Текст книги "На край света (трилогия)"

(51)

По-моему, сегодня пятьдесят первый день нашего плавания, а может быть, и нет. Я совсем потерял интерес к календарю, да и к самому путешествию. Здесь, на борту – свой календарь; мы считаем время по событиям, а с тех пор, как нас повеселил Колли, почти ничего и не происходит. Ему теперь одна дорога – в изгои. Капитан продолжает сиять и лучиться. Колли не показывается из каюты уже четыре дня, прошедшие с момента его падения. Никто не видел его, кроме слуг, если не считать того случая, когда он шествовал в гальюн с бумагой в руке! Ладно, хватит о нем.

Что может вас позабавить, так это хоровод, который мы, молодежь, устраиваем вокруг прелестницы Брокльбанк. Я еще не догадался, кто такой Бравый Моряк, зато точно знаю, что у Девереля с Зенобией была интрижка. Я прижал его к стенке, и он сознался. Мы согласились друг с другом, что любой может потерпеть небольшое кораблекрушение на этом берегу, и договорились в случае чего защищаться вместе плечом к плечу. Метафора так себе, знаю, можете представить, милорд, до чего довела меня скука. В общем, мы оба думаем, что сейчас она нацелилась на Камбершама. Я считаю, что это к лучшему, и Деверель со мной согласен. Мы оба боялись одних и тех же неприятностей от нашей общей возлюбленной. Вы наверняка помните мой безумный план устроить «Много шума из ничего» и привести нашу Беатриче и Бенедикта-Колли к вершинам страсти! Я поведал о нем Деверелю, он немного помолчал, а потом разразился громким хохотом. Только я собрался сказать, что такое поведение меня оскорбляет, как он с невероятной любезностью попросил прощения и объяснил, что его насмешило забавное стечение обстоятельств, как говорится, нарочно не придумаешь, и он с удовольствием поделится со мной, если я дам слово никому больше об этом не рассказывать. Тут нас прервали, и я так и не узнал, о чем он, но как только узнаю, немедленно сообщу вам.

Альфа

Я совсем пал духом и несколько дней не уделял внимания дневнику. Меня охватила апатия. Делать было почти нечего – гуляй по палубе да пей с кем-нибудь в салоне, а потом опять прогулка, да, быть может, разговор с кем-то из пассажиров. Я еще не рассказывал вам, что когда «миссис Брокльбанк» вышла наконец из каюты, она оказалась чуть ли не моложе собственной дочери? Я стараюсь избегать и ее, и Зенобии, которая от жары блестит так, что вид ее не вызывает ничего, кроме тошноты. Камбершаму, однако, это не мешает. От скуки и тропической жары мы принялись больше пить. Я было подумывал снабдить вас полным списком пассажиров, но отказался от этой мысли. Вас это вряд ли заинтересует, так что пусть остаются κωφά πρόσωπα[27]27
  «Лица без слов» (греч.) (Аристофан, «Мир», пер. А. Пиотровского.)


[Закрыть]. А вот что на самом деле интересно, так это поведение – или, вернее, отсутствие всякого поведения – Колли. С момента грехопадения он так и не выходит из каюты. К нему время от времени заходит слуга, Филлипс, и, как мне показалось, заглядывает мистер Саммерс. Видимо, это часть обязанностей старшего офицера. Неудивительно, что столь бесцветный человек, как Колли, испытывает некоторую робость при мысли о возвращении в приличное общество. Дамы осуждают его безоговорочно. Для меня же одно то, что капитан Андерсон, по выражению Девереля, «здорово отчихвостил» пастора, смягчает любое раздражение в адрес бедолаги.

Мы с Деверелем решили, что Брокльбанк просто-напросто везет с собой двух содержанок. Разумеется, я знаю, что на людей искусства общепринятые нормы морали не распространяются, но все-таки предпочел бы, чтобы он держал свой бордель где-нибудь подальше. Хорошо, что они занимают две каюты, одну – для «родителей», другую – для «дочки», хоть выглядит все пристойно. Что ж, приличия соблюдены, все довольны, даже мисс Грэнхем. Что касается мистера Преттимена – по-моему, он ничего не замечает. Благословенны будьте, иллюзии! Надеюсь, вы прибудете с нами на чужой берег вместе с остальными благами цивилизации!

