Текст книги "Окей, мозг, где я? Как работает наша внутренняя система навигации, зачем нужны воспоминания и почему иногда они стираются"

Плавающие крысы

В один из дней 1988 года Эдвард и Мэй-Бритт Мозер постучались в кабинет Пера Андерсена.

«Его все очень уважали, и мы в том числе. Поэтому решиться пойти прямо к нему в кабинет было очень непросто. Но мы были в отчаянии. Все наше будущее зависело от того, согласится ли он руководить нашими дипломными работами», – рассказывает Мэй-Бритт.

Как они и боялись, поначалу он ответил, что в его исследовательской группе нет вакантных мест. Но Мэй-Бритт решила не оставлять его в покое до тех пор, пока он не согласится.

«До чего приставучая!» – подумал Пер Андерсен не без одобрения. Из тридцатилетнего опыта работы в исследовательской лаборатории он знал, что самые способные студенты часто бывали и самыми напористыми. У них был драйв, были амбиции. И Мозеры явно относились к этой категории. Он давно уже приметил их и знал, что они обладают исключительной работоспособностью и мотивацией. И поскольку они явно не собирались сдаваться, он решил дать им шанс. Вместе с тем он хотел посмотреть, насколько они хороши[19]19
  Пер Андерсен – в интервью Унни Эйкесет, 28 сентября 2015 г.


[Закрыть]. Он дал им статью Ричарда Морриса, в которой тот описывает водный лабиринт, сконструированный им для изучения топографической памяти у крыс. Андерсен сказал, что станет их научным руководителем, если они прочтут эту статью, поймут ее и построят такой водный лабиринт.

«Потрясающе! – воскликнула Мэй-Бритт, – Ведь мы хотим писать у вас и докторскую!»

Выйдя из его кабинета, они были вне себя от счастья, но вместе с тем немного испуганы порученным заданием. Им нужен был резервуар диаметром в 2 м и высотой в полметра, чтобы туда поместилась платформа из плексигласа, частично погруженная в воду. Андерсен, увлекавшийся парусным спортом, предполагал, что им придется построить резервуар с нуля из материалов, применяемых в строительстве яхт. Однако Мозеры позвонили родственнику Мэй-Бритт, работавшему в благотворительной организации «Веритас», и от него узнали, что в Суннмёре есть фирма, которая производит резервуары нужного диаметра.

В маленькой комнатке в подвале они организовали собственную лабораторию. Поскольку учеба у них еще не закончилась, дневное время они проводили на лекциях, а по вечерам трудились в лаборатории. Резервуар, который им удалось купить, вмещал в себя 1250 литров. Они наполняли его водой, подсоединив длинный шланг к крану в туалете на другой стороне коридора. По совету Андерсена они купили лодочный насос, чтобы откачивать воду обратно в туалет.

На потолке над центром бассейна они установили камеру наблюдения за крысами. Программист Брюс Пирси, работавший в институте, написал программу, с помощью которой можно было отслеживать их передвижения. Поскольку было очень важно, чтобы подопытные крысы не видели дно резервуара и прозрачную платформу из плексигласа, Мозеры добавили в воду молоко, сделав ее непрозрачной. А чтобы молоко не скисло и не начало пахнуть, воду приходилось менять каждый день. Одно только заполнение резервуара по утрам и откачка по вечерам отнимали по нескольку часов. Но это было неважно, ведь у них появилась собственная лаборатория!

Поначалу они использовали для экспериментов крыс-альбиносов, но их белые тела было трудно различить на фоне разбавленной молоком воды. Для решения этой проблемы они начали подкрашивать головы крыс водостойкой тушью для ресниц, но потом им удалось раздобыть капюшоновых крыс с черной шерсткой на голове, и дело пошло гораздо проще. Кроме того, у новых подопытных зрение было лучше, чем у альбиносов, и они легче ориентировались в бассейне.

