Текст книги "Химеры"

Вадим Храппа
Химеры

1

Баттура смотрел на, заголившиеся из-под юбки, крепкие загорелые бритые ляжки девицы, читавшей в микрофон пробный текст, и изо всех сил старался скрыть ненависть к ней.

Девушка, удивлялась микрофону, но была резва.

Кроме того, что в самых простых словах она делала ударения, как десятки поколений ее предков – украинских золотарей, была еще и шепелявой.

Баттура, кряхтя, встал. Потер поясницу и подошел к окну.

За окном футболисты в черно-белой, под цвета прусского флага, форме гоняли несколько мячей.

«Интересно, кто придумал это идиотское слово «кастинг»? – подумал Баттура. – Кастинг… Костинг… Очень подходит для названия пляски скелетов».

Девица, наконец, заткнулась.

Баттура сел к компьютеру.

– Как Вас зовут? И – номер телефона…

Она сказала.

Баттура сделал вид, что записал.

– Мы позвоним…

– Тут у меня еще есть «резюме».

– Да, оставьте, я посмотрю.

Она ушла. Баттура выбросил в мусорное ведро ее «резюме», и удалил из компьютера файл с записью голоса. Потом набрал на телефоне три цифры.

– Лена, там еще есть кто-нибудь?

– Да. Только запомни: я тут ни при чем.

– Не надо оправдываться. Когда найдете здесь мой хладный труп, тогда и будете разбираться, кто в этом виноват? Давай следующего.

Пришел негр, который из всего богатства русского языка выбрал два десятка слов для экстренного общения в трамвае.

Баттура оставил его издеваться над микрофоном и вышел в приемную.

Лена едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.

– Кто его сюда пустил? – спросил Баттура у нее.

Она все-таки рассмеялась.

– Вы что, совсем охренели? – заорал Баттура. – Вы бы еще зайца с барабаном притащили!

– Да иди ты к черту! – сказала, покраснев, Лена. – Сами объявили на всю страну, что набираете ведущих эфира, сами и расхлебывайте.

– Лена, я понимаю рост и ноги – это важно. Но тебя же не для того сюда посадили, чтобы ты размахивала своими кроличьими ножками.

– А для чего?

– Чтобы ты не пропускала в контору придурков! Это для тебя новость?

Лена выпятила губы, как для поцелуя, похлопала ими и прибавила звук у радио.

«… если Вы хотите, чтобы Вас услышали сотни тысяч поклонников радио «Ульмигания», звоните…»

Лена провела мизинцем по губам.

Баттура выругался, вернулся в студию к негру, сделал вид, что записал его невнятное бормотание и фамилию – Мгонго Нагонго Черезперемонго – и телефон, и, выпроводив его, вышел из студии.

– Все, – сказал он Лене. – У меня крыша едет. Я пошел куда-нибудь.

– Вернешься?

– Не знаю. Звони, если что-то срочное.

У лифта его нагнал Паша.

– Ты куда?

– За пирожками.

– Я – с тобой.

– А ты сиди в эфирке. Зараза! Читай сводку погоды и курс валюты на завтра.

– Я уже все прочел. У меня смена кончилась.

Баттура посмотрел на часы.

– Два, – сказал, упреждая, Паша. – А у нас еще – ни в одном глазу.

Конспиративная привычка подменять в разговоре пиво «пирожками» появилась у них еще при первом директоре, который, надеясь дисциплинировать свору музыкантов, актеров и литераторов, собравшихся на радио, ввел в конторе сухой закон. Тогда народ перестал ходить за пивом и начал бегать за «пирожками». Того директора давно уже не было, а слово пережило диктатора.

Теперь не нужно было ходить за квартал от места работы – в дешевый бар «Три медведя», можно было устроиться прямо под носом у начальства на первом этаже того же здания, но привычка пользоваться кондитерскими терминами осталась.

В баре из разливного подавали только нефильтрованное «альтштадтское». Баттура не любил его кисловатый вкус, но тащиться куда-то было лень.

– И кальмарчиков возьми, – промурлыкал сзади Паша.

– Я не хочу, – сказал Баттура.

– Не ешь. Я сам помучаюсь.

Баттура взял ему вяленые кальмары.

– У тебя в Альбертине остались какие-то связи? – спросил Паша, когда они с кружками расположились за угловым столиком.

– Какие-то остались. Тебе для чего?

– Племянник сейчас школу закачивает. Надо куда-то пристраивать.

– Обязательно – в университет?

– Не обязательно. Но куда-то же надо.

