. – Горго, как и все мы, была облачена в тяжелый хитон из медвежьей шкуры с кожаной подкладкой. На руках вместо позолоченных браслетов, которые, подобно кандалам, охватывают запястья городских женщин, она носила костяные наручни. В левой – держала щит из медвежьей шкуры, натянутой на деревянную основу. И еще, как и все мы, стригла волосы так коротко, что они лишь едва покрывали голову, подобно густой щетине: ибо женщина в бою уязвима в полном соответствии с длиной своих кос. Но только она одна, прежде чем мы покидали лагерь, закрепляла медвежьи челюсти на обеих своих руках, дабы оставить отметины, знаки нашего племени, на плоти врага. Я взирала на нее с гордостью и любовью, но отчасти и со страхом. Горго, моя властительница; Горго, которая звала меня сестрой, «малышкой, отнятой у волков».

Вой одобрения пронесся по лагерю. С тех пор, как два года назад мы изгнали с острова кентавров, нам не доводилось вступать в настоящий бой. Конечно, мирмидонцы были трусы, и мы основательно превосходили их числом, но мы надеялись на этот раз выбить из них трусость и дать возможность проявить себя воинами. Из всех людских занятий, как мы верили, только война – истинное дело чести. Только воин чего-то стоил в наших глазах: великая Ипполита опозорила себя не тогда, когда Тесей победил ее в бою, а когда она пошла к нему в жены.

Горго изложила свой план.

– Мы выступим до зари. Дафна сказала, что леса вокруг сухие, мы наберем веток, подожжем и сбросим в их нору через вход. Если мирмидонцы выбегут наружу, заберем их в плен. Если останутся внутри, задохнутся от дыма. После того, как дело будет сделано, мы войдем и захватим нору. Из мальчиков-муравьев получатся хорошие рабы, можно будет продать их в городе, а можно держать у себя.

– Как вы думаете, что мы найдем? – спросила Локсо. В алом свете костра похожий на угря шрам заблестел над ее глазами.

– Я слышала, они хранят сокровища, – вскричала девушка по имения Геба. – Изумруды, жемчуга, кованое золото…

Горго воззрилась на нее. Лишь вчера она застигла эту девчушку любующейся своим отражением в горном потоке.

– Вот уж действительно, камушки и золото. Ты лопочешь, точно разнежившаяся куртизанка. И, Геба, волосы у тебя слишком отросли, подстригись до утра.

– А как насчет их глиняных фигурок? – неуверенно вставила я. – Они тоже под запретом? В городе мы видели повозки и лодочки, не больше сандалии. И медведей на задних лапах.

– Медведя можешь взять, – разрешила Горго с благожелательней улыбкой, которой всегда наделяла меня, свою любимицу – Если только не используешь его, как украшение. Медведи любимы Артемидой.

– А почему бы не напасть прямо сейчас? – спросила новенькая.

Она явилась к нам неделю назад, сбежав от жениха, который, как она говорила, пропах рыбьим жиром и оставлял липкие отпечатки на ее теле всякий раз, как к ней прикасался. Она не удовольствовалась лишь тем, чтобы коротко подстричь волосы, а обрилась наголо, и теперь напоминала евнуха азиатских дворов.

– Мирмидонцы улавливают движение предметов по звуку. Они видят сяжками не хуже, чем мы – глазами, и могут свободно перемещаться в темноте. Сейчас идти рано. – Горго помедлила. – Мне нужны девять из вас, чтобы сопровождали меня. Первая Дафна. Именно она нашла нору. Нана, Дита, Каллисто…

На Локсо в этот раз выбор не пал. Она крикнула нам вслед, когда мы вереницей углублялись в лес:

– Дафна, приведи мне мирмидошку. Лучше совсем маленького. Я научу его готовить для меня дичь.

Мы обогнули поляну, где был прикован к камню Орион, наш священный медведь, и прошли милю до святилища Артемиды, небольшого обнесенного каменной стеной, высотой в два фута, участка, открытого небу. Дуб, с ветвей которого свисали медвежьи шкуры, вздымался посередине, точно одетый в меха циклоп. Дерево было для нас образом Артемиды. Каждая из нас протянула свое оружие – лук, кинжал и копье, чтобы богиня благословила их, и мы запели, вторя Горго:

– Тебе, охотница, тебе, дева, мы посвящаем наше оружие и нашу добычу. Иди с нами и даруй нам победу.