Цель исследования заключалась в том, чтобы выяснить, можно ли наблюдать отражение процессов обучения в нейронах гиппокампа. Однако в гиппокампе слишком много нейронов, и надежды на то, что удастся обнаружить след обучения, было не больше, чем найти иголку в стоге сена. Поэтому Андерсен предлагал удалить весь гиппокамп за исключением одного небольшого фрагмента, чтобы было легче искать. Мэй-Бритт и Эдвард Мозеры были с ним согласны, но сначала они хотели убедиться, что крысы вообще могут обучаться с поврежденным гиппокампом. Ведь было неизвестно, все ли части гиппокампа выполняют одну и ту же функцию или отдельные его части более важны для топографической памяти. Таким образом, темой их дипломной работы стала серия экспериментов, посвященных установлению роли различных областей гиппокампа в топографической памяти у крыс.

Андерсен научил их проводить операции на мозге подопытных. Кроме того, им помогал многолетний партнер Андерсена Теодор Блэкстад, один из ведущих мировых специалистов по анатомии гиппокампа. Он объяснил им, по каким «вехам» следует ориентироваться в интересующей их области мозга и где проходит граница между гиппокампом и окружающей его мозговой тканью.

Поскольку Пер Андерсен обладал обширной сетью международных контактов, в Осло часто приезжали всемирно известные ученые, к примеру лауреат Нобелевской премии Джон Экклс или Эрик Кандел. Гостей всегда привечали торжественными приемами – либо в городской квартире Андерсена в Бэруме, либо в его загородном доме в Хемседале. Пер и его супруга Кари Шлеттен готовили роскошные обеды и приглашали столько гостей, сколько помещалось за столом. Как правило, хозяева ограничивались приглашением докторантов, потому что на дипломников попросту не хватило бы места. Но иногда Андерсен делал исключение ради Мэй-Бритт и Эдварда Мозеров. Так они познакомились с ведущими нейробиологами мира.

Эксперименты начались в январе 1989 года. Первым делом они погружали крысу в наркоз и укладывали ее на операционный стол для непрерывной подачи анестезирующего газа во время операции. Затем осторожно пробуривали отверстие в черепе и отсасывали фрагменты мозговой ткани гиппокампа в обоих полушариях крысиного мозга. У некоторых крыс удаляли нижнюю часть гиппокампа, у других – верхнюю. Кроме того, имелась контрольная группа, которой совсем не удаляли гиппокамп и либо пробуривали такие же отверстия в черепе, либо удаляли часть коры мозга. Контрольная группа была нужна для того, чтобы убедиться, что во время экспериментов ученые наблюдают именно результат удаления гиппокампа.

После операции крысы в течение недели приходили в себя в своих клетках, а затем начинались тренировки в бассейне. Подопытные должны были найти платформу из плексигласа, скрытую под несколькими сантиметрами воды и невидимую из-за молока, добавленного в воду.

Одну за другой крыс по очереди опускали в теплую воду, направив головой к краю бассейна. Как только крысу отпускали, она начинала плавать кругами в поисках опоры для лап, что является вполне естественным поведением для нее. Когда крыса находила платформу, ей давали постоять на ней полминуты, а затем вынимали из резервуара. Крысам, не нашедшим платформу самостоятельно в течение двух минут, помогали ее найти. Спустя некоторое время крысу снова выпускали в воду, на этот раз в другом месте бассейна. Затем она отдыхала четыре часа перед следующим «заплывом».

Эксперимент продолжался в течение восьми дней.

За это время крысы из контрольной группы научились находить платформу не более чем за 12 секунд. Животные с удаленной нижней частью гиппокампа также показывали хорошие результаты. Однако крысы, которым удалили фрагменты верхней части гиппокампа, тратили на поиск платформы гораздо больше времени. Это было поразительное открытие. Оно указывало на то, что для ориентации крысы в пространстве верхняя часть гиппокампа намного важнее нижней. Но Мэй-Бритт и Эдвард не могли объяснить, почему это так.

