Текст книги "Через тернии к… дому!"

Ульяна Орлова
Через тернии к… дому!

Для детей не существует границы между возможным и невозможным. Эти границы придумали взрослые. Нужно только очень сильно чего-то хотеть, чтобы это стало возможным.

Юхан Теорин, «Ночной шторм»

Глава 1
Побег

Антошка возвращался с прогулки довольный. Как не радоваться: солнце яркое, небо чистое, синее-синее, в лужах отражается всё лучше, чем в зеркале! И тепло. «Наверное, – думал он, – пойдём запускать с Шуркой новую модель аэроплана. Ветер юго-западный, ровный, может, он и полетит. Тогда это будет открытие…» С такими мыслями Антон вошёл в тёмное здание интерната.

* * *

– Тошка! К директору на собеседование!

Тошка молча лежал на кровати лицом вниз и не откликался.

– Тошка! Ну, ты чего? Тошка!

Шурка подошёл к нему, положил руку на плечо. Тошка всхлипнул.

– Тошка, не вздумай!

Тошка поднялся, отряхнулся, будто постель была пыльной, и сказал:

– Пойдём.

Они прошли по длинному коридору, не обращая внимания на любопытные взгляды, и вошли в директорскую.

Тошка почувствовал себя безоружным перед противником. Здесь, оказывается, собралось много народу. Кроме воспитателей и директора были и ребята, и среди них – Язик Кривецкий. Он, прищурившись, смотрел на Антона, не отводя взгляд прозрачно-зелёных насмешливых глаз. Так смотрит человек на жука или бабочку, попавшую в ловушку: раздавить или не стоит?

– Антон, ты явился?! Почему так долго? – это воспитатель их группы.

– Он плакал! Ы-ы-ы!

– Что ты, он искал свои рублики!

– Да нет, ребята, он заряжал новый пистолет против директора.

Послышались смешки.

– Тихо! – это директор.

– Антон, объясни своё ужасное поведение, – это замдиректора.

Антон молчал.

– Антон, не заставляй нас ждать. Как ты посмел ударить товарища?! Это свинство с твоей стороны! И вообще…

– Кира Павловна! Что вы сразу на Антона?! Вы же ещё ничего не знаете! – попробовал вступиться Шурка. Он стоял рядом с Антоном.

– Александр! Как ты смеешь перебивать взрослых? Ветерков! Антон! Что ты молчишь?!

Антон наконец проговорил:

– А что говорить? Конечно, я кругом виноват! Знаете, так можно много чего найти, чтобы придраться! Пусть лучше он говорит! – Антон указал на Кривецкого.

– А я ничего! Я только посмотрел его фотки. Подумаешь, жалкие картинки! Жалко, да? Маменькин сынок!

– Жалкие?! Тебя просили? Лезть в мою жизнь, брать мои деньги! Рыться в моих вещах!..

– Тихо! Антон, расскажи по порядку!

– Антону жалко копеечный фотоаппарат. Конечно, с порванными денежками и не то жалко будет. Он боялся, что я увижу его секреты. Да там только носочки и платочки – мамочка прислала!

Кто-то засмеялся. Антон в упор смотрел на Язика. Есть ли в нём хоть капелька совести? Что-то человеческое?! В глазах Кривецкого играла какая-то злобная насмешка. Как и всегда, впрочем… Да что же это такое?!

Неужели всё то, что происходит, – правда?! Антон поморгал. Да нет, правда: вот стол, за которым сидит, подперев лоб, директор и уныло смотрит по очереди то на него, то на Язика; вот на столе его, Антошкины, деньги. А за окном – прозрачное голубое небо, ветки берёзы с маленькими зелёными каплями чуть покачиваются от тёплого ветра…

Зачем?! Зачем это ненужное, долгое, обидное разбирательство, из которого он, скорее всего, снова выйдет неправым?! Зачем этот душный кабинет, эти взгляды – осуждающие, усталые, раздосадованные, когда там, за окном его настоящая жизнь, и ветер для нового самолёта, который они так долго строили с Шуркой! Шурка, опустив голову, смотрел в пол. А Тошка вздохнул и вдруг понял, что нет, не будет этой солнечной жизни, пока он её не защитит. Ветер – не его. Солнце – не его. Даже небо сейчас было чужим и далёким… Антон вскинул ресницы – брызги посыпались.

