Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria"

– Тай може завтра?

– Нет, сейчас, – жестко сказала Мария, выходя из машины, – будь здорова!

– Добре, – тетя Нюся растерянно пожала плечами и поехала на бензозаправку, которая была довольно далеко.

Мария отметила, что ни Фунтика, ни Аннет нет в доме. Значит, они на прогулке.

«Ложная беременность. Ложная жизнь. Все ложное, даже парик на голове распорядительницы». Это было нестерпимо.

Не снимая пальто, Мария прошла в свой домашний кабинет. Села за письменный стол и просидела в оцепенении минут тридцать, ни о чем не думая, ничего не вспоминая, а только прислушиваясь, как ширится в груди сосущая пустота. Пустота, замещающая ее живую душу. Совсем не больно, но как-то так жутко, что остается только одно желание: избавиться от этой нарастающей пустоты немедленно, любой ценой и чем скорее, тем лучше. Мария открыла сейф, вынула оттуда револьвер, откинула барабан – одного патрона недоставало. Она не собиралась играть с собою в русскую рулетку. Достала с полки сейфа пачку патронов и дослала недостающий патрон. Револьвер был тяжеленький. Давно не нянчила она его в руках. Этот револьвер подарил ей когда-то, после нападения на нее туарегов, генерал Шарль. «Надо брать чуть левее и выше», – вспомнила она слова генерала о том, как лучше пристрелять револьвер. Сегодня ей этот совет ни к чему. Из окна кабинета не было видно моста Александра III, которым они любовались с Павлом. А ей так захотелось взглянуть напоследок на русский мост, поэтому она прошла в спальню. Лежавшая в коридоре мягкая ковровая дорожка заглушила ее шаги.

В спальне она с револьвером в руке подошла к окну. Как будто боясь спугнуть свою решимость, осторожно отодвинула кружевные занавеси. Сквозь чистые стекла высокого венецианского окна мост с его золочеными крылатыми конями на колоннах был виден очень отчетливо.

Фунтик, ассистировавший Аннет при натирке полов, вдруг потянул ее за шаровары к двери.

– Фунт, ты что, я чуть не упала?!

Фунтик заскулил и снова уцепился зубами за широкую шароварину и с удивительной для его веса силою потянул Аннет к двери.

Аннет только намазала мастикой щетку. Она огляделась, куда бы ее положить: если на пол, то с нее натечет и будет нелегко оттереть это пятно.

С щеткой в руке Аннет подчинилась Фунтику, который привел ее к распахнутой настежь двери в спальню Марии.

Мария стояла перед окном, спиной к входу в спальню. В опущенной правой руке она держала что-то странное, черное. Аннет не поняла до конца, что за черная штуковина в руке у Марии, но ей стало так жутко, что она нелепо вскрикнула:

– Натираем!

И в ту же секунду отчаянно тявкнул Фунтик.

Мария резко обернулась и одновременно сунула черную штуковину в широкий карман пальто.

– Пройдусь, – отрывисто бросила она, боком проскользнув мимо Аннет и Фунтика. Те и сообразить ничего не успели, как входная дверь в квартиру уже захлопнулась за хозяйкой.

Взойдя на мост Александра III, Мария решительно прошла далеко вперед на его середину, к глубоководью. Приблизившись вплотную к невысокой балюстраде, замерла, всматриваясь с высоты в мутно-серые быстрые воды набирающей силу предвесенней реки. Внезапно белокрылая чайка вылетела из-под моста, показалось, перед самым лицом Марии, и, прочерчивая своею тенью полосу, прямо противоположную течению реки, мощно взмахивая крыльями, пошла все выше и выше, так высоко, как обычно и не летают чайки. Невольно провожая птицу взглядом, Мария подняла голову от серой реки к бездонному синему небу с одиноким перистым облачком в вышине. И эта малость все решила.

– Очнись, вершительница судеб! – с холодной издевкой в голосе негромко сказала себе Мария по-русски, и, не обращая внимания на редких прохожих, бросила револьвер в Сену. – Бог дал тебе жизнь, он и возьмет ее. Пока жди своей очереди.

А ждать ей оставалось дольше, чем она прожила до сих пор.

Часть вторая

По небу полуночи ангел летел.

М. Ю. Лермонтов.