Через несколько месяцев после завершения своей дипломной работы они представили результаты исследования на международной конференции по нейронаукам в Стокгольме. Среди тех, кто остановился около их постера, был и Ричард Моррис – тот самый ученый, который изобрел водный лабиринт, использованный ими в эксперименте. Моррис похвалил их за интересное исследование. Он был удивлен, как им пришло в голову удалить разные части гиппокампа, поскольку он сам до этого не додумался. Однако он заметил, что существует опасность повредить нейроны других полей гиппокампа, если их синапсы проходили через удаленный фрагмент. Поэтому он пригласил Мозеров в Эдинбург, где они могли обучиться новой, более щадящей хирургической технике, не повреждающей такие синапсы. Они были воодушевлены – их открытием заинтересовался такой крупный ученый и даже пригласил их к себе в лабораторию!

Они готовы были продолжить поиск следов обучения в мозге крысы.

Горячие мозги

В 1990 году стипендиальной комиссии докторантуры по психологии выпала непростая задача: на всю страну выделили всего пять стипендий, и необходимо было определить, кому они достанутся. Пикантность ситуации заключалась в том, что среди главных кандидатов на стипендию двое работали в одной и той же лаборатории, у одного и того же научного руководителя и в довершение ко всему состояли в браке. Было бы очень странно выделить две пятых всего научного финансирования одной исследовательской группе, но их заявки были очень сильными. Они особенно поразили двух членов комиссии, и те очень старались привлечь на свою сторону остальных. Это были профессор Бергенского университета Кеннет Хюгдал и Свейн Магнуссон из Университета Осло[20]20
  Источник: Кеннет Хюгдал, из представления Эдварда Мозера на Конфцеренции по психическому здоровью и психоактивным веществам в Осло, 2 февраля 2015 г.


[Закрыть]. После долгих обсуждений комиссия все-таки решила присудить каждому из супругов по отдельной стипендии.

Несмотря на то, что с момента открытия долговременной потенциации в лаборатории Пера Андерсена прошло уже 20 лет, до сих пор не имелось надежных доказательств того, что этот эффект усиления нейронных импульсов действительно задействован в обучении людей и животных в реальной жизни. Следующим шагом могло стать изучение долговременной потенциации у свободно передвигающихся животных – именно к этой задаче хотел подступиться Эвард Мозер. Чтобы это сделать, необходимо было вживить в мозг крысы электроды, с которыми она должна была прожить всю оставшуюся жизнь. До сих пор ему и Мэй-Бритт доводилось только удалять фрагменты гиппокампа и наблюдать, как это влияет на способность крыс к обучению, и у них не было опыта вживления электродов и проведения замеров нейронных импульсов на живых подопытных. И поскольку остальные сотрудники лаборатории Андерсена тоже этого не умели, им пришлось обратиться за помощью к Болеславу (Болеку) Сребро.

Сребро раньше занимался исследованиями гиппокампа в известном нейрологическом институте в Польше – Институте экспериментальной биологии им. М. Ненцкого. В 1969 году он переехал в Норвегию и начал работать в недавно открытой исследовательской группе нейробиологов при Бергенском университете.

Эдвард и Мэй-Бритт получили приглашение в лабораторию Сребро, где в течение недели обучались тому, как изготовить достаточно маленькие электроды, чтобы те уместились в гиппокампе крысы, как провести операцию и как считывать измерения нейронных импульсов у бодрствующих крыс.

Нейроны отличаются от других клеток тем, что испускают электрические импульсы. В состоянии покоя нейрон имеет отрицательный заряд по сравнению с окружающей его средой. Но когда нейрон реагирует на что-либо, ситуация меняется на обратную – за малую долю секунды нейрон из отрицательно заряженного превращается в положительно заряженный. Это называется потенциалом действия, нервным импульсом, или же разрядкой. Импульс можно измерить, если ввести тонкие электроды в мозговую ткань рядом с нервной клеткой или прямо в клетку, хотя последнее гораздо сложнее. Поскольку изменение потенциала происходит молниеносно, в 100 раз быстрее, чем мы успеваем моргнуть, исследователи используют для его измерения довольно сложный прибор – осциллограф. На экране осциллографа поток электронов отображается в виде линии на экране, а любые изменения заряда исследователи наблюдают в виде зубцов на этой линии.