– Устрой на радио. Пусть приходит на кастинг.

– Да иди ты! Лучше скажи: сможешь помочь?

– Вряд ли. Может, кто-то там и помогает таким, как твой барбос племянник, но я их не знаю. А те, кого я считаю друзьями, за красивые глаза и меня не взяли бы. А тут – ты, со своим барбосом племянником.

– С чего ты взял, что он – барбос?

– По тебе сужу.

– Баттура! Я сейчас нечаянно пролью пиво на твои белые штаны.

– Не прольешь. Ты за кружку пива повесишься.

– Если ты и дальше будешь вести себя вызывающе, то я пересяду за другой столик. И тебе придется давиться пивом в одиночестве.

– Пошел ты…

– Как кастинг? Нашли что-нибудь? Или нам придется и дальше пахать вчетвером?

– Есть девица. Надо будет ее с пристрастием отслушать. Остальное – дрова. Паша, скажи: за каким хреном вся эта публика лезет в эфир? Чего им всем надо? Я – по необходимости. А этих – хлебом не корми… Зарплата им не нужна, дай в эфир залезть. Зачем?

– Драйв.

– Чего?

Паша грустно смотрел на дно пустой кружки.

– Не знаю. Драйв. Адреналин и прочее… Ты же сам выходишь в эфир, что я тебе объясняю?

– Нет у меня при этом ни адреналина, ни драйва.

– Да. Твой адреналин только на девочек поднимается.

Баттура хотел еще что-нибудь ответить, но в кармане его рубашки затрясся телефон.

– Да, – ответил он Ольге.

– А ты, – говорила она вкрадчиво. – Куда это уже смылся? Надолго?

– Да, пока здесь, внизу.

– Пиво пьешь?

– Нет, пузыри им пускаю.

– Ты анонс на «Экслибрис» сделал?

– Забыл… Черт! Забыл!

– А про то, что мы решили с понедельника запустить новую игрушку, ты помнишь?

– Черт! – сказал Баттура.

Прописать схему новой игры он тоже забыл.

– У меня от этих смотрин уже явные признаки склероза.

– Баттура, – в голосе Ольги проявился жестяной призвук. – У тебя признаки не склероза, а цирроза. Ты у меня дождешься… Я напишу официальное письмо в этот ваш паршивый бар, и тебе больше ничего не дадут!

Она отключилась.

– Ольга? – спросил Паша.

Баттура кивнул.

– А у меня смена кончилась! – весело сказал Паша.

– Что? – глуповато спросил Баттура, набирая номер на телефоне.

– Сережа, – сказал он, когда трубка ответила. – Мы забыли сделать анонс для «Экслибриса» и новую игрушку.

– Елки-палки! – сказал Сергей. – То-то я чувствую: чего-то мы не доделали, а что, не могу понять. А ты уже далеко убежал?

– Да нет, я здесь, внизу. Вызывай какого-нибудь актера на вечер, текст анонса я минут через пятнадцать сделаю, пусть начитает, а с игрушкой придется подождать до завтра. Надо мне покопаться дома в своей машине. Там, кажется, были какие-то неиспользованные идеи… Ну, до утра что-нибудь придумаю.

– А ты еще вернешься в контору?

– Теперь – придется.

– А кого вызывать?

– Не знаю. Во всяком случае, анонс не должен быть жестким… Постой, не надо пока никого вызывать, дай подумать.

– Хорошо, жду.

– Паша, – сказал Баттура. – Посиди немного, мне надо за сигаретами сбегать.

– Тут же есть.

– Мне надо прогуляться, не понимаешь?

– Надолго? А то мне скоро – на репетицию. Долго я тебя ждать не буду.

– Ага, – невпопад сказал Баттура, вставая из-за стола. Пашу он уже не слышал.

В пруду, кося вечно голодными глазами, плавали утки. Несколько человек потрепанного вида пытались ловить рыбу. Какой-то безработный, волоча за собой пластиковый мешок, искал в кустах пивные бутылки. Целовалась на поваленном дереве пара несовершеннолетних.

Баттура бездумно разглядывал эти картинки повседневной жизни Хаммер пруда и машинально щелкал крышкой зажигалки, звонко открывая ее и медленно закрывая. Почему-то он вспомнил Любовь Орлову в фильме «Цирк», и весь этот ее бред: «Тиби-тиби-ду! Тиби-тиби-ду! Я поеду на луну!»

