Текст книги "Исповедь афериста"

Отец Костик

Я еле полз по МКАД. Впереди была ужасная пробка. Очень хотелось свернуть на первом же съезде, но у меня сегодня был ответственный день. Я ехал в церковь. Делал я это, как любой православный человек, не в первый раз, но уже забыл, когда бывал там раньше. Грешен: делаю это нечасто.

Я не о храме, а именно о церкви. Меня бесит, когда мои знакомые, которые вдруг резко поверили в бога, как они сами говорят, «пришли к этому», с умным видом поправляли меня, когда я говорил «в церковь»: «Нужно говорить не “в церковь”, а “в храм”!» Мол, церковь – это тоже храм божий. Я никогда не парился на эту тему. Мое поколение говорило «в церковь». Единственный храм, который мы знали, – Василия Блаженного на Красной площади.

Однако я попытался выяснить, как же все-таки правильно говорить: идти “в храм” или “в церковь”. С научной точки зрения (хотя термин «научный» к делам церковным подходит плохо, лучше «с мирской»), различия между храмом и церковью есть. Храм, в первую очередь, – это помещение для богослужений, а церковь – община единоверцев. Храм по размерам больше церкви, на нем должно быть не менее трех куполов. В храме может быть несколько алтарей с престолом, а в церкви – один. В храме может проводиться несколько литургий в день, а в церкви она проходит лишь единожды. Перечислять можно долго. Но это, повторюсь, с мирской точки зрения. Любой адекватный священнослужитель скажет, что неважно, как говорить: «в храм» или «в церковь». Храм должен быть у тебя в душе. И неважно, куда ты идешь, главное – зачем и что ты там делаешь. С таким мнением я согласен полностью, даже не буду шутить на эту тему.

Есть у меня один товарищ. Набожный – куда там! Садясь в машину – крестится. Завидев вдалеке церковь, тоже крестится. На все службы ходит, пост соблюдает. А сам занимается крадеными машинами. Ну, мол, я же их не ворую, а просто продаю. Как модно сейчас говорить, двойные стандарты.

Но все же сейчас я ехал именно в церковь. Ну вот привык я так. А если нет разницы, как говорить, то я буду говорить так, как мне больше нравится.

Никакого церковного праздника, по крайней мере большого, в тот день не было. Да и ехал я совсем за другим. Я ехал встретиться со своим одноклассником Костиком. Странное, кажется, место для встречи, если бы не одно «но»: Костик работал (или служил?) в церкви батюшкой. Что тут такого? Подумаешь, одноклассник – батюшка. Этим сейчас никого не удивишь.

Одно время мы были не просто приятелями, а друзьями. Не видел я его очень давно: разошлись наши жизненные пути. Через знакомых до меня доходили слухи, что он «ударился в бога», но мне было как-то все равно. Плохой человек был Костик. До сих пор не знаю, зачем мне нужна была эта встреча. Наверное, хотел просто взглянуть на него, посмотреть ему в глаза. В свое время он меня серьезно подставил и круто изменил мою жизнь. Не могу однозначно сказать, в лучшую или худшую сторону, но изменил. Что я хотел от него? Извинений? Да не нужны мне его извинения. Я ни о чем не жалею. Я просто не мог понять одного: ведь этот человек священнослужитель; он крестит, отпевает, но самое главное – отпускает грехи. Он отпускает грехи. Ему исповедуются, рассказывают самое сокровенное. Как он выслушивает эти исповеди, будучи тем, кто он есть? Как??

Движение практически встало. Я открыл окно и, затянувшись, выпустил струю дыма. Вот и лето кончилось. А ведь примерно в это время года мы с ним и познакомились. Это было в далеком 1984 году.

В Москву я попал только в десятом классе, до этого жил в небольшом провинциальном городе. Отца перевели сюда работать, и мы всей семьей перебрались в один из спальных районов столицы. Первого сентября я, как и все мои сверстники, пошел в школу, в выпускной, десятый класс. Меня определили в класс «А». Я никого не знал и сиротливо стоял в стороне.

