Текст книги "Любовь за гранью 12. Возрождение Зверя"

Глава 4

Никогда не думал о том, насколько холодным, обжигающее-ледяным может быть огонь. Как может он навевать вселенский холод, замораживающий всё внутри, каждую клетку, каждую выбоину с изнаночной стороны души…даже кости, превращая их в куски хрупкого льда. Если отвлечься от равнодушного треска, исходящего из камина, и прислушаться, то, кажется, можно услышать, как с громким хрустом надламываются они одна за другой. Языки пламени взвиваются вверх, бросая хаотичные тени на серый камень таких же холодных стен. И очередное нестройное движение отдаётся где-то в груди ещё одним оглушающим треском. Насколько хватит тебя, Мокану? Как долго ты готов слушать, как рассыпаются на осколки льда собственные кости? Слушать и перебирать в памяти каждое мгновение, проведенное рядом с ней. Рядом с ними со всеми. Те секунды, которые помнил ты…и то, что тебе позволил вспомнить самый жестокий монстр из всех существующих ныне. Забавно, что им всё же оказался не ты, так ведь? Не ты, а Глава Нейтралитета, любезно поделившийся с тобой информацией, которую от тебя предпочли скрыть. Скрыть те, кому ты позволил подойти слишком близко к себе. Позволил впервые и так фатально ошибся. В отблесках пламени кадры из твоего же прошлого, которые ты видел совсем недавно. В них твое противостояние с Владом…и острая боль от его ненависти. Боль, которой не должно быть. Только не с ним. Но ты не можешь проигнорировать эту дрянь. Только не сейчас, только не тогда, когда проводишь пальцами по листам бумаги, испещрённым сухим юридическим текстом. В них чёрным по белому твоё подписанное рукой Марианны официальное согласие передать Асфентус под компетенцию Влада. Документ, который ты нашёл в сейфе у жены, но в своё время не придал ему должного значения.

В голове раздался насмешливый голос Думитру Курда. Этим именем мне представился…мой, как оказалось, непосредственный начальник.

* * *

Я давно уже оставил за спиной невидимую человеческому глазу границу между миром людей и бессмертных и началом заснеженного леса. В первый момент, когда увидел огромные толстые стволы, утопающие в снежных сугробах, опешил. Но именно благодаря белоснежному покрову, я понял, что двигаюсь в правильном направлении. Место, где царила вечная зима. Всё же отыскать самое секретное из подразделений Сатаны не так-то легко. И это я далеко не о демонах. Что значили те демоны перед могуществом нейтралов?

Но что-то подсказывало, что меня здесь всё же ждали. Возможно, ощущение того, как словно вдруг затаился весь лес в абсолютной тишине. Неожиданно возникла мысль, что, если остановиться и просканировать ментально территорию, то я обнаружу застывших, подобно ледяным статуям, животных, если, конечно, они водятся в этом проклятом месте. А, возможно, на подобный вывод натолкнуло то, что слишком легко преодолел дорогу к самим горам, куда, как гласит легенда, не найти вход никому, кого не ждут.

Увидел величественные вершины, подпирающие острыми пиками вечно серый небосвод, и застыл, поражённый мрачной, какой-то страшной красотой этого места, прислушиваясь к своим рецепторам. Понятия не имею, как можно было провести здесь порядка пяти лет и не сойти с ума от ощущения тяжести, которое навалилось вместе с первым же глотком воздуха. Показалось, что даже он здесь отравлен каким-то необъяснимым ядом.

Преклонение.

Дьявол! Возникло дикое желание упасть на колени у подножия самой высокой горы, обвитой спиралью рукотворных выбоин, представлявших из себя некое подобие ступеней, ведущих вверх, к самому тёмному и мрачному из всех зданий, возвышавшемуся над остальными. Почему-то подумал о том, что так мог выглядеть дворец самой Смерти.

