Текст книги "От Сталина до Брежнева. Трудный диалог с кремлевскими вождями"

Сталин сказал, что в самом деле это будет большое промышленное государство.

«И дружественное по отношению к России», – вставил я.

Сталин ответил, что Россия желает дружественной Польши.

Согласно протокольной записи, я после этого сказал Идену несколько подчеркнуто, что я не собираюсь расстраиваться из-за передачи части территории Германии Польше или же из-за Львова. Иден сказал, что если маршал Сталин примет за основу линию Керзона и линию Одера, то это может послужить началом.

В этот момент Молотов представил русский вариант линии Керзона и текст радиограммы лорда Керзона, в которой перечисляются названия всех пунктов. Я спросил, будет ли Молотов возражать против передачи полякам района Оппельна. Он ответил, что едва ли.

Я сказал, что со стороны поляков будет благоразумно принять наш совет. Я не намерен поднимать шум из-за Львова. Обращаясь к маршалу Сталину, я добавил, что, как мне кажется, между нами нет особых разногласий в принципе. Рузвельт спросил Сталина, считает ли он возможным переселение жителей на добровольной основе. Маршал ответил, что, вероятно, это будет возможно.

На этом мы пока что оставили обсуждение вопроса о Польше.

* * *

Затем президент спросил Сталина, согласен ли он обсудить вопрос о Финляндии. Может ли правительство Соединенных Штатов сделать что-либо для того, чтобы помочь вывести Финляндию из войны?

Сталин сказал, что недавно шведский заместитель министра иностранных дел заявил Коллонтай (советский посол), что финны опасаются намерения со стороны России превратить Финляндию в русскую провинцию. Советское правительство ответило, что у него нет никакого намерения превращать Финляндию в русскую провинцию, если только финны не вынудят его это сделать. Коллонтай было затем дано указание сказать финнам, что Советское правительство не будет возражать против приезда в Москву финской делегации. Однако оно желает, чтобы финны высказали свои взгляды относительно выхода из войны. Здесь, в Тегеране, он только что получил содержание финского ответа. В этом ответе ничего не говорится о желании Финляндии порвать с Германией. В нем ставится вопрос о границах. Финны предлагают в качестве основы для обсуждения границу 1939 года с некоторыми исправлениями в пользу Советского Союза. Сталин считал, что финны не стремятся по-настоящему к серьезным переговорам. Их условия неприемлемы, и финнам это хорошо известно. Финны все еще надеются на победу Германии, и, по крайней мере, некоторые из них твердо верят, что немцы одержат победу.

Рузвельт спросил, имеет ли смысл, чтобы правительство Соединенных Штатов посоветовало финнам поехать в Москву. Сталин ответил, что они готовы поехать в Москву, но эта поездка будет бесполезна, если они поедут туда со своей нынешней программой.

Я сказал, что в дни первой русско-финской войны я сочувствовал Финляндии, но после того, как она вступила в войну против Советского Союза, я против Финляндии. Россия должна добиться безопасности Ленинграда и подступов к нему. Положение Советского Союза как морской и воздушной державы на Балтике должно быть обеспечено. Однако народ Соединенного Королевства был бы огорчен, если бы финны были включены в состав Советского Союза против их воли. Поэтому я был рад услышать то, что сказал маршал Сталин. Не думаю, что было бы полезно требовать контрибуции. Финны могут срубить некоторое количество деревьев, но едва ли это что-нибудь даст.

Сталин сказал, что ему не нужны деньги, но финны в течение, скажем, пяти или восьми лет вполне могли бы возместить причиненный России ущерб, снабжая ее бумагой, древесиной и многими другими вещами. Он считает, что финнам должен быть преподан урок, и он решил получить компенсацию.

Я сказал, что, как мне представляется, ущерб, который причинили финны, напав на Россию и совершив, таким образом, недостойный и нелепый поступок, значительно превышает то, что может поставить такая бедная страна, как Финляндия. Я добавил, что «у меня в ушах все еще звучит знаменитый лозунг: „Никаких аннексий и контрибуций“. Может быть, маршалу Сталину не понравится, что я говорю это».

Сталин с широкой улыбкой ответил: «Я же сказал Вам, что становлюсь консерватором».