– А тебе, подлец, понравится, если я с тобой так?!

– Антон! Да как ты смеешь?! Это наглость с твоей стороны так выражаться при взрослых! Ты ничего нам не объяснил, выходит, сам виноват. Будешь соответствующе наказан! Или рассказывай, или проси прощения у Кривецкого!

– Антошенька! Не бойся, ремнём тебя не накажут! Подумаешь, в сортире полы помоешь пару раз. А «извини» не надо говорить, и так разнюнился. Что, Антошенька, правда глаза колет?

Антон еле сдерживал себя. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

– Ну ты и г-гад!

– Хи-хи-хи! Антон удостоил меня ответа! Да я тебя… как букашку… – Кривецкий, сделав вид, что плюнул себе под ноги, носком кроссовка растёр то место. – А-ах!

Послышался уже открытый смех ребят – дружков Кривецкого. Тогда Антон, схватив со стола свои деньги, толкнул дверь и рванул из кабинета. Добежав до комнаты, прикрыл за собой дверь и на секунду прислушался: из конца коридора доносились крики и какая-то возня. Дальше он всё делал быстро. Сунул за пояс свой игрушечный пистолет. Взял фотоаппарат («Ага, копеечный», – пронеслось в голове. Папа не стал покупать себе новый телефон и вместо него купил Тошке цифровик. Телефон у отца был старый-старый, какой-то «допотопной» модели и промок в экспедиции…) Накинул старенькую синюю курточку, кепку. Написал быстрыми взмахами на столе:

«Шурка! Прощай!

То…»

Через ступеньку сбежал по лестнице и, миновав ошеломлённую вахтёршу, выскочил из интерната. Слева от здания находилась большая детская площадка, за ней – несколько топольков, прикрывавших лазейку в заборе. Прутья ограды были немного отогнуты, лазейка эта была новая, появившаяся после того, как заделали старую, – за зданием интерната, возле гаражей, достаточно широкая для ребёнка, но узкая для взрослого. Тошка пролез через неё и, не оглядываясь, побежал.

Глава 2
Куда же теперь?

Если месяц разделить на недели, то будет около четырёх с половиной. А это – тридцать дней. Или тридцать один, но пусть будет тридцать. На день меньше.

А в тридцати днях… Семьсот двадцать часов. А минут…

Они тянутся совсем медленно, они застывают на месте, словно машины в пробке. Они упрямо не хотят продвигаться.

Медленнее всего они тянутся в школе. Чуть быстрее – когда ты читаешь книжку или болтаешь с Шуркой. Но библиотека не всегда бывает открыта, а у Шурки уроки заканчиваются позже, у них другое расписание.

Совсем быстро исчезают минуты во сне. Особенно если там – дом. Но вот после подобных снов, когда ты просыпаешься, смотришь в окно и вдруг понимаешь, что таких занавесок у тебя дома нет и тополя за окном нет, а потом видишь ещё несколько таких же полусонных мальчишек, осознаёшь, что ты не дома, что ты… Хочешь уйти назад в свой сон, но уже не получается, потому что – подъём. И ты встаёшь, но всё ещё не можешь поверить, что это не сон и дом твой не здесь.

Или сон?

Такой тоски во сне не бывает. И такого ощущения, что ты потерял себя, что словно тебя выхватили и унесли в другое измерение без твоего ведома, а ты пытаешься вернуться обратно, отказываясь верить, что это невозможно… Встаёшь, ищешь свои тапки среди кучи похожих – не находишь…

А потом слышишь смех, нет – дикий хохот, и просыпаешься окончательно.