Школы в СССР очень сильно отличались от современных, и одно из главных таких отличий – общая для всей страны школьная форма. Ношение ее было обязательным. Конечно, многие пытались выделиться, но только путем экспериментов с этой самой формой. Ребята зауживали брюки, девчонки укорачивали юбки, но не более того.

Его я заметил сразу. Он выделялся из общей толпы тем, что на нем были джинсы. Для меня, провинциала, твердо знающего, что приход в школу в кроссовках означает автоматический вызов родителей на педсовет и неизбежный «неуд» по поведению, это выглядело круто. Он подошел ко мне и, панибратски хлопнув по плечу, спросил:

– Новенький?

– Да, – немного смущаясь от такого наглого поведения, ответил я.

– Да ты не дрейфь, я вроде как тоже новенький. Константин, – протянул он мне руку.

– «В переводе с античного – “постоянный”», – пошутил я в ответ.

– Чего? – он не узнал цитату и удивился.

Как раз недавно на экраны вышел фильм Михаила Козакова «Покровские ворота» и сразу заимел бешеную популярность. Если помните, главный герой фильма, любвеобильный Костик в лице молодого Олега Меньшикова, знакомясь с девушками, представлялся именно так: «Константин, в переводе с античного – “постоянный”». Мне безумно нравился и нравится этот фильм. Я смотрел его множество раз и, конечно же, знал все крылатые фразы из него.

– В фильме «Покровские ворота», помнишь? – пытался подсказать ему я.

– Не помню, – уверенно ответил он. По интонации я понял, что фильм он не смотрел. Повисла пауза, и я смог получше рассмотреть своего нового знакомого. Ростом он был с меня, а во мне уже тогда было 182 сантиметра. Русые волосы, модная прическа того времени: челка загораживает пол-лица. А-ля Бой Джордж из популярной группы Culture Club. Правильные черты лица, худощавое телосложение. Ну, в 16–17 лет мы все были худые и звонкие. Это сейчас иногда смотрю на своих друзей, которые отрастили пивные животики и вес набрали за центнер, и не верю, что когда-то все мы были одной комплекции.

– Ну что, скоро там урок? – прервал молчание Константин и поискал глазами часы на школьной стене. И тут настало мое время выпендриться, хотя, если честно, я пытался это сделать с того момента, как он подошел. Я до такой степени вытягивал левую руку из пиджака, что со стороны, наверное, казалось, что на мне пиджак моего младшего брата. Ведь на руке красовались настоящие японские говорящие часы! Я очень ими гордился. Их подарил отцу один приятель, съездивший в командировку в Японию. Часы были пластиковые, и отец предпочитал носить свои, проверенные временем, – «Полет». Часы достались мне. В своем городе я ощущал себя с ними самым крутым! Я каждые две минуты смотрел на них, да еще и так, чтобы это видели окружающие, а для полного эффекта нажимал на кнопку, и женский голос с акцентом говорил, сколько времени. Из-за часов меня не раз выгоняли из класса и вызывали родителей.

Вот и сейчас я гордо нажал на кнопку. Женский голос произнес: «Восемь часов пятьдесят минут».

– Хорошие котлы, – одобрительно закивал Костик. – Джапан?

– Нет, «Сейко», – ответил я. Что поделать, если именно так произносили название этой фирмы в моем родном городе? Костик чуть не задохнулся от смеха.

– Ну, ты вообще деревня, – сквозь смех сказал он. – Джапан – это Япония по-английски. А «Сейко» – хорошая фирма. Ладно, пошли, а то опоздаем, Сейко, – передразнил меня он.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, где был наш класс, мы буквально протискивались сквозь толпу рвущихся к знаниям учеников. К моему удивлению, Костик со многими здоровался, его окликали и приветствовали.

– Ты же говорил, что новенький, а тебя полшколы знает, – удивился я.

– Да учился я в этой школе до седьмого класса, потом ушел, – состроив недовольную физиономию, ответил он.

– Как ушел? Куда ушел? – не унимался я.

– Куда-куда. На кудыкину гору, – еще больше раздражаясь, ответил он. Разговор о школе ему явно не нравился. – В спортшколе я два года учился.