(60)

Я только что вернулся из пассажирского салона, где мы долго сидели с Саммерсом. Разговор стоит того, чтобы его записать, хотя не могу отделаться от тяжелого чувства, что выглядел в нем не лучшим образом. Должен оговориться, что Саммерс чуть ли не единственный, кто делает честь службе Его Величества. Деверель, несомненно, истинный джентльмен, но к обязанностям своим относится не слишком серьезно. А всех остальных вообще можно было бы запросто уволить. Так что Саммерс – приятное исключение, и я – боюсь, не слишком-то тактично – завел с ним разговор о том, как хорошо, когда человек в жизни поднимается выше своего изначального положения. Разумеется, я сделал это не подумавши, и Саммерс ответил мне с изрядной долей горечи:

– Мистер Тальбот, не знаю как, и стоит ли говорить об этом, но вы сами совершенно ясно дали мне понять, что происхождение человека у него, можно сказать, на лбу написано, и никуда от него не деться.

– Бросьте, мистер Саммерс! Никогда я такого не говорил!

– Неужели не помните?

– Что именно?

– Ну конечно, – подумав, кивнул Саммерс. – Как только я попробовал встать на вашу точку зрения, мне все стало ясно. К чему вам помнить?

– Да что я должен помнить, сэр?

Саммерс помолчал и четко произнес, глядя в сторону, на фальшборт, словно бы следующие слова были написаны прямо на нем:

– «Что ж, Саммерс, могу только поздравить вас с тем, что вы превосходно овладели речью и манерами более высокого общества, чем то, к которому принадлежали по рождению».

Теперь настала моя очередь замолчать. Лейтенант сказал правду. Ваша светлость может при желании перелистать дневник и найти на предыдущих страницах эти самые слова. Я и сам перечитал запись о той, первой встрече. Разумеется, Саммерс мог бы сделать скидку на то, в каком смущении и замешательстве я тогда находился, но повторил он за мной как по писаному, никуда не денешься!

– Прошу простить меня, мистер Саммерс. Это было просто… бессовестно с моей стороны.

– Зато честно, – жестко ответил Саммерс. – В нашей стране при всем ее величии перейти из класса в класс так же невозможно, как невозможно дословно перевести текст с одного языка на другой. Сословность – вот язык Британии.

– Бросьте, сэр, – не согласился я. – Разве вы мне не поверили? Безупречный перевод возможен, и я могу привести вам примеры. Так же возможен и безупречный переход из класса в класс.

– Видимость перехода…

– В вашем случае – нет. Вы – настоящий джентльмен.

Саммерс вспыхнул, и лицо его не скоро приобрело привычный бронзовый цвет. Я решил, что теперь самое время прощупать почву.

– И все же, дорогой друг, среди нас и впрямь есть пример неудачного перевода.

– Могу предположить, что вы имеете в виду мистера Колли. Что ж, я и сам собирался поднять эту тему.

– Он покинул свой класс, не имея никаких достоинств, могущих помочь ему в дальнейшем продвижении.

– Вряд ли по его нынешним поступкам, не зная наверняка, можно судить, откуда он вышел.

– Неужели? Это сквозит в его внешности, речи и более всего в привычке к подобострастию, если не сказать – раболепию. Готов поспорить, он из простого крестьянства. К примеру – Бейтс, бренди, пожалуйста! – сам я могу выпить, сколько мне будет угодно, и никто на свете, особенно дамы, не застанет меня в том состоянии, каким насмешил нас и возмутил нас мистер Колли. Очевидно, когда в кубрике его начали угощать, ему не хватило ни сил, чтобы отказаться, ни достаточного воспитания, чтобы противостоять разрушительному воздействию спиртного.

– Вашу мудрость – да в книгу бы.

