Текст книги "Пешком через Ледовитый океан"

6 ВЫХОД С МЫСА БАРРОУ

Я отпер огромные двери склада и распахнул их настеж. Ночь была на исходе. Вокруг тихо, ясно и очень холодно. Нарты мы вытянули по настилу сарая на катках, они коснулись полозьями снега и заскользили дальше. Я оставил их и пошел по улице в столовую, где меня ждали Фредди Чёрч и другие. Мы не спеша позавтракали, спокойно покурили, затем встали и ушли. Последний раз ехали мы по дороге мимо склада № 37 к хижине, которую называли собачьим домом; четверо груженых нарт буксировал гусеничный трактор, битком набитый веселыми людьми. Уже видна была кучка людей, ожидавших у собачьего дома, чтобы посмотреть на наш отъезд, – сильные люди, не побоявшиеся прийти за три мили отсюда. Мы знали, что большинство провожающих будет ждать нас у ракетодрома, который находился примерно в миле к северо-востоку от нас. Чтобы запрячь собак и, выстроившись гуськом, тронуться в первый короткий этап нашего путешествия, оказалось достаточно нескольких минут, за которые мы едва ли могли ощутить что-либо иное, кроме тяжело передвигавшихся нарт. Через каких-нибудь десять минут мы уже продвигались вдоль порядочной толпы доброжелателей, приехавших из лаборатории и эскимосского поселка на попутных грузовиках и другом транспорте.

Это было пестрое сборище, человек, вероятно, двести; большинство были в парках цвета хаки с огромными меховыми капюшонами. Кое-кто держал руки в карманах, другие, чтобы согреться, размахивали ими. Застывший пар от дыхания туманом нависал над толпой любопытных зрителей, стоявших на почтительном расстоянии от процессии, напоминавшей похоронную из четырех совершенно одинаковых гробов, которая время от времени останавливалась на своем медленном пути. Некоторые из провожающих то и дело выступали вперед, чтобы сфотографировать нас, а кое-кто пожимал нам руки. Но даже Фредди Чёрч и доктор Макс Брюер выглядели подавленными и мрачными.

Мы удалялись, но провожающие продолжали еще долго молча стоять, как они стояли при нашем приближении. Некоторые из них, словно машинально, все еще махали нам вслед; затем их руки опустились, будто кто-то одернул их, и в одно мгновение все исчезло в завесе пара, образованного дыханием наших собак. Я отвернулся и несколько минут всматривался в туманный горизонт на востоке. Ветер бил мне в лицо. Я надвинул на глаза капюшон парки из волчьей шкуры и глубже спрятался под защиту меха. К заходу солнца мы прошли всего пять миль, и огни Барроу еще были видны, но мы находились уже на морском льду и чувствовали себя вполне удовлетворенными.

Судя по тому, что мы видели во время полета для разведки ледовой обстановки, единственная возможность пересечь зону взломанного льда к северу от Барроу заключалась в том, чтобы сделать крюк в 60 миль к востоку. В том районе полоса битого льда, граничившая с северной кромкой припая, была уже всего, шириной около полумили. В других местах линия сдвига проглядывалась менее отчетливо, так как ледяные поля вокруг часто претерпевали изменения и столько раз возникали трещины, что линии сдвига сами были изломаны. Мы не были уверены, что избранный нами путь окажется проходимым, но стоял штиль и температура воздуха была минус 40° С. Предзнаменования были хорошие; мы в самом веселом расположении духа двинулись в путь, рассчитывая к полудню 25 февраля пройти первые 60 миль.

Санный переход, проделанный нами для выполнения первого задания, был очень тяжелый; к середине дня 25 февраля мы забрались на самую высокую ледяную скалу, чтобы обозреть лед к северу от нас. Вид был неутешительный: там, насколько хватал глаз, царил полный хаос, и казалось, что, кроме той дороги, по которой мы пришли, никакой другой не существует. Остаток этого дня и весь следующий мы прорубали путь на север и перетаскивали нарты через ледяные валуны, движущиеся льдины и огромные торосы. Ночью 25 февраля мы разбили лагерь на тонком льду. Ночью 26-го две наши палатки были установлены в 100 ярдах от ледяной гряды, которая составляла южную стену канала, забитого обломками торосов и большими глыбами льда. Никакого движения, никакой шуги, никаких следов воды не было. Полоса битого льда, залитая в тот вечер розовым заревом заката, казалась вполне спокойной; но мы не сомневались, что дальше к востоку должна существовать более сносная дорога.