XIII

И над Москвой, и над Лазурным Берегом Франции весь день в ту пятницу небо стояло такое высокое и величественное, что многие невольно поднимали голову: кто в надежде на лучшее или нечаянную радость, а кто и просто так. Всякому человеку нужно хоть иногда поднимать взор к вечному небу.

Ночь с той пятницы на субботу запомнилась многим людям в Европе и на Европейской части СССР как очень звездная, будто нарочно устроенная Творцом для звездочетов.

– Ма, включи радио, – выходя из ванной с намотанным вокруг головы полотенцем и одновременно вынимая из кармана махрового халата маленькие золотые часики, крикнула Александра в кухню Анне Карповне через широкий коридор, отсвечивающий хорошо натертым паркетом.

– Ночь за окном. Наверное, около одиннадцати.

– Ма, мне надо точно часы поставить. У меня завтра доклад. Сейчас пропикает, открути радио.

Сидевшая за массивным столом в просторной кухне Анна Карповна потянулась к широкому подоконнику, на котором стоял репродуктор, и включила его.

Едва полившиеся из динамика прелестные звуки музыки внезапно оборвались. В наступившей тишине раздался леденящий душу шорох бумаг у микрофона. Пауза была нестерпимой. Наконец, известный всем в СССР голос Левитана произнес с торжественной беспощадностью: «Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем экстренное сообщение ТАСС…»

– Господи, неужели война?! – прошептала Анна Карповна немеющими губами. И не одну ее, а миллионы граждан необъятной страны охватил в те секунды ужас страны, знавшей не понаслышке, что такое война.

У замершей в коридоре Александры само собой свалилось с головы полотенце, и еще мокрые волосы рассыпались по плечам.

А Левитан, между тем, продолжал: «…создан первый в мире искусственный спутник Земли. 4 октября 1957 года в СССР произведен успешный запуск первого спутника. По предварительным данным, ракета-носитель сообщила спутнику необходимую орбитальную скорость около 8000 метров в секунду. В настоящее время спутник описывает эллиптические траектории вокруг Земли и его полет можно наблюдать в лучах восходящего и заходящего Солнца при помощи простейших оптических инструментов (биноклей, подзорных труб и т. п.).

Согласно расчетам, которые сейчас уточняются прямыми наблюдениями, спутник будет двигаться на высоте до 900 километров над поверхностью Земли; время одного полного оборота спутника составляет 1 час 35 минут, угол наклона орбиты к плоскости экватора равен 65 градусам. Над районом города Москвы 5 октября 1957 года спутник пройдет дважды – в 1 час 46 минут ночи и в 6 часов 42 минуты утра по московскому времени. Сообщения о последующем движении искусственного спутника, запущенного в СССР 4 октября, будут передаваться регулярно широковещательными радиостанциями…»

Александра подняла с пола полотенце и прошла в кухню к матери.

Так уж случилось, что на Лазурном Берегу Франции Мария Александровна и ее верная тетя Нюся тоже слушали Левитана. Радиоприемник в их доме всегда был настроен на Москву. Сначала слушали, а потом так же, как Александра и Анна Карповна, плакали от радости и гордости за свою Родину.

– Жалко, Екатерина Ивановна спят, – вытирая тыльной стороной сухонькой старческой ладони слезы, с улыбкой обожания на устах сказала Анна Карповна.

– Мам, завтра отведешь ее в школу? У меня все по минутам расписано, я не успеваю.

– Отведу, конечно. Господи! Ты представляешь, Саша, это ведь мы рукотворную звезду запустили!

– Примерно так, – энергично вытирая голову, согласилась Александра. – Ма, а вдруг и наша Мария слушала сейчас это сообщение?! В том, что во Владивостоке слушал Ванечка, я не сомневаюсь. А вдруг и Мария…

– Я тоже об этом подумала. Даже не подумала толком, а так промелькнуло у меня в голове про Марию… Ванечка, конечно… Сейчас во Владивостоке утро, а он человек военный. Весь мир слушал… – молодым наполненным голосом закончила Анна Карповна, и ее светоносные карие глаза сияли при этом так, как давно уже не сияли и, казалось, не засияют никогда.