И если тишина может вдруг измениться…если тишина может вдруг стать ещё более оглушительно безмолвной…еще более угнетающе беззвучной…если тишина может вдруг словно застыть в невесомости, наваливаясь на плечи, вызывая желание стряхнуть этот тяжёлый полог, то именно это и произошло. Потому что с пронзившим всё вокруг скрипом открывшейся двери того самого замка Смерти наступило именно такое мёртвое безмолвие. Потому что там, наверху, появилась фигура, погрузившая сам воздух в это абсолютное беззвучие.

Думитру Курд. Едва не вздрогнул, когда понял, что различаю…маааать его, различаю это напряжённое лицо с тяжёлым, прищуренным взглядом на таком огромном расстоянии! Смотрел на него снизу вверх, а самому казалось, что кто-то на мгновение увеличил в сотни раз изображение его лица перед моими глазами. Словно он сам захотел, чтобы я увидел его настолько близко. Или же сам настолько близко захотел рассмотреть моё.

* * *

Вы знаете, какую смерть я всегда считал самой идиотской и одновременно беспощадной? Вы слышали когда-нибудь о том, что умирающему от голода нельзя позволять есть сразу слишком много. Точнее, нельзя позволять есть больше одного-двух кусков хлеба, больше половины порции обычного человека? Потому что он умрёт. Грубо говоря, организм, долгое время не получавший достаточного количества пищи, попросту не справится с поставленной задачей.

Что может быть более нелепым, чем сдохнуть, наконец, дорвавшись до еды после жесточайшего голода? Сдохнуть от того, что должно было дать тебе силы выжить? Уже после того, как ты почувствовал его на губах. Призрачный. Яркий. Вызывающий моментальное привыкание. И именно этим до боли отвратительный. Вкус жизни. Такой разный для каждого, но абсолютно необходимый всем. Без него жизнь превращается в унылое существование, в бесконечную, изматывающую дорогу по кругу.

Вы знали, что даже у такой дороги бывает конец? Он приходит не тогда, когда человек падает обессиленной, бездыханной тушей на полпути, не имеющем своего завершения. Конец наступает в момент, когда вы только ступаете на эту тропу. И так глупо и наивно полагать, что возможно вырваться из этой бесконечности, прийти к чему-то большему, чем встреча с собственной смертью, но ведь совсем рядом столько проторенных дорожек, что, кажется, только повернись в ту сторону…ведь кто-то же ходил по ним. Кто-то, кто не совершал твоих ошибок, к кому эта долбаная шалава Судьба отнеслась куда благосклоннее, чем к тебе.

Курд столкнул меня с этой тропы. Столкнул безжалостно, не пряча затаившегося в уголках глаз удовлетворения от моего падения.

* * *

– Это не сотрудничество, Морт. Сотрудничество предполагает право выбора. У тебя его нет.

Безапелляционный тон, вызывающий едкое желание схватить ублюдка за воротник пальто и встряхнуть, глядя, как меняется раздражающая уверенность во взгляде на страх. Показать, что разговаривает он далеко не с рядовым нейтралом, заглядывающим ему в рот.

Я склоняю голову набок, на задворках сознания отмечая про себя, что ему, вот этому пока живому трупу, начисто лишённому каких-либо эмоций, помимо наслаждения местью, очень подходит обстановка этой комнаты. Своеобразного кабинета, больше напоминающего широкий гроб. Ничего лишнего. Узкое пространство с темно-серыми стенами, стол, кресло Главы и табурет для посетителя. Сделано так, чтобы заставить чувствовать гостей мёртвыми или чтобы не забывать самому, что давно уже убил всё живое в себе, а, Курд?

– Не хотелось бы огорчать ужаснейшего из нейтралов, но я привык сам себе выгрызать права. И до сих пор у меня получалось. Хотя, – смахнул левой рукой воображаемую пылинку с правого плеча, – тебе ли не знать об этом, Думитру?