В последующие два дня нам несколько раз приходилось возвращаться назади менять направление, но все же мы продвигались вперед, и, если не считать гибели одной собаки, убитой ее собратьями, мы были вполне удовлетворены ходом дел, когда остановились лагерем 29 февраля. Даже грохот и треск от огромного нагромождения торосов, находившихся в 300 ярдах к югу от нас, казался нам безобидным аккомпанементом, когда мы, пребывая в прекрасном настроении, разбивали лагерь. Сквозь это нагромождение мы прорубили себе путь несколько часов назад.

Солнце садилось. Стоял мертвый штиль. На небе не было ни облачка. Если бы я не вышел в этот момент из палатки, никто из нас не заметил бы, что наша льдина раскололась. Казалось, будто какие-то невидимые клинки в мгновение ока рассекли лед. Трещины шли параллельно по обе стороны от нас; полоса льда, на которой мы расположились лагерем, была не шире 20 ярдов. Мы поспешно стали снимать лагерь.

В гаснущем свете мы увидели, что полоса, на которой мы находились, отделилась, дала новые трещины, сходящиеся под прямыми углами, и пространство, где можно было передвигать собак и нарты, сократилось до размеров небольшой льдины 60 на 80 футов. Пути к спасению не было ни к востоку, ни к западу, ни к югу; единственный выход для нас – это путь через торосистое поле, простиравшееся к северу. С помощью хорея мы заставили собак перепрыгнуть через разводье; а тех из них, что не решалась это сделать, мы кидали или сталкивали в воду, и они вынуждены были плыть, судорожно загребая лапами, несколько футов. Все нарты, пока собаки тащили их через разводья, на мгновенье окунулись в воду, но снаряжение не намокло. Тут мы снова разбили палатки в сотне ярдов от только что покинутого места. К этому времени наступила кромешная тьма.

Остаток ночи мы спали одетые и по очереди дежурили, а когда стало светать, я решился выйти за пределы лагеря. Меньше чем в 200 ярдах к северу простиралось обширное пространство открытой воды. К западу, примерно в 50 ярдах от нашей палатки, с севера на юг тянулось небольшое разводье, соединявшееся к северу и югу от нас с открытой водой. Каким опасным должно было показаться это место Бобу Марфи, когда он утром пролетал над нами на одном из самолетов «Цесна» Арктической исследовательской лаборатории. В предыдущие дни он несколько раз появлялся над нами; иногда мы получали от него сведения, как лучше выбраться из особо запутанного лабиринта торосов, и он, несомненно, избавлял нас от многочасовой тяжелой и бесплодной работы. Но в этот день нам нужны были не только указания о дороге – необходимо было составить себе какое-то общее представление о характере ледяного покрова к северу. Мы подозревали – и впоследствии Боб Марфи подтвердил это по радио, – что во всем районе происходит взламывание льда. Он сообщил и другую новость, явившуюся полной неожиданностью: за последние сорок восемь часов нас отнесло на 15 миль к западу. При таких обстоятельствах выбор оставался невелик – мы сняли лагерь и двинулись на восток.

Под вечер мы достигли полосы ровного льда, которая утром еще выступала в виде мыса, далеко выдвинувшегося в море открытой воды. Противоположный берег открытого пространства стал подступать к нам, но течение шло в другом направлении со скоростью около трех узлов, и в точке соприкосновения льдов, смывавших открытую воду, возникало внушительное нагромождение торосов. Огромные пластины льда толчками вздымались вверх по склонам двадцатифутовой движущейся ледяной стены. Все это сопровождалось зловещими стонами и скрипом. По мере того как этот ледяной гребень двигался вперед по обломкам ледяного поля, раскалывавшегося под его напором, глыбы льда весом несколько тонн, переваливая через его вершину, скатывались по противоположному склону и падали с глухим грохотом. Скорость движения льда и его направление казались нам довольно постоянными, и мы, пройдя 200 ярдов перпендикулярно линии наступления гребня, разбили лагерь.