А в ту же самую минуту на Лазурном Берегу Франции Мария Александровна сказала своей верной подруге и компаньонке:

– Слушай, Нюся, разница между Москвой и среднеевропейским временем два часа. Так что если над Москвой спутник будет около двух ночи, то над нами около полуночи. Надо разыскать мой цейсовский бинокль, а ты пока растопи камин, накрывай на стол – гулять будем!

– Ма, может, выпьем по рюмочке в честь такого дела? – спросила Александра.

– Золотые слова! Еще бы не выпить, – радостно согласилась Анна Карповна. – Сейчас я быстренько на стол накрою. Гулять так гулять! Эх, жалко, Ванечки нету. А Екатерину Ивановну я бы разбудила, а то она нам этой пьянки без нее вовек не простит.

– Ма, ну это не совсем… Она же тогда школу пропустит.

– Бог с ней, со школой, Саша.

– Мама, ты оч-чень педагогична, – засмеялась Александра, – я тебя обожаю! Катька! – тут же крикнула она в глубину квартиры.

– Какая она тебе Катька?! Иди причипурись, не в халате праздновать. А Катеньку я сама подниму.

На Лазурном Берегу в ту ночь было совсем тепло и безветренно. Хорошенько подвыпившие легкого, но хмельного красного сухого вина провинции Медок Мария и Нюся ближе к полуночи вышли с биноклем на просторную террасу своего небольшого, но ладно устроенного дома, у которого было даже имя собственное – «Ave Maria».

Мощный морской бинокль, доставшийся Марии еще от дяди Паши, времен последнего похода эскадры Российского Императорского флота из Константинополя в Бизерту, сильно приближал звездное небо, делал каждую звездочку такой отчетливой, такой колючей.

Мария первая осмотрела небосвод и, ничего не обнаружив, передала восемнадцатикратный морской бинокль тете Нюсе. Подруги были уже одинаково дальнозоркие, так что переналаживать бинокль не пришлось.

– Вон она! Вон – звездочка летит! – едва приложив бинокль к глазам, вскрикнула тетя Нюся. – Красненькая такая, смотри скорей! – отдала она бинокль Марии.

– Боже мой, летит. Летит, Нюся! «По небу полуночи ангел летел»…

– Бабушка, бабушка, я первая увидела! – звонко крикнула в ту же минуту в Москве восьмилетняя Екатерина. – Моя подзорная труба первее вашего бинокля! До сих пор не видите?!

– Теперь видим, – сказала, наконец, Александра, передавая полевой бинокль Ивана матери. – Ма, подкрути под свои глаза и смотри вон туда, левее!

Все трое стояли на открытом балконе, на четвертом этаже шестиэтажного кирпичного дома, так называемого генеральского, недалеко от центра Москвы. На других балконах этого и многих других домов также стояли люди. На всех балконах и на земле стояли люди и смотрели в небо, иссиня-черное, густо усеянное звездами, и среди них – летящая по небосклону красноватая точка.

– Спутник! Спутник! – Весь мир учил русское слово, вернее, только-только начинал учить.

А маленькая Катя поцеловала на радостях небольшую подзорную трубу, подаренную ей на семилетие со дня рождения отцом-генералом.

– Спутник! – кричали с балконов и на земле. – Смотри, как хорошо его видно![9]9
  Увы, это было всеобщее заблуждение, и мировая пресса его горячо поддерживала. На самом деле спутник был всего лишь шаром диаметром 58 сантиметров, и его отражающая поверхность была слишком мала для визуального наблюдения. На самом деле красной летящей звездочкой был не сам спутник, а центральный блок ракеты весом 7,5 тонн, который вышел на ту же орбиту, что и спутник. Ошибка тиражировалась всеми видами мировых СМИ, и поправлять ее не имело смысла, потому что спутник летал и подавал радиосигналы, которые мог принять любой радиолюбитель в любой точке планеты Земля. «Бип! Бип! Бип!» – так звучали позывные нашего спутника. Спутник летал 92 дня, до 4 января 1958 года, и сделал 1440 оборотов вокруг Земли, преодолев около 60 миллионов километров. Запуск первого спутника Земли в СССР явился полной неожиданностью для США, где буквально накануне было объявлено, что в стране создана совершенная система ПВО, исключающая любые угрозы. «Исключающая» и «совершенная», а тут каждые полтора часа над Америкой пролетает неуязвимый советский спутник. Как писала в те дни «Нью-Йорк таймс»: «90 процентов разговоров об искусственных спутниках Земли приходилось на долю США. Как оказалось, 100 процентов дела пришлось на Россию…»


[Закрыть]

– Ладно, пошли спать, внучка, пошли спать, бабушка, – обняв одной рукой Екатерину, а другой Анну Карповну и направляя их к двери в комнату, сказала Александра. – Я, девочки, спать, а вы как хотите. У меня завтра такой ответственный день, а я буду невыспавшаяся, как с похмелья.