Такие сны Антон не любил. Вернее, любил и не любил одновременно. Разве возможно такое? Скорее да, чем нет. Так же возможно, как мечтать о родителях и не быть с ними…

Семьсот двадцать часов. Но это – в месяце. А сейчас они обещали приехать через полтора… Это уже тысяча, это – бесконечность… До тысячи у него никогда не получалось сосчитать – он засыпал. Или не хватало терпения, или его отвлекали и он сбивался, а заново начинать уже не хотелось.

Летом часы двигались быстрее, но летом не было школы. Лето – оно доброе, оно дружило с Тошкой, оно не задерживало минутки, а ещё, если очень захотеть – оно делало хорошую погоду. И Шурку не надо ждать, можно сидеть с ним под деревом и смотреть, как он рисует. А когда он наконец положит свой тоненький карандаш на альбом и поднимет зелёные глаза – посмотрит так, что захочется сказать: «Шурка, знаешь вот…»

Лето часы отмеряло только завтраками, обедом и ужином. И наступающей внезапно ночью. Но ночью Тошке не всегда снился дом – чаще он просто проваливался в темноту и потом не мог вспомнить, что ему снилось. Ну, раз так – значит, не нужно. Да, ещё летом были глупые зарядки по утрам и какие-то игры, где собирали зачем-то всех детей и надо было бегать и заниматься всякой ерундой…

Но до лета ещё нужно было дожить. Пока оно показалось лишь блестящими ручейками и молодыми листочками, но вредные школьные часы медлили и отодвигали его. Отодвигали его, а вместе с ним – и родителей… Хорошо, что придумали сотовые телефоны.

Плохо, что придумали сотовые телефоны.

Возьмёшь трубку и, если повезёт, – услышишь знакомый голос, будто вот она, мама, – совсем рядом, если закрыть глаза… И слушаешь, слушаешь, запоминая каждый оттенок, пытаешься запомнить каждое слово, но почему-то запоминаются только две фразы: «Тошка ты мой, Тошка…» и «осталось чуть-чуть, мы скоро приедем». В последний раз разговор закончился на фразе: «Летом у нас не будет отпуска, Антон…», – и кончились деньги. А потом телефон украли.

Дело замяли, Кривецкий ускользал от любых обвинений, как селёдка, хотя Тошка знал, что последним из комнаты выходил он. Так же, как знал и то, что перед этим поставил мобильник на подзарядку.

Только и осталось, что написать родителям письмо, но пока оно дойдёт… Если дойдёт вообще.

Они приедут и уедут, а он останется.

Кажется, что он здесь вечно, так же вечно, как интернат. Как кровать с одеялом, в которую всегда забираешься с опаской, потому что никогда не знаешь, что там. Нет, когда он очень устаёт, он туда просто плюхается, но это опрометчиво: залезаешь под одеяло, а там паук! Живой огромный чёрный паук шевелит своими волосатыми лапами…

– А-а-а!

Он же ядовитый, он противный, у него восемь глаз, он… Неживой он!

Где они нашли это?! Господи, зачем?!

После этого ложиться уже не хочется, спать уже не хочется. Пожалуй, единственное, что хочется, – это выбежать из комнаты, чтобы не слышать тот дикий хохот! Тупой смех… Разве так смеются?

Разве смеются, когда ты бежишь в школу, потому что – ну не успел ты, пробегаешь под лестницей и чувствуешь, как на твою голову что-то шлёпается – липкое и мокрое. И понимаешь, что в школу ты теперь опоздал… Разве смеются, когда ты заглядываешь в рюкзак и не находишь там учебник, хотя утром клал его туда, или когда в раздевалке ищешь свою шапку, а находишь её засунутой куда-то под полку с ботинками?

И ты знаешь, что придёшь из школы и там будет то же. Нет тыла. Далеко дом.

Это было всегда. По крайней мере, когда он появился здесь, это уже было. Они были всегда. Они – это Кривецкий и его приятели. Они затюкивали самых слабых, воровали у них деньги и издевались над новичками. Только они умели так смеяться и заводить других. Только они могли в один миг настроить против тебя весь дружелюбный класс.