Горго вздохнула:

– Бедный Орион. Он не получал жертвы с тех пор, как ему отдали повелителя кентавров. Если мы захватим всех пятерых мирмидонцев, пожалуй, можно будет выделить ему одного.

На кровавой заре мы стояли у входа в пещеру людей-муравьев. Как только колесница бога солнца Гелиоса выкатилась из-за горизонта, листья вечнозеленых дубов вспыхнули, точно охотничьи ножи. Пчелы, роившиеся над увенчивавшим насыпь донником, заглушили наши движения. Мы осторожно раздвинули завесу из жимолости и отвалили от входа камень. И замерли, ожидая атаки мирмидонцев или посвиста стрел. Ни звука не раздалось из глубины. Мы вгляделись во мрак и увидели, что проход заканчивается обширным внутренним помещением. Набрав веток, мы подожгли их от угольев из переносной глиняной жаровни и метнули через проход. Мы знали, что скоро внутри разгорится пламя, которое превратит жилище мирмидонцев в царство Аида.

Мы прислушивались, ожидая, что вот-вот раздадутся голоса и топот ног, а затем – охваченные паникой мирмидонцы прорвутся сквозь пламя и почувствуют, насколько остры наши копья. Мы подбрасывали в огонь сучья, слушали и ждали. Что такое? Нора покинута? Или я все-таки привела своих подруг не к той груде?

Горго была раздосадована.

– Пусть огонь угаснет, – распорядилась она. – Когда дым станет пореже, мы их оттуда выгоним.

Несколько минут спустя она повела нас внутрь. Наши ярко полыхавшие факелы из сосновых веток осветили помещение. Моргая и кашляя в негустом дыму, мы увидели, что грязные стены увешаны коврами: водоворот пурпурного, рыжего и алого, точно в сердце вулкана. Плетеные циновки устилали пол, а кровлю поддерживала большая деревянная колонна, на которой был вырезан рельеф: мирмидонская царица со свитой. В дальней стене открывались три воронкообразных прохода. В пещере, как и от юноши, которого я встретила, приятно пахло кореньями и тимьяном. Горго не колебалась.

– Вот этот, – сказала она, направившись к среднему туннелю. Наши факелы, подобные огромным бледным гиацинтам, осветили дорогу и выхватили из тьмы прочную кровлю над головами. Небольшие каналы, несомненно, для отвода грунтовых вод, бежали вдоль стен. Кровля была обработана чем-то вроде смолы, она блестела и многократно отражала пламя факелов. Было легко придти в замешательство, вообразив, что на нас идет целое войско. Мирмидонцы ловко все рассчитали, когда строили. Но я полагала, что они не бойцы, а трусы. Ну, так когда же они покажутся?

Внезапно хлынувшая вода погасила наши факелы. Я замерла на полушаге и замолотила тьму над головой, прикрываясь щитом.

– Назад! К выходу! – вскричала Горго.

И тут сеть упала нам на головы. Паутина, – подумала я, в полном ужасе от собственной беспомощности. Я вцепилась в прочные нити. Чувствуя близость разогретых тел, я ждала, когда паучьи лапы прибьют меня к земле или черные челюсти вцепятся в меня в смертоносном укусе.

Но я не собиралась сдаваться. Я билась изо всех сил и каким-то образом умудрилась выпутаться. Кто-то схватил меня и прижал к полу. Гладкий, но мускулистый, и, хвала Артемиде, с двумя руками, а не восемью лапами. Мы вступили в борьбу, и я оттолкнула его руки от своего горла. Высвободившись, я споткнулась, но тут же поднялась и помчалась наружу. Я сразу потеряла направление. И вскоре вместо выхода, скорее ввалилась, нежели вступила, в огромный чертог, не меньше нашего лагеря, очутившись в лесу гигантских грибов. Их цвет и форма были различимы благодаря свету масляных ламп, которые свисали с земляных стен. Грибы с тонкими ножками и шляпками цвета кораллов, подобные нарядным зонтикам, которыми знатные троянки защищали от солнца нежные лица; грибы, толстые белые ножки которых были столь же широки, сколь и замшелые зеленые шляпки; грибы, растущие гроздьями, подобные желтым осьминогам. Грибы, прямые и стройные, точно египетские обелиски; или – низкие с зубчатыми краями, будто звезды. Некоторые были в человеческий рост, другие скорчились у моих ног, словно толстые бурые улитки. Воздух наполнял мускусный, в целом довольно приятный, запах.