Эдвард собирался замерить нервные импульсы в ткани вокруг нейрона, то есть сумму электрических импульсов от многих клеток мозга. Такая сумма импульсов носит название «полевой потенциал». Если полевой потенциал растет, это трактуется как признак усиления связей между клетками. Это, в свою очередь, рассматривается как признак долговременной потенциации, свидетельствующей о том, что клетки чему-то научились. Полевой потенциал можно измерить только после электрической симуляции нервных путей. Поэтому в мозг крысы необходимо было вживить целых два электрода: один для подачи электрического тока, а другой для регистрации реакции нейронов.

Вернувшись в Осло, Эдвард приступил к измерению полевого потенциала в гиппокампе крыс. Для начала он провел несколько пробных замеров «на берегу» – в открытой коробке, стоявшей на полу. Первые результаты показались многообещающими: как и ожидалось, электрические импульсы, регистрируемые в те моменты, когда крыса исследовала окружающую среду, были сильнее, чем импульсы в состоянии покоя. Это уже отмечалось другими исследователями ранее и считалось признаком того, что животное учится и возникает долговременный потенциал. Но когда Эдвард провел аналогичные измерения у крыс в водном лабиринте, то получил неожиданный результат: вместо того чтобы становиться сильнее, импульсы ослабевали. Это вызвало недоумение, ведь было очевидно, что в такой ситуации крыса чему-то учится. Так в чем же дело?

Мэй-Бритт, в свою очередь, потратила немало времени на поиск подходящего проекта для своей докторской диссертации. Они договорились, что Эдвард займется долговременным потенциалом, а она придумает другую тему, связанную с механизмами обучения. Андерсен внес интересное предложение. У него в Институте токсикологии был знакомый, интересовавшийся тем, как алкоголь влияет на связи между нейронами в гиппокампе животных. Однако Мэй-Бритт эта тема не вдохновила. Во-первых, ей претила мысль о том, что придется давать крысам большие дозы алкоголя. Во-вторых, она предполагала, что возникающие в результате повреждения будут слишком неспецифичными, чтобы можно было сделать какие-то однозначные выводы. Она отказалась от проекта под тем предлогом, что выросла в религиозной среде, и воспитание не позволяет ей спаивать крыс.

Ей в голову пришла другая идея. Вместо того чтобы изучать вещество, разрушающее нейронные связи, она решила исследовать обратный процесс: тренировать животных в стимулирующей среде, где им придется решать разнообразные задачи, и проверить, приведет ли это к увеличению числа связей между нейронами по сравнению с крысами, выросшими в скучной среде, не требующей от них постоянных усилий. Андерсен как раз заказал дорогой сверхсовременный конфокальный микроскоп, и Мэй-Бритт была уверена, что с его помощью получится увидеть, зависит ли объем связей между клетками мозга от объемов обучения животных. Она составила описание проекта и представила его Андерсену. Тот не согласился, что подобные различия можно увидеть с помощью микроскопа, и посоветовал ей отказаться от идеи. Но Мэй-Бритт не сдавалась, и в итоге он дал добро.

Исследовательская группа Пера Андерсена в течение долгого времени привлекала самых способных студентов, но теперь для нее наступила поистине золотая эпоха. Эдвард и Мэй-Бритт были окружены мотивированными, трудолюбивыми и увлеченными исследователями. Помимо них двоих в группе трудились четверо медиков – Мари Троммалд, Мортен Ростад, Уле Паульсен и Паола Педардзани. Все они практически жили в институте, который переехал в новое здание в Гаустаде. Как правило, домой они уходили, только чтобы поспать. Готовка еды не входила в число их приоритетов, но иногда Паола готовила прямо на работе итальянскую пиццу.