И плевать им на то, что ты отбиваешься от них, как можешь. Как муравей среди жуков-могильщиков.

И ты знаешь, что это будет. Что придёт утро, что будет день – и это будет. И никуда не денешься. Так же, как от тоски. А она, может быть, уснёт ненадолго, но проснётся каким-нибудь грозным окриком за опоздание к обеду. И будет становиться сильнее вместе с темнотой, когда ты будешь убирать один комнату с игрушками и грустно рассуждать: зачем их столько – ярких, пластмассовых, холодных, неживых? Дома не было столько, дома не нужно столько – там есть книжки и мама. И с ней можно пить чай, просто сидеть на кухне и смотреть, как она готовит ужин, и ждать отца… А когда он вернётся с работы – даже книжек не нужно: папа знает столько историй, что может рассказывать их часами! А ты сидишь, и слушаешь, и хочешь, чтобы вечер не кончался, чтобы время не двигалось, чтобы замедлились часы…

Убираться – это нетрудно, это несильное наказание за первую драку. А дальше – хуже. Но как не драться-то?

Сегодня когда он вернулся с прогулки, то увидел разбросанные на полу вещи и открытые ящики. Нехорошо зашевелилось сердце в тревожной догадке. Он заглянул в открытый шкаф и увидел, что его коробочка с деньгами и фотоаппаратом раскрыта и ни фотоаппарата, ни денег там нет. Фотоаппарат он нашёл под кроватью, а деньги… В дверь заглянул испуганный Шурка и скороговоркой виновато проговорил: «Тошка, это они… Я не пускал, но меня вытолкнули за дверь. Тошка, прости…»

Антон замедлил шаг и перевёл дух. Бежать он дальше не мог – грудь сдавило, перед глазами были искры, а ещё внутри осел колючий комок, который мешал двигаться: сгусток отчаяния, тоски и обиды.

Он вернётся, и это останется. И так будет всегда.

Нет!

Нет… Не будет.

Он не вернётся. Это невозможно.

Это всё равно, что самому залезть в мешок. Это всё равно, что прыгнуть через пропасть. Но ради чего?! Нет.

А куда?

Он глубоко задумался и не замечал, куда идёт. «Родители вернутся домой в июне. А потом поедут в интернат. А что если…»

«Но ведь это же далеко… Далеко, а что делать? Туда я больше ни ногой».

«Так, а сколько же у меня денег?» Антон вытащил из кармана мятые купюры. Прислонился к железному ограждению, идущему вдоль тротуара. «Пятьдесят, пятьдесят… Сто… Двести пятьдесят… Пятьсот… Неплохо. Кривецкий утащил всего сотню, а может, она и потерялась где-то».

Месяц назад, на его день рождения, приезжали родители. Это было счастье! Хоть длилось оно и недолго – всего-то один день. Но какой! Да этот день стоил сотен тех дней, которые он провёл без них! Он, мама и отец целый день гуляли вместе по городу – просто бродили по улочкам, посидели на лавочке в парке, потом пошли на речку. Лёд раскололся на множество огромных глыб, и эти глыбы куда-то медленно двигались. И такие же серые облака были их отражением в небе. А он держал за руку отца и всё никак не мог поверить, что это правда – что вот он, папа! Он каждый раз не мог в это поверить и останавливал, молил часы не торопиться, а они, как назло, ускоряли свой ход.

После речки решили перекусить в кафе – попить кофе с шоколадными пончиками и поесть мороженого – как же без него? Ещё и Шурку с собой взяли, чтобы веселее было. Потом фотографировались, а вечером, когда стали прощаться, мама дала Тошке денег, сказав, что это на «вкусненькое». А он не спешил их тратить – сложил их в свою коробочку, где хранил самое дорогое. Вкусненького не хотелось, а деньги – мало ли, пригодятся. Выходит, пригодились?

Неизвестное будущее – лучше прошлого. Неведомая дорога звала Антона – она обещала успокоение. Она была переменой. И она вела к дому.