Баттура уже несколько раз пытался запустить на «Ульмигании» интеллектуальные игры на деньги по типу телевизионных. Даже одна такая игра могла мгновенно взвинтить рейтинг радио и поднять расценки на рекламу. Но искать деньги должны были деятели коммерческого отдела. А они там менялись так часто, что Баттура даже не успевал запомнить имя очередного директора этого самого отдела. И каждому из них всегда с самого начала приходилось разъяснять все выгоды игры на деньги. И каждый раз все сводилось к обычным призам – билетам в кино или безделушкам-сувенирам.

Баттура достал телефон и нажал копку повторного вызова.

– Сережа, – сказал он звукорежиссеру. – Записывай, а то я, пока поднимусь в студию, все забуду.

– Пишу.

– «Россия. Иоанн Грозный убивает Анну Каренину и бросает ее под паровоз. А в это время в Париже под Триумфальной аркой князь Дракула и Любовь Орлова играют в дочки матери. На деньги. Все это, а также: Приключения Буратино в стране непуганых идиотов; Трое в лодке, не считая налогового инспектора; Ужастик: Маша и тридцать три медведя! В литературной игре «Экслибрис» – на «Радио «Ульмигания», на частоте – 102 и 9. Каждую субботу в десять утра! Проявите свои познания в литературе!» Сережа, кажется, он длинноват. Но, неважно, запишем все, а потом на слух подрежем, если понадобится.

– Подожди, не отключайся.

Сергей медленно вслух перечитал анонс.

– Это должен читать Захаров, – сказан он после.

Баттура помолчал – представил голос Захарова на этом тексте.

– Ты меня слышишь? – спросил Сергей.

– Слышу. Да, ты прав, пусть читает Захаров.

– Ну, все, я сейчас позову его. А что с игрушкой?

– Я вот о чем подумал: какого хрена мы сейчас опять начнем что-то изобретать? Помнишь, мы с тобой как-то делали пилотник: «Крестики – нолики»? Поищи у себя в архиве, он где-то должен быть. Возьмем всё оформление оттуда, название, шапку, подклад, всё. Я только чуть-чуть переформатирую вопросы, и запустим, как есть.

– Мы же хотели играть в нее на деньги.

– Где мы с тобой сейчас возьмем деньги? Ты видел, кто у нас в коммерческом работает? Барышни в нижнем белье. Много они денег принесли? Запустим на призы. Мне уже надоело каждый раз придумывать что-то новое, а потом складывать это в архив.

– Не надо меня уговаривать. Мне так еще проще, ты же знаешь.

– Все, не напрягай телефон, я сейчас поднимусь.

Потом Баттура с облегчением допил в баре свою кружку пива, невнимательно слушая Пашины причитания насчет того, как долго тот ждал, и сколько ему осталось времени до репетиции – Паша, кроме работы на радио, был еще и барабанщиком модной в Пруссии рок-команды – и поднялся в студию. Сергей в наушниках копался в своей базе, подыскивая подложку для анонса «Экслибриса». Когда увидел Баттуру, снял наушники, переключил звук на мониторы и показал то, что нашел. Баттура слушал вполуха – все, что касалось звука, он доверял Сергею безоговорочно, тот был звукорежиссером от Бога, и даже больше. Он слышал шире и острее, чем нормальный человек.

– Я там скинул тебе в «обмен» весь этот идиотский кастинг, – сказал Баттура.

– Да, я уже посмотрел. Одна, вроде, есть… Хороший голос. Надо будет ее позвать, попробовать, тянет ли она интерактив?

– Да. Вроде, ничего. Когда она читала текст, у нее дрожал листок в руках, но на голосе этого не слышно.

Низкий бархатный голос принадлежал невысокой женщине неопределенного возраста – от двадцати, до тридцати – с коротко стрижеными волосами и узкими бедрами.

– Подними-ка ее запись, – попросил он Сергея.

Тот свернул анонс и залез в «обмен».

– Тебе этот голос ничего не напоминает? – спросил Баттура. – Где-то я уже слышал его.

– Нет, впервые слышу. Чем-то она похожа на этого московского гермафродита, как его там?

– Да, я понял. Не знаю, не уверен… Мне почему-то она кажется ближе классическим голосам времен советского телевидения. Плюс, конечно, немного эротики. Сейчас она мне даже больше нравится, чем тогда, когда я писал ее.

– А знаешь, почему?

– Почему?

– Потому, что, когда ты их пишешь, тебя больше интересует форма груди, чем тембр голоса кандидатки.

На его последних словах в студию угораздило зайти Ольгу.

