Текст книги "Яркий, длинный, солнечный день"

– Поля… ты… я же зову… зову… а ты молчала… кричу…

Полина и сейчас молчала, только глаза ее превратились в два круглых коричневых дисплея, по каждому из которых побежала бегущая строка: по одному – сердечки, а по второму – какая-то бессмыслица вроде «е-е-е».

Впрочем, глаза тут же приняли нормальный человеческий вид, как только ее отпустили.

Какое-то время шли молча.

– А у меня ж осталось одно! – торжественно возвестил Паша, показывая круглый черный плод. – Съедим?

– Ага.

– Мм мм.

– Ммм.

Доели. Паша выбросил огрызок.

– Понравилось? – Полина улыбалась уголком одного из двух коричневых глаз.

– Да. Вкусное.

– Я не про яблоко.

– Ааа… ты про сад? Я больше туда не полезу… Но, да, это было офигенно круто.

– Я не про сад.

– А про что?

– Обнимать меня. Понравилось?

– Тааа, да ну тебя! Ерунду какую-то… спрашиваешь. Причем тут… Ну испугался просто…

Полина хотела расхохотаться, но… эх… устала. Просто улыбнулась. Чуть-чуть.

Дошли до широкой дороги. Налево – низина, где они зимой катались на санках, прямо через дорогу – дом Полины, направо, в частном секторе, совсем недалеко, – дом Паши, где он жил с родителями и с бабушкой.

– Ну? – сказала Полина.

– Ээ… слушай, Поля, а у тебя пожрать сеть что?

– Ну не знаю… Хлеб есть. А что?

– А у меня котлеты есть. Много.

– Ну и?

– А давай ко мне пойдем? А? Котлет поедим. Чаю попьем. А, Поля?

– Сейчас?? Нуу… Паша, поздно ведь уже… Как-то… нет. Мне как-то неудобно. Мне надо домой.

– Жаль… эх.

Паша замолчал, смотрел вниз, пробовал на прочность тротуарный бордюр носком кроссовка.

Полина ждала, сузив коричневые дисплеи до размера щелей, крутила прядь волос на указательный палец, оглянулась на проходившую мимо пожилую пару, оглянувшуюся на них.

– Мы ж… сегодня почти целый день… вместе… были, – выдавил наконец Паша.

– Хм. Значит, все-таки понравилось, – расширились дисплеи.

Паша молчал.

– Нуу, лан, Паш. Тогда пошли ко мне. Чаю попьем? А?

– Ага, – на лице Паши улыбнулись даже очки. – А котлеты? Давай я сбегаю за котлетами – и к тебе. Нет, лучше давай вместе сходим за котлетами – и к тебе.

– Данай.

* * *

В небольшой темной комнате, освещаемой только тусклым светом из окна и телефоном, лежащим на тумбочке, на кровати, стоящей у окна, сидят две тени. Иногда слышится шепот: «Тихо… ты слышала?., ты слышал?., показалось».

Из пакета с котлетами рукой побольше и рукой поменьше извлекаются котлеты. Иногда они одновременно берут одну и ту же котлету, и тогда рука побольше говорит «ой» и выпускает котлету, а рука поменьше улыбается. Она намеренно следит за большой рукой, стараясь угадать, какую котлету та собирается брать, и, вооруженная двумя самонаводящимися прицелами, берет туже.

– Я решил, когда вырасту, буду мосты строить, – говорил Паша, жуя. – У нас в этом году физика будет. Надо физику хорошо знать, чтоб инженером стать. А мосты – это круто. Они везде нужны. Даже в горах. Знаешь, такие висячие…

– Здорово… Как думаешь, Паша, магия есть?

– Магия? Ну, не знаю… Может, и есть. Мне дядька рассказывал, что сейчас ученые открыли разные измерения, и можно путешествовать… ну как через портал. Представляешь? Сделал шаг – и ты уже в Америке, например. Или в космосе вообще. Это как магия…

– А ты про космос много знаешь?

– Ну я читал. У меня книги дома такие есть.

– Расскажи.

– Ну в космосе есть…

– Подожди.

– Чего?

– Положи руку мне на плечо.

– Вот так?

– Нет, не так… Вот так.

– Так?

– Да. Рассказывай.

Глаза Полины становились все уже и уже, пока не закрылись совсем.

Она бежала в космосе в своих разорванных кедах по светящейся беговой дорожке вокруг черной дыры. Рядом с ней также кто-то бежал. «Паша, конечно». У Наши на голове был падет стеклянный шар, впрочем, как и у нее самой. Он что-то кричал и жестикулировал. «За хот-догами, быстрее!» – догадалась она. Паша сблизился с ней и взял ее за руку.

«За хот-догами!»

6.