– Ничего, завтра, вернее, сегодня, все такие будут, – утешила Анна Карповна.

Вдруг в коридоре зазвонил телефон. Трубку схватила проворная Екатерина.

– Артемка, привет! Еще бы, смотрели! Я первее всех на наших балконах увидела. Мама пошла спать, а мы с бабушкой будем чай пить с вишневым вареньем. В школянку я не иду! И ты не идешь? Молоток! Фестивальную майку? Конечно, хочу. Пока, сейчас дам бабушку. – И она передала трубку подошедшей из кухни Анне Карповне.

– Да, сынок, я тебя поздравляю, деточка! – растроганно сказала в трубку Анна Карповна. – Да, я теперь неплохо говорю по-русски, это ведь ты научил. Десять лет учимся. Да, и читаю, как ты сказал. Я теперь не по складам читаю, как раньше. Хочешь, приходи к нам сегодня, когда выспишься. Договорились. Целую. – Анна Карповна положила трубку и прошла к внучке на кухню. – Совсем большой Артем вырос, ему ведь уже пятнадцать, даже усики пробиваются.

– Он сильно красивый, – потупившись, сказала девочка и покраснела. – Майку мне обещал фестивальную с голубем, настоящую[10]10
  28 июля 1957 года в Москве открылся 6-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на который приехало 34 тысячи человек из 131 страны мира. Эмблемой фестиваля стал Голубь мира, специально придуманный для фестиваля Пабло Пикассо. Фестиваль в Москве стал возможен благодаря «хрущевской оттепели» и поразил воображение граждан СССР радостью свободного общения нашей и зарубежной молодежи. К фестивалю открылся стадион «Лужники» и многое другое. Здесь впервые прозвучали «Подмосковные вечера» в исполнении Владимира Трошина и Эдиты Пьехи.


[Закрыть]. Артемка много маек выменял летом.

XIV

В Москве бабушка и внучка среди ночи пили чай с вишневым вареньем, а на Лазурном Берегу Франции на скромной вилле Ave Maria две русские компаньонки выпили еще по бокалу красненького и разошлись по своим комнатам, предварительно заперев массивную дверь на тяжелый кованый засов. Увы, их защитника Фунтика больше не было с ними.

Если не считать прощания с Фунтиком, с тех незапамятных времен, бывших, как казалось теперь совсем в другой жизни, когда очнулась Мария на мосту Александра III, никаких значимых событий в жизни Марии Александровны не произошло. Почти девять лет промелькнули, как тени, а может, как одна большая тень той чайки над Сеной, что, вынырнув из-под моста, вернула ее к жизни.

А Фунтик прожил по собачьим меркам долго – 18 лет. Его не стало только в прошлом году, здесь, на вилле – тезке ее новой хозяйки. Многие виллы на побережье носили имена собственные. Как сказал по этому поводу доктор Франсуа: «Такой народный обычай». Еще он сказал, что слово «ave» пришло в латынь из Карфагена, что это финикийское слово. По-финикийски ave – «живи». Значит, вилла называется «Живи, Мария» или «Здравствуй, Мария». «Здравствуй» в смысле «Живи».

– А католическая молитва, что начинается со слов «Ave Maria», пришла гораздо позже, – сказал доктор Франсуа. – Гораздо раньше нее были известные всем слова римских гладиаторов: «Ave, Caesar, morituri te salutant» («Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!»). Что касается письменных источников, то эта фраза впервые встречается в «Жизни двенадцати цезарей» Светония. В той части, что посвящена императору Клавдию. И написана она так: «Have imperator, morituri te salutant!» Это было до нашей эры, до христианства. Ave – слово из Карфагена.

– Что ж, значит, сам Бог мне напомнил о Карфагене, – очень довольная объяснениями доктора Франсуа, сказала Мария Александровна. – Значит, не зря купила я эту виллу. Париж хороший город, но там нет моря и посмотреть, кроме неба, не на что.