– Смейтесь, если угодно, сэр. Сегодня я на вас не сержусь.

– Я-то, однако, хотел поговорить совсем о другом. На борту нет врача, а между тем мистер Колли серьезно болен.

– Чем же это? Он молод и мог пострадать единственно от собственной неумеренности.

– И все же. Я говорил со слугой. Заходил в каюту и видел Колли своими глазами. За много лет службы ни я, ни Филлипс не встречали ничего подобного. Постель грязна, а пастор дышит, но не шевелится. Лежит на животе, уткнулся лицом в подушку, одной рукой держится за край койки, а второй вцепился в рым-болт на левой переборке.

– Удивляюсь, как вы еще едите после такой картины.

– Это что! Я пытался его перевернуть.

– Перевернуть? Не сомневаюсь, вам это удалось. Вы ведь втрое его сильнее.

– Только не сейчас.

– Я готов признать, мистер Саммерс, что до сих пор не наблюдал в Колли особого пристрастия к спиртному. Поговаривают, однако, что как-то раз старший наставник моего родного университета, слишком плотно пообедав перед службой, направился к кафедре, но, пошатнувшись, схватился за медного орла и пробормотал: «Кабы не этот чертов додо, загремел бы сейчас!» Подозреваю, вы об этом не слыхали.

Мистер Саммерс покачал головой.

– Я слишком много времени провожу в море, – мрачно ответил он. – Ваша история, вероятно, мало нашумела в тех краях, где я в то время плавал.

– Хотя она того стоит! Надо рассказать ее Колли, может статься, это его взбодрит.

Саммерс задумчиво разглядывал полный стакан.

– В нем чувствуется какая-то непонятная мощь. Словно Ньютонова сила притяжения. Рука, которой пастор держится за рым-болт, словно бы выкована из железа. А сам он так глубоко вдавился в кровать, будто все его тело налилось свинцом.

– Возможно, ему действительно лучше полежать.

– В самом деле, мистер Тальбот? Неужели и вас, так же, как и всех остальных, не трогает судьба несчастного?

– Я ведь не на службе!

– Тем более могли бы помочь, сэр!

– Чем?

– Могу я говорить с вами открыто? Какое отношение видел к себе этот пассажир?

– Его невзлюбил один человек, а вслед за ним и все остальные. Люди прониклись к Колли сперва безразличием, а затем и презрением, еще до его последней выходки.

Саммерс посмотрел в широкое кормовое окно и снова повернулся ко мне:

– Мои следующие слова буквально уничтожат меня, если я ошибся в оценке вашей натуры.

– Натуры? Моей натуры? Вы тратили время, изучая мою натуру? Вы…

– Простите, меньше всего на свете я хочу вас обидеть, и если бы не отчаянная ситуация…

– Да какая ситуация, ради всех святых?

– Все мы знаем о вашем происхождении, о будущей должности, и люди – как мужчины, так и женщины, – льстят вам, надеясь, что их слова в будущем достигнут ушей губернатора…

– Боже правый! Мистер Саммерс!

– Погодите, погодите! Поймите меня правильно, мистер Тальбот, я вас вовсе не осуждаю!

– А выглядит почему-то именно так!

Я вскочил было из-за стола, но Саммерс протянул ко мне руку таким просительным жестом, что я снова сел.

– Хорошо, продолжайте, если без этого никак.

– Я завел этот разговор не ради себя.

Некоторое время мы оба молчали. Потом Саммерс сглотнул – с усилием, будто во рту у него действительно была изрядная порция бренди.

– Сэр, вы воспользовались своим происхождением и будущей должностью для того, чтобы добиться невероятного внимания к своей персоне – я не осуждаю, вовсе нет! Кто я такой, чтобы подвергать сомнению традиции общества, если не сказать – законы природы? К чему я веду: вы ощутили все привилегии вашего положения. Я же призываю вас возложить на плечи подобающие им обязанности.