Показалось, что оторопел, так как понял намёк. Но всего на секунду. Так ненадолго, что я засомневался в том, что правильно истолковал его реакцию. Потому что уже через полторы секунды он прикрыл глаза, скрывая то, что могло в них выдать его истинные эмоции, и произнёс отчуждённо:

– Ради кого ужаснейший из…вампиров рискует собственной шкурой, Морт? Есть действия, результат которых нельзя повернуть вспять. Можно дать свободу и лишить её же. Можно подарить жизнь и самому отнять. Можно убить и снова вернуть к жизни…С тех пор, как ты поменял свою сущность, ты можешь сделать и это. Но нельзя, ни в одном из миров нельзя принести клятву верности Нейтралитету, – распахнул глаза, едва заметно сжимая пальцы, – нельзя испить из ритуальной чаши и вернуться к своей обычной жизни. Ты мёртв, Морт. Тот, кто становится нейтралом, умирает для всего мира, что находится ниже подножия этих гор. Возможно, – намеренное молчание, будто подбирает слова, а по сути, наглядная демонстрация готовности Главы идти на компромисс. Вот только для таких, как он компромисс – это всегда полное и безоговорочное соблюдение всех его условий. Впрочем, как и для меня, – возможно, ты многого не помнишь, но я могу подарить тебе же твои воспоминания. Тебе ведь интересно, как и почему ты стал самым жутким из моих вершителей? Почему ты не можешь вернуться в нижний мир в своем старом качестве?

Пожимаю плечами, душа в себе желание согласиться на его предложение. Конечно, интересно. Всё, что связано с проклятым прошлым, всё ещё остающимся скрытым для меня за плотной черной шторой. Иногда она колышется, будто от дуновения ветра, посылая в голову образы, слова, отрывки разговоров. Но стоит только распахнуть её в надежде поймать собственные воспоминания за хвост, как натыкаешься на непробиваемую стену, спрятанную за куском ткани.

Вот только Курду необязательно знать мою заинтересованность в этом. Ему вообще не следует знать ничего, что связано с личной жизнью Николаса Мокану. Без разницы какого: того или меня. Ничего, что связано с моей семьёй. Именно поэтому я проткнул клыками язык, но не позволял себе думать о Марианне. Несмотря на то, что не ощущал попыток взлома своего осознания. И это означало, что Глава Нейтралитета был уверен в моём согласии и не желал омрачать его демонстрацией своей силы.

Однако, он ошибался. И только то, что я не собирался рисковать тем, что имел…теми, кого любил, стало единственной причиной продолжать этот разговор. Это и желание всё же узнать, какого хрена Николас Мокану согласился на эти грёбаные условия, имея всё…абсолютно всё, о чём мечтал когда-либо. Марианна не говорила со мной об этом. Не вдавалась в подробности, как и Зорич, смотревший мне прямо в глаза и уверенным тоном утверждавший, что на тот момент это было самое верное решение, которое я мог принять. Впрочем, не думаю, что мог когда бы то ни было делиться с ищейкой чем-то настолько личным.

Но сейчас, по крайней мере, я мог с уверенностью утверждать, что у меня было всё. Абсолютно всё. Я не понаслышке знал каждую из эмоций, доступную людям и бессмертным. Как всегда, только черное и белое. Никаких полутонов. Я завидовал до ненависти и ненавидел до лютой злобы, я знал, какова на вкус чистейшая ярость, и как вспыхивает ядерным взрывом в грудной клетке жесточайшая обида. Я питался собственными эмоциями в те мгновения, когда больше нечего было жрать. Думаю, именно это и давало силы выжить. Ну, или существовать до того момента, пока не подохнут те, кто становился моей следующей целью.

И я узнал, что такое любовь. Что такое, когда любишь ты и любят тебя. Я сам писал об этом в своём дневнике. И мне кажется, узнал это не тогда, когда помирился с отцом и братом, когда вежливо созванивался с Владом или вёл беседы с Самуилом. Это было похоже, скорее, на взаимодействие двух государств, двух Вселенных, которым нечего было делить, и они предпочитали вести мирный образ жизни до поры, до времени.