Прежде чем мы успели забраться в палатки, наступили сумерки, а к тому времени, когда мы приготовили себе ужин, стало совсем темно. В душном тепле нас охватила какая-то расслабленность. Из-за шума примуса мы не могли слышать продолжающийся грохот и не сразу поверили тревожному предупреждению Фрица, крикнувшего нам, что торосовый вал уже в 30 ярдах и движется на нас. Палатка внезапно превратилась в склеп, а рукавный вход стал единственной надеждой на спасение. Мы схватили подвешенную к коньковой жерди одежду и напялили ее на себя, запихали снаряжение в мешки, вытолкнули их наружу и сами вслед за ними окунулись в ночную тьму.

Тускло освещенный северным сиянием надвигающийся ледяной вал напоминал обвалившуюся алебастровую стену. У ее основания бурлило черное море. Когда громадные глыбы соскальзывали вниз и тяжело ударялись о ледяное поле, мы ощущали глухие толчки. Шум становился все громче, а силуэт ледяного вала все выше… Мы чувствовали теперь запах моря. В отчаянной спешке мы побросали груз на нарты и привязали его. В одно мгновение собаки были запряжены, и под громкие крики и проклятия вереница нарт двинулась к усеянному торосами, исковерканному ледяному полю, простиравшемуся к югу от нас.

Впереди себя я видел три луча желтого света, подпрыгивавшие и качавшиеся. Каждое даже шепотом сказанное слово доносилось до меня совершенно отчетливо. Позади я ощущал близость ледового вала и слышал, как он с хрустом перемалывал маленькую полосу гладкого льда, где только что стоял наш лагерь. Северное сияние стало теперь ярче и заливало небо узкими полосами света, который извивался, колебался и переливался великолепными красками. Ледовый ландшафт приобрел зеленовато-серый таинственный цвет, вскоре потускневший и превратившийся в черный.

Шесть часов подряд мы вели отчаянную борьбу за жизнь: осыпая собак ругательствами, мы подталкивали нарты при встрече с невидимыми препятствиями и в бесплодной попытке стремились удалиться на такое расстояние, чтобы только не слышать страшного грохота. Временами казалось, что скрежет ломающегося льда слышен со всех сторон. Замерзшие и измученные, мы вновь водрузили палатки. Был мертвый штиль, небо было ясное, температура – минус 40,5° С.

С первыми проблесками зари я взял винтовку и пошел на разведку. В это время непосредственная опасность нам как будто не грозила; однако Боб Марфи, несколькими часами позже круживший над нами на своей «Цесне», заметил, что льдина, на которой мы расположились лагерем, дала трещину, и советовал нам как можно скорее возвратиться по своим следам назад к месту, располагавшемуся в 300 ярдах к юго-западу от ледового вала, откуда мы бежали прошлой ночью. Лед к северу от этого нагромождения все еще двигался на запад, но теперь уже медленнее. Вид ледового вала также изменился, он содрогался и ломался, как бы застряв в этой ледяной каше. Всю эту ночь и следующий день вокруг нас клубился туман, и мы решили отдыхать по очереди.

Второй день пути. Типичные ледовые условия близ побережья Аляски

Всторошенный лед

Зона сдвига; только что открывшаяся трещина

Битый лед

Прокладывание дороги в старом полярном льду

Собаки стоят на отчетливо выраженных «морозных цветах»

Всторошенный старый полярный лед

Лагерь; апрель 1968 года

Широкое разводье преграждает путь

Сбрасывание снаряжения и продовольствия с самолета канадских ВВС

Прокладывание пути через разводье

Сезон таяния; лед, пропитанный водой

Старый полярный лед, лишенный снежного покрова

Гребень сжатия; наклонившаяся глыба льда

Гребень сжатия у летнего лагеря

Летний лагерь в 1968 году. На переднем плане палатка из парашютов

Фриц измеряет скорость ветра и температуру воздуха

Фриц измеряет солнечную радиацию

Фриц измеряет солнечную радиацию

Зимний лагерь при лунном свете

Уолли Херберт в зимнем лагере у радиопередатчика

Собаки; время кормления

Уолли Херберт

Аллан Джилл

К Северному полюсу

Уолли, Фриц, Аллан и Кен на Северном полюсе

Домой

Собака изучает мертвого медведя

Вскрытие льда вблизи суши

Уолли здоровается с Бьюкененом, капитаном военного корабля «Индьюренс»

Уолли, Фриц, Кен, Аллан на борту «Индьюренса»