Затем я спросил, чего он хочет. Близится «Оверлорд».

Мне бы хотелось, чтобы к весне Швеция вступила в войну на нашей стороне, а Финляндия вышла из войны. Сталин сказал, что это было бы хорошо.

Затем разговор перешел на территориальные детали:

Выборг («О Выборге нечего и говорить», – сказал Сталин); Карельский перешеек; Ханко. «Если уступка Ханко вызывает трудности, – сказал Сталин, – я готов взять взамен Петсамо». «Справедливая мена», – заметил Рузвельт.

Я сказал, что англичане хотят, во-первых, чтобы Россия была довольна своими границами и, во-вторых, чтобы финны были свободными и независимыми и жили, как сумеют, в этих весьма неудобных районах. Но мы не хотим оказывать какого бы то ни было нажима на Россию. Сталин сказал, что, если на то пошло, союзники могут, если хотят, время от времени нажимать друг на друга. Но пусть финны живут, как хотят. Все будет в порядке, если они возместят половину причиненного ими ущерба. Рузвельт спросил, принесет ли поездка финнов в Москву, если они не привезут с собой конкретных предложений, какие-либо результаты. Сталин сказал, что, если финны не дадут заверений в том, что будет заключено соглашение, эта поездка в Москву окажется на руку лишь Германии, которая широко использует всякую неудачу. То же самое можно сказать и об агрессивных элементах Финляндии, которые скажут, что русские в действительности не хотят мира.

Я сказал, что это было бы ложью и что все мы громко заявили бы об этом.

«Ладно, – сказал Сталин. – Пусть приезжают, если вы настаиваете».

Рузвельт заявил, что нынешние финские лидеры настроены прогермански. Будь там другие руководители, мы могли бы чего-то добиться. По мнению Сталина, было бы лучше иметь других руководителей, но он не возражает даже против Рюти. Пусть приезжает кто угодно, хотя бы сам черт. Он не боится чертей.

Я выразил надежду, что маршал Сталин подойдет к вопросу о Финляндии с должным учетом возможности вступления Швеции в войну во время нашего общего наступления в мае.

Сталин согласился, но сказал, что он не может отказаться от нескольких условий:

Восстановление договора 1940 года.

Ханко или Петсамо (здесь он добавил, что Ханко был предоставлен Советскому Союзу в аренду, но что он предложит взять Петсамо).

Компенсация натурой до 50 процентов причиненного ущерба.

Вопрос о количествах можно будет обсудить позднее.

Разрыв с Германией.

Высылка всех немцев.

Демобилизация.

Насчет компенсации я ответил, что ущерб причинить легко, но возместить его очень трудно, и что для всякой страны плохо оказаться данником другой. Сталин сказал, что финнам может быть предоставлена возможность оплатить причиненный ими ущерб, скажем, за пять-восемь лет. Я заявил: «Опыт показывает, что возмещения в крупных масштабах неосуществимы». Сталин предложил оккупировать один из районов Финляндии, если финны не заплатят, а если они заплатят, русские уйдут через год.

«Я еще не избран советским комиссаром, – заявил я, – но, будь я им, я бы отсоветовал делать это. Есть гораздо более важные вещи, о которых следует подумать». Мы поддерживаем русских и готовы помогать им на каждом шагу, но мы должны подумать о майской битве. Президент Рузвельт сказал, что он готов поддержать все, что было сказано (против возмещений в крупных масштабах).

* * *

Затем я вновь перевел разговор на Польшу. Я сказал, что не прошу ни о каком соглашении и что сам не убежден насчет этого дела, но хотел бы занести кое-что на бумагу. Затем я предложил следующую формулу: «Считается в принципе, что территория польского государства и нации должна находиться между так называемой линией Керзона и линией Одера, включая для Польши Восточную Пруссию (в тех рамках, как она будет определена) и Оппельн. Но фактическое проведение границы требует тщательного изучения и, возможно, перемещения части населения в некоторых пунктах». Почему бы не принять такую формулу, на основании которой я мог бы сказать полякам примерно следующее: «Я не знаю, одобрят ли это русские, но думаю, что смогу добиться этого для вас. Вы видите, о вас хорошо заботятся». Я добавил, что нам никогда не добиться того, чтобы поляки сказали, что они удовлетворены. Ничто не удовлетворит поляков.