Вокруг медной жаровни сгрудились животные: несколько псов, старых и блохастых, одноглазая медведица и создание, величиной с корову, которое, к моему ужасу, оказалось насекомым: длинное, стройное и зеленое, с усиками и двумя парами крыльев. Звери зашевелились, псы залаяли. Они сразу сделались мне противны, эти животные мужчины. Но медведица мне понравилась, единственный зверь, на которого я никогда не охотилась и не хотела охотиться. Она взирала на меня без гнева и злобы, ее единственный глаз косился с дружелюбием и любопытством. Я двинулась к ней. Псы казались слишком старыми, чтобы представлять опасность. Но тут я услыхала шаги и нырнула в ближайший проход. Пол был гладкий, и даже во тьме шагалось легко, но я боялась, что сверху обрушится сеть, или от невидимых стен ударят копья.

Наконец я дошла до второй галереи и почувствовала себя, как Тесей, возвратившийся из Нижнего Мира. (Хотя, конечно, я все еще блуждала в здешнем Аиде.) На этот раз, судя по всему, я набрела на мирмидонскую гончарную мастерскую – с небольшой печью для обжига, еще не разожженной с утра, и столом, где в невысоких влажных мисках лежала свежая глина. На втором столе были сложены фигурки: одни еще не раскрашены, другие покрыты умброй и охрой; одноглазый медведь, несомненно, вылепленный со зверя из Грибного Чертога, повозка, влекомая двумя конями, женщина со змеями в руках. Я взглянула на нее со стыдом. Богиня плодородия, судя по змеям, не исключено, что Афродита, злодейка, увлекающая женщин, затуманивающая их разум, чтобы те размякли и доставили удовольствие мужчинам.

Я не слышала, что здесь кто-то есть, пока он не заговорил.

– Топтальщица муравейников! – произнес он и, улыбаясь, подошел ко мне. – Поймать тебя труднее, чем ласточку.

Ну что за дурак, подумала я, шагает мне навстречу такими гладкими и мягкими ножками – детский жирок с него еще не сошел, и с такой глупой улыбкой. Всю жизнь он ютился под землей или пробирался по городам, в то время как я закаляла тело, охотясь на оленей и ныряя за губками.

Я схватила богиню со змеями и запустила ему в голову. Промазала. Обнажила кинжал и встала у молокососа на пути.

– Мальчишка-мураш! – крикнула я. – Теперь ты от меня не сбежишь!

Едва ли я различила его движение. Даже львы не так проворны! Точно внезапная волна, он швырнул меня на пол. Затем, усевшись мне на живот, схватил оба моих запястья. Я бесилась в совершенной беспомощности. Всего лишь небреющийся юноша, почти мальчик, а умудрился одолеть амазонку.

– Ты привела своих подруг в наше жилище! – сказал он, скорее утверждая, нежели обвиняя. – Да еще и разбила мою богиню.

– Я хотела разбить твой череп.

– Афродите это не понравится – (так это и была Афродита). – Но это хотя бы оказался не мой медведь.

– Я бы ни за что не разбила твоего медведя.

– Что вам здесь нужно?

– Все, что сумеем найти: орудия, фигурки…

– Мы бы уступили их за губки. Нет, думаю, вам просто хотелось с нами подраться.

– А если и так?

– Это убогая потеха. Вы напугали наших тлей. Теперь они будут несколько дней давать горькое молоко. А что до меня, то мне нужно разжигать печь, вместо того, чтобы сидеть на амазонке.

Все это время я едва могла дышать. Он невыносимо давил на меня. Словно тонны земли были навалены мне на грудь: душистой, но могучей и несокрушимой.