Примерно за… пусть будет за полминуты – ведь что такое время на корабле или, возвращаясь к странному сравнению, которое выходка Колли только усилила, – что такое время в театре? Так вот, примерно за полминуты я пережил невероятное разнообразие чувств – гнев, стыд, злость, изумление и замешательство, которое разозлило меня более всего, учитывая, что до этого разговора я понятия не имел о тяжелом положении мистера Колли.

– Что за дерзость, мистер Саммерс! Что за невероятная дерзость! – Когда перед глазами у меня прояснилось, я увидел, что загорелое лицо лейтенанта страшно побледнело. – Дайте мне прийти в себя. Стюард! Бренди!

Бейтс примчался бегом – видно, голос мой звучал более чем властно. Я не выпил стакан залпом, а сел и уставился в него.

Вся беда была в том, что Саммерс говорил правду!

– Ваш визит, сэр, к попутчику такого рода… – продолжил, наконец, Саммерс.

– Мой визит? Лезть в эту вонючую дыру?

– Отвечу вам словами, которые больше всего подходят к сложившейся ситуации: ноблесс оближ, сэр, положение обязывает.

– Черт бы побрал ваш французский, Саммерс! Хорошо, сделаю, что вы просите. В конце концов, я верю в честную игру!

– Именно это я и надеялся услышать.

– Серьезно? Ах, как великодушно с вашей стороны, сэр!

Мы снова замолчали. В конце концов я, довольно резко, сказал:

– Что ж, мистер Саммерс, не могу не признать, что вы правы. Я не проявил должной чуткости. Однако же человек, который поучает взрослых как провинившихся школьников, не вправе ожидать за это благодарности.

– Боюсь, что так.

Нет, это было уже слишком.

– Неужели, на ваш взгляд, я настолько злобен, мелок и мстителен? Можете не бояться, от меня ваша драгоценная карьера не пострадает! Ни к чему равнять меня с врагом!

В это время в салон вошли Деверель, Брокльбанк, еще кто-то, и разговор перешел на общие темы. Я постарался побыстрей убраться в каюту, захватив с собой стакан, и уселся там, раздумывая, что же теперь делать. Кликнул Виллера и велел ему найти Филлипса. У слуги хватило наглости спросить, зачем мне это понадобилось, и я в самых доходчивых выражениях объяснил ему, чтобы не лез не в свое дело. Филлипс явился незамедлительно.

– Филлипс, я собираюсь нанести визит мистеру Колли, и не хотел бы страдать от вида и запаха помещения, где лежит больной. Будьте так добры, уберите каюту и, по возможности, койку. Дайте мне знать, когда все будет готово.

Я ожидал протестов, но Филлипс, подумав секунду, вышел. Виллер просунул было голову в дверь, но я все еще злился и потому сказал, что если ему нечего делать, пусть пойдет и поможет с уборкой, после чего он мгновенно испарился. Прошло не менее часа, прежде чем я услышал стук в дверь – Филлипс доложил, что сделал все, что мог. Я вознаградил его и, обуреваемый дурными предчувствиями, пересек коридор. Виллер, однако же, реял неподалеку, будто надеялся получить полгинеи, за то, что вызвал Филлипса ко мне. Ох уж эти слуги – жадны, как священники, дерущие деньги за все подряд: крестины, венчание, похороны! Сопроводив меня до каюты мистера Колли, хитрецы намеревались подежурить у двери, но я велел им проваливать и проследил, чтобы оба действительно убрались прочь. И только тогда вошел.

Каюта Колли оказалась зеркальным отображением моей собственной. Хоть Филлипс и не смог полностью избавиться от зловония, он находчиво опрыскал все кругом каким-то резким и, тем не менее, приятным ароматом. Колли лежал именно так, как описал Саммерс. Одна рука судорожно сжимала то, что и Фальконер, и Саммерс согласно именовали рым-болтом. Нелепая голова вдавилась в подушку лицом вниз. Я в растерянности остановился у койки. Раньше мне никогда не приходилось навещать больных.

– Мистер Колли!

Нет ответа.

Я попробовал еще раз:

– Мистер Колли, сэр! Несколько дней назад я предложил вам познакомиться поближе. Но вы с тех пор так и не появились. Как же так? Могу я надеяться, что сегодня мы вместе прогуляемся по палубе?