В хоккей играю, – с нескрываемою напыщенностью ответил он.

– Да ладно, – изумился я.

– Прохладно, – огрызнулся он.

– А чего ушел?

– Да с Тихоновым поцапался на тренировке, вот и выгнали, – не моргнув глазом, соврал он. Я хоть и был из провинции, но кто такой Виктор Васильевич Тихонов знал очень хорошо. Да что я! Вся страна знала, от детей до стариков. Легендарный советский тренер, только в феврале приведший нашу сборную к титулу олимпийских чемпионов в Сараево.

– А-а-а, ты играл в одной пятерке с Фетисовым, Касатоновым, Макаровым, Ларионовым и Крутовым, – отыгрываясь за «Сейко», подкалывал его я. – Но что-то не узнаю я вас в гриме. Или вы в маске были, на воротах стояли? Да там Третьяк вроде. Да и молоды вы больно, – не унимался я.

– Хочешь верь, хочешь нет, – продолжал сочинять Костик, дабы не потерять лицо. – В юношеской команде ЦСКА я играю. Он к нам на тренировку приезжал, отбирать перспективных игроков в школу олимпийского резерва. Ну, я и огрызнулся. – Костик врал безбожно. В свое время Джон Леннон из «Битлз», будучи на пике популярности, сказал: «Мы сейчас в мире популярнее Иисуса Христа». Не знаю, как Леннон, но то, что в СССР в то время наши хоккеисты были популярнее Иисуса Христа и «Битлз» вместе взятых, – это точно. Их знали по именам и в лицо. Боги! И тут какая-то сопля огрызнулась самому Тихонову?

Мне стало смешно. Но, как выяснилось позже, врал Костик не во всем. Он действительно играл в хоккей за ЦСКА и действительно учился в спортшколе. А выгнали его за занятия фарцой. Хоккей был на подъеме, и в составе команды Костик не раз выезжал на границу, и не только в страны соцлагеря – ГДР, Чехословакию, Югославию, – но даже и в Канаду. Покупал там джинсы, журналы Playboy и здесь ими торговал. Спортсмены тогда зарабатывали немного, поэтому такой подработкой грешили почти все. Костика поймал тренер, и он с позором был выгнан.

Прозвенел звонок. Мы вошли в класс и, не сговариваясь, проследовали на последнюю парту, хотя свободных мест было много.

Вот так я познакомился с Костиком. Мы стали приятелями, наверное, даже друзьями. Виделись почти каждый день, даже если это были выходные. Чем больше я его узнавал, тем больше он меня поражал и удивлял. Буквально на третий день Костик, скучая на уроке, предложил:

– А пойдем на перемене по кружке пивка выпьем. Я угощаю.

Мне к тому времени уже было семнадцать, и алкоголь я, конечно, пробовал. Но для меня и моих друзей с прежнего места жительства его употребление было неким тайным действом. Мы готовились к нему. Скидывались деньгами. Заранее покупали бутылку портвейна «Агдам» или «Три семерки». Где-нибудь в укромном уголке распивали ее на четверых-пятерых – не торопясь, смакуя каждый глоток и наслаждаясь эффектом, который производил на нас дешевый алкоголь. Потом зажевывали это дело лавровым листом – говорят, запах отбивает – и праздно шатались по городу, пока весь хмель не выветривался. Не дай бог, родители что-то учуют! Времена были другие. Родителей мы уважали, да и городок был маленький: все на виду. Конечно, в Москве наши сверстники были более раскрепощенными, но чтобы вот так просто на перемене пойти попить пива… Однако ударить в грязь лицом я не осмелился, хотя это могло мне очень дорого стоить.

– Да, пойдем, – ответил я. На перемене мы вышли из школы. В те времена войти и выйти из здания было легко: не существовало никаких охранников, двери были открыты настежь. Где находится пивная, я не знал, но Костик шел уверенно, явно знакомой дорогой. Метров через пятьсот мы достигли цели. Пивная образца середины 80-х годов прошлого века представляла собой ангар, почему-то голубого цвета, как правило, без окон и хоть какой-нибудь вентиляции. Вдоль стены стояли автоматы по продаже пива, а в зале – с десяток одноногих столиков, за которыми можно было только стоять. Народу было много, несмотря на полдень буднего дня. Борьба с пьянством в стране начнется менее чем через год, когда к власти придет Горбачев, ну а пока народ наслаждался пенным.