– Кобели! – сказала она. – Вы когда-нибудь остепенитесь?

– А я – что? – сказал Баттура. – Я – ничего. Это вот тут Сергей что-то зациклился на частях тела.

– Вы анонс сделали?

– Доделываем, – сказал Сергей.

– Как прослушивание? – спросила Ольга Баттуру. – Есть из чего выбрать?

В руках у нее была чашка кофе и конфета. Ольга села за стол Баттуры, и отхлебнула из чашки.

– Одна – возможно, – сказал ей Баттура. – Надо ее еще раз позвать, попробовать имитацию эфира. Если она диалога не испугается, то может подойти.

– Это вы ее обсуждали, пошляки?

– У нас был диспут об античной скульптуре, – сказал Баттура.

– Да, – добавил Сергей. – Мы не сошлись во мнениях.

– А скажите-ка мне, ценители искусства, что у нас с игрушкой? Под нее есть спонсор. Если мы в понедельник не запустим, спонсор может свалить.

– Игрушку тоже сделали, – сказал Сергей.

– Когда же вы успели?

– Помнишь, у меня была «Крестики – нолики»? Ее и запустим, – сказал Баттура.

– Ты же ее под деньги делал.

– Наплевать, пойдет под спонсорские призы. Ну, что мне теперь для каждого спонсора новую игрушку придумывать? Пошли они в задницу. Схавают то, что в столе лежит. Тем более, что эта у нас еще даже в эфире не была. Кстати, об эфире. В какое время выходит игрушка?

– В понедельник, среду и пятницу в два часа дня.

– А кто заступает на смену в понедельник с двух?

– Алена Свешникова.

– Оля!

– Что, «Оля»? Не «олькай»! Кого я поставлю? У нас всего четыре человека эфирных! Они и так перерабатывают.

– Я тебя очень прошу, не ставь на игрушку эту сумасшедшую! Она же угробит все. Ну, пусть Паша отработает еще полчаса. Не сломается.

– Он не сломается, но попросит доплату. А где я ему ее возьму?

– Пусть спонсор платит, – сказал Баттура.

– Ага, – сказала Ольга. – Пакетами с молоком.

– С каким молоком? – спросил Сергей.

– С коровьим. Цельным. Спонсор – «Неманское молоко» из Рагнита.

– А зачем нам молоко? – спросил Сергей у Баттуры. – У меня от него несварение случается. Понос…

Он повернулся вместе со стулом к Ольге:

– Не надо нам молока, пусть дают деньгами. Мне от молока плохо, ребята!

– Деньги уходят в контору, – сказала Ольга. – Ни автору, ни звукорежиссеру, ни, тем более, ведущему, по договору, который подписал наш родной коммерческий отдел, денег не положено.

– Давай мы их потравим, как тараканов, – предложил Сергей. – Побрызжем в кабинете хлорофосом, а дверь подопрем палкой.

– Паша за молоко работать не будет, – сказал Баттура.

– Правильно, – Ольга встала из-за стола. – Вот поэтому игрушку отработает в свою смену Алена Свешникова. Еще какие возражения или замечания есть?

Ни того, ни другого у Баттуры с Сергеем не нашлось. Они молча смотрели, как Ольга вышла из студии и закрыла за собой дверь.

Баттура через застекленную часть стены, отделявшую эфирную студию от звукозаписи, посмотрел на Алену Свешникову. Та, сидя за пультом, щурилась за большими очками и с одухотворенным лицом кромсала ножницами какую-то тряпку, время от времени прихлебывая что-то из жестяной банки.

– Пойти, отматерить ее, за то, что жрет над пультом, что ли? – подумал вслух Баттура.

– Оставь, – сказал Сергей. – Пропишем все так, чтобы у нее не было возможности нести отсебятину, и – отработает.

– А та девица, о которой мы только что говорили… Как ее? Посмотри координаты.

Сергей пощелкал «мышкой» компьютера.

– Маша Романова… Номер мобильника…

– Она так и сказала: «Маша»?

– Как сказала, так я и записал.

– Похоже на псевдоним.

– Почему?

– Если б ее звали Мария, она бы представилась: «Мария». Ты же не представляешься незнакомым людям: «Сережа».

– Какая тебе разница – фамилия, псевдоним? Пусть с ее паспортом бухгалтеры разбираются.

– Да. Наплевать.

Баттура встал со стула и походил по студии. Потом навис над Сергеем.

– Может, попробуем ее на игрушку?