Несмотря на то, что все стипендиаты работали над разными проектами, они часто обсуждали научные проблемы. Кроме того, каждую неделю они проводили встречу журнального клуба, в рамках которой по очереди читали статьи и рассказывали о них другим участникам группы, а потом обсуждали содержание. Поскольку они обучались разным специальностям, то могли многое почерпнуть друг у друга. Никто не готовился к докладам по статьям тщательнее, чем Эдвард Мозер. Он перечитывал статьи по нескольку раз, вооружившись линейкой и разноцветными маркерами. При первом прочтении от отмечал важные места желтым маркером. Потом читал статью еще раз и снова отмечал важные места, но уже зеленым маркером. На третий раз маркер был красным. Все участники клуба заметили, что он всякий раз выделяет самое существенное в описанном исследовании.

Однако результаты экспериментов с водным лабиринтом по-прежнему не радовали Эдварда. Он начал проверять различные переменные, чтобы посмотреть, не влияют ли на результат какие-то иные факторы, помимо обучения. Анализируя данные, он обратил внимание на то, что полевые потенциалы обычно оказывались сильнее, если крыса плавала в горячей воде, и слабее, если вода была холодной. Неужели температура воды имела такое значение? Неужели то, что он, как и многие другие исследователи, принимал за признаки обучения, оказалось всего лишь реакцией на температуру? Чтобы убедиться, Эдвард начал специальную серию экспериментов.

Впрочем, исследования были не самым важным аспектом жизни Эдварда и Мэй-Бритт в то время. Полгода спустя после того, как они начали работу над своими докторскими, Мэй-Бритт забеременела, а 8 июня 1991 года у них родилась Исабель.

Через некоторое время малышка стала частой гостьей в лаборатории. Она была спокойной, ей нравилось сидеть в манеже или ползать по полу и вести собственные исследования, пока родители занимались своими.

«Мы с Эдвардом были так наивны, что даже не спросили, можно ли нам брать ребенка с собой на работу. Нам было очевидно, что можно, ведь она не делала ничего плохого, она была спокойная и никогда не плакала. Перу, наверное, приходилось много чего выслушивать от других профессоров, но он оберегал нас от самой суровой критики. Он вроде как понял и принял, что нам нужно много работать, хотя сам он был довольно типичным отцом семейства», – рассказывает Мэй-Бритт Мозер.

Мэй-Бритт вполне удавалось сочетать материнство с исследовательской работой. Много времени уходило на изготовление ярких разноцветных игрушек для крыс или на перестройку клеток, наращивание дополнительных этажей и так далее. Исабель с удовольствием сидела у нее на коленях и наблюдала за забавными крысами, которые сновали туда-сюда, исследуя свои клетки.

И пока Исабель активно продвигалась в своих исследованиях окружающего мира – училась ползать, вставать и делала первые шаги, Эдвард и Мэй-Бритт пытались понять, каким образом клетки гиппокампа отвечают за процесс обучения. Эдварду пришлось сделать на своем пути большой крюк – он до сих пор не разобрался в том, как температура воды влияет на результаты измерений полевого потенциала. Андерсен предложил дополнительно вживить в мозг крыс небольшой терморезистор. Тогда обратились за помощью к техническому специалисту Еве Обуэн Ханссен, и она взялась изготовить для них термодатчик не толще волоска. А студент-старшекурсник Иакоб Матисен должен был помочь с измерениями.

До сих пор считалось, что в мозге существуют механизмы поддержания постоянной температуры. Результаты измерений с помощью терморезистора показали, что внешняя температура оказывает значительное влияние на температуру самого мозга. Кроме того, выяснилось, что имеется прямая корреляция между температурой мозга и полевыми потенциалами. В воде с температурой 18 градусов температура мозга быстро опускалась приблизительно на 5 градусов, а полевые потенциалы ослаблялись. Если крыса активно двигалась или оказывалась под греющей лампой, мозг быстро нагревался, а полевые потенциалы усиливались. Влияние температуры было так значительно, что могло перекрывать эффекты, связанные с обучением[21]21
  Moser, Mathiesen og Andersen, 1993, s. 1324.


[Закрыть].

Полученные результаты были опубликованы в журнале Science – одном из самых авторитетных научных изданий. Открытие стало неприятной новостью для многих исследователей, которые связывали повышение полевых потенциалов с обучением.