Он встряхнулся и посмотрел на яркое солнце, на воробьёв, которые копошились в песке – улыбаться не хотелось, но стало спокойнее. Слёзы вскипали в глазах, когда он вспоминал о разговоре в кабинете директора. Тоска окружала болотом. А дорога выглядывала спасительным мостиком.

«Ничего… Больше такого не будет!»

…Стало смеркаться. И вдруг Антон заметил, что район какой-то незнакомый. А он – один. И он уже устал и очень хотел спать. Но где?

Он прошёл через двор, обогнул дома и оказался на пустыре. Позади оставался микрорайон, а впереди… Впереди были Гаражи. А ещё дальше – равнина.

«Ну и ладно, переночую в Гаражах», – решил он.

Гаражи – так назывался район, состоявший из отчасти заброшенных, отчасти используемых гаражей. Используемые гаражи были расположены ближе к жилому микрорайону. Остальные, заброшенные, находились дальше. Это было одно из самых опасных мест в городе. Изредка там, недалеко от жилых домов, играли ребята. А вглубь заброшенных гаражей опасались ходить даже взрослые. Редко, с краю, милиция просматривала гаражи, но дальше двух-трёх рядов не заглядывала. Ходили слухи, что там живут бродяги, наркоманы.

Антошка, задумавшись, шёл вглубь гаражей. Пока тишина вокруг не заставила его оглядеться. Гаражей было много и, судя по тишине, он ушёл далеко от микрорайона.

И он был здесь один. Совсем!

Тошка бросился искать дорогу. Но в темноте, среди множества похожих гаражей разве это возможно? Он долго ходил, но в конце концов ему показалось, что он просто ходит по кругу. В изнеможении он присел на какой-то ящик.

«И вот как теперь отсюда выбраться? Дождусь утра…» Даже думать сил уже не было: Тошка откинулся на прохладную железную стену и закрыл глаза. И даже почти уснул, как вдруг какой-то шорох разбудил его. Он прислушался и услышал разговор двух людей.

Первый:

– Смотри, тут кто. Увидит же.

Второй ответил как-то неопределённо:

– Не расскажет.

Они стали шептаться ещё тише, и Тошка не мог разобрать их слов, но от этого шёпота становилось не по себе. Он хотел вскочить, как вдруг его крепко схватили за руку. Тошка дёрнулся:

– Пусти!

– Тихо ты, пойдём!

– Куда?!

– Куда надо!

– Да что вам от меня нужно?! Я вас не трогал!

– Чтобы молчал…

– А кому мне говорить?!

Парни снова зашептались. «Нахальный…» – «Нельзя его оставлять тут, увидит…» Он дёрнулся, пытаясь высвободиться, как вдруг что-то тяжёлое ударило его по голове. В глазах потемнело…

Когда он пришёл в себя, его уже куда-то тащили. В нос ударил резкий и отвратительный запах перегара. Тошку замутило.

– А ну пусти!!! – Он дёрнулся так, что в плече что-то хрустнуло и резкая, обжигающая боль пронзила руку. Но вырвался, видимо, парень от неожиданности выпустил его. Антон отскочил и вдруг вспомнил про пистолет. Про игрушечный. Достал его.

– Не подходи, – тихо сказал он. Парень замер на месте. В темноте игрушку не отличить от оружия.

– Эй, вы чего там? – крикнул второй, но оглянувшись, остановился. Покачнулся.

Тошка выстрелил. Пистолет с пистонами, но грохот, который он издавал, был очень похож на звук настоящего выстрела.

– Следующий будет в тебя! Только подойди!

Парень шевельнулся, и следующий выстрел прогремел в сторону гаражей.

– Ты чего, пацан, мы же по-хорошему! Давай договоримся, – начал было второй.

Тошка краем глаза заметил слева, между двумя гаражами, темнеющую щель. Лазейку. Но был ли там выход? Напротив, справа от парней, высилась груда ящиков, возле которых был проход, откуда они пришли. Сзади – кирпичная стена. Западня.