Сталин сказал затем, что русские хотели бы иметь незамерзающий порт Кенигсберг, и набросал возможную линию на карте. Таким образом, Россия оказалась бы как бы у самого затылка Германии. Если он это получит, он будет готов согласиться на мою формулу насчет Польши. Я спросил, как со Львовом. Сталин сказал, что он согласится на линию Керзона.

Таким образом, наши долгие и трудные переговоры в Тегеране пришли к концу. Военные выводы определяли в основном будущий ход войны. Вторжение через Ла-Манш было назначено на май, естественно, с учетом приливов и фаз луны. Ему должно было помочь новое крупное наступление русских.

Политические аспекты были и более отдаленными, и более гадательными. Они явно зависели от результатов великих битв, которые еще предстояли, а затем и от настроений каждого из союзников после победы. Обещание Сталина вступить в войну против Японии тотчас после свержения Гитлера и разгрома его армий имело величайшее значение.

Мы добились смягчения условий для Финляндии. Были в общих чертах намечены границы новой Польши на востоке и на западе. Линия Керзона, с учетом возможных отклонений на востоке, и линия Одера на западе, казалось, давали подлинный и надежный очаг для польской нации, перенесшей столько страданий.

Восстание в Варшаве. Позиция Сталина

Летом 1944 года началось продвижение советских армий в Центральную и Восточную Европу. Все сообщения свидетельствовали о том, что в ближайшем будущем Польша окажется в руках русских. Командованию польской подпольной армии, которое было связано присягой лондонскому правительству, теперь надо было решать, в какой именно момент следует поднять всеобщее восстание против немцев, для того чтобы ускорить освобождение их страны и не дать немцам вести ожесточенные оборонительные бои на польской территории, и в особенности в самой Варшаве. Польский командующий генерал Бур-Комаровский и его гражданский советник были уполномочены польским правительством в Лондоне объявить всеобщее восстание в любое время, избранное по их усмотрению. Момент действительно казался своевременным. 20 июля было получено сообщение о заговоре против Гитлера, после чего союзники вскоре совершили прорыв с плацдарма на нормандском побережье. Примерно 22 июля поляки перехватили радиограммы немецкой 4-й танковой армии, в которых передавался приказ об общем отступлении на запад от Вислы. Русские форсировали реку в тот же день, и их передовые части продвигались в направлении Варшавы. Было мало оснований сомневаться в том, что вскоре наступит общий крах. На Нюрнбергском процессе генерал Гудериан так описал сложившееся тогда положение:

«21 июля 1944 года я получил новое назначение в качестве начальника штаба германских вооруженных сил на Восточном фронте. После моего назначения весь фронт – если это можно назвать фронтом – вряд ли представлял собой нечто большее, чем скопление остатков наших армий, которые пытались отступить к линии Вислы; 25 дивизий были полностью уничтожены».

Генерал Бур поэтому решил организовать крупное восстание, чтобы освободить город. У него было около 40 тысяч человек с запасами продовольствия и боеприпасов, достаточными для того, чтобы вести бои в течение семи – десяти дней. Уже был слышен гул русских орудий, стрелявших по ту сторону Вислы. Советские военно-воздушные силы начали бомбить немцев в Варшаве с недавно захваченных аэродромов, расположенных близко от столицы; ближайший из них находился на расстоянии лишь 20-минутного полета. В то же время в Восточной Польше был создан коммунистический Комитет национального освобождения, и русские объявили, что освобожденная территория будет поставлена под его контроль. Советские радиостанции уже значительное время призывали польское население отказаться от всякой предосторожности и начать общее восстание против немцев. 29 июля, за три дня до начала восстания, московская радиостанция передала обращение польских коммунистов к населению Варшавы, в котором было сказано, что сейчас уже слышен гул стрельбы пушек освобождения.

Обращение призывало население, так же как и в 1939 году, присоединиться к борьбе против немцев, на этот раз для решающих действий. «Для Варшавы, которая не сдалась, а продолжала бороться, уже настал час действовать». В радиопередаче указывалось, что германский план создания оборонительных пунктов приведет к постепенному разрушению города, и в заключение жителям напоминали, что «будет потеряно все, что не будет спасено активной борьбой», и что «прямой активной борьбой в Варшаве, на улицах, в домах и т. д., будет ускорен момент окончательного освобождения и жизнь наших братьев будет спасена».