«Это было неожиданно и, разумеется, привлекло наше внимание», – рассказывает Кэрол Барнс, одна из исследователей, много работавших с полевыми потенциалами у животных.

«Мы уже и сами начинали об этом догадываться, но не додумались применить термодатчики так, как это сделал Мозер. Теперь мы знаем, что температура мозга может повыситься на пару градусов, если мы начинаем идти или бежать. Но тогда в нейробиологии главенствовала догма, что гипоталамус поддерживает температуру мозга неизменной. На самом деле нет».

«Водный лабиринт Морриса использовался в огромном количестве исследований, посвященных старению, травмам мозга, воздействию различных препаратов на мозг и так далее. Это было важное открытие, которое произвело переворот в своей области и повлияло на все остальные исследования, где водный лабиринт применялся для изучения поведения», – рассказывает Болеслав Сребро.

Температурный эффект был важным открытием сам по себе, но, кроме того, он означал, что метод измерения полевых потенциалов не подходит для исследования механизмов обучения. Тем не менее Эдвард не оставлял надежды добиться своего. Он нашел выход в том, чтобы провести два различных эксперимента при одной и той же температуре: в одном из них крысы плавали и обучались, а в другом контрольная группа крыс сидела в ведре с водой той же температуры и ничего не делала. Проведя соответствующие измерения, Мозер обнаружил небольшой эффект, который раньше маскировался более заметным эффектом от разницы температур. Тем не менее от метода измерения полевых потенциалов пришлось отказаться: в нем присутствовало слишком много различных факторов, влиявших на результат.

Существовала еще одна возможность – измерение электрического потенциала отдельной клетки. Но для этого необходимо было использовать электроды размером в пять раз меньше, чем те, что применяли до этого. Только так можно было проводить измерения электрического потенциала отдельного нейрона. Эта методика успешнее всего применялась двумя исследовательскими группами – командой Джона О’Кифа в Лодоне и лабораторией Кэрол Барнс и Брюса Макнотона в Аризоне, в США. Чтобы продвинуться в своих исследованиях, Эдвард должен был пройти обучение в одной из этих исследовательских групп.

Тем временем Мэй-Бритт следовала своему изначальному плану. Она тренировала крыс, затем усыпляла и нарезала их мозг на тонкие пластинки, а потом проводила долгие часы, дни и недели в темной каморке над конфокальным микроскопом, подсчитывая ответвления нейронов у крыс, проводивших жизнь в разных условиях, – в обычной клетке или в клетке с разнообразной обучающей средой. Ведя свои подсчеты, она не знала, к какой категории относилась крыса, чьи мозговые клетки в данный момент находились под микроскопом.

Когда работа была закончена, выяснилось, что животные, жившие в «интересных» клетках, имели больше ответвлений дендритов в нейронах гиппокампа, чем те, что вели скучное существование. Итак, у нее получилось увидеть физический след, оставляемый обучением! Результаты исследования были опубликованы в авторитетном научном журнале Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States (PNAS)[22]22
  Moser, Trommald og Andersen, 1994, s. 12673.


[Закрыть].

Осенью 1994 года докторантура всех шестерых стипендиатов подходила к концу. Мэй-Бритт и Эдварду пришла в голову идея, которой они поделились с остальными: провести защиту диссертации всем вместе и выпуститься одновременно. Смысл предложения был в том, что тогда они подгоняли бы и помогали друг другу, стремясь к общей цели. Докторантам идея сразу понравилась, но Андерсен был настроен скептически. Он боялся, что, если что-то пойдет не так, один стипендиат может затормозить работу всех остальных. Но, увидев, что все полны энтузиазма, согласился. Вскоре он и сам заразился общим пылом и стал называть этот проект не иначе как «Большой шлем» – в мире тенниса так говорят о серии самых крупных мировых турниров, а заодно о спортсменах, которым удается выиграть их все. К тому же он сообразил, что это дает отличный повод одновременно пригласить в Осло много крупных зарубежных исследователей, ведь для одновременного проведения шести защит докторских диссертаций потребуется множество оппонентов. А заодно можно будет организовать научный симпозиум по исследованию гиппокампа.