– К ящикам! Быстро! – Он навёл пистолет на первого парня. – Стоять! – крикнул он второму и медленно-медленно стал отступать влево, к лазейке. Поравнявшись с тёмной щелью, он снова выстрелил и нырнул в неё. Щель оказалась проходом.

Не думая куда, он бежал между гаражами, крепко сжимая в руке пистолет-игрушку. «Как, как всё-таки выбраться отсюда?!» Ноги уже еле двигались, в груди словно поселился жгучий шар. «Ещё немного, ну…»

И вдруг гаражи кончились. Впереди был пустырь, а за ним микрорайон. Не видя ничего вокруг, кроме светившихся огней домов, Тошка миновал пустырь, забежал в первый попавшийся подъезд, юркнул в уголок под лестницу и крепко заснул.

Глава 3
Ты кто?

Всю ночь снилось что-то ужасное. Какая-то погоня, интернат, драка с Кривецким. Пинки не прекращались и были какими-то уж очень реалистичными. Он открыл глаза и увидел бомжа. «А ну, иди отсюда!» – сквозь зубы прошипел тот. Тошка вскочил, ударился обо что-то лбом и выскочил на улицу.

Бока болели. Ныло всё тело, особенно плечо. Что такое? С минуту он стоял возле лужи, вспоминая вчерашние события и раздумывая, как её обойти. Спохватился, залез в карман: деньги на месте. Поправил кепку, отряхнулся и глянул в лужу. Да-а… Из лужи смотрел грязный, растрёпанный мальчишка с синими кругами под глазами. Он натянул поглубже кепку.

За пустырём на горизонте светлели облака. Близился рассвет. Улицы ещё не наполнились людьми, изредка шуршали по сухому асфальту колёса автомобилей. А так – тихо и пусто.

Антон обошёл дом и вышел к пустырю. Слева, вдалеке, виднелись гаражи. А ему нужно идти туда, откуда несмело и ярко выглядывает солнце, – на восток. Туда, где в конце пустыря виднеется недостроенный дом, пугая сонную равнину своими чёрными глазищами-окнами. Антон вздохнул и пошёл.

В желудке образовалась чёрная дыра. В суете побега он совсем забыл про еду. Теперь пришлось вспомнить. А больше всего хотелось пить. «Но ведь магазины ещё закрыты… Да и как не попасться? Хотя, наверное, ещё не начали искать… А искать они будут утром – они медленные. И боятся».

Возле стройки ему стало не по себе: одинокий дом нависал над ним, откидывая мрачную тень на песок. «Да ладно, ерунда какая. Никого здесь нет, кроме меня», – успокоил себя Тошка и начал потихоньку напевать.

Эта весёлая песенка стояла раньше на будильнике телефона. Хорошо было под неё просыпаться. Ещё с мамой…

 
– La la la la la la la la la la la
La la la la la la la la la la la
La la la la la la la la la la la…[1]1
  Песня Африка Симона (Afric Simone) «Hafanana».


[Закрыть]
 

Внезапно ему послышался чей-то слабый стон. Антон вздрогнул.

– La la la la la la la la la la, – уже тихо закончил он и прислушался. Чей-то жалобный, негромкий то ли стон, то ли плач доносился из дома. Будто кто-то маленький плакал. «Ребёнок? Откуда в таком месте ребёнок? Может, кошка забралась туда и не может вылезти? Не, ну не могло же мне показаться…»

Антон обошёл здание, продолжая негромко напевать:

 
– Dulunga lu menadzi hafanana
Hanana kukanela shalalala…
 

Плач стал слышен ближе. Значит, не показалось, но так что же это?!

 
– Whenna naumija hafanana
Hanana kukanela shalalala…
 

Он оказался возле дома.

 
– Hey! Whake you dayuda ulungu… hafanana…
 

Антон подтянулся и перелез через бетонную балку в проём окна. И оказался в тёмной сырой комнате.

Здесь никого не было.

– Whake you di… – начал было он и осёкся: каким-то уж очень громким эхом отозвалось хмурое здание на его голосок.