Дьявол, сейчас я понимаю, что именно Марианна заставила полюбить меня своих родственников. Они были частью её, а она стала частью меня. И я учился любить их вместе с ней и без неё. Учился принимать их, как часть себя, всё больше понимая, что подсаживаюсь на острый крючок, вспоровший грудную клетку и намертво впившийся в сердце. Крючок под названием «семья».

Сейчас…Сейчас меня корёжит только от одной мысли, что кто бы то ни было может причинить вред моему брату и Фэй, а тогда…тогда я и был тем самым кем-то, кто бы смог сделать подобное ради своих целей. Видимо, не всякая любовь обрушивается на голову волной цунами, утягивая к самому дну океана, чтобы после выбросить обессиленным на берег, безнадёжно хватающим ртом раскалённый солёный воздух.

И теперь, когда этот самовлюбленный мерзавец продолжал молчать, изредка бросая многозначительные взгляды на стопку документов, которую подсунул мне в ходе беседы, я всё отчётливее понимал, что сделаю всё, чтобы не позволить ему насладиться своим триумфом. Не знаю, как тот Ник…но мне есть ради кого.

– Есть вопросы, которые с течением времени теряют свою актуальность, Думитру, – мне нравилось видеть, как слегка подёргивается его верхняя губа, когда я называю его именно так, по имени. Раздражение на несоблюдение субординации? В таком случае он действительно хреново знал Мокану, – и воспоминания о моем прошлом относятся к таким.

– Смотря, о каком прошлом ты говоришь, Морт. Например, – пододвигает ко мне очередную стопку бумаг, и я с облегчением вздыхаю. Вот так-то лучше, гораздо легче вести теперь диалог. Отчёты, доносы Охотников, результаты анализов…Вот теперь Курд заговорил на языке, который я отлично понимал.

Я усмехнулся, проигнорировав его вздёрнутую бровь, и откинулся на спинку стула, сложив руки на груди.

– В этих документах, если присмотреться, можно увидеть между строк заглавными буквами вынесенный тебе приговор, вершитель. Тебе и всей твоей семье, нагло скрывающей твои преступления. За половину описанных здесь деяний тебя должны были казнить уже три раза. За остальную половину – заставить смотреть, как поджаривается под солнцем тот, кого ты называешь своим братом, или же как падают на окровавленную землю головы тех, кого ты называешь своей семьёй.

Мразь! Я дёрнулся всем корпусом вперед, нависая над столом, и вскинул руку, желая схватить подонка за шею, но застыл, сцепив зубы, чтобы не заорать от той боли, которая взорвалась в руке. Словно одновременно тысячи осколков хрусталя впились в неё и начали со скоростью света крутиться вокруг своей оси, разрывая сосуды и мышцы. Настолько больно, что казалось, сейчас ошмётки мяса разлетятся в стороны, пачкая чёрными пятнами крови удручающе мрачные стены.

– Ты безусловно силён. Сильнее, чем древний вампир. Сильнее, чем демон. Ты – нейтрал. И ты самый сильный нейтрал из тех, кого я когда-либо видел…вне зеркала. Не забывай об этом, Морт. Ты можешь сколько угодно скрывать от меня свои мысли…я УЖЕ знаю, что в них таится предательство. И это именно ты научил меня тому, что даже мёртвые могут предать.

Боль распространилась выше, сковывая плечо, заставляя всё сильнее стискивать челюсти, впиваясь пальцами второй руки в стол, стоящий передо мной. До характерного хруста, до ощущения обломков дерева в ладони. Не отрывать взгляда от его лица, чтобы не позволить смаковать свой триумф. Я ведь отомщу, Курд. Я ведь заставлю тебя грызть собственные кости от той агонии, в которую погружу тебя. И ты знаешь это, читаешь это в моих глазах и всё равно продолжаешь удерживать меня по эту сторону боли.