По-моему, вполне уместно. Честное слово, я был доволен собой. И так уверился в том, что мне обязательно удастся поднять пастора на ноги, что только воспоминание о скуке, которую навевала на меня его компания, заставило меня несколько отступить.

– Или не сегодня, а когда вы будете в силах. Подожду вашего приглашения.

Ну разве не глупо? Фактически предложил этому зануде докучать мне, когда ему будет угодно. Я подвинулся поближе к двери и обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как испаряются Виллер и Филлипс. Оглядев каюту, я убедился, что вещей в ней еще меньше, чем у меня. На полке стояли Библия, молитвенник и грязный, потрепанный, явно прошедший через множество рук, неловко обернутый в бумагу томик, оказавшийся «Классами растений» Линнея[28]28
  Линней, Карл (1707–1778 гг.) – шведский натуралист.


[Закрыть]. Остальные книги были религиозными – к примеру, бакстеровский[29]29
  Бакстер, Ричард (1615–1691 гг.) – известный пуританский богослов.


[Закрыть] трактат «О вечном покое праведников» и так далее. На откидном столе тоже лежала стопка книг. Я закрыл дверь и двинулся к себе.

Не успел я дойти до своей каюты, как заметил спешащего за мной Саммерса. Очевидно, он следил за моими передвижениями. Я жестом пригласил его внутрь.

– Ну как, мистер Тальбот?

– Я не добился ответа. Тем не менее я навестил Колли, как вы просили, и сделал все, что мог, выполнив, надеюсь, те обязанности, о которых вы столь любезно мне напомнили. Больше от меня ничего не зависит.

К моему изумлению, Саммерс поднес к губам стакан бренди. По-видимому, он пронес его по коридору незаметно, просто потому, что никто не ожидал такой ноши в руках столь умеренного человека.

– Саммерс, дорогой мой Саммерс, неужели и вы пристрастились к выпивке?

То, что я был неправ, стало ясно почти сразу же – по тому, как он задохнулся и закашлялся от первого же глотка.

– Вам надо чаще упражняться. Присоединяйтесь к нам с Деверелем!

Саммерс сделал еще глоток и глубоко задышал.

– Мистер Тальбот, вы сказали, что… что сегодня вы не станете на меня сердиться. Разумеется, шутили, однако же, это было слово джентльмена. И вот я обращаюсь к вам вновь.

– Честно говоря, мне уже надоело.

– Заверяю вас, мистер Тальбот – это в последний раз.

Я опустился на парусиновый стул.

– Что ж, говорите, раз пришли.

– Кто в ответе за его состояние?

– Чье, черт побери?! Колли? Он сам! Давайте не будем ходить вокруг да около, как две набожные барышни! Вы хотите разделить ответственность? Обвините капитана – и тут я с вами соглашусь… кого еще? Камбершама? Девереля? Самого себя? Вахтенных по правому борту? Весь мир?

– Скажу прямо, сэр. Лучшим лекарством для мистера Колли мог бы стать визит Андерсона, перед которым он так трепещет. А единственный, кто обладает на капитана серьезным влиянием – вы, сэр.

– Тогда черт побери еще раз. Нет и нет!

– Вы сказали, что я хочу разделить ответственность. Так позвольте мне сделать именно это. Вы – тот самый человек…

– Господь и его святители. Саммерс…

– Стойте, стойте!

– Вы пьяны?

– Я же предупреждал: говорить стану прямо. И выдержу вашу атаку, сэр, хотя для моего будущего вы куда опаснее французов! Те могут всего-навсего убить или искалечить меня, в то время как вы…

– Нет, вы пьяны, не иначе!

– Разве не вы смело, не задумываясь ни на минуту, осадили капитана, да еще на его законном месте? Не воспользуйся вы своим положением, связями и видами на будущее, чтобы нанести удар по самым основам его авторитета, все остальное могло бы и не случиться. Андерсон груб, ненавидит духовенство и не делает из этого секрета. Однако поведи вы себя по-другому, он бы не обрушил всю свою злость на Колли и не стал бы унижать его в дальнейшем – просто потому, что не имеет возможности унизить вас.