Стон доносился откуда-то из-за стен. Антон вздрогнул. Он не верил в привидения, только немного боялся темноты, но здесь ему стало не по себе. Он оглянулся назад и… торопливо вышел в коридор. Если что – убежать он всегда успеет.

– La la la la la la la la la la la, – прошептал он.

Коридор – длинный проход вдоль здания. В некоторых комнатах виднелись разбитые стёкла. На полу валялись крошки бетона, сухие листья, виднелись окурки и какой-то мусор. Плач стал ближе и, кажется, доносился из «комнаты» в конце коридора. Но когда Антон оказался возле неё, то кругом стояла тишина. Было только слышно, как он осторожно переступил кроссовками. Посыпалась штукатурка в проёме стены, и вновь стало тихо. Ему стало страшно, и он побыстрее вошёл в комнату.

Она была пуста.

Только на полу валялись сломанные ящики и какие-то тряпки. В углу комнаты стояли ящики с бутылками. И ни души! Антон обернулся и с замирающим сердцем внимательно осмотрел помещение. Слабый свет проникал через грязные разбитые стекла, но его было достаточно, чтобы увидеть ещё один маленький закуток в углу комнаты возле входа, отгороженный куском брезента. Там, в закутке, кто-то очень тихо всхлипнул. Антон шагнул и отодвинул ширму…

На бетонном полу, прислонившись к стене, сидел маленький мальчик, лет четырёх или пяти. Светлые встрёпанные волосы свешивались ему на лоб и прикрывали закрытые глаза. Майка какого-то непонятного цвета была разодрана, через неё виднелись засохшие корочки царапин, штанишки едва прикрывали щиколотки. Двумя худенькими руками малыш держался за босую ногу. Антон подошёл, наклонился к нему:

– Мальчик…

Ребёнок приоткрыл глаза и сразу их закрыл.

– Помоги… – прошептал он еле слышно и замолчал.

Антон подхватил его на руки. Лёгонького, невесомого. Мальчик не двигался, только отпустил ногу и доверчиво прижался к нему. Антон встал, быстро, почти бегом, выбрался из комнаты. Как он бежал по коридору, он не помнил, он лишь чувствовал на руках одинокого маленького человечка, которому, наверное, очень плохо…

Вскоре он выбрался из дома и на секунду замедлил шаг: солнечный свет ослепил глаза. В грудь ворвался чистый воздух – после полумрака и сырости это было неожиданно, но приятно.

Антон наконец остановился, отдышался. Посмотрел на мальчика: тот неподвижно лежал у него на руках. В дневном свете он казался ещё бледнее. Антон легонько покачал его. Малыш открыл глаза. И не удивился, увидев Антона. Только шёпотом попросил пить.

«Да где же я тебе возьму воды?!» – в отчаянии подумал Антон. Что делать? Он прошептал ему:

– Ты потерпи.

Погладил его по светлым волосам… И, наверное, от этой нежности мальчик пришёл в себя. Даже приподнялся на руках у Антона. Спросил испуганно:

– Ты кто?

– Да ты не бойся! Я – Антон.

– Я не боюсь…

Он опустил его на песок. Мальчик тут же сел на корточки.

Антон наклонился к нему:

– А ты кто?

Мальчик прошептал одними губами, но Антон понял:

– Славка… – И снова закрыл глаза.

«Блин, что же делать?! Тащить его в больницу? Но куда? Хоть передохнуть где-нибудь…» Антон огляделся вокруг.

Недалеко от здания торчали бетонные сваи. В некоторых местах, там, где они были вбиты в землю достаточно глубоко, на них лежали плиты. Несколько таких свай с плитами поверх них образовывали закуточки с «крышей». Возле одного такого и остановился Антон со Славкой на руках. «Крыша» находилась на уровне его плеч. По ширине закуток был метра два. Рядом валялись остатки старых досок. Все эти конструкции были обнесены покосившимся деревянным забором. Не совсем понятно, для чего они предназначались, да и неважно это было сейчас двум усталым мальчишкам. Важно, что они защищали от ветра, дождя и посторонних глаз. Бомжам нечего было делать в таких маленьких закутках. Собакам нечего было здесь есть. Лишь ветер гулял по заброшенной стройке, задувая в щели между сваями мелкие песчинки.