Вечером 31 июля подпольное командование в Варшаве получило известие, что советские танки ворвались в германские укрепления восточнее Варшавы. В германской военной сводке говорилось: «Сегодня русские начали генеральную атаку на Варшаву с юго-востока». Русские войска теперь находились менее чем в 10 милях. В самой столице польское подпольное командование отдало приказ начать всеобщее восстание в 5 часов пополудни следующего дня. Генерал Бур описал происходившее следующим образом:

«Ровно в 5 часов началась стрельба из тысяч широко распахнутых окон. Со всех сторон обрушился град пуль на проходивших немцев, их здания и марширующие соединения. В мгновение ока оставшиеся в городе гражданские лица исчезли с улиц. Наши люди ринулись из домов и бросились в атаку. Через 15 минут весь город с миллионом жителей был охвачен борьбой. Приостановился весь транспорт. Варшава перестала быть крупным центром коммуникаций в ближайшем тылу германского фронта, где скрещиваются пути с севера, юга, востока и запада. Битва за город началась».

* * *

На следующий день это известие было получено в Лондоне, и мы с нетерпением ожидали дальнейших сообщений. Советское радио хранило молчание, а русская авиация прекратила действовать. 4 августа немцы перешли в наступление из укрепленных пунктов, которые они удерживали во всех районах города и в пригородах. Польское правительство в Лондоне сообщило нам о настоятельной необходимости отправки припасов по воздуху. Теперь повстанцам противостояли пять поспешно сосредоточенных немецких дивизий. Была также доставлена дивизия «Герман Геринг» из Италии, и вскоре прибыли две другие эсэсовские дивизии.

Я телеграфировал об этом Сталину 4 августа 1944 г.:

«По срочной просьбе польской подпольной армии мы сбросим в зависимости от погоды около шестидесяти тонн снаряжения и боеприпасов в юго-западный квартал Варшавы, где, как сообщают, восставшие против немцев поляки ведут ожесточенную борьбу. Они также заявляют, что они просят о русской помощи, которая кажется весьма близкой. Их атакуют полторы немецкие дивизии. Это может быть помощью Вашим операциям».

Ответ последовал 5 августа, быстро и в зловещем тоне:

«Ваше послание о Варшаве получил.

Думаю, что сообщенная Вам информация поляков сильно преувеличена и не внушает доверия. К такому выводу можно прийти хотя бы на том основании, что поляки-эмигранты уже приписали себе чуть ли не взятие Вильно какими-то частями Краевой Армии и даже объявили об этом по радио. Но это, конечно, не соответствует действительности ни в какой мере. Краевая Армия поляков состоит из нескольких отрядов, которые неправильно называются дивизиями. У них нет ни артиллерии, ни авиации, ни танков. Я не представляю, как подобные отряды могут взять Варшаву, на оборону которой немцы выставили четыре танковые дивизии, в том числе дивизию «Герман Геринг».

Тем временем продолжались уличные бои против немецких танков «тигр», и к 9 августа немцы вбили клин через весь город до самой Вислы, расчленив удерживаемые поляками районы на изолированные секторы. Доблестные попытки английской авиации с экипажами из поляков, англичан и представителей доминионов прийти на помощь Варшаве с итальянских баз были рискованными и недостаточными. Два самолета появились ночью 4 августа и три самолета – четыре ночи спустя.

Польский премьер-министр Миколайчик находился в Москве с 30 июля, пытаясь достигнуть какого-то соглашения с Советским правительством, которое признало коммунистический Польский комитет национального освобождения будущим правительством страны. Эти переговоры продолжались на протяжении первых дней Варшавского восстания. Миколайчик ежедневно получал от генерала Бура телеграммы с просьбами доставить боеприпасы и противотанковое оружие, а также о помощи со стороны Красной Армии. Тем временем русские настаивали на соглашении о послевоенных границах Польши и о создании совместного правительства. Последняя бесплодная беседа со Сталиным состоялась 9 августа.