– Если я тебя отпущу, ты обещаешь не нападать на меня?

– Я ничего не обещаю, – прорычала я.

Тем не менее, он поднялся и помог мне встать на ноги. Мой кинжал он оставил у себя, засунув его за пояс набедренника. Затем указал на проход слева.

– Пойдешь передо мной, – распорядился он.

– Чтобы ты ударил меня в спину?

– Мы могли бы перебить всех вас, когда бросили сеть. Ты найдешь своих подруг целыми и невредимыми, там, снаружи.

– Думаешь, мы не вернемся?

– Вряд ли. В этот раз вы не напали на нас, а, точно поденки, угодили в ловушку паука. Что до огня, который вы развели, то дым быстро поредел в наших ходах и не принес никакого вреда. Нора у нас очень большая. – Похоже, он призадумался. – А, наверное, я мог бы оставить тебя, чтобы ты мне служила. Доила тлей и варила грибы. И, конечно, – злорадно добавил он, – исполняла бы другие обязанности женщины. – Он выглядел, как совсем маленький мальчик, который шепотом сказал гадость сестре. Приземистый, с веселыми глазами, довольный собой и надеющийся меня смутить, он ждал, как я это встречу. Я хлестнула его словами:

– Тогда бы я убила тебя во сне.

Он смутился. Он не ожидал такой злобы. Его было легко ранить, но его уязвимость почему-то не казалась слабостью.

В одном из помещений нас ждали его братья. Они улыбнулись мне по-доброму и участливо. Предводитель, они звали его Лордон, был выше остальных, хотя, по сравнению с обычным человеком, все они были невеличками, с глазами цвета янтаря, который находят в морских пещерах. И глаза эти, когда Лордон улыбался, оставались немного печальными, как если бы, подобно янтарю, они видели погибшие корабли, утонувших моряков, задохнувшихся ныряльщиков и дельфинов, разорванных акулами.

Помимо моего победителя, тут были двое близнецов с легким светлым пушком на подбородке, из которого они, несомненно, надеялись со временем вырастить мужские бороды. И еще один, самый младший, Келес, как они обращались к нему. Он уставился на меня огромными круглыми глазищами, как будто никогда не видел амазонку или хотя бы женщину. Он настороженно обошел меня по кругу, как охотник пойманного в сеть вепря; вылупился на мои кожаные наручни и покачал головой, уставясь на мою короткую стрижку. Я не могла на него сердиться. Признаюсь честно, я задумалась, как бы чувствовала себя, будь у меня пять таких братьев. Но не желала позволить, чтобы они догадались о моей женской прихоти.

– Лордон, – взмолился мой победитель. – Его имя, как я поняла, было Тихон. – Разреши мне оставить ее. Хотя бы ненадолго.

Ну что за бесстыжий мальчишка! Я попыталась проникнуться презрением к нему. И представила, как он разжигает печь и месит глину. Жалкий ремесленник. Неизмеримо ниже воина. И все же именно он вылепил медведей, которые согрели мое сердце. Более того, он одолел меня в честном бою. Моя грудь все еще содрогалась от тяжести его веса, но это не походило на боль: горение без огня, давление без груза.

– Почему именно эту? – спросил Лордон.

– Она такая хорошенькая, – выпалил тот. – Ничуть не похожа на остальных. Они-то все на одно лицо. А у этой глаза серые, а волосы совсем светлые, если это вообще волосы, и от нее пахнет жимолостью.

Клянусь Артемидой, он описал меня прямо как гулящую, матросскую девку.

– Нет, – возразила я. – Я…

Но он продолжал:

– А ее грудь, – и весь просиял, – благоухает, как два чудесных муравейника!

– Ты и дальше будешь позволять ему меня оскорблять? – воззвала я к Лордону. – Я почти что плоская, как щит!

Лордон осмотрел меня и, боюсь, что увиденное им на щит не походило.

– Что ты станешь с ней делать? – задумчиво спросил он.

– Он сказал, что заставит меня доить его гнусных тлей! – закричала я.

– А я бы приносил ей мед, – сказал Тихон, – на маленьких листьях кувшинок. Я бы каждое утро делал для нее новую постель из тростника и освещал ее покой светлячками.