Тошка присел, опустил малыша на песок возле закутка. Снял с головы кепку, бросил ему под голову. Встал, поднял с песка несколько старых досок, положил их внутрь. «Хорошо, что не было дождя, – доски сухие». Поднял Славку с земли, занёс в закуток, присел с ним на доски. Малыш зашевелился и открыл глаза. Осмотрелся вокруг, спросил удивлённо:

– Где мы?

– Не бойся, всё в порядке. Здесь безопасно…

Малыш слабенько улыбнулся:

– Да я и не боюсь… С тобой. – Хорошая у него была улыбка. Добрая и открытая.

– Слушай, давай я тебе постелю свою куртку, а то у меня ноги затекли…

– Ладно. – Славик пересел на доски. – А у меня пузо болит. От голода…

Антон не выдержал, спросил:

– Да что же с тобой? Что ты там делал один?!

Славка не удивился.

– Я расскажу… У тебя нет чего-нибудь пожевать?

Антон покачал головой.

– Я сбегаю в магазин. Сейчас. Ты побудешь здесь?

Славка кивнул. А глаза молили, чтобы он не уходил. Грустные такие, большие серые глаза. Нет, они не просто грустные, они измученные какие-то. Антон присел перед ним.

– Славик, я приду. Скоро. Только ты, пожалуйста, потерпи, ладно? Не уходи никуда!

– Да я и не могу…

Антон выбрался из закутка. Осмотрелся внимательно, запоминая место. И побежал туда, где от солнца светились окна многоэтажек.

В магазине он отдышался. Взял буханку хлеба, шоколадку и большую бутылку воды. Продавщица оживлённо говорила по телефону и, кажется, даже не обратила внимания на его встрёпанный вид. Машинально, не отрываясь от разговора, дала сдачу, положила продукты в пакет, протянула его Тошке… Так же быстро бежал он обратно. Память его не подвела: вот стройка, забор… Сердце отчаянно бухало, вырываясь из груди. А в такт ему вертелось в голове: «Славка… Славка… Славка, как он там?»

Славка сидел, так же прислонившись спиной к бетонной свае. В той же позе, в которой его оставил Антон. Услышав шаги, он открыл глаза. Слабо улыбнулся:

– Ты пришёл!

– А как же!

Антон достал хлеб, отломил кусок. Достал шоколадку, отломил полосочку Славке. Себе взял только хлеба. Открыл воду. Славка с минуту жадно пил. Потом принялся за шоколад. А уже потом – за хлеб. Вцепился в кусок и быстро умял его. Снова попросил воды…

Когда человек долго не ест – ему нельзя сразу много. Антон спросил Славку:

– Ну как, лучше тебе?

– Ага… – ответил малыш, а сам продолжал смотреть то на хлеб, то на Антона. Вдруг прикрыл глаза и прислонился к бетонной стене.

– Славка?!

– Ничего, я сейчас…

«Э-э-э, нет! Так дело не пойдёт…» – растерянно подумал Антон. Сел рядом, взял малыша за ладошку. Она была маленькой и почему-то холодной.

– Славка… – снова позвал он.

– А? – еле слышно отозвался Славка, потом чуть твёрже: – Что?

– Славка, тебе очень плохо?

Если Славка скажет «да» или снова потеряет сознание, тогда придётся искать врача… Ну да сейчас не до себя! Главное – Славка!

Он был бледный, невысокий. Худенький, через белую кожу просвечивали тоненькие синие сосуды. Сквозь отросшую чёлку светлых волос смотрели доверчивые и не по-детски серьёзные глаза. Доверчивые, но не беспомощные.

– Ничего! У меня иногда бывает такое. Давай лучше я расскажу…

– Если можешь…