Костик со знанием дела огляделся, куда-то исчез, и уже через пару минут мы мыли кружки в грязном умывальнике. Сорт пива был один: «Жигулевское». Мы бросили в автоматы по двадцать копеек, и наши кружки на две трети наполнились ярко-желтой мутноватой жидкостью. Мы вышли на улицу: находиться в помещении было просто невозможно – все курили и дым смешивался с вонью от разлитого пива вперемежку с перегаром, который извергали почти все присутствующие.

Возле пивной на зацементированной площадке были расставлены такие же столики, как и внутри. За одним из них в гордом одиночестве стоял молодой человек, выделяющийся из общей серой массы. Нельзя сказать, что все были плохо одеты: в то время большого количества опустившихся людей не было даже в пивной. Просто все одевались в то, что предлагала наша легкая промышленность. В одежде преобладали почему-то серые тона. Молодой человек был одет ярко и, конечно, сразу привлекал к себе внимание: джинсы, светлая рубашка с иностранными буквами на шевронах, голубые кроссовки и на голове – красная бейсболка с надписью NY. Костик заулыбался и, толкнув меня, сказал:

– Пошли. Я тебя кое с кем познакомлю. Это очень крутой чувак. Он утюг.

Тогда я еще не знал, что утюг – это фарцовщик (скупщик или спекулянт), скупающий у иностранцев вещи и валюту, но по интонации, с которой говорил о нем Костик, я догадывался, что парень непростой.

Мы подошли к столику. Парень снисходительно посмотрел на нас.

– Джон, привет! Можно к тебе? – каким-то услужливым голосом спросил Костик.

– Валяй, – без эмоций ответил тот. – Хоть будет с кем потереть, а то одни алконавты кругом.

– Знакомься, – Костик представил меня. Я протянул руку.

– Джон, – лениво ответил он и, выдержав паузу, как бы нехотя протянул мне руку. На самом деле звали его Олегом, но почему Джон, я так и не узнал, хотя общался с ним впоследствии часто. Наверное, из-за любви ко всему американскому.

– А ты чего здесь? Ты вроде баночное только пьешь, – продолжал разговор Костик.

– Ходил вчера на сейшн с корешом и чувихой его, четкая бикса. Музыка отпад, чуваки на сцене зачетно прыгали. Все было круто, пока не понаехали менты и не свернули диско. Оказалось, какой-то утюг прямо на сейшне толкал всякую фигню, ну, его и приняли. Потом поехали ко мне. Хата была пустая, шнурки на дачу свалили. Вот все и выпили, а теперь приходится этими анализами лечиться, – ответил Джон, подняв бокал с ярко-желтым содержимым на уровень глаз. Больше половины из того, что он сказал, я не понял.

– Угощайтесь, – Джон выложил на стол пачку сигарет «Ротманс» в необычной квадратной пачке, – а я отойду, а то эта моча с моей познакомились и погулять просятся.

Костик по-халдейски хихикнул. Мы закурили.

– А кто он? – спросил я.

– Да ты че! Джон вообще крутой. Он у «Интуриста» работает, до ста баков в день поднимает, ну и шмотья разного, – ответил Костик.

– Чего поднимает? – не понял я.

– Ну, сто бакинских рублей, – ответил Костик.

– А что, в Баку другие рубли? – недоумевал я. В восьмидесятые Азербайджан входил в состав СССР, а на всей территории Союза деньги были одни: рубли.

– Вот ты глухая деревня! – искренне удивился Костик. – Баки, баксы, грины – тебе эти слова ни о чем не говорят?

– Нет, – честно ответил я.

– Это американский доллар, – почти шепотом сказал Костик.