– Если бы Колли взял себе за труд прочесть капитанские правила…

– Вы такой же пассажир, как и он. Вы их читали?

Несмотря на злость, я попытался вспомнить. Да, наверное, он прав, да что там – конечно, прав! В первый день плавания Виллер пытался что-то такое пробормотать – мол, правила на стене, за дверью, и их по возможности следует…

– Читали, мистер Тальбот?

– Нет.

Не замечали ли вы, ваша светлость, такую странную вещь: оказывается, сидя успокоиться гораздо легче, чем стоя! Не могу сказать, что ярость моя улетучилась, но по крайней мере перестала расти. Словно бы тоже желая успокоиться, Саммерс присел на край койки, глядя на меня несколько сверху вниз. Такое положение делало неизбежным некоторое поучение в его тоне.

– Капитанские правила показались бы вам, сэр, такими же резкими, как и его характер. Но все дело в том, что пассажирам они необходимы не меньше, чем всем остальным.

– Хорошо-хорошо.

– Вы просто не видели, что творится на корабле в трудную минуту. Он может лечь на воду и затонуть в одно мгновение. И мечущиеся по палубе пассажиры, которые лезут под ноги, не слушают приказов или вопят так, что никто ничего не слышит…

– Вы сказали достаточно.

– Надеюсь.

– Уверены, что я не в ответе за что-нибудь еще? К примеру за выкидыш миссис Ист?

– Если вынудить капитана навестить больного…

– Скажите, Саммерс, почему вы так озабочены судьбой Колли?

Лейтенант допил бренди и поднялся.

– Честная игра, ноблесс оближ. Мое образование отлично от вашего, сэр, оно получено, скорее, на практике. Но я знаю понятие, под которое… как это правильно сказать – подпадают? Подпадают обе эти фразы. Надеюсь, вы тоже его найдете.

С этими словами он быстро вышел из моей каморки и исчез из виду. В душе у меня бушевала целая буря чувств. Гнев – конечно, смущение – разумеется, но вместе с тем и своего рода мрачное веселье: надо же – два урока в один день, да еще от одного и того же наставника! Я очередной раз проклял Саммерса за занудство, потом подумал и снял половину проклятий; все-таки он – славный малый, невзирая на происхождение. И дались ему мои обязательства!

Что же это за понятие? Нет, интересный он все-таки человек! И перевод неплохой – не хуже ваших! Ах, эти бесчисленные лиги с кормы до носа британского корабля! Вот Саммерс отдает приказы на палубе – а вот мы уже встречаемся с ним за стаканом бренди и я слышу, как морской жаргон с легкостью сменяется привычным мне языком. Теперь, когда я уже чуть-чуть остыл, мне стало понятно, как он рисковал, заводя со мной разговор, и у меня снова вырвался невеселый смешок. Если снова прибегнуть к языку театра – перед нами явный положительный герой!

Что ж, положительных героев, как и детей, разочаровывать не годится. Пока что сделано лишь полдела: я проведал Колли. Теперь пришло время навести мосты между ним и угрюмым капитаном – поручение, которое, надо признать, меня отнюдь не радовало. Я вернулся в салон, заказал еще бренди и к вечеру был уже не в состоянии что-либо решать. В общем, почти сознательно тянул время, чтобы подальше отодвинуть беседу, обещающую быть на редкость неприятной. В конце концов, твердой, как мне казалось, походкой, я вернулся в койку; помню, как Виллер помогал мне в нее улечься. Накачался я как следует, поэтому тут же провалился в тяжелый сон, из которого вынырнул с головной болью и тошнотой. Посмотрев на часы, я понял, что еще совсем рано. Звучно храпел мистер Брокльбанк. В соседней каюте раздавались звуки, из которых я заключил, что красотка Зенобия развлекается с очередным поклонником или, лучше сказать, клиентом. Неужели и она хотела, чтобы я замолвил за нее словечко перед губернатором? И однажды появится передо мной с его портретом работы мистера Брокльбанка? Такие думы, довольно горькие для раннего утра, несомненно, вызвал разговор с Саммерсом, и я вновь проклял лейтенантскую прямоту. В каюте было душно, так что я накинул шинель, сунул ноги в башмаки и выполз на палубу. Брезжил рассвет, можно было различить, где море, где небо, а где корабль – но не более. Мысль о том, что я согласился переговорить с капитаном, не вызывала ничего, кроме отвращения. То, что прежде представлялось скучноватым долгом, на трезвую голову оказалось сущим кошмаром. Мне вроде бы говорили, что на рассвете капитан прогуливается по шканцам – время слишком раннее для подобных разговоров.