Раскрыться полностью, позволяя ему прочесть эти мысли, позволяя ему смотреть со стороны на ненависть, разъедающую сейчас мою плоть. И потом резко выдохнуть, когда все тысяча осколков вдруг взвились вверх, резко вонзаясь в мозг, и я рухнул на кресло, хватаясь за голову ладонями. Пытаясь добраться до картин, вспыхнувших в ней отчаянно пульсирующими комками всё той же боли. Суууука…

* * *

Он продолжал взрывать мою голову грёбаными воспоминаниями, от которых хотелось взвыть. Удерживал мой взгляд, по возможности разбивая на кадры моё чёртовое прошлое, а потом вышел из кабинета, бросив мне на колени копию того самого договора об Асфентусе, оставив самому разобраться с увиденными картинами. С картинами, на которых схлестнулись в ожесточённых спорах я и Влад. На которых я наотрез отказался отдавать королю самый выгодный пограничный городок во всём Братстве.

Тогда почему на нём стоит подпись Марианны, согласившейся на все, явно невыгодные для нашего ответвления клана условия? Ведь, как мой партнёр, а я научился со временем принимать её и в этом качестве, она не могла не знать о моём нежелании терять Асфентус. Однако, вот её подпись, подпись Рино и Влада. И дата…в тот период, когда считали меня мёртвым. Что это, Марианна? Тебе настолько были безразличны вопросы бизнеса в этот момент или всё же мои приоритеты в этой сделке?

Но этот договор стал далеко не самой главной причиной головной боли, продолжавшей будто выкручивать с изнанки мозг.

«– Прочитай, Морт… А вот это…это уже приговор, вынесенный всем вам открытым текстом. Игры закончились…Мокану. Пора нести ответственность за свои преступления. Тебе хорошо видна подпись? Приглядись…»

Сукин сын продолжает вбивать в моё сознание гвозди, каждый из которых длиной с мою руку. Щедро делится другими «документами»…

Есть расы, которые не станут утруждать себя маранием бумаги. Точнее, есть всего лишь одна такая раса. Самая могущественная. Самая бескомпромиссная. Самая жестокая и в то же время самая безразличная ко всем. Мы звали их Высшие. И о них знали также только избранные. Всем остальным бессмертным рисовалась структура нашей Вселенной во главе с Нейтралитетом. Вот только то, что члены последнего дрожали от страха при мысли о Высших, было самой большой тайной высшего и нижних миров. Я не знаю, откуда это всплыло в памяти. Не с помощью Курда, точно. Я думал именно о них, продолжая разглядывать языки пламени, жадно облизывающие поленья. Просто появилось в голове, как и с десяток других, более ранних воспоминаний. Так вот, значит, кому на самом деле служили нейтралы. Вот, значит, для кого баланс между расами был настолько важен. Те, кто приложил руку к созданию каждой из них.

Тщедушная фигура невысокого роста, закутанная в длинную, до самого пола, мантию, прикрывающую плечи и руки, затянутые в перчатки. Ни сантиметра открытой кожи. Воротник, плотно облегающий тонкую шею, и капюшон, надвинутый настолько низко на лоб, что невозможно различить черты лица говорившего. Хотя…Дьявол, я даже не был уверен, что он…ОНО говорило. Оно, скорее, транслировало мысли в голову Курда. И я не мог разобрать ни слова, но я понимал смысл каждого из произнесённых им звуков. Ублюдок Думитру не солгал. Высший абсолютно равнодушным тоном давал приказ вернуть в ряды Нейтралитета единственного сбежавшего из них нейтрала. Вернуть и заставить понести заслуженное наказание за этот проступок.

И Курд озвучил мне это наказание, попросту не оставив другого выбора, кроме как пойти к нему наутро с молчаливым согласием вернуться на службу и таким же молчаливым обещанием когда-нибудь вырвать его гнилое сердце из груди.

