Текст книги "Человек, который молился истово. Притча XIX"

Уильям Сароян
Человек, который молился истово
Притча XIX
(Из Притч Сарояновых)

Долгая и доверительная молитва, возносимая Богу лет 20 тому назад каждую среду по вечерам в Первой пресвитерианской церкви пожилым верующим армянином из Фресно, или О том, как пусто стало без него на свете.

В Калифорнии лет двадцать тому назад один пожилой человек каждую среду по вечерам приходил в Армянскую пресвитерианскую церковь и молился. Вся же остальная паства внимательно прислушивалась к его молитве. Старик молился громким чеканным голосом и с твердой, почти непоколебимой, верой в свою близость к Богу. Создавалось впечатление, будто он приходится Богу сердечным другом, или, скажем, племянником. Это было очень красиво, и так жаль, что старика уже нет в живых и никто другой, даже проповедники, не молится, как он.

– Господи, – говорил он, вставая с места, – ну вот я снова пришел в эту церквушку, чтобы поведать Тебе все, как есть, не вдаваясь в крайности. Со здоровьем у меня все в порядке благодаря Тебе. Не жалуюсь. По дороге в церковь мне в голову пришла одна мысль. Я проходил по Санта-Клара-авеню, мимо лавки Момбре, где все, что можно и нельзя, засижено мухами. Так вот, не находишь ли Ты, Господи, что Момбре, человек, проживший двадцать два года в просвещенной стране, мог бы удосужиться купить мухобойку и взяться как следует за этих мух? Я подумал про себя: «Отец наш Небесный, да неужели все-все на свете, люди и скоты, созданы Тобою? Даже мухи!» Если это так, а мы в этом уверены, то не кажется ли Тебе, что даже самый трепетный христианин не должен заходить слишком далеко в своих рассуждениях о том, как вести себя, чтобы выглядеть достойно в глазах Твоих? Момбре мог бы, к примеру, перебить всех мух, и никто бы не стал особенно возражать. Это стоило бы ему немногих усилий, зато всякий смог бы войти в его лавку и купить сахару на десять центов без боязни подвергнуться нападению тучи мух. Все мы, Боже, пропащие невежественные души, не будь Твоей мудрости, мы перемерли бы все к утру, и все же не кажется ли Тебе, что цены на изюм, однако, чересчур занижены? Я вовсе не хочу сказать, что все фермеры непременно должны разбогатеть. Я только не перестаю спрашивать себя, неужели они не могут зарабатывать своим тяжким трудом столько, чтобы прокормиться, чтобы хватало на обувь для ребятишек, на щепотку табаку да прочие надобности? Ведь они трудятся в поте лица своего изо дня в день, месяц за месяцем. О, Господь Всемогущий, я знаю, на все воля Твоя. Об этом я как раз говорил своему другу Горготяну сегодня днем. Он неверующий, как Тебе известно, но у него доброе сердце. Он любит музыку и щедро делится своим табаком. Его сыновья каждый месяц высылают ему денег, так что табак у него водится. А вот у меня, Господи, табак иногда кончается. Он всегда рад позвать меня в гости на полдюжины сигарет и несколько чашек кофе, после чего мы гадаем на кофейной гуще. Вот только он неверующий и уже лет пятнадцать как не ходит в церковь, ни в пресвитерианскую, ни в какую другую. Я объяснял ему сегодня, Господи, что на все воля Твоя, а он мне в ответ такое сказал, что я даже не знаю, стоит ли говорить Тебе. Хотя, впрочем, Ты и без меня об этом, конечно, знаешь. Он сказал: «Вот и отлично, Мано, раз на все Божья воля, помолись, пусть он пошлет нам с тобой полфунта измирского табаку. Как раз хватит на неделю». Конечно же, Отец наш Небесный, он хороший человек. Иначе я был бы оскорблен до глубины души. Едва ли во всей армянской общине найдется человек приличнее его, но все же, как я уже говорил, Боже, он неверующий. Есть и другие, конечно, и Ты, несомненно, знаешь их всех по именам, но вряд ли они сравнятся с ним в честности. Однако я пришел не за тем, чтобы рассказывать про Горготяна. Ему, как и мне, за семьдесят. Лет через-двадцать – тридцать его не станет. А вот что будет с детьми, которые подрастают у нас на глазах? Не находишь ли Ты, Господи, что их родителям следовало бы больше заботиться о них? Летом, конечно, все заняты уборкой и упаковкой фруктов, но не кажется ли Тебе, что, даже несмотря на это, их матерям следовало бы уделять детям хотя бы по полчаса каждый вечер, чтобы учить их армянскому. Многие не могут ответить даже на простой вопрос, разве что по-английски, которого я не понимаю. И еще, эта война в Европе, Господи, не считаешь ли Ты, что ее уже пора кончать? Ты не находишь, что и так уже погибло много невинных молодых людей?

Тема войны займет у старика еще минут сорок или час, в той же доверительной манере. Эти самозабвенные моления не доставляли особого удовольствия приходскому священнику, и однажды он сказал старику:

– Молиться, конечно, хорошо. Но, может, это делать в более сжатом виде?

– Это как? – искренне не понял старик.

– Н-ну, – попытался объяснить ему священник, – скажем, когда вы доходите до таких крупных событий, как война, не обязательно останавливаться на ней очень подробно. Не пытайтесь разрешать в каждой молитве все мировые проблемы.

– Нет, – возразил старик, – это невозможно. Если вы настаиваете, чтобы я вовсе не молился, тогда я не буду. Но раз уж я молюсь, тогда вы должны позволить мне молиться, как я считаю нужным. Молитва – это океан, который становится тем шире, чем дальше в него заплываешь.

Вот так этому замечательному пожилому христианину было позволено каждую среду отправляться в плавание по этому чудесному океану, пока, через пятнадцать лет, он не умер и не достиг, наконец, берега, на котором, вне всякого сомнения, его с нетерпением дожидался Бог, чтобы обстоятельно побеседовать с ним и обсудить все по порядку.

1939