Утром 4 марта, через двенадцать часов после того, как сжатие прекратилось, мы привели наши упряжки к ледяному месиву. Эта полоса простиралась перед нами на три мили – море шуги, скрепленное тонкой пленкой льда. Достаточно было бы появиться ветру любого направления скоростью пять узлов или же чуть-чуть переместиться большим льдинам, находившимся по обе стороны от нас, как вся эта пленка раскололась бы на мелкие кусочки. Мы провели несколько напряженных часов на этой хрупкой поверхности, и нарты, люди и собаки время от времени проваливались, прежде чем достигли безопасного места на старой льдине. В сущности это был лишь плавающий обломок полярной льдины, имевший примерно 200 ярдов в поперечнике, но он оказался ближайшим островком спасения. Его неровная поверхность свидетельствовала, что это осколок уже видавшей виды льдины, которая пережила, видимо, не одно лето и продрейфовала много тысяч миль.

Лишь 15 марта нам попалась другая такая же льдина. К тому времени мы уже крайне нуждались в отдыхе.

Всего двумя днями раньше я записал в своем дневнике: «Сегодня утром мы перебрались через единственное замерзшее большое разводье, которое встретили милях в 30 от мыса Барроу. Повсюду вокруг нас лед вскрывался, и в течение нескольких дней мы продвигались сквозь хоровод плавающих льдин. Течение уносило их на запад, в сторону открытого водного пространства, к северу от Барроу. У нас было несколько неприятных происшествий, иногда мы с большим трудом преодолевали препятствия; в общем нам не везло. Сегодня после трех недель тщетных попыток нам, казалось, впервые выпало счастье: рядом была более или менее прочная льдина, но разводья всякий раз преграждали нам дорогу.

Сегодня ночью мы, как всегда, по очереди дежурим и готовы мгновенно сняться; наше положение, и без того плохое, с каждым часом ухудшается. Льдина, на которой мы разбили лагерь, когда-то откололась от прочного ледяного поля, простиравшегося к северу от нас, а стойкое течение, возникшее под действием дувшего уже несколько дней северо-восточного ветра, подхватило ее и грозило нам непредвиденной опасной прогулкой на запад. Немножко везения, и мы могли бы добраться до полярного пака и начать отсчитывать мили. Предполагалось, что до наступления лета, когда можно получить первое пополнение наших запасов, мы пройдем примерно 350 миль, и я уверен, что мы могли бы это сделать, если бы под нами был лед толщиной хотя бы четыре дюйма».

Эта нотка слабого оптимизма в конце записи была, пожалуй, не характерна для меня в то время, так как я находился в состоянии смятения. И в радиограмме, отправленной мной Максу Брюеру на следующий день, проявилось еще более унылое настроение:

«При нашем теперешнем темпе пройдет, пожалуй, несколько дней, прежде чем мы доберемся до тех мест, где можно будет двигаться с меньшим риском и, вероятно, быстрее. К тому времени мы на 400 с лишним миль отстанем от своего плана и не достигнем даже первого этапа экспедиции из пяти намеченных. Наихудшим последствием нашего медленного продвижения может оказаться угроза срыва всего плана: мы не доберемся до нужной широты для разбивки нашего летнего лагеря и, следовательно, начнем дрейф не в том направлении. А раз осенью не сумеем достаточно продвинуться к северу, то мы еще сильнее отстанем от графика, и это в свою очередь поведет к тому, что весной 1969 года нам останется преодолеть слишком большое расстояние и в результате мы не успеем достигнуть Шпицбергена до вскрытия морского льда. Другими словами, из-за все возрастающего отставания мы можем потерять целый квартал и в конце лета 1969 года оказаться дрейфующими на небольшой плавучей льдине прямо в Гренландском море».

По тогдашним моим представлениям, у нас было только два выхода: мы могли бы увеличить дневные переходы, если попадутся скованные морозом разводья меридионального направления, о которых нам столько говорили, или же мы могли попытаться продолжить путь даже в июне и июле (в те месяцы, когда большинство полярников предпочитают быть на суше). Первый из этих двух выходов зависел от чистой удачи, но для второго варианта была необходима должная подготовка. По первоначальному плану Арктическая исследовательская лаборатория должна была сбросить нам с самолетов необходимые запасы первые два раза, а канадские военно-воздушные силы – последующие пять. Внеся некоторые изменения в намеченные сроки сбрасывание без увеличения их числа, можно было бы продлить время нашего нахождения в пути, и такая корректировка плана благодаря готовности этих организаций пойти нам навстречу была принята.