* * *

Сложно…Мааать вашу, как же сложно всё-таки…Адски сложно сдержаться. Не позволить себе расслабиться, раствориться в этом желании и сорваться…Во всепоглощающем желании, потребности позвать её. Услышать её голос. Позволить ей достучаться до себя. Нельзя… Два месяца ада наедине с самим собой. Ада, который наступал, как только звучал мысленный «отбой» для всех тех, кто планомерно превращал Братство в самое настоящее кладбище без могил, но заваленное горами трупов.

Там, наверху, всё уже решили. Они вели какую-то свою игру, в которой одни пешки просто следовало заменить на другие. И никаких королей и королев. Все фигуры не просто равны между собой…в ИХ глазах все фигуры не имеют никакой ценности. Сегодня я должен был убить одних и поставить во главу Братства других…тех, кого по приказу Высших будут менять в следующий раз.

Чёрные львы не имели права присваивать себе Асфентус. И, видимо, именно поэтому Ник из моего недалекого прошлого напрочь отказался отдавать его брату. Асфентус – собственность не кого-нибудь, а самих Высших. Именно там находится выход во все четыре мира. И это самая тщательно скрываемая тайна, охраняемая нейтралами высшего ранга.

Тайна, за разглашение которой предполагалась не просто смерть, а истребление всего рода вплоть до двадцатого колена, чтобы стереть сам факт существования нарушителя на этой земле.

Задумывался ли я хотя бы об одном из тех, кого ещё недавно принимал у себя дома, а теперь смотрел, как они корчатся у моих ног в предсмертных судорогах? Нет. Испытывал ли хотя бы толику сожаления, безучастно глядя, как слетают головы с плеч женщин, которых трахал еще так недавно и с которыми танцевал в особняке Влада буквально пару месяцев назад? Нет. Хотя бы раз ощутил ли чувство вины, слыша крики детей, заживо горевших в своих домах? Снова нет. Нет, нет и нет. На кого-то мне было действительно наплевать. Их жизни для меня значили не больше, чем жизни летавших над их телами навозных мух. На чьи-то смерти заставлял себя смотреть отрешенно, стараясь не представлять на их месте своих детей…а, точнее, зная, что каждый мой отчёт за очередное массовое убийство целой семьи, сопровождавшийся удовлетворённым кивком Курда, всё больше развязывал мне руки.

Безопасность моей семьи в обмен на мучительную агонию сотен других? Я не задумывался ни на мгновение, выбирая для них методы казни.

* * *

– Я сказал «нет»! – глядя, как недовольно блеснули светло-карие глаза Главы, восседавшего на единственном стуле, стоявшем в моей комнатке, скорее, напоминавшей келью.

Он пренебрёг всеми правилами, установленными им же, явившись самолично в покои вершителя. Думитру Курд никогда не опускался на наш уровень замка, довольствуясь обычно вызовом к себе сотрудников Нейтралитета.

– Я не спрашивал твоего мнения, Морт. С каких пор в тебе успели взыграть братские чувства?

– Мой ответ навряд ли изменится, даже если вы, Господин, – обязательное обращение к Главе Нейтралитета, которое почему-то отказывалось вылетать из моего рта без явной насмешки, – решите провести со мной беседу по душам. Для нас обоих она была бы пустой тратой времени, учитывая, что здесь, – обвёл указательным пальцем воздух над собой, – души нет ни у одной живой твари.

– Мне больше нравилось, когда у тебя, помимо души, напрочь отсутствовал и сарказм, – сухо произнёс Курд, осматривая мою комнату.