12 августа я ему телеграфировал:

«Я ознакомился с печальной телеграммой из Варшавы от поляков, которые спустя десять дней все еще борются против крупных германских сил, разрезавших город на три части. Они умоляют дать им пулеметы и боеприпасы. Не можете ли Вы оказать им еще некоторую помощь, так как расстояние от Италии очень велико?»

14 августа я телеграфировал Идену из Италии, куда я направился посетить армию генерала Александера:

«Русские будут весьма раздосадованы, если будет высказана мысль, что польских патриотов в Варшаве оставили на произвол судьбы, но русские могут легко предотвратить это вполне доступными им операциями. Безусловно, весьма любопытно, что в момент, когда восстала подпольная армия, русские армии приостановили свое наступление на Варшаву и отступили на некоторое расстояние Им потребовался бы всего полет на расстояние 100 миль для того, чтобы отправить достаточное количество пулеметов и боеприпасов, которых поляки требуют для своей героической борьбы. Я беседовал с Слессором (маршалом авиации), пытаясь направить всю возможную помощь отсюда. Но что сделали русские? Я думаю, что было бы лучше, если бы вы послали телеграмму Сталину через Молотова со ссылкой на предположения, высказываемые во многих местах, и с просьбой, чтобы русские послали все то, что они могут направить. Такой курс был бы более безличен, чем если бы я это сделал через Сталина. В последнюю ночь 28 самолетов совершили полет на расстояние 700 миль из Италии. Три самолета пропали. Это четвертый полет, предпринятый отсюда в этих весьма исключительных условиях».

* * *

Ночью 16 августа Вышинский пригласил к себе посла США в Москве и, объяснив, что он желает избежать возможности недоразумения, зачитал следующее удивительное заявление:

«Советское правительство не может, понятно, возражать против того, чтобы английские или американские самолеты сбрасывали оружие в район Варшавы, поскольку это дело американцев и англичан. Но оно решительно возражает против того, чтобы американские или английские самолеты после того, как они сбросили оружие в районе Варшавы, приземлялись на советской территории, поскольку Советское правительство не желает связывать себя ни прямо, ни косвенно с авантюрой в Варшаве».

В тот же день я получил от Сталина следующую телеграмму, составленную в более мягких выражениях:

«1. После беседы с г. Миколайчиком я распорядился, чтобы Командование Красной Армии интенсивно сбрасывало вооружение в район Варшавы. Был также сброшен парашютист-связной, который, как докладывает командование, не добился цели, так как был убит немцами.

В дальнейшем, ознакомившись ближе с варшавским делом, я убедился, что варшавская акция представляет безрассудную ужасную авантюру, стоящую населению больших жертв. Этого не было бы, если бы советское командование было информировано до начала варшавской акции и если бы поляки поддерживали с последним контакт.

При создавшемся положении советское командование пришло к выводу, что оно должно отмежеваться от варшавской авантюры, так как оно не может нести ни прямой, ни косвенной ответственности за варшавскую акцию… «

Как рассказывает Миколайчик, первый параграф этой телеграммы совершенно не соответствует действительности. Два офицера благополучно прибыли в Варшаву и были приняты польским командованием. Там также находился несколько дней советский полковник, отправлявший телеграммы в Москву через Лондон с просьбой оказать повстанцам поддержку.

18 августа я снова телеграфировал Идену:

«Я читал чрезвычайно равнодушную телеграмму американского комитета начальников штабов генералу Эйзенхауэру от 15 августа, которая была получена после того, как я послал вам свою последнюю телеграмму.

Здешние авиационные власти заверили меня, что американцы желают отправлять помощь для Варшавы из Англии и что эта операция вполне осуществима, понятно, при условии, что русские дадут свое согласие. Мне трудно допустить, что к русским обратились с просьбой предоставить возможности для посадки наших самолетов, прежде чем генерал Дулиттл рассмотрел вопрос об осуществимости этой операции. Очень важно, чтобы вы выяснили, осуществима она или нет.

Прежде чем президент, или я, или оба мы вместе обратимся с личным или совместным призывом к Сталину, понятно, необходимо, чтобы были устранены военные трудности».