Доктор Франсуа вышел в отставку в чине полковника, что давало ему вполне приличную пенсию. После войны он уехал из Туниса в метрополию, в марсельский особняк Николь. Так что с тех пор, как Мария с Нюсей переехали на южное побережье, доктор Франсуа нередко навещал их по-соседски. Как правило, он приезжал на виллу Ave Maria внезапно. Поселялся на недельку-другую в специально отведенной для него половине дома и был счастлив общением с Марией и тетей Нюсей, с которой он подружился с первого дня знакомства. Доктор приезжал за рулем ситроена среднего класса и не соглашался с Марией, что ему нужна другая, более комфортабельная и вместительная машина. Он вышел в отставку с правом ношения военной формы при всех знаках отличия и наверняка пользовался бы этим правом, но так похудел в последнее время, что в его старые мундиры вполне можно было бы поместить двух сегодняшних полковников Франсуа. Всю жизнь с отрочества и до старости доктор Франсуа проходил в военной форме, и гражданская одежда казалась ему и неудобной, и нелепой, но деваться было некуда: не перешивать же все мундиры, а вдруг он снова поправится? Доктор очень надеялся, что былая стать вернется к нему. А пока он был очень щуплый, с тонкой шеей и несоразмерно большой головой по отношению к его новому телу. При этом, правда, уверял, что чувствует себя очень хорошо, что ему теперь гораздо легче двигаться, чем в прежние времена, и он, как и прежде, по семь-восемь часов в день может заниматься лингвистикой.

– Мне особенно хорошо у вас, Мари, – говорил доктор Франсуа. – Дома мне одиноко. А здесь у вас хорошо: завтрак, обед, ужин.

– Так переезжайте к нам, – предложила как-то Мария.

– Не могу, – после долгой паузы отвечал доктор. – Бросить похороненную там Клодин? Нет, я и так слишком мало внимания уделял ей при жизни. А теперь сбежать от нее? Нет, не могу.

В тот день, когда не стало Фунтика, случилось нечто мистическое, запомнившееся навсегда всем обитателям виллы.

В домике с красноватой черепичной крышей у смотрителя виллы и его жены жила красавица кошка по имени Изабель. Она была еще молода и прекрасна – крупная, на высоких лапах; черная, с большущими зелеными и якобы невинными глазами на маленькой хищной мордочке, с белой звездочкой во лбу и белым пятном, похожим на белую блузку под черным костюмом ее грациозного тела, лоснящегося на солнце, играющего каждой ворсинкой от общей ухоженности и благополучия. Изабель двигалась так плавно, так царственно и смотрела на всех и вся с таким благосклонным равнодушием, что было сразу понятно: не она живет при смотрителе и его жене, а они при ней. И не только они, а и все прочие, включая Марию, Нюсю, Фунтика, да и самою виллу, включая море и луну над морем, и небо, и звезды любой величины. К чести Изабель будь сказано, она знала меру, и на солнце покорно жмурилась, как бы признавая его первенство над собой и власть над миром.

Что касается Фунтика, то у них с Изабель давно сложились особые доверительные отношения. Они зародились еще в те времена, когда Изабель была совсем крошечным котенком. Однажды к ним в усадьбу неожиданно забежал огромный серый кобель, и ростом, и осанкой смахивающий на крупного волка. При виде котенка у кобеля встала шерсть на загривке, и он автоматически двинулся на расправу. Вдруг, откуда ни возьмись, из-за куста жасмина выскочил Фунтик и, рыча изо всех сил, преградил псу дорогу. А маленькая Изабель тут же спряталась под Фунтиком. Он рычал так яростно, так остервенело, брызжа слюной и выкатывая глаза, а сам, по сравнению с незваным гостем, был такой маленький, такой жалкий, что пес остановился в недоумении и, наверное, подумал: «Может, бешеный?» Поразмыслив, громадный пес поднял заднюю лапу у куста олеандра с его будто лакированными вечнозелеными листьями, потом мощно отгреб землю, встряхнулся и побежал восвояси.