Откуда мне, провинциалу, было знать, что такое бакс? Мой отец несколько раз бывал в командировках за границей, но платили ему не долларами, а чеками Внешторгбанка, на которые он мог приобрести импортный дефицитный ширпотреб в специализированных магазинах «Березка». Широко используемым слово «бакс» станет только в девяностых, когда откроются первые пункты обмена валют. Тогда же так говорили единицы, даже в Москве.

Вернулся довольный Джон. Мы выпили еще по бокалу пива.

– Мне пора, сегодня еще дела есть. А ты, Костец, заходи, шмоток много новых появилось. И товарища своего приводи, а то от него говнецом попахивает, – скептически осмотрев меня с ног до головы, на прощание сказал он. Мне хотелось ответить Джону, ведь, стараясь подражать Костику, я был одет в джинсы, кроссовки и модную, как я считал, рубашку. Правда, джинсы у меня были индийские, неизвестно какой фирмы, а кроссовки – «русский адидас». По меркам своего города я выглядел ну очень круто. Но Костик взглядом остановил меня.

В школу в этот день мы больше не пошли и проболтались весь день.

Через пару месяцев, пообтесавшись в Москве, я не выглядел таким уж провинциальным лохом, как по приезде. В моем лексиконе появилось очень много новых слов. И, конечно, в знак одобрения я уже не говорил «да» или «хорошо», а отвечал модным словом «о’кей». Выклянчив у родителей приличную для бюджета нашей семьи сумму, я купил себе изрядно поношенные, зато ужасно модные джинсы Montana. Моя тетя, приехавшая на пару дней в гости и хорошо владеющая швейной машинкой, сокрушалась, застрачивая десятую дырку:

– Ты их что, на помойке нашел?

Я стал ощущать себя настоящим масквачом – именно так, стебаясь, называли столичных жителей мои провинциальные друзья.

Где-то в начале декабря, в воскресенье, Костик появился у меня с самого утра. Я спросонья открыл дверь. Вместо приветствия он затараторил, что нас сегодня пригласили в гости и я должен быть готов к трем, а он пока поедет купить что-нибудь приличное из спиртного. В гости к девушкам мы ходили не раз, это не вызывало никакой суеты, поэтому я удивился его волнению.

– Ты че, это очень крутая чикса! Просто отпад, – тараторил он. У Костика была довольно-таки смазливая внешность плюс модный прикид, и это давало ему возможность уже тогда быть не особо разборчивым в половых связях.

– О’кей, в три так в три, – ответил я, зевая. Появился он у меня уже в два. Одет был во все самое лучшее. Заметно было, что к этому визиту он тщательно готовился.

– Пойдем, а то опоздаем, – поторапливал он меня.

– Да я еще не готов. Ты же говорил, к трем. И к чему такая спешка? И почему днем? До вечера нельзя было подождать? – недоуменно спрашивал я.

– Нельзя. Вечером она работает. Давай быстрее, собирайся. По дороге все объясню.

По дороге Костик молчал как рыба об лед. Идти оказалось не так далеко. У входа в подъезд я все же остановил его и спросил:

– Ты можешь толком ответить, куда мы идем и для чего такая суета?

– Увидишь ее – сам все поймешь, – ответил он.

– Так она одна, что ли, будет? А тогда я тебе зачем? Свечку некому подержать? – позже я понял, что Костик ужасно стеснялся, робел; кроме того, ему позарез нужны были зрители. Но тогда я здорово обозлился.

– Пойдем. Не пожалеешь, – он буквально затолкал меня в лифт.

Дверь нам открыла сама Татьяна. Да, выглядела она действительно шикарно. Рост сто семьдесят, не меньше. Светлые волосы, почти блондинка. Грудь, наверное, третьего размера, она выскакивала из полупрозрачной блузки. Лифчика на ней не было. И ноги. Ноги у нее были от ушей. Длину ее ног хорошо подчеркивала мини-юбка, которую я скорее назвал бы макси-поясом, потому что куда уж короче!