Несмотря на то, что все работали как одержимые всю осень и весну, никто даже приблизительно не укладывался в срок, предварительно назначенный на 1 июня. Мэй-Бритт и Эдвард ожидали в начале июня рождения второго ребенка, и для них было крайне важно завершить исследования до того как у них появятся другие важные дела. Но работы впереди был непочатый край. В четверг 2 июня Мэй-Бритт сидела в лаборатории за компьютером, полностью поглощенная написанием научной статьи по теме диссертации. Внезапно она заметила, что второй ребенок, похоже, уже просится на выход, но ей вовсе не хотелось ехать в роддом, пока не закончит статью.

«Она была охвачена пламенной идеей, что должна сделать это, ею владело очень сильное стремление узнавать новое, где бы она ни была. Я и сам был таким, я очень хорошо ее понимал. Если бы были причины беспокоиться о ее здоровье, я принял бы решительные меры, но я не волновался. Больница была совсем рядом», – вспоминает Эдвард Мозер.

Однако в тот вечер дописать статью Мэй-Бритт не удалось. Утром следующего дня родилась их вторая дочь Айлин Марлене. В понедельник Мэй-Бритт явилась в институт, чтобы показать коллегам малышку и продолжить работу над статьей. Но тут некоторые профессора решили, что это уже чересчур.

«Помню, как Пер пришел ко мне и сказал: “Бери ребенка и отправляйся домой”. Я расстроилась, услышав эти слова. Ведь я знала, что на самом деле он не против. Это было мое дело, и он видел, что мы с ребенком чувствуем себя прекрасно», – рассказывает Мэй-Бритт Мозер.

Три месяца спустя после первоначального срока все наконец завершили работу над своими диссертациями, а в декабре 1995 года в течение недели прошли все шесть защит. Это событие было настолько выдающимся, что одна из центральных норвежских газет, «Афтенпостен», посвятила ему статью на целый разворот. Под заголовком «Работа головой» была напечатана фотография Андерсена в окружении четырех докторантов. Стипендиаты описывались в статье как «дисциплинированный и сплоченный отряд, который произвел настоящий марш-бросок по завоеванию гиппокампа под боевым руководством Пера Андерсена»[23]23
  Røed & Snare, 1995, s. 18.


[Закрыть].

Помимо всего прочего, защита позволила Эдварду, Мэй-Бритт и остальным докторантам завязать контакты в международной научной среде, из которой были приглашены оппоненты. Среди них была американская чета исследователей Кэрол Барнс и Брюс Макнотон, а также работавший в Лондоне Джон О’Киф.

Кэрол Барнс оппонировала на защите Мэй-Бритт и вспоминает об этом с улыбкой. Она и до этого много раз выступала в качестве оппонента, но никогда не сталкивалась ни с чем подобным.

«Мэй-Бритт – очень необычный человек. Я задавала ей каверзные вопросы, и она отлично на них отвечала, а потом сама стала задавать вопросы мне. Ни до, ни после мне не доводилось видеть такого на защитах. Впоследствии мы над этим хорошенько посмеялись», – говорит Барнс.

Всю неделю в дневное время продолжались защиты, а по вечерам все отправлялись кататься на санях и ужинать. 13 декабря стипендиаты организовали для гостей из-за границы традиционное шествие со свечами и песнями в честь дня Святой Люсии. В последний день, когда защищался Эдвард, закатили огромный пир на 100 с лишним человек.

«От научных открытий докторантов, с которыми мы познакомились на той неделе, у нас мурашки побежали. Думаю, это был один из самых ярких моментов в жизни Пера, ведь все эти исключительно талантливые молодые ученые были выпускниками его лаборатории. Он, должно быть, гордился ими будто отец. Это было потрясающе», – вспоминает Кэрол Барнс.

А потом наступило время идти дальше, учиться у других и выстраивать собственную карьеру. Эдвард и Мэй-Бритт с дочерьми Исабель и Айлин отправились в Эдинбург, чтобы вместе с Ричардом Моррисом предпринять еще одну попытку связать долговременный потенциал с обучением.