– С ума сошел? Человек еще микрофона боится…

– Я же не предлагаю ее завтра на смену ставить. Но эту дуру – Алену Свешникову – все равно надо кем-то заменять. Послушаем. Вдруг что-то получится? Звони Маше.

Ночью Баттуру разбудил Саныч.

– Ты прочел «Третью мировую»? – спросил он из трубки мобильника.

– Не понял, – сказал сонный Баттура. – Я сплю! А ты кто?

– Я тебе посылал новые тексты «Третьей мировой». Там у меня взвод разведки спьяну занял Вальтбург, – терпеливо стал объяснить Саныч. – Ты это прочел? Мне – важно.

– А-а… – сказал Баттура, и попытался вспомнить, что же там, у Саныча, было? – Да, вспомнил… Саныч, а почему у тебя древние исландцы шкерят рыбу в настоящем времени?

– Смешно.

– Не очень. Читающая публика не поймет.

Баттура открыл глаза, приподнялся на локте над кроватью и посмотрел на часы.

– Черт бы тебя побрал! Саныч, ты – в своем уме?! Четыре часа утра!

– Да?! – удивился Саныч. – А ты что, спишь, что ли?

Баттура отключился от связи.

Полежал и понял, что уже не уснет. Матеря Саныча, встал, включил компьютер, сходил заварил чай, и с чашкой вернулся к монитору. Полистал санычеву повесть. Потом позвонил ему:

– Ну, теперь слушай. С исландцами, это не все. Таких вещей у тебя много. Слишком много мест, где твое остроумие могут оценить только несколько человек из нашего окружения. Всем остальным, которые, даст Бог, тоже будут читать твою книжку, это покажется тарабарщиной. У тебя есть, например, намеки на некие обстоятельства, о которых знаем только мы с тобой. Остальным, что, догадываться?

Саныч молча пыхтел в динамике мобильника.

– Ну, хочешь, я сейчас прямо по тексту буду говорить?

– Сейчас не надо, – сдался Саныч. – Давай завтра.

– Давай. Мне все равно нужно забежать в архив. Я скину твой текст с правками на флэшку, и покажу тебе.

– Только давай – после обеда. С утра мне нужно в Рагнит.

– Давай. Спокойной ночи, зараза!

У очередного директора «Ульмигании» была подозрительная привычка – разговаривая, он время от времени белыми личинками-пальцами почесывал свою лысину. А барышня, сидевшая как раз напротив Баттуры, закинув ногу на ногу, нахально демонстрировала ему в бесконечном разрезе и декольте ниже пупа гладкую загорелую кожу в тех местах, где у других обычно бывает нижнее белье.

Почесывающийся потный директор был отвратителен. Барышня, до костей пропахшая духами стоимостью в годовую баттурину зарплату, восхитительна. Окно было закрыто жалюзи, и Баттуре, скрестив руки на груди, чтобы одной из них не хлопнуть директора по лысине, а другой не влезть дорогой шлюхе под юбку, приходилось бороться с искушениями, глядя в потолок. Все это мешало ему сосредоточиться и понять, с какой же целью его оторвали от работы?

По потолку разгуливала жирная, размером со сливу, лохматая серая муха с крыльями, как у военного транспортного самолета. Ее густая шерсть, лоснясь, сыто топорщилась, а она вертела головой, высматривая, чего бы еще сожрать? Таких мух Баттура больше нигде не видел, и считал, что они тут вымахали такими из-за близости к кладбищу.

– Кстати, – вдруг отвлек Баттуру от мыслей о мухах директор. – Вы не знаете, кто испортил бумаго…?

– А что с ним?

– Кто-то сунул в приемник прибора пивную банку.

– И какой же дурак до этого додумался?

– Вот и мне хотелось бы знать… – задумчиво взгрустнул директор. – Ну, да ладно… Вернемся к нашему разговору.

Баттура не только знал, какой дурак додумался сунуть в бумагожеватель пивную банку, он и сам принимал в этом живое участие, поспорив с Пашей Лисицыным на три литра пива – проглотит чертов ящик расплющенную алюминиевую банку, или не станет? Вышла ничья – ящик честно пытался исполнить свой долг, но подавился.

– Так что, – спросил директор. – Поможем молодому таланту?

– Я бы с радостью! – честно признался Баттура.

Объяснять, что он собирался радостно делать с молодым дарованием, ему, к счастью не пришлось. В кабинет, как паровоз на полном ходу влетела Ольга. От нее валил пар праведного гнева.

– Ты здесь? – спросила она Баттуру.