Костик представил меня, мы вошли в комнату. Комната была небольшая, ничего выдающегося, за исключением огромного количества импортных вещей. На комоде перед зеркалом лежала косметика в таком разнообразии, какого я не видел даже в «Березке». Одних духов видов пять, и «Красной Москвы» среди них не было. «Шан ель», «Диор», «Гуччи»… Повсюду джинсы, майки, свитера. На журнальном столике небрежно разбросанные иностранные журналы. Татьяна уселась в кресло, закинула ногу за ногу, достала из пачки сигарету и закурила. Костик последовал ее примеру.

Я же, взяв со стола журнал, делал вид, что усердно его рассматриваю. Во мне сразу умер москвич и проснулся провинциал. Впрочем, даже если бы я был москвичом в десятом поколении, то повел бы себя так же. Я успел пообщаться с москвичками, и у меня даже появилась девушка. Конечно, москвички сильно отличались от моих подруг из родного города своей раскрепощенностью, продвинутостью, сексуальностью, но с девицами такого полета мне общаться не доводилось. В сторону Татьяны я боялся даже смотреть. И не то чтобы она меня возбуждала, хотя это было бы неудивительно. Нет, я просто робел. Девушки из журнала, который я листал, выглядели хуже, чем она. Костик тоже робел. Но свою робость он маскировал напыщенной наглостью и враньем.

– А ты, Костик, в Канаде был? – защебетала Татьяна.

– Да, в Торонто. Мы там играли с местными. Порвали, как тузик грелку. Мне даже предлагали остаться, но контракт меня не устроил. Мало денег предложили. Я дороже стою, – сочинял Костик.

– А я скоро в Ю-Эс-Эй поеду, приглашения жду. Я недавно сняла одного стейтса – так он девственником оказался. Так переволновался, что не смог ничего. Я два часа поднимала. Подняла! – самодовольно сказала Татьяна.

Я ничего не понял из ее монолога и непроизвольно спросил:

– Чего поднимала?

– То, что стоять должно, – залилась она смехом. Современному десятикласснику это показалось бы странным: что тут непонятного? Разве что слово «стейтс». В те годы так называли американцев – от «Юнайтед Стейтс оф Америка». Мы совки, они штатовцы, стейтсы. Но для меня, парня из провинции, то, о чем так открыто говорила Татьяна, было чем-то запредельным. Не будем забывать, что в СССР секса не было. Да и сама эта крылатая фраза прозвучит с экранов телевизоров только два года спустя.

Признаться, меня всегда поражало странное, может быть, даже уникальное качество нашего народа. Все обо всем знают, но официально как бы ни о чем и не слышали. Как раньше говорили: они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем. Секса в СССР нет, а дети рождаются. Слова Татьяны я слушал, открыв рот и краснея. Она говорила о размерах достоинств своих клиентов, о позах. Об особенностях организма. Этакое «Спид-Инфо» образца восьмидесятых. Причем говорила она не стесняясь, со смехом. Ей казалось, это круто. Был такой период в нашей стране, когда многие девушки хотели стать проститутками, а парни – бандитами. А то, что она была проституткой, я понял сразу, да и она этого ничуть не скрывала, более того – гордилась. Эта в пьесе Владимира Кунина «Интердевочка» главная героиня вся такая положительная: и за стариками в больнице утку выносит, и мать любит. Когда вышел фильм с великолепной Еленой Яковлевой в главной роли, в финале люди плакали, я сам видел. Но в жизни-то все по-другому… Татьяна не работала, не училась. Она ненавидела своих родителей и демонстрировала это при каждом удобном случае. Ей тогда было всего девятнадцать. Она рано поняла, что от нее хотят мужчины и чего она сама хочет от жизни: всего и сразу. Она понимала, что надо «все успеть, покуда грудь высока».

Мы просидели у Татьяны часов до семи. Я немного расслабился и даже поддерживал беседу, но чувствовал себя не в своей тарелке. В семь она засуетилась и стала собираться на работу. Мы ушли.

На улице сильно возбужденный Костик спросил меня:

– Ну как? – и, не дав мне открыть рот, сам ответил на свой вопрос: – Какая бикса!

Я не мог сказать, что Татьяна не заинтересовала меня как женщина. Конечно, заинтересовала, особенно учитывая мой возраст. Но еще больше она привлекала меня как что-то необычное, яркое, чего не встретишь случайно.