Тем не менее свежий утренний ветер якобы не очень полезный для здоровья, неожиданным образом прогнал и тошноту, и головную боль, и даже неуверенность перед предстоящей беседой. Я пустился расхаживать взад и вперед между срезом шканцев и грот-мачтой, обдумывая ситуацию. Впереди долгий путь в компании капитана, которого я не люблю, не уважаю и считаю просто-напросто мелким тираном. Попытка помочь презираемому им Колли лишь обострит неприязнь, что прячется за нашим внешним перемирием. Андерсон принял к сведению мое положение – вашего крестного сына и так далее, и так далее. Я принимаю к сведению, что он состоит в должности капитана флота Его Величества. Не знаю, насколько у него хватит сил терпеть выходки пассажиров, так же, как и он не знает, насколько велико может быть мое влияние на лиц, стоящих выше него. Кружим вокруг друг друга, как два пса в попытке понять, кто сильнее. И вдруг я начну просить за презренного представителя ненавидимой им профессии! Боюсь, после этого придется чувствовать себя обязанным. Мысль на редкость неприятная. Я совсем запутался: то решал, что я дал клятву чести и отступать некуда, то склонялся к мысли, что стоит отказаться от этой затеи.

Хочу заметить, что влажный и мягкий воздух здешних широт, хоть и считается не очень здоровым, послужил прекрасным обезболивающим для тяжелой головы и воспаленного желудка. По мере того как я приходил в себя, мне все больше казалось, что я в силах не только принять верное решение, но и выполнить его. Те, кто стремится достигнуть вершин государственной власти, особенно если их обязывает происхождение, должны уметь лицом к лицу встречаться с трудностями – особенно в таком плавании, как наше! Ведь я ни на минуту не забываю, что щедрость вашей светлости не только подарила мне несколько лет службы в совершенно новом, неразвитом еще обществе, но и дала возможность за время предшествующего службе путешествия отточить умение размышлять, которое пока оставляет желать лучшего. Так что я решил пойти по пути наименьшего сопротивления. Что заставит капитана выполнить мою просьбу? Что для него главнее собственных интересов? Особенно интереса к этому жалкому человечишке – мистеру Колли! Нет, сомнений быть не может – Колли все равно будут травить, виноват я в этом или не виноват. Будут, просто потому, что он свалял дурака, пытаясь усидеть на двух стульях.

Деверель, юный Томми Тейлор, да и Саммерс – все они уверены, что капитан Андерсон, неизвестно по какой причине, решил сделать жизнь Колли невыносимой. Беда в том, что единственное понятие, объединяющее «ноблесс оближ» Саммерса и мою «честную игру», – это «справедливость». Слишком объемное и школьное слово торчит, как одинокая скала в океане! В нем, шагнувшем из школы и университета прямо на палубу военного корабля – палубу, где правит тиран! – таится угроза. Угроза моему будущему.

С другой стороны, меня подкупает вера Саммерса в мои возможности и, что еще ценнее, в мою справедливость. Что за создания – люди! Всего несколько недель назад я счел себя неплохим человеком, потому что матушка плакала, провожая меня, а теперь грею ладони у крохотной свечи лейтенантского одобрения!

Что ж, по крайней мере я придумал, что делать дальше.