В то же время я обратился к президенту:

«1. Отказ русских разрешить американским самолетам доставлять припасы героическим повстанцам в Варшаве, усугубленный их полным нежеланием доставлять припасы по воздуху на расстояние лишь немногих десятков миль, является эпизодом, имеющим глубокое и далеко идущее серьезное значение. Если, – а это почти несомненно, – после победы немцев в столице начнется массовая резня, то последствия этого полностью нельзя определить.

2. Я готов послать личное послание Сталину, если Вы считаете это разумным и если Вы сами пошлете отдельно аналогичное послание. Гораздо лучше двух отдельных посланий было бы совместное послание, подписанное нами обоими.

3. Славные и гигантские победы, одерживаемые во Франции войсками Соединенных Штатов и Англии, значительно меняют ситуацию в Европе, и вполне может оказаться, что победа, завоеванная нашими армиями в Нормандии, затмит своим величием все, чего русские достигли в каком-либо отдельном случае. Я поэтому считаю, что они будут относиться с каким-то уважением к нашим словам, если они выражены ясно и просто. Мы являемся странами, которые защищают великие дела, и мы должны давать правильные советы во имя мира во всем мире, даже при наличии риска, что Сталин обидится. Весьма возможно, что он и не обидится».

Два дня спустя (20 августа 1944 г.) мы отправили следующий совместный призыв маршалу Сталину:

«Мы думаем о том, какова будет реакция мирового общественного мнения, если антинацисты в Варшаве будут на самом деле покинуты. Мы полагаем, что все мы трое должны сделать все от нас зависящее, чтобы спасти возможно больше находящихся там патриотов. Мы надеемся, что Вы сбросите наиболее необходимое снабжение и оружие полякам – патриотам Варшавы. В ином случае, не согласитесь ли Вы помочь нашим самолетам сделать это весьма быстро? Мы надеемся, что Вы это одобрите. Фактор времени имеет крайне важное значение».

Мы получили следующий ответ:

«Ваше и г-на Рузвельта послание относительно Варшавы я получил. Хочу высказать свои соображения.

Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы.

С военной точки зрения создавшееся положение, привлекающее усиленное внимание немцев к Варшаве, также весьма невыгодно как для Красной Армии, так и для поляков. Между тем советские войска, встретившиеся в последнее время с новыми значительными попытками немцев перейти в контратаки, делают все возможное, чтобы сломить эти контратаки гитлеровцев и перейти на новое широкое наступление под Варшавой. Не может быть сомнения, что Красная Армия не пожалеет усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков. Это, будет лучшая и действительная помощь полякам-антинацистам».

* * *

10 сентября 1944 года, после шести недель мучений, испытанных поляками, Кремль, очевидно, изменил свою тактику. Во второй половине этого дня снаряды советских орудий начали падать на восточные окрестности Варшавы, и советские самолеты вновь появились над городом. Польские коммунистические войска, выполняя советские приказы, пробились на окраину столицы. С 14 сентября советские военно-воздушные силы начали сбрасывать припасы, но раскрывались немногие парашюты, и многие контейнеры разбились и оказались бесполезными. На следующий день русские заняли пригород Прагу, но дальше не пошли. Они хотели, чтобы некоммунистические поляки были полностью уничтожены, и вместе с тем поддерживали мнение, будто они идут им на помощь.

Тем временем немцы продолжали ликвидацию польских пунктов сопротивления во всем городе, переходя из дома в дом. Население постигла ужасная участь. Многие были высланы немцами. Призывы генерала Бура к советскому командующему генералу Рокоссовскому остались без ответа. Царил голод.

Мои усилия получить американскую помощь привели к изолированной, но крупной операции. 18 сентября 104 крупных бомбардировщика появились над столицей, сбрасывая припасы. Уже было слишком поздно. Вечером 2 октября премьер Миколайчик пришел сообщить мне, что польские войска в Варшаве должны вот-вот капитулировать перед немцами.

Битва в Варшаве длилась более шестидесяти дней. Из 40 тысяч мужчин и женщин польской подпольной армии было убито около 15 тысяч человек. Из миллионного населения почти 200 тысяч было ранено. Подавление восстания стоило германской армии 10 тысяч человек убитыми, 7 тысяч пропавшими без вести и 9 тысяч ранеными.