Когда не стало Фунтика и смотритель понес его в мешке к дальней ограде усадьбы следом за Марией, тетей Нюсей и женой смотрителя, которая несла лопату, побежала Изабель. А когда смотритель стал закапывать Фунтика, появились еще три кошки с соседних вилл. Кошки уселись строго по четырем углам той ямки, которую смотритель забросал землей. Сначала ушел смотритель с лопатой на плече, потом его жена. За ней тетя Нюся и, наконец, Мария. А кошки все сидели строго по углам захоронения, поверх которого смотритель положил для приметы большой плоский белый камень. И теперь, когда Мария вспоминала о верном Фунтике, то перед ее мысленным взором всегда возникали эти четыре кошки, таинственно застывшие по углам холмика с белым камнем. Картинка была вполне мистическая, но была.

XV

Как и предположила когда-то рыженькая Аннет, она таки сбежала из Парижа и родила трех сыновей. К Новому, 1958 году собиралась еще родить ребеночка, о чем сообщила недавно Марии и Нюсе из США в коротком письме с приветами от мужа Анатоля. Случилось так, что весной 1949 года из Америки в Париж приехали Анатолий Макитра и его друг Василий Шкурла – послушник монастыря в Джорданвиле, чернобородый, застенчивый молодой человек. В те времена Мария Александровна жила, можно сказать, автоматически, как бы даже не соприкасаясь с жизнью и не вникая в нее совершенно. Как сказали бы сейчас, на автопилоте шла ее жизнь с утра до вечера и с ночи до утра. При этом она была здорова, вполне адекватна, приветлива, но даже и эта приветливость была автоматической.

Анатолий приехал в Сорбонну на курсы терапевтов, где читали какие-то знаменитости. Его друг Василий прибыл по церковным делам и с какими-то поручениями от своего братства русинов. Он был крайне немногословен, что создавало некую завесу таинственности над его миссией. Анатолий и Василий с радостью согласились проживать в гостевых комнатах особняка вблизи моста Александра III. Завтракать им подавала на кухне Аннет, целый день они занимались своими делами, а на ужин обычно собирались все вместе: и Мария, и Нюся, и Аннет, и их американские гости.

Во время этих совместных с гостями ужинов разговоры шли обычно о том о сем, с пятого на десятое, в основном на бытовые темы или о погоде. Правда, иногда прорывались какие-то нестандартные суждения или сведения, которые действовали на всех как дуновение освежающего ветра в застойном воздухе. Даже Мария Александровна на минуту-другую выходила из своего полулетаргического оцепенения. И хотя глаза ее при этом не загорались, как загорелись бы в прежние времена, но интерес пробуждался настоящий, живой.

Как правило, все эти нестандартные суждения или малоизвестные сведения исходили от друга Анатолия Макитры – молодого чернобородого, учтивого и очень скромного монаха Василия. Однажды, оказавшись один на один с Анатолием, Мария Александровна заметила, что, на ее взгляд, этот молодой монах очень талантливый человек и его ждет великое будущее.

– А я в Васе не сомневаюсь, – горделиво ответил Анатолий. – Образованный? Еще бы! Он всю жизнь с книгами, наш Вася Шкурла, да и сейчас несет послушание в монастырской типографии. А можно я ему скажу про то, что вы предсказываете?

– Можно, – разрешила Мария Александровна. – Только не сейчас, а когда поедете в свою Америку. Вот выйдете в открытый океан, там ты ему и скажешь.

– Спасибо, – растроганно поблагодарил Анатолий. – Сказать такое посреди океана – это красиво. Я потерплю.

Юноши прожили в доме Марии Александровны три месяца. Тетя Нюся очень хвалила их за аккуратность и вежливость.

Однажды Анатолий и Аннет вышли на кухню, где Мария и Нюся пили кофе, и заявили, что приглашают их на свое венчание, которое состоится в православной церкви на улице Дарю через неделю.

– Та ни, то не можно, – растерянно проговорила тетя Нюся по-украински.

– Як то не можно? – так же по-украински переспросил ее Анатолий.

– А венчальное платье? А кольца? А приданое? А гости? А угощения? – выпалила тетя Нюся по-русски.

– Кольца есть. Гости – вы. Угощения – зайдем в кафе, – так же по-русски отвечал Анатолий. – Вот венчальное платье… Как ты считаешь, Аня? – обратился он к невесте.