В конце марта мы как будто преодолели последнее из опасных прибрежных течений; мы двигались теперь быстрее, но все же под нами был не полярный пак, как мы ожидали, а по большей части обширные пространства потрескавшегося молодого льда. Впрочем, появились обнадеживающие признаки. Температура все еще держалась в пределах 35–40 °C мороза, старые льдины попадались чаще, а характер и направление дрейфа льда стало легче предвидеть. Обстановка, которая три недели тому назад вызвала бы у нас тревогу, начала казаться нам нормальной. Наши нарты выдерживали страшные удары, и в их прочных дубовых стенках не появилось ни малейшей трещины. Собаки добросовестно делали свое дело, и, хотя еще две из первоначальных сорока были убиты, упряжки от этого не пострадали. Нас утешало и то, что самолет, пополнявший наши запасы, находил нас без труда. К тому же мы постоянно перевыполняли теперь дневное задание на 10 морских миль. В сущности лишь 5 апреля нам встретилось первое препятствие, ставшее на пути упорного продвижения к полюсу относительной недоступности, о чем сказано в моем дневнике следующее:

«Прошлой ночью (8 апреля) мы определили наши координаты: 74° 49 с. ш., 158° 45 з. д. – около 250 статутных (английских) миль от Барроу и всего одна миля к северу от нашего положения трое суток тому назад. Из-за открытого разводья мы были вынуждены уклониться от курса на 15 миль к западу и теперь находимся в районе очень подвижного полярного пака. Мы не можем допускать таких задержек, ибо нам необходимо очутиться около полюса относительной недоступности к Иванову дню (24 июня).

Цель как будто легко достигнуть: 810 английских миль по прямой от Барроу, а плавучий лед на пути к полюсу должен дрейфовать примерно со скоростью полумили в день в нужном нам направлении. Однако пока что мы не замечали такого дрейфа или же не могли его уловить из-за неточности нашего навигационного счисления. Правда, мы гнали наши упряжки курсом 330°,[9]9
  Курс самолета (корабля) – угол между северным направлением меридиана и направлением продольной оси самолета в горизонтальном полете, отсчитываемый в градусах от направления меридиана по часовой стрелке. В данном случае 330° означают, что путешественники шли не прямо к полюсу, а отклонялись в западу. – Прим. перев.


[Закрыть] но препятствия часто вынуждали нас делать отклонения до 20° от нашего курса. Мы прокладывали курс по солнцу, местоположение вычисляли по точным наблюдениям высоты солнца. Кроме него и луны, на небе ничего не было видно: звезды исчезли, и пройдет еще много месяцев, прежде чем они снова появятся. Невольно думаем о том, где мы тогда будем».

К тому времени (10 мая), когда канадские военно-воздушные силы сбросили нам первое месячное пополнение, мы прошли около 900 путевых миль. Мы наблюдали, как ведет себя лед весной, и находились на молодых льдинах, когда они стали раскалываться. Мы прошли с нартами через обширные пространства льда, толщина которого едва выдерживала нас: всего несколько дней назад здесь были моря открытой воды. Преодолевая ледяные горы, озера открытой воды и ледяные острова, то взбираясь на ледяные холмы, то скатываясь с них и двигаясь по ослепительно сверкавшим долинам, мы прокладывали путь из зимы в раннее лето. Ледяной ландшафт, подчас хаотический, был в то же время таким спокойным, таким обманчиво тихим; даже трудно было поверить, что эта вышина гор не превосходила 30 футов, а море под нашими ногами уходило на глубину 10 тысяч футов. Наши нарты стали, однако, обнаруживать признаки износа, утомление чувствовали и мы. Я наблюдал, как три моих спутника уныло брели за нартами. Лица их были усталые, обветренные и обмороженные. Длинные трещины в полозьях мы скрепили металлическими полосами, а сломанные передки саней связывали проволокой и веревками. И вот мы достигли 80° с. ш., напрасно надеясь, что такие ужасные трудности, с какими мы столкнулись в последние шестнадцать дней, больше не встретятся.