Тихо звякнули, зацепляясь, зубчатые колеса, завертелись, побежали быстрее. Даже Полина им подчинялась. Время меняло на ней одежду, подстилало под ноги снег, траву, красило ей волосы и потом даже ресницы.

А дни становились короче.

* * *

Одета в прошлогоднее красное пальто и в новые глаза.

– Привет, Поля, как ты?

– Отл. А ты?

– Супер. Поля, а пошли в кино.

– В кино? Когда?

– В субботу. Вышла вторая часть «Даров смерти».

– Хм. А сколько денежек?

– Не надо. Все окей. Мне бабушка вчера денег подогнала. Так что…

– Ну ладно… Только я еще у мамы спрошу.

Третий ряд, двадцатое и двадцать первое…

– Нет, я на двадцать первом.

Все бегают. Все рушится. Пыль, камни, крики, огонь. Ого, какой большой. С какими-то вилами… Мой Дуб больше. Гораздо.

Все тут мечутся, суетятся, бегают друг за другом, машут палочками. И тут… на сцену выхожу я. А за мной – Дуб. Огромный, черный, несокрушимый. Останавливаются. Замирают. У всех челюсти отвисли. Даже у Воландсморта. Я холодна. Я – лед. Я – неотвратимость. Я – вне правил. Кто ты? Неважно. За кого ты? Хм, я подумаю. А пока вот что: сложите ваши палочки вот сюда – круг на земле кончиком кеда. Повторяю – сложить ваши палочки! Ха!

И левая рука Полины попадает в стакан с попкорном, где уже находится правая рука Паши.

* * *

Полина выбежала на улицу. Много снега. Во дворе Котя лепит снежок.

– Ну что. Котя, приехала твоя тетя Мотя?

Котя открыл было рот, чтобы что-то ответить, но только вздохнул.

– Котя, а ты пригласишь меня в кино, когда вырастешь?

– Конечно, – улыбается Котя, уплотняя снежок.

– А ты знаешь, Котя, я, может быть, еще и не соглашусь!

И Полина, хихикая и пританцовывая, бегала вокруг Коти, который поворачивался на месте, чтобы держаться к ней лицом.

– Расстроился?

– Нет.

– Да ладно, я вижу, что расстроился. Не расстраивайся. Давай я тебя обниму, пожалею.

Подошла к Коте, обняла.

– Бедный Котя, хороший, – и повалила в снег.

Естественно, упала и сама.

Вскочила. Котя тоже. Смеясь, срочно лепил новый снежок, бросал, бежал, пытаясь догнать красно-белое пальто.

* * *

– Поля, а давай тебя пофоткаем. А?

Полина сидела, поджав ноги, на диване в комнате у Паши и увлеченно поглощала батон с колбасой.

– Дай поесть…

Ну… не причесана. Ну… дырочка в кофте. Ну… губы жирные.

– Дай полотенце.

Вытерла рот, пальцы.

– Лан. Давай, что ли.

Стоп. Руки обхватили худенькие поджатые колени. В уголке рта – кусочек улыбки. Пряди волос падают вниз, мимо щек, на колени. Одна щечка кажется чуть-чуть круглее – возможно, ей досталось больше батона с колбасой. А глаза улетели далеко-далеко. Все. Теперь цифровая Полина будет жить в телефоне.

Дверь открылась, и грузный улыбающийся дядька втиснулся в комнату.

– Приветствую, бойцы, – сказал он, тиская ладошку Полины. – Ну вы тут отдыхайте, а папка пойдет, пришвартуется и примет на борт пару бутылочек пивка. А? Не возражаете? Пашка?

– Не возражаем. Иди, пап.

– А Полина?

– Не возражаю.

– О-хо-хо. Ну и хорошо. О-хо-хо.

Подмигнув напоследок Полине, он уходил по коридору, затерявшийся во времени одноногий пират в разодранной тельняшке, напевая свое «йо-хо-хо».

Стук входной двери. Голоса.

– Мама с работы пришла.

– Угу.

На пороге появилась женщина в темно-синем строгом костюме, с короткой стрижкой и в очках.

– Здравствуй, – кивнула она Полине с легким привкусом меди в голосе.

– Павел, ты уроки сделал? А? Опять? Или ты собираешься дворником работать? – полусекундный взгляде сторону Полины.

Дверь закрылась.

– Ну я пойду.

– Ээ… ну. До завтра, Поля.

– До завтра.

* * *

Багровая страница.

Полина побежала на шум в мамину комнату с сердцем, сжавшимся от страха. Мама, сдавленно вскрикнув, прижав руки к животу, падала мимо кровати. Полину вышвырнули в коридор с почти вывихнутым предплечьем.

Через минуту она в беспамятстве стучала в дверь квартиры на первом этаже.