– Платье бы хорошо, – смущенно отвечала Аннет, – об этом мы не подумали…

Будь Мария Александровна в другом состоянии, то она, конечно, давно бы обратила внимание на развитие любовной интриги между Анатолием и Аннет. А так, все прошло мимо нее, и ее поставили перед фактом. Факт был весьма неожиданный, но даже эта внезапность не всколыхнула, словно застывшую, душу Марии Александровны. Венчание так венчание…

– Мне нужно поговорить с вами, Мари, – сказала Аннет, когда Анатолий вышел из кухни.

– Говори.

– Я не мешаю? – спросила тетя Нюся.

– Н-нет, – неуверенно отвечала девушка, и, уловив ее интонацию, тетя Нюся неспешно удалилась из кухни.

– Я насчет ваших денег хочу спросить, – продолжала Аннет, – как мне перевести их на ваш счет?

– Никак, – негромко отвечала Мария Александровна. – Деньги теперь не мои, а твои. Деньги на твоем счету – твое приданое. Кстати, они в долларах, очень удачно.

– Это невозможно, Мари. Анатоль ничего не знает об этих деньгах, и я не могу взять такие огромные деньги.

– Анатолий рассказывал, что братья-русины купили ему в кредит на двадцать пять лет клинику с домом и садом. Выкупишь и клинику, и дом, и сад. Это моя просьба. Он берет тебя без приданого, а мы с Нюсей не отдаем. Понятно? Зови жениха. Я выскажу ему нашу волю. И Нюсю зови.

Через четверть часа представший пред ясны очи некогда своей спасительницы бывший советский военфельдшер, а потом боец французского Сопротивления Анатолий Макитра, он же Анатоль Макитра, стал женихом не бесприданницы, а невесты, за которой дали, по его понятиям, баснословно большое приданое. Столько денег, сколько стало теперь у Аннет, начинающий американский врач-терапевт Анатоль Макитра не смог бы заработать и за двадцать лет успешной практики.

На другой день жених и невеста в присутствии тети Нюси и чернобородого монаха Василия, поклонившись в пояс Марии Александровне, попросили ее быть их посаженой матерью. Тут же в гостиную влетел Фунтик, но вдруг, уловив своим тонким собачьим чутьем важность момента, не стал ни к кому приставать, а скромно присел у порога.

– Спасибо, Анатолий, спасибо, Анна, – в тон им торжественно, но вполне бесстрастно произнесла Мария Александровна, – насколько помню, посаженой матерью должна быть замужняя женщина, а я вдова.

– Да, по правилам это так, – подтвердил монах Василий, – по правилам посаженой матерью должна быть замужняя женщина, а посаженым отцом женатый мужчина. Отца мы вам представим, он из наших русских американцев. А матерью вы, Мария Александровна, вполне можете быть. Канон допускает исключения из правил, история знает их не мало. Например, при венчании Марты Самуиловны Скавронской, вошедшей в историю как Екатерина I, с Петром I посаженой матерью была вдова его брата Ивана Прасковья, на тот момент самая знатная дама Российской империи. Петр Великий был первым русским царем, который женился по любви. Он нарушил одну традицию и создал другую, новую. С тех пор все русские государи, кроме Петра III, женились по любви.

– Но мой муж Антуан был католик, и мы не венчаны, а только записаны в мэрии, – не сдавалась Мария.

– Главное то, что вы вдова. Это основное. И важно, что прецедент был, я его только что назвал. Есть еще примеры, – очень негромко, но очень уверенно настаивал на возможности участия Марии Александровны в венчании монах Василий, и было понятно, что при всей его застенчивости, такого не собьешь с пути.

– Ладно, Анечка, если станешь императрицей, я согласна, – едва улыбнувшись уголками губ, сказала Мария Александровна.

– Обязательно стану, – счастливо засмеялась Аннет, – я уже сейчас чувствую себя принцессой.

До этого в гостиной было мрачновато, но вдруг в широкие, высокие и чисто вымытые окна ударило солнце, выглянувшее из-за туч. Все в комнате преобразилось, и стало видно, как хорошо прибрано всюду трудами Аннет, как все блестит и сверкает, как это хорошо, когда в доме светло, тепло и чисто.

В ходе дальнейшего разговора о предстоящем венчании выяснилось, что посаженая мать должна купить кусок шелка, который стелют жениху и невесте под ноги, так называемую «подножку».

