Текст книги "Песня"

Уильям Сароян
Песня

В жизни нас вечно бьют и пинают. Так было всегда. А с моим появлением на свет толкотня эта стала прямо-таки невыносимой. Человеческие существа и бюрократические процедуры – все давило на меня. Бывало, приходилось тяжко, бывало, я относился к этому безразлично, а иногда меня это даже забавляло.

Но вскоре и я включился в игру – заработал локтями, да так, что держись! И не то чтобы мне это нравилось, просто другого выхода у меня не было.

Меня били – я бил, я бью – меня бьют.

Прошло пятьдесят два года с того дня, как началось это избиение, и вот в последний день августа 1960 года я оказался в Москве.

Многие из тех, кого бьет жизнь, не могут дотянуть даже до следующего дня. Но вот уже на протяжении пятидесяти двух лет я только и делаю, что доживаю до следующего дня. Мой мотор с самого рождения работает нормально. Были у меня и отец, и мать – все, как полагается. Это их родинками покрыты мои руки.

И все же речь не обо мне одном, хоть я делюсь тут своими мыслями. Это только так кажется; просто писать – мой жребий и никуда от него не денешься. Но, с другой стороны, не думайте, что я пишу только про вас или про людей вообще. Птиц, например, я стал замечать почти сразу, как пришел в этот мир. А уж после птиц и всех остальных животных. Первым животным, которое я увидел, была кошка. И у кошки есть мотор, можно услышать, как он работает. А еще вокруг бродило много собак, и они болтали о чем-то без умолку…

В Москве я был в гостях у одного композитора. Он сел за рояль и подобрал старинную армянскую песню. Она была хороша, в ней сплелись грусть, боль и жажда любви.

Я прислушивался к мелодии и думал об армянах, о том, что их связывает с русскими, потому что город Москва находится в России, думал об американцах и о том, что связывает с армянами их, потому что сам я родился в Америке. Потом я подумал, а что связывает армян с русскими и американцами? Вероятно, вспомнив о Шекспире, я спросил себя, а что связывает армян с англичанами? А с французами? Ведь я больше года прожил в Париже, а из Гавра на теплоходе приплыл в Ленинград. Я продолжил сравнение – та же мысль возникла у меня в отношении итальянцев, испанцев, китайцев, немцев и японцев. Почему мне тогда не пришло в голову вспомнить о греках и евреях? Не знаю. Наверное, потому, что понять их так же трудно, как армян. Но уже на следующий день я распространил свое сравнение и на них.

Исполнение было, конечно, мастерским. Такой музыкальной обработки мне еще нигде и ни у кого слышать не доводилось. Композитору удалось добиться современного звучания, и при всем ни на миг нельзя было забыть, что это древняя мелодия. Я был изумлен…

Армяне остаются армянами, с какими бы народами их ни связывала судьба, за исключением разве что того случая, когда армяне имеют дело друг с другом. Тут, конечно, надо уточнить, о каких армянах идет речь… но мне тогда было не до этого – так захватила меня музыка. И все же представьте: вот – торговец коврами, объект насмешек всей Америки, а вот – поэт (мой отец, например). Торговец сбывал ковры, а мой отец писал стихи. Отец писал о том, что он пребывает вдали от родины, что далек от своей цели, признавался, что он далек от всего на свете. Словом, это была лирика. Торговец за свои ковры выручал деньги, а мой отец за свои стихи не получал ничего…

Композитор закончил играть. Я тут же попросил: «Сыграй еще раз».

В кабинете у композитора нас собралось уже тридцать три человека. Всех почему-то удивила моя просьба. Композитор же, напротив, ничуть не смутившись, заиграл снова. Он исполнил всю вещь целиком, и на этот раз у него получилось еще лучше… И было мне в ту минуту ровно пятьдесят два года…

По дороге в гостиницу я посмотрел на часы – половина третьего ночи. Я миновал Красную площадь, прошел по мосту. В 1935 году, когда мне было двадцать семь, я проделал тот же путь. Я люблю смотреть с моста на реку. Я ходил по городу до самого рассвета, ходил и думал, отчего тогда, на вечере у композитора, из глаз у меня катились слезы…