Отчима увезли. Маму забрали в больницу.

– Хватит реветь, говорю, – ворчала тетя Анжела, поговорив по телефону, глядя на свою кровать, на которой лежал всхлипывающий и икающий комок.

– Ну и как я буду после тебя на мокрой, соленой подушке спать? А? Я со всеми поговорила, всем дозвонилась, слышишь, Полинка? Доктор сказал, с мамой все будет хорошо. Через три дня выпишут. Бабушка твоя завтра утром приедет. А сегодня переночуешь у меня. Слышишь? Прекрати реветь, да что это за наказание такое? Тебе пять минут – подтереть нюни, умыться, и будем ужинать. А мне, представляешь, премию на работе выписали. Захожу я сегодня…

И тетя Анжела, грузно ступая, расхаживала по квартире, гремела посудой и беспрерывно говорила, говорила… чтобы не оставлять девочку одну.

А Полина икала и комкала одеяло.

* * *

По деревенской улице кто-то бежит, подпрыгивая. Сумерки.

Старый дед с бородой дымит сигаретой, сидя на лавочке.

– Здрасте, дедушка Василь.

– Эээ… кто… не разглядел… Эк… Полина, что ль?

Полина, Полина. Только Полина уже далеко. Направляется веной владения. «Мое поле. Мой дуб. Бугга».

Навстречу двое детей постарше: Ирка и Димка.

– Полина! А ты когда приехала? А ты куда идешь? А че зимой не приезжала? А пошли с нами кастрик попалим, сала пожарим…

Ну что ж, пойдем, конечно. Друзья же. Послала мысленно телеграмму: «Ойе. Бугга. Приду завтра». Услышала ответ: «Все будем ждать. Бугга».

* * *

Подросла почти на целую ладонь. Девять лет.

Мама приехала. Мама устроилась на новую работу. Мама привезла Полине… смартфон! Теперь Полина… Теперь у Полины…

Пришел дядя Петя, распространяя запах прокуренной рубашки. Хотел оттаскать Полину за уши, но она не далась. Оглядывался по углам.

– И не думай! Нет ничего. Воды попей! – ворчала бабушка.

– Ты, мать, зря так… Я ж, мать…

Мама с бабушкой испекли торт. С вишней.

Пришли Дима, Ира. Шумели, разговаривали, смеялись, звенела посуда. Торт быстро уменьшался. Начинало темнеть.

Наконец, с полными животами дети ушли.

Фух… все.

Полина пошла в комнату, легла на кровать.

– Полина, ты больше ничего не хочешь?

– Неа, я полежу, мам.

– Наливай, мать!

– Куда тебе? Испился весь…

– Наливай.

Гудки… Але. Да. Кто? Кто?! Поля… как… Поля!! Ура… а ты что… А ты что делаешь?.. А ты счас где?.. А я сейчас в лагере… Упас, Поля, тут такое…

Полина слушала, слушала, улыбалась…

– Кстати, Поля, я ж ничего не забыл. С днем рожденья!.. Поля, хочешь, я тебе хэпибесдэй спою? А? Только не смейся, хорошо? Счас, подожди, я отойду в другое место…

Диэ Поля».

Положила телефон на живот. Закрыла глаза. Поднялась повыше. Посмотрела на себя сверху. Смешная. Улыбнулась самой себе.

– Наливай, мать!

7.

– Смотри, Поля, что у меня есть.

– Ой, какой миленький маленький… крабик!

– Засушен по всем правилам… Это – тебе.

– Спасибо, Паш.

– Смотри, Поль… Он будет приходить к тебе по ночам.

– Ой…

– Вот давай, как будто сейчас ночь. Вот ложись… – Паша подвел Полину к кровати. – Ложись. Ага… как будто спишь…

Полина легла на спину, вытянула ноги, вытянула руки вдоль тела.

– Хорошо… Закрывай глаза.

Зажмурила.

– А крабик ползет… ползет… лолзет. Так… так. Я – крабик. А это у нас кто? Это – Поля. Хм, поползу дальше… А это что? Это – нога Полины… Хм, поползу-ка я по ней.

– Пашааа… мне шекотно.

– Ползу дальше… А не укусить ли мне Полю здесь?..

– Пашаа… щекотно… Паша… не увлекайся…

Полина открыла глаза. Перехватила крабика. Поднесла его к своему лицу.

– Я буду звать тебя… Злюньчик. Хорошо?

– Привет, Злюньчик, – чуть слышно прошептала Полина.

Краб шевелил ножками, пытаясь дотянуться до губ Полины.