– А какого цвета шелк? – резонно спросила тетя Нюся. – У нас на Херсонщине полотенечко стелили, светленькое.

– О-о, я знаю! – вдруг оживилась Мария Александровна, и солнце блеснуло в ее потухших глазах. – В «Анне Карениной» это кусок розового шелка.

– Да, так и есть, – обрадованно улыбнулся монах Василий. – У Льва Николаевича Толстого на венчание Левина и Кити стелили шелк розового цвета. Сейчас, сейчас, – он поднял перед лицом указательный палец и, словно глядя вдаль, продекламировал: «Когда обряд обручения окончился, церковнослужитель постлал перед аналоем в середине церкви кусок розовой шелковой ткани, хор запел искусный и сложный псалом и священник, оборотившись, указал обрученным на разостланный розовый кусок ткани. Как ни часто и много слышали оба о примете, что кто первый ступит на ковер, тот будет главой в семье, ни Левин, ни Кити не могли об этом вспомнить, когда они сделали эти несколько шагов».

Когда монах Василий закончил чтение Толстого, лицо его, и без того светлое, юношеское, стало таким одухотворенным, что это все заметили, и никто не решился нарушить восхищенное молчание.

– Вы помните «Анну Каренину» наизусть? – удивленно взглянув на монаха, робко спросила Мария Александровна.

– Всю? Нет, конечно. Отдельные куски знаю. Я и из других книг знаю куски, которые мне нравятся. Но от А до Я помню из классики только «Героя нашего времени» Лермонтова. Много стихов многих поэтов тоже помню. То, что любишь, в памяти само остается.

– Что правда, то правда, – сказала явно ожившая Мария Александровна, – для русского человека русская классика часть его души, и всех героев мы помним, как родных. Подлинно живших людей. Да и не просто живших, а как бы всегда живых. Надо мне перечитать «Анну Каренину». Я ее еще в России читала…

Венчание было скромное, в известной всем русским эмигрантам в Париже православной церкви на улице Дарю. Хотя был будний день, при обряде венчания во вместительной церкви собралось довольно много прихожан. Как выяснилось потом, большая часть собравшихся были жившие в Париже русины.

Белое воздушное платье словно светилось в сумраке церкви, озаренной многими колеблющимися огнями свечей разной величины: от толстенных пудовых, которые держали перед собой специальные служки – свечники, до тоненьких, словно прутья, свечек в руках женщин и детей, которых было в церкви достаточно. Видно, многие парижские русины пожаловали на венчание своего соплеменника семьями. Рыженькая Аннет в подвенечном наряде была похожа на нежный белый цветок, раскрывшийся навстречу самому яркому дню своей жизни.

В озаренном свечами намоленном сумраке храма, в движении звука под куполом во время возгласов молебна, восклицаемых гулким басом, в золотом мерцании иконостаса, в нежно-молитвенном песнопении церковного хора, в речитативе отрывков из Деяний апостолов и Евангелия от Иоанна, в благословении священника над общей чашей, из которой молодые троекратно вкусили разбавленное водой вино, в котором отражались блики отсветов, затем в возложении на головы жениха и невесты покрова и венцов, в соединении молодых и троекратном обходе их со священником вокруг аналоя, наконец, в обмене жениха и невесты кольцами было так много гипнотической прелести и величавости, что ни теснота, ни запахи свечного нагара и расплавленного воска, ни даже запахи некоторых духов, которые не любила Мария Александровна, не показались ей утомительными. Единственное, о чем она сейчас сожалела, что не уговорила в свое время Антуана принять православие и обвенчаться с ней. А об адмирале дяде Паше во все время венчания Анатолия и Аннет она даже ни разу не подумала, чему потом, вспоминая этот день, сама удивлялась.

А кто ступил первый на кусок розового шелка перед аналоем, Аннет или Анатолий, она даже не обратила внимания. Молодые тоже не помнили, кто первый, даже монах Василий и тот не вспомнил.

В начале июня Анатоль с Аннет и монах Василий отплыли из Марселя в Нью-Йорк. Кстати сказать, на том же самом громадном и белоснежном, как айсберг, корабле, на котором отплыл еще недавно, но для Марии теперь уже совсем в другой жизни, адмирал дядя Паша.

Мария Александровна не поехала провожать новобрачных и приветов в Америку никому не передавала.