– Ну да, хорошая, – ответил я неопределенно. – Но слушай, она столько пересоса…

Костик перебил меня:

– Хочешь анекдот? Везет таксист красивую девушку. Говорит ей: «Девушка, вы такая красивая. А чем вы занимаетесь?» – «Я минетчица», – отвечает та. Таксист опешил и спрашивает, заикаясь: «Минетчица? Эта та, которая сосет?» Она в ответ: «А ты сколько зарабатываешь?» – «Сто двадцать рублей». Она, улыбаясь: «Так это ты сосешь, а я – минетчица».

Я улыбнулся и не стал с ним спорить, это было просто бесполезно. Влюбился ли он тогда в Татьяну? Думаю, что все-таки нет, хотя не влюбиться в нее было невозможно. Просто Костик любил все модное, крутое. А Татьяна – это было круто. С ней не стыдно было появиться в любой компании, она сразу привлекала всеобщее внимание и не только мужское. Я же тогда испытал некое чувство брезгливости к таким женщинам. Не круто это было. Я бы даже сказал, противно.

С тех пор Костика как товарища я потерял. Он почти все свободное время проводил у Татьяны, и через какое-то время их отношения логично перетекли в горизонтальное положение и, наверное, в некие чувства друг к другу. Позже, в девяностые, они стали жить вместе, и она родила от него сына. Они, как я слышал от общих знакомых, несколько раз сходились и расходились, но все это было намного позже. Тогда же, в последнем классе школы, Татьяна для меня и в первую очередь для Костика стала входным билетом в другую, неведомую для нас жизнь. Она легко могла договориться с любым швейцаром, вышибалой, барменом – и нас без очереди пускали в модные кафе, где можно было выпить коктейль и подергаться на танцполе. Татьяна не была мелочной или скупой. Она легко расставалась с деньгами, которые так же легко зарабатывала. Почти всегда платила она. Меня эта ситуация напрягала, Костика же она просто бесила.

Где-то в конце марта Костик зашел ко мне с большой сумкой. Как фокусник, он извлек из нее четыре пары джинсов и две куртки-«аляски». Эти вещи стоили целое состояние.

– Откуда? – удивленно спросил я.

– У Джона взял, – ответил он. Мы с Костиком не раз бывали у Джона, его квартира напоминала маленький склад. Я купил у него джинсы и модную куртку. – Продадим, заработаем рублей по сто, – продолжал он.

– Где мы их продадим? – возразил я. – Не нравится мне это все.

– А на Танькины деньги тусить на халяву тебе нравится? – зло огрызнулся он. Это был веский аргумент, и не в мою пользу. – Завтра с утра на «Беговую» поедем, там на толкучке все и продадим. Цены ломить не будем, все за день и уйдет.

– Кость, это опасно. Там милиции много и вообще, – не унимался я.

– Да не боись ты! Все будет нормально, – похлопав меня по плечу, с улыбкой сказал он. – Я журналы там в свое время продавал. Давай, до завтра.

И он ушел. Нельзя сказать, что я робкого десятка, но затея эта мне сразу не понравилась. Наутро я тщетно попытался отговорить его не везти хотя бы всю сумку сразу, а взять на пробу одни джинсы и куртку:

– Продадим, съездим еще возьмем.

– Ага, и будем кататься туда-сюда, – Костик был неумолим, рвался в бой и не слушал меня.

Толкучка, или барахолка, на «Беговой» того времени представляла собой стихийный, несанкционированный рынок. Место было выбрано неслучайно: на Беговой улице располагался один из самых крупных магазинов «Березка». Со всего СССР туда ехали страждущие в надежде приобрести дефицитные вещи.