* * *

– Ну что ж вы у меня такие забывчивые… Я вам все это еще во втором классе объясняла, хорошие мои. Вычитаем – не вычитается. Хорошо. Тогда забираем один десяток у восьмерки. Итак, здесь было восемь, а стало… правильно, семь…

Унылый октябрьский дождь шуршал за окнами, навевая грусть даже на такого неисправимого оптимиста, как Борька, который сейчас тыкал кончиком карандаша Полине в спину, но делал это как-то слишком робко. Просто напоминал о себе.

И все слышали только шум дождя. Все, кроме двух человек.

Полина оторвала взгляд от тетради, повернула голову кокну. Еле уловимый звон колокольчиков и конское ржание. Ирина Олеговна вздрогнула, выронила мел. Приложила руки к груди, сделала несколько быстрых шагов кокну. Бросила на Полину умоляющий взгляд. Некоторые дети удивленно смотрели на учительницу.

«Спокойнее… спокойнее», – коричневые глаза.

«Ноо… приехала же…» – черные.

«Подождет…»

«Точно?»

«Уверена…»

Ирина Олеговна вернулась к столу, что-то зачем-то высматривала, не нашла, обернулась к доске. Подняла расколовшийся мел и, так и не вспомнив, на чем остановилась, начала объяснять с самого начала.

* * *

– Вот, Поля, я уверен, что ты специально падаешь. Сто проц. Я вез аккуратно, по ровному.

– Какое «по ровному»? Смотри – бугорок.

– Нет никакого бугорка.

– Паш, отряхни, а? А то я варежки забыла.

Паша, с раскрасневшимися щеками, счищает с Полины снег.

– Садись.

Полина, с раскрасневшимися щечками, садится в санки.

– Паша, только осторожно. Я – с пулеметом.

Паша берется за веревку, санки трогаются. Паша старается, санки бегут быстрее. Полина вскрикивает, хватается за грудь, падает из санок, переворачивается и замирает, лежа на спине.

– Пашааааа… я… умираюуу… прощай… Пааа…

Руки в стороны, ноги в стороны, волосы рассыпались черным по белому, глаза закрыты. Ты любила, и была любима. Но тебя больше с нами нет.

Паша, разгоряченный, улыбаясь и ворча, брел по снегу, зная, что ему сейчас придется оживлять, ставить на ноги и отряхивать от снега сраженную вражеской пулей Полину.

* * *

– Ааа… нет, Паш, погулять сегодня не смогу… А? Нет, не в этом дело. Просто я тут… А, ну да, хорошо. Приходи, конечно. Жду, пока.

Этой весной мама заболела в первый раз.

Вскоре пришел Паша. Полина встретила его в забрызганной водой майке, в домашнем трико, босиком, без привычной улыбки во весь рот. Вытирала плечом лицо, в покрасневших руках – мокрое белье.

Пыталась сдуть наползавшие на лицо пряди волос.

С белья на пол капала вода.

– А тыыы… одна, что ли?

– Ну да… Бабушка приедет… послезавтра. – отвечала Полина уже из ванной.

– Аа…

Паша снял куртку, ботинки и подошел к ванной.

– Ты стираешь? Руками? А стиралка?

– Сломалась… Давно уже… Да я уж почти все постирала.

– Слушай, Поля, – сказал Паша, оглядываясь. – Ну давай я что-нибудь помогу, а? Скажи, что надо.

– Вынеси мусор… для начала.

– Хорошо, – и Паша с готовностью стал надевать ботинки.

– Нет, нет, подожди. Помоги сначала вот это… выкрутить.

– Л. Поля, давай мне. Я и один выжму.

– Нет, Паш. Джинсы и рубашку лучше вместе. Чтоб посуше. Мне в них завтра утром в школу… Еще погладить успеть…

– Ой, а это что такое? Давай это тоже вместе выкрутим.

– Ага. Очень смешно, Паша.

Паша сидел на полу в ванной, лежал на полу в ванной, осматривал стиральную машину, поправлял очки.

– С точки зрения физик!! – скорее всего, дело в проводке. Поломка контакта – причина неисправности в девяноста процентах случаев. Но, конечно… может быть что-то более серьезное… например, мотор… И тогда, – пыхтел Паша. – И тогда…

– И тогда пошли есть яичницу.

* * *

– Нет, нет, Полиночка, подожди, успеешь ты на свою продленку. Давай чаю с тобой попьем. У меня печенье вкусное. «Ффкуссное, как и ты».

Ирина Олеговна сделала несколько шагов, вставая на пути к выходу из класса. Повернулась лицом. Полина шагнула в сторону. Ирина Олеговна сверкнула черными глазами. Быстрым движением головы отбросила назад черную косу. Развела руки в стороны. Растопырила пальцы. Провела по губам языком. Тихонько звякнули выскочившие из-под ногтей острые металлические когти… Дара Крофт.

«Ой, ой… Надо же… Знала бы ты, что за мной – Дуб. И не только… Сровняем здесь все… Впрочем, ладно. Дам тебе возможность сохранить лицо, Ззззолушка».

– Хорошо, Ирина Олеговна. Давайте польем чаю.

– Вкусный, с земляникой, тебе такой нравится. И печенье, – суетилась Ирина Олеговна, подвигая тарелку. – Вот.

– Пасиб.

– Как мама?

– Ээ. Хорошо. Лучше.

– Выписали?

– Да. Давно уже.

Ирина Олеговна погладила ладонью руку Полины, а Полина следила за ее рукой и искала то место, где из-под ногтей выскакивают когти.

«Ирина Олеговна, давайте поговорим, – предложила Полина, заряжая информацией коричневые процессоры. – Вы отвечаете ресницами: если “да” – два раза ресницами, если “нет” – один раз. Согласны?»

Хлоп-хлоп.

«Ирина Олеговна, ну как принц? Хороший?»

Хлоп-хлоп.

«Берет вас замуж?»

Хлоп-хлоп.

«Скажите, только честно, – чай отравлен?»

Хлоп-хлоп.

– Ну как, Полина, стихи? Интересуешься по-прежнему?

– Да, конечно. Я сейчас больше Бродского читаю…

* * *

А вот и мост. Ну как вы тут, соскучились?

Полина вышагивает помосту. Ноги в кедах. Руки в джинсах. В зубах жвачка. Бейсболка козырьком назад. Каждый воин на мосту знает ее легкую походку…

– Девочку… пропустим, – затянули свое богатыри.

– Эй, – Полина остановилась, подняв голову вверх и вытянув указательный палец левой руки в небо. Оглянулась – не слышит ли ее кто из посторонних. Дедушка с бабушкой сидят на скамеечке в отдалении. Не слышат.

– Так вот. Пора уже запомнить мое имя. Полина. Ясно? Глухонемые пусть читают по губам. По-ли-на. Через букву «о».

Обернулась – старички смотрели на нее. Возможно, теперь они тоже знают, как ее зовут.

– Девочку… пропустим… ага.

Полина махнула рукой и пошла дальше. Мост почти закончился, когда она услышала негромкое:

– Полина…

Повертела головой. Никого.

– Полина…

Полина подняла глаза. Молодой роз овоще кий богатырь в кольчуге. Длинный кривой кинжал в ножнах. Застенчиво улыбается.

– Приветствую, княжна.

– Здрасте.

У подножия, между корней, – маленький букетик из белых цветов.

– А это что?

– Цветы, княжна.

– Вижу, что не свинья-копилка. Это мне?

– Вам…

– Хм. А тя как звать-то?

– Святогор я…

– Так вот, что я тебе скажу, Светик: будь проще – и к тебе потянутся люди. Окей?

Богатырь грустно вздохнул.

– Нуу… я пойду?

Грустный вздох.

– Ххоспади, начинается, – подхватила букетик и пошла своей дорогой.

– Але… да, Дим. Ну еще в городе… Нормально… Точно не знаю, когда… Приеду, когда бабушка за мной приедет. Ага. Да, увидимся. Пока.

8.

– Бессмертия у смерти не прошу. Испуганный, возлюбленный и нищий, – шептали пересохшие губы Полины.

Место действия: ее Поле. Время: сумерки. Под ногами – ее трава. Направление движения – далеко, вглубь Поля.

«Бессмертия у смерти… Круто…»

Теплый ветер дул ей в лицо, отводил пряди волос сушей и шептал о любви. И чем быстрее она шла – тем громче звучали слова. «Я назову это поле – Поле Любви».

Ее услышали, увидели, ее почувствовали. «От вас не спрячешься».

– Ойее! Буггааа, – как гром.

– Иоллооо! – пропела она в ответ.

Шла дальше и дальше. Еще дальше. Здесь. Остановилась.

Подняла руки. Закрыла глаза.

– Ойе! – и закачалась тонким деревцем. Дикая груша.

– Это… она… она… она, – шелест травы.

– Буггааа… Таната… – восхищенно гудел Дуб. – Твои возможности бесконечны…

«Льстецы».

Воскликнула, шевеля ветвями:

– Бессмертия у смерти не прошу! Испуганный! Возлюбленный! И нищий! Вот!

Ветер подумал-подумал, решил, что это какая-то важная инструкция, подхватил эти строчки и понес дальше.

– Этоооо… буггаа… Это как понять? – забеспокоился Дуб.

– Это стихи. Просто стихи. Бродского читать надо.

– Это приказ?

– Это… пожелание.

– Пожелание – это приказ. Все слышали?!! Читать Бродского! Буггааа!

– Бродского… Бродского… – полетело во все края.

– Бро-о-о-о-цкий, бро-о-о-о-цкий, – отозвались лягушки в пруду за тридевять земель, начиная ночной концерт.

Стояла, слушала все это. Улыбалась. Отмахивалась от ветра веточками:

– Да ну тебя с твоими обнимашками!

Вот-вот станет совсем темно. Пора. Бабушка беспокоится.

Ну… давай, Полина… ойе. И – вот она. Такая маленькая посреди такого огромного поля. Устала.

– Если желаешь, – загудел Дуб, – я могу тебя магией по воздуху перенести. Прямо до твоего дома. Буггааа…

– Спасибо, конечно, за предложение. Но не думаю, что летящая над деревней в темноте Полина, – это то, что жители привыкли видеть. Могут и на костре сжечь за такое.

– А что, у людей такое бывает?

– Еще как бывает. Книги читать надо.

– Это приказ?

– Это… проехали.

– Ясно. Проехали. Все слышали?! Буггаа…

«Фух. Теперь понимаю королей. Трудная работа».

* * *

– Я вам говорю, бабуля, это не шутки. Дымоход со щелями. Надо замазать. Нанять кого-нибудь, – дядька в форме явно сердился. – Через неделю проверю. Нет – выпишу штраф.

Взглянув на Полину, он надел фуражку и вышел.

– Ой, что ж делать мне. Во беда… – сокрушалась бабушка. – Как же это… Разве что Игната попросить… Так он же самогонкой не берет… Пол не ней и вытянет. Ох, беда…

– Не надо, мать. Какой Игнат? Зачем Игнат? Я, что, сам не замажу? Замажу. Скажи, Полинка?

– Что ты замажешь? Замажет он. Задницу ты замажешь! Ты ж не просыхаешь! Работник.

– Во, мать, это ты зря. Зря. Я, что, не понимаю? Игнат понимает, а я тебе не понимаю. Чтоб починить трубу, что надо? Инструмент и глина. Вот. Так, Полин? У меня сеть. И инструмент, и глина. С утра завтра приду – и сделаю. Все? Все. Полина, скажи ей. Зачем Игнат?

И дядя Петя размахнулся, чтобы шлепнуть проходящую мимо Полину по… В общем, она увернулась.

9.

В комнате было холодно, отопление все никак не включали.

Полина сидела на краешке стула, поджав колени, спрятав пальцы в рукава свитера, и рассеянно слушала Пашу, сосредоточив внимание в основном на кончике его носа.

Паша перехватил взгляд.

– Ну вот ты слушаешь или нет, Поля? Я ж объясняю тебе: вот скобки, вот слагаемые. Это умножаешь на это, потом это – на это. Дальше…

– Паша, вот это на это?

– Нет. Вот это на вот это.

– Ага… ясно.

– Ну что? Поняла?

– Вроде да.

– Тогда я сейчас напишу тебе один пример, а ты посчитаешь.

– Окей.

Полина что-то писала. Паша ворчал, смешно морщил пос, поправлял очки, перечеркивал, исправлял, снова объяснял.

– Ну что? Теперь поняла?

– Паш…

– Мм?

– Ты так хорошо объясняешь. Просто супер. Фантастиш.

Полина встала со стула, подошла к полке, взяла крабика, прижала его к груди и вернулась к столу с трогательно-просительным выражением на лице.

– Паш, не в службу, а в дружбу, а не мог бы ты объяснить еще раз все то же самое Злюньчику?

Паша, с прыгающими очками палице, готовился открыть было рот, чтобы высказать все, что он думает о таких несерьезных ученицах и…

– Паш, чаю сделать?

* * *

1 января, 0.55 утра.

Заснеженные улицы, люди, лица, хлопушки, огни, смех. Две фигуры: одна – покрупнее, вторая – поменьше, в колпаке Санта-Клауса.

– У тебя сколько осталось?

– Одна штучка.

– У меня три. Пошли возле елки бабахнем.

– Пошли.

1.10. Возле елки.

– Поля, а знаешь, что у меня есть?

– Знаю.

– Что?

– Я.

– Что я?

– Я у тебя есть.

– Ааа… нет. Ну в смысле… я имел в виду… вот.

– Вауч. Что это? Шампанское? Настоящее?

– Естественно.

– Чет маленькая какая-то бутылка.

– Триста пятьдесят граммов. А что?

– А как тебе продали?

– Да нет. Я попросил папу, и он мне купил. Тайком от мамы.

– У тебя папа добрый. И ты предлагаешь…

– Конечно. Или ты против?

– Нет…

– Тогда пошли вон туда, на скамейку.

1.20. Скамейка.

Счистили снег, уселись.

– Паша, а вот ты когда покупал… Ну, когда просил папу купить шампанское, то ты с кем думал его пить?

– В смысле? Как с кем? С тобой, конечно! А что?

– Ничего…

– У меня и стакан с собой есть, – улыбался Паша.

Полине захотелось закрыть глаза, и она это сделала. А Паша возился с бутылкой.

– Ну, давай?

– Давай. Ты первый.

– Ты первая. Не, давай так: будем по два глотка. Ты, потом я.

– Окей…

– Ну?

– С Новым годом, Паша.

– С Новым годом, Поля.

1.55. Скамейка.

– Поля… Пойдем, Поля?

– Паша, давай… капельку… посидим.

– Давай. Ты не замерзла?

– Не.

2.05. Скамейка.

– Ну, наверно, правда, пойдем…

– Ну вот. Поля, все хорошо?

– Даа… Просто, Поля… пьяная…

– Да нет. Мы ж капельку.

– Аха.

2.15. Улица.

– Паш, а если мне станет плохо… ты донесешь меня домой?

– Конечно! Не веришь?

– Верю.

– Вот давай, а?

– Не, Паш. Я просто так сказала…

– Давай подыму. Увидишь…

– Паша, нет. Я тяжелая в этой… зимней куртке… в ботах…

– Ну, как?

– Все, не держи. Отпускай.

2.25. Подъезд.

– Пасибо, Паш. Что довел… Я такая дура счас…

– Пока, Поля. До завтра.

– До… пока… Паш?

– А?

– Идея… с шампанским – крутая.

* * *

Мама болела. Снова.

Поулице полз маслянисто-черный Змей. Никому не было до него никакого дела. Он тоже не обращал ни на кого внимания. Его целью была Полина, защита которой слабела. И вот теперь он подбирался все ближе, чтобы овладеть ею, пугать, душить и вытягивать душу.

– Бабушка, как думаешь, когда маму выпишут?

– Выпишут. Доктора подлечат – и выпишут.

Когда Полина улыбалась – Змей замедлялся, грустила – полз быстрее.

Она боролась. Ходила в школу, плакала, делала уроки, злилась, стирала одежду…

В конце концов Змей пробрался во двор дома и занял место в центре, уложив друг на друга раздутые маслянистые кольца. Теперь Полине, чтобы войти в подъезд или выйти, приходилось обходить его и пробираться вдоль стены дома.

– Алло, Полиночка, дочечка! Все, завтра выписывают меня…

– !!!

Выписали.

Мама дома. Полина научилась оценивать мамин вес, цвет кожи, хрупкость рук с точностью до тысячных долей. «Со вчерашнего дня мама похудела на… желтизна кожи… без изменений, рука стала тоньше на 0,01 мм…»

Мама дома. Полина ходила по квартире, бегала по квартире, кружилась бабочкой, жарила яичницу, носила маме чай. Закачивая энергию, до отказа зарядила коричневые гиперболоиды. Пора!

– Линочка, ты куда на ночь глядя?

– Мам, я на пять минут. Только подышу на улице.

Вышла на улицу. Он там. Он думал, что владеет ситуацией.

Она подошла вплотную. Глаза – в глаза. Он дернулся, зашипел, попытался слиться с асфальтом. Не получилось. Кожа пошла пятнами. Стал отползать вглубь двора, надеясь спрятаться в темноте. Она шла за ним. Медленно подняла правую руку и, направив пальцы на него, произнесла то, что подсказала ей ее душа:

– FUCK YOU!

От удара Змея подбросило, разорвало пополам и швырнуло куски в угол двора. Там Змей уменьшился, обесцветился, законсервировался, превратился в личинку. Теперь он будет жить там.

10.

Лето.

– Алло, Поля, привет. Как ты?

– Привет, Паша. Хорошо.

– Поля, что ты завтра делаешь?

– Иду в школу. Шутка. Ну ничего такого. А что?

– Пошли завтра на речку. Покупаемся.

– Ээ… ну не знаю… Хорошо… Да. Хорошо… Ага, поняла. Хорошо, Паша, пока.

Присела на кровать. Хм. Купаться… Купальник… Стала искать на полочках. Нашла. Переоделась. Прошлась. Эх, чуть маловат. Прошла в ванную. Зеркало. Приложила ладони к груди. Чуть маловат. Две пары коричневых глаз.

Розово-голубой день.

Светловолосый парень, переминаясь босыми ногами в прибрежном песке, сощурясь, чуть украдкой оглядывает невысокую темноволосую девочку, которую он впервые видит в купальнике. Она почти неподвижна и, кажется, выросла здесь на пляже прямо из песка. Однако, присмотревшись, можно заметить движение: в пальцах правой руки, застенчиво теребящих только что подобранную маленькую ракушку, в груди, движущейся вместе с дыханием, и в волосах, шепотом разговаривающих с ветром.