Заговорил снова, не глядя на меня:

– Мне нужна голова Влада Воронова. Ты можешь сжечь дотла все дома, ты можешь обратить в бегство из Братства все кланы, ты можешь устлать трупами вампиров дорогу от столицы до моего кабинета…, – повернул шею ко мне, – но это не обеспечит безопасности твоей семьи, Мокану. Запомни это. Как и то, что однажды ты отказался от этой фамилии. И от этой самой семьи. Теперь ты – Морт. И если ты забыл это, то я и, – он вскинул указательный палец вверх, – они там помним об этом. Что тебя связывает с ними – это твоя слабость. И мне откровенно наплевать на неё. Но Влад Воронов – это их пропуск

в Асфентус…Морт. Я знаю, что ты хотел вывезти их именно туда. И не имею никакого желания знать, в каком из миров собирался спрятать их потом. Мне безразлично, – он пожал плечами, а я сжал кулаки, сдерживаясь от желания выбить из него эту самоуверенность, – и я позволю тебе сделать это в обмен на его жизнь. Хорошо подумай об этом, прежде чем дать ответ. И еще…никогда не забывай: он никогда не спасал тебя. Свою приёмную дочь – да. Тебя же он каждый раз с лёгкостью позволял казнить.

* * *

«Малыш…малыш, ответь мне…Марианна! Мариаааааннаааа, ответь. Прошууу!»

Молчание…Снова молчание. Вот как выглядит смерть. Безответная тварь. Когда кричишь в пустоту, когда умоляешь ответить, просто позволить услышать голос…и чувствуешь, как внутри всё замерзает от холода смерти.

«Ответь, молю…любимая…Одно слово, маленькая…одно слово»

Приложив ко рту кулак, чтобы не заорать, чтобы не снести к чертям весь этот грёбаный город, потому что я не чувствую её. Дьявол…я не чувствую её вообще! Словно сердце перестало биться в груди, а я всё ещё по инерции продолжаю двигаться. Продолжаю звать её.

Они не должны были быть там. Она, мать её не должна была быть там! Только не моя малышка! Он должен был вывезти её. Чёртов Зорич! Ты обещал мне! Ты, бл**ь, обязан был увезти, обеспечить её безопасность. Я сутки, грёбаные сутки удерживал своих людей, не позволяя перекрыть дорогу на Асфентус, не закрывая границу до последнего. Я знал, что Влад пересек её… Маааать его, пересёк её без Марианны!

Я не знал. Маленькая моя, я не знал. Прошу, поверь и ответь!

После всего, что мне показал Курд…я думал лишь о том, что ОНА мне не простит, если не спасу её отца. Потом…потом я сам лично надеру ему зад. Когда найду её. Если же нет…найду. Обязательно найду!

* * *

Я сошёл с ума. Обезумел. В тот момент, когда узнал, КТО должен был присутствовать на этой тайной встрече. Я отменил первоначальный приказ взорвать гостиницу. Орал его мысленно командиру карателей, обещая все муки Ада, если он предпримет хотя бы одно действие без меня.

Они все были там. Все те, кто до последнего поддерживал короля…Чёёёрт, не короля, а мою жену! Меня! Все те, кто пренебрегли своей безопасностью из уважения к ней. Они все были там. А её не должно было быть! Марианна должна была быть на полдороге в безопасное место.

Я просчитался. Бл**ь, я просчитался так, что хотелось разодрать собственную глотку!

* * *

«Малыш…девочка моя, ответь. Слышишь? Ответь мне. Ненавидь. Прокляни…Марианнаааа…прокляни меня, но так, чтобы я услышал твой голос!»

Это он приказал взорвать здание. Ублюдок. Намеренно громко вторгаясь в мои мысли тоже, чтобы я слышал его приговор.

«Я не успел…маленькая…я не успееел. Ты веришь? Ты веришь, что я, скорее, сдох бы, чем сделал это с тобой? Ответь…Ответь, что не веришь».