– Я здесь, – подтвердил Баттура, испугавшись.

– Ты мне нужен, – сказала Ольга и вышла.

Баттура испугался еще больше.

– Прошу прощения, – сказал Баттура директору, вставая. – Что-то, кажется, случилось.

– Да, да… Конечно, – сказал директор. – Ну, Вы же потом зайдете?

Баттура кивнул головой и быстро вышел.

В студию первым он не успел.

Ольга стояла у двери в нее и нервно тискала белесыми кончиками пальцев кнопки на мобильнике.

– Что там за шлюха вам стриптиз устроила? – спросила она, не отрывая взгляда от телефона.

– Это не шлюха, – робко сказал Баттура. – Это – молодая, подающая большие надежды, будущая звезда эфира. Надеюсь, не нашего.

– Не могу дозвониться до Паши, – сказала Ольга. – Не берет трубку, сволочь!

Она бессмысленно и как-то беспомощно, по-детски помахала телефоном в воздухе. Серебристые края коробочки иронично поблескивали. И глаза у Ольги были – будто пролетарий, стелющий булыжник к двери дома, нечаянно застал ее в ванной комнате.

– А домашний не отвечает, – сказала она, и попросила:

– Позвони ему.

И потом без перехода:

– А ты уже разглядел, какое дорогое у нее белье?

– Не успел.

По конторе летала муха. Она жужжала и лезла в лицо.

Баттуре хотелось пива, хотелось в свою студию и очень хотелось убить муху.

«…твою мать, – думал Баттура. – Попал бы я в эту сволочь из «Макарова»? Пожалуй, что нет».

– Ты меня слышишь? – спросил Баттура, вглядываясь в глаза Ольге.

Они были – с поволокой.

– Алло! – Баттура дернул ее за руку, и напомнил:

– У Паши – выходной.

Ольга посмотрела на Баттуру трезвым взглядом.

– Я уволила твоего Авдеева!

– Так, – сказал Баттура и открыл дверь студии. – Давай, зайдем сюда.

Сергей обрызгивал свои растения водой из пластикового пузыря. Видно было, как напрягаются сухожилия на его руке, когда он нажимал на рычаг пульверизатора.

– Этот козел сегодня трижды за утро втыкал Дженис Джоплин, – сказала Ольга, усаживаясь за стол Баттуры.

– Какой козел? – повернулся Сергей.

– А вы, вообще, хоть иногда слушаете, что в эфире творится? – напала на него Ольга.

– Она уволила Авдеева, – пояснил Баттура.

– Зачем? – спросил Сергей, не отрываясь от полива растений.

– Затем, что вы все меня уже достали! – Ольга почти кричала:

– Я его предупреждала: еще раз полезешь в плэйлист, уволю! Звони Паше!

– Ты не нервничай, – сказал ей Баттура. – Что-нибудь придумаем.

– Я с вами скоро психопаткой стану, – сказала Ольга.

– А нельзя было это сделать после смены? – спросил Сергей Ольгу, но, увидев ее глаза, ту же оговорился:

– Нельзя, так нельзя…

– Хочешь, я сбегаю и куплю тебе пару сладеньких сырков? – спросил Баттура. – Вот Рита их хавает, и ходит по миру счастливой. Я думаю, сладенькие сырки помогают в жизни девушкам. Сбегать?

– Знаешь, чем закончится наша работа? Я ударю тебя чем-нибудь по голове! И меня посадят в тюрьму, и – правильно. Хоть там от вас отдохну! – сказала Ольга.

Паша позвонил сам.

– Я знаю, – сказал он сразу. – Ольга уволила Авдеева. Он мне звонил. Пусть теперь сама садится на эфир. Я не выйду. У меня выходной и я иду на репетицию. Все. А! Между прочим! Я нашел такие барабаны! Нужно еще двадцать марок. Дашь? У тебя нет. Понятно. Пошел ты… И Ольгу пошли…

Баттура, ни слова не сказав в ответ, отключил телефон.

– Звони Паше, – сказала Ольга.

– Оля, успокойся, – сказал ей Сергей, поковыривая пальцем лист диффенбахии. – До конца смены осталось полтора часа. «Погоду, валюту» я выставлю повтором, новости и так выйдут.

– Паша звонил, – сказал Баттура. – Оля, пойдем, покурим, что ли?

– Не хочу! Хорошо! Идем курить… – сказала она и встала, роняя что-то.

– Я что-то потеряла, – сказала…

– Ничего, – сказал Баттура.

– Я