Погода и ледовая обстановка ухудшились, снег стал глубоким и липким, тучи заволокли небо. Приходилось прорубать себе путь вперед часто при такой видимости, когда лед, небо и горизонт нельзя отличить одно от другого. Мы продвигались по взломанному льду и торосистым полям. Это был путь, которого мы не видели даже в зоне битого льда у берегов Аляски. Через каждые несколько миль то и дело попадались разводья. В среднем мы проходили всего 2 мили в день; иногда были вынуждены превращать наши нарты в лодки, чтобы переправить собак и груз через разводья, которые нельзя было пересечь на ледяных плотах или перейти по мосткам из обломков льда, отколовшихся при сжатиях. На 80° с. ш. мы оказались в безвыходном положении: течение уносило нас в нежелательном направлении – на северо-восток.

Мы отклонились от курса на 80 миль к востоку и затем с трудом пробирались сквозь нагромождения растрескавшихся льдин в тщетной попытке пробиться на северо-запад.

Трещины и разводья теперь попадались через каждые несколько сот ярдов. Все вокруг пришло в движение, крутясь в медленном водовороте. Образовалась какая-то неразбериха течений, противотечений и ветров, которые гоняли туда и сюда морской лед, как накипь на воде. Мы продвинулись всего на шесть градусов по долготе, борясь за каждую милю и идя по ночам, чтобы избежать дневных температур, которые иногда бывали выше точки замерзания.

«Сегодня Иванов день. В этот день в будущем году мы рассчитываем достигнуть Шпицбергена и, таким образом, впервые успешно совершить переход по льду через весь Северный Ледовитый океан. Однако мы сильно запаздываем. Четыре месяца тому назад позади нас остался мыс Барроу. Четверо мужчин с собачьими упряжками отправились в путешествие, в благополучный исход которого верили лишь немногие из наших друзей. Уклончивая позиция кое-кого объяснялась не столько отсутствием сочувствия к нашему делу, сколько большой их проницательностью. Ход экспедиции доказал это: условия и скорость продвижения не оправдали наших надежд. Сегодня в полдень измерение географической широты места показало 81° 18 – за два дня мы продвинулись вперед лишь на полмили. От полюса относительной недоступности мы были на том же расстоянии, на каком в 1908 году находились от Южного полюса Шеклтон и его спутники, когда они решили отказаться от дальнейшего продвижения. Я сомневаюсь, что нам удастся в это время года продвинуться намного дальше, так как старые льдины сильно потрескались.

Темные морские разводья расплываются, как пятна. Мы путешествуем, выторговывая день за днем у наступающего лета».

Последняя неделя, до того как 4 июля мы разбили летний лагерь на 81° 33 с. ш. и 165° 29 з. д., была самой тяжелой за все путешествие. Мы пытались помогать собакам, которые проваливались в мокрый снег и в лужи талой воды, и в конце концов нам приходилось вытаскивать их оттуда одну за другой. Мы сдвоили упряжки, и сами вчетвером тащили сани за постромки, спотыкаясь и надсаживая глотки до хрипоты. К этому времени поверхность плавающих льдин превратилась в настоящий мерцающий лабиринт озерков талой воды и разводий. Местами трещины попадались через каждые 15 ярдов. Со дня на день озерки становились глубже, и собаки все менее охотно прокладывали себе путь через них. Пытаясь продвинуться на северо-запад в поисках более безопасных мест, где можно было бы переждать летнюю оттепель, мы вели обреченную на неудачу борьбу с дрейфом.

Покинув 21 февраля мыс Барроу, наша группа прошла длинный путь в 1180 сухопутных миль. Двигаясь по полярному плавучему льду, мы ушли от твердой земли дальше, чем предыдущие путешественники. Почти каждый день мы измеряли толщину льда и плотность снега, вели дневниковые записи наблюдений над животными и птицами, отмечали тип и возраст льда, по которому двигались, вносили в дневник данные о погоде, кодировали их, а затем ежедневно передавали по радио пятому участнику экспедиции, Фредди Чёрчу, в Барроу; он в свою очередь передавал их метеорологическому бюро Соединенных штатов и Британской метеорологической службе. Как это ни печально, но нам не удалось продвинуться дальше. Мы попали в сферу действия неблагоприятного течения, циркулировавшего к востоку от нас. Наши силы были на исходе, дальнейшие попытки оказались бесполезными.