Я не нашёл её тела. Это единственное, что ещё позволяло мне дышать. Это причина, по которой Курд всё ещё жил. Это…и мои дети. Точнее, самый настоящий страх за них. Крюк, намертво впившийся в замершее сердце и не позволяющий оторвать голову заносчивому подонку. Я вошёл в гостиницу после взрыва, чувствуя, как съезжает крыша, как внутри бьётся в истерике откровенного ужаса Зверь. Мечется, оглушительно воя и бросаясь от одного тела к другому, раскидывая в стороны обломки здания. Оторванные женские ноги…руки…темные волосы…я не позволял нейтралам подходить к трупам женщин…и в то же время сам до жути боялся, разворачивая к себе останки их тел. Облазил руины гостиницы, сдерживаясь от желания убить их всех…всех тех тварей, равнодушно смотревших на мёртвых, валявшихся под нашими ногами. Ненависть. Я никогда…никогда не испытывал такую ненависть. Всепоглощающую. Необъятную. Раздирающую. Отравленную едким страхом всё же добиться своего. Искать и до безумия желать не найти.

«– Ты чувствуешь её? Не молчи, мать твою! Ты. Чувствуешь. Её?!»

Он тоже молчит. Сэми. Мой сын. Мой сын молчит, позволяя мне ощутить всё ту же ненависть. Но мне плеваааать. Пусть испытывает что угодно, но ответит мне. Скажет, что она жива. Что он спрятал её. Я умолял. Снова. И впервые я умолял кого-то, кроме неё.

Ни слова. Сдохни, Мокану. Вот что означает эта тишина. Сдохни. Только я не могу.

«Не могууу, малыш. Не могу, веришь? Пока не узнаю, где ты…в каком ты из миров…я не могу отправиться туда, оставляя тебя здесь. Ответь мне, Марианна».

Который день подряд. Безумие и ярость. Безысходность и абсолютное безразличие ко всему, что сейчас творится вокруг. Позволяя окунуться себе в это безумие. День за днём, когда час длится грёбаную вечность. Задания сверху, кто-то другой делает за меня отчёты под страхом мучительной смерти. Что угодно, чтобы не видеть Курда. Что угодно, чтобы не возвращаться в место, откуда прозвучал приговор ей. Мне.

«Я не отпускал тебя, слышишь? Ты не имеешь права ослушаться меня!»

День за днём, круша стену за стеной, не оставляя и камня на камне от нашего с ней дома. Пустого…такого пустого без неё. К чему он мне сейчас?

«Просто отзовись… Отзовись, малыш. Тебе не спрятаться от меня. Я ещё не сдох…значит, и ты не могла умереть»

Я куплю для неё сотни таких домов. Пусть только отзовётся. Я построю самый большой на могиле Курда и буду вдыхать в себя агонию его смерти вечно. Пусть только ответит мне. Хотя бы раз.

«Не верь им…слышишь? Никому. Я люблю тебя. Люблю, малыш. Это наша пропасть. Сейчас твой черёд. Удержи меня. Не позволяй прыгнуть в неё. Отзовись!»

И сойти с ума по новому кругу…потому что отозвалась. Потому что в голове раздался её тихий, но такой пронзительный крик.

«Ниииик…Ник, где ты?»

Облегчение? Счастье? Вот такое оно? Настоящее счастье? Нееет…это больше…Это гораздо больше. Вот она. Настоящая причина жить. Настоящая причина бороться дальше. Это возможность снова дышать, снова слышать собственное сердцебиение. Оголтелое, сумасшедшее от радости.

Слишком поздно, маленькая. Я уже на территории нейтралов. Нельзя…Долбаное «нельзя». Курд принёс свои притворные сожаления о твоей смерти…И пусть продолжает думать, что тебя больше нет. Пусть смакует свою победу. Для них для всех тебя нет. Это самая лучшая гарантия твоей безопасности.

Но ты со мной. Ты в моей голове. Позволить себе слабость…позволить себе сказать ей последние слова перед тем, как погрузить в Ад всё Братство. Перед тем, как она возненавидит меня так же, как Влад и Сэм.

«Я найду тебя, малыш. Я найду!»