Двое. На всем пляже. Остальные пятьсот человек не считаются.

– Ну подумаешь, что не умеешь плавать. Ничего страшного! Именно это мы сейчас и будем делать. Я буду тебя учить! – говорит Паша, подходя поближе.

Фигурка на пляже не движется. Он берет ее за руку с ракушкой, слегка тянет.

– Идем!

– Ну… окей.

Иона приходит в движение. Ровно двадцать шагов доводы. Ракушка падает в песок.

Пробуют воду ногами. Полина медленно ступает вперед. Вода доходит ей до бедер. Останавливается.

– Надо зайти поглубже, – говорит Паша и, видя ее нерешительность, кладет ладони ей на талию и, чуть подталкивая, ведет ее дальше.

Теперь вода почти на уровне ее груди.

– В общем, теперь так, – начинает объяснять Паша.

Но Полина ничего не слышит. Руки на талии выключили все слуховые нейроны, иона просто стоит, излучая свет из полуоткрытых глаз на сонную воду.

– Поля! Ау, Поля. Ты слышишь?

– А. Паша, повтори. Я… не совсем поняла.

– Ляжешь горизонтально на воду. Не бойся, не утонешь. Я буду поддерживать двумя руками. И будем… делать движения. Руками, ногами… Хорошо?

– Ага.

Паша подхватил Полину руками.

– Так… так… голову чуть повыше… над водой.

Левой рукой Паша поддерживал ноги Полины, а правую… перемешал вдоль ее тела в поисках наилучшего равновесия.

«Я тяжелая?»

Правая рука заняла положение, коснувшись… почти коснувшись. Полина внутренне вздохнула. Почти считается.

– Таак… хорошо. Теперь руками. Нет, ногами не надо. Только руками…

Она старалась делать движения. Зажмуривалась, как будто от воды, удлиняла время, подпитывала тепловой канал, проходящий между руками Паши через ее тело…

Плохая ученица.

Затем она, улучив момент, брызгала ему водой в глаза, и серьезный инструктор распадался, превращался в Пашу. Он смеялся, выпускал ее, она падала.

Бежали на берег. Жаркое солнце принималось за пупырышки на ее коже. Полина первая ложилась прямо посередине одеяла. Паша, улыбаясь и ворча, старался втиснуться и, в итоге, ложился, упершись плечом в ее плечо. Полина, положив полотенце на лицо, улыбалась и разговаривала с полотенцем ресницами.

Ей хотелось заснуть, и, возможно, она засыпала.

Паша щекотал ее живот каким-то прутиком, она сбрасывала полотенце, хихикала, совершала руками, ногами, всем телом движения, соответствующие этой ситуации.

Паша брал ее за руки (в который уже раз за день):

– Подъеооом! Урок номер два!

Руки. Прикосновения. Легитимизация. Официальная причина. Все почти так.

* * *

Полина сидела в своей любимой позе, поджав колени, выискивала рядом камушки, бросала их перед собой.

Паша смотрел на воду, на дома на противоположной стороне реки.

– А знаешь, «Венеции, прямо в городе, вместо дорог – реки. Люди друг к другу в гости по каналам плавают. Представляешь, Поля, вышел из окна и сел прямо в лодку…

– Красиво…

– Хотела бы так… жить? В Венеции?

– Одна?

– Нет… нуу…

Паша не закончил фразу. Полина не продолжала.

Паша протер очки полотенцем. Надел.

– Я вот хотел спросить. Про стихи. Как? Пишешь?

– Ну… пишу. Не очень… получается.

– Можешь прочесть?

– Ты, правда, хочешь услышать? – она водила пальнем по узору на одеяле.

Повернула к нему лицо. Слегка улыбнулась, наклонив голову так, что чернота волос почти коснулась песка.

– Или хочешь просто потянуть время?

– Правда, хочу услышать. Ии…

– Иии?

* * *

Пляж пустел. Полина поежилась. Захотелось одеться.

– Наверно… надо идти.

Зашли в кабинку. Стояли, разделенные перегородкой. На перегородке – плавки, купальник. Солнце село наполовину.

Дорога в Венецию.

* * *

Шли домой. Звонили телефоны. «Да, мама». «Да, мам». «Хорошо». «Да, я знаю».

Расстояние до дома уменьшалось. Промежутки между фразами увеличивались.

Скамеечка. Кто-то предложил сесть. Сели.

– Поля, помнишь, я говорил, что, нуу… мои родители квартиру строят… Ну, в общем, в новом микрорайоне.

– Да. Ты говорил.

– Мы переезжаем скоро.

– Когда?

– Через месяц вроде. Ну к концу августа по-любому. Я уже в другую школу буду ходить…

– Ясно… Ну так все ж нормально. Это ж… в одном городе…