Те, кто торговал дефицитом на барахолках, представляли собой своеобразную субкультуру, закрытое сообщество. Джентльменский клуб, если хотите: со своими законами, правилами поведения, со своим сленгом. Посторонних туда брали осторожно и очень неохотно: боялись уголовного наказания за спекуляцию. Правда, слово «спекулянт» звучало грубо, а для тех, кто этой самой спекуляцией занимался, еще и непрезентабельно. И вместе с импортной одежкой в СССР завезли новое словечко: «фарцовщик». Это обрусевшее название произошло от английского выражения «for sale», что переводится как «на продажу». Торговали дефицитными товарами скрытно, как тогда говорили, из-под полы. Покупателей безошибочно вычисляли по внешнему виду. К примеру, тот, кто целенаправленно шел на барахолку за заграничной одеждой, выискивал глазами группу модно одетых молодых людей. К такому покупателю фарцовщики подходили сами и тихо, почти шепотом, перечисляли весь имеющийся «ассортимент». После пары вопросов-ответов продавец с клиентом отходили в укромный уголок барахолки или заворачивали в близлежащий подъезд, чтобы без посторонних глаз примерить нужную вещь и произвести расчет.

Мы распределили роли так: Костик ищет покупателей, а стою в ук-ромн ом месте. Меня такой расклад даже немного успокоил – не придется слоняться в толпе, надо просто стоять с сумкой. Но мое спокойствие вмиг улетучилось, когда я остался один. В каждом проходившем мимо прохожем мне мерещился милиционер, но, как оказалось позднее, милиционеров надо было бояться меньше всего. Трое молодых парней крепкого телосложения быстро подошли ко мне. Я даже не успел сообразить, в чем дело. Они были не намного старше меня, но численное и физическое превосходство было на их стороне. Один из них без предисловий схватил сумку за ручки и дернул на себя. Я вцепился в нее мертвой хваткой.

– Я не понял, ты че, борзеешь? Эта наша сумка. Мы купили все, – злобно гаркнул он.

– А деньги где? – спросил я.

– Мы твоему Кос… – тут он осекся, поймав на себе укоризненный взгляд своего товарища. – Твоему костлявому отдали.

– Пусть он мне это подтвердит, – ответил я.

– Вы че, кинуть нас решили? – не унимался он.

Первый удар я не почувствовал. Он пришелся в солнечное сплетение. У меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. Я непроизвольно разжал руки и обхватил грудь руками. Второй, как кувалдой, в голову. Я отключился.

Очнулся сидя в сугробе. Не знаю, сколько прошло времени, минута или час. Голова гудела. Я растер лицо снегом и потихоньку пришел в себя. Сумки, само собой, не было. То, что это были никакие не покупатели, а кидалы, я понимал. Но откуда они могли знать, что моего товарища зовут Костик? Наглый явно хотел сказать «Костик», а не «костлявый», да и не был Костик костлявым. А где он сам? Я искал его в толпе больше часа, потом понял, что это бесполезно, и поехал домой. Голова кружилась и жутко болела. Дома меня стошнило. Сотрясение. Хорошо они мне врезали, не иначе – боксеры. Я провалялся два дня. Родителям сказал, что поскользнулся, упал и ударился головой. Они хотели вызвать врача, но я отговорил.

Костик исчез. Не звонил и не заходил. Я несколько раз ходил к нему домой, родители сказали, что он уехал на спортивные сборы. У Татьяны его тоже не было; не нашел я и саму Татьяну.

На третий день я почувствовал себя намного лучше и пошел в школу. На перемене ко мне подошел одноклассник и сказал, что меня ожидают на улице. Конечно же, это был Джон. Вместо приветствия он злобно буркнул:

– Где деньги? Еще два дня назад должен был отдать.

Джона я не боялся, и на его злобу мне было плевать. Он был одного со мной телосложения, и неизвестно, кто выиграл бы в спарринге. Но Джон крутился в определенных кругах, и за ним стояли серьезные люди. Я во всех подробностях рассказал ему, что произошло. Он курил и молча слушал. Когда я закончил, он достал новую сигарету и прикурил ее от еще не докуренной. Так же молча выкурил и вторую.

– Значит так, – наконец заговорил он. – Либо тебя кинули, либо ты хочешь кинуть меня, рассказывая эти сказки. Но мне все равно. Ты мне должен денег, и я хочу их получить.

– Но у меня нет таких денег, и взять мне их не откуда. Давай дождемся Костика. Он вернется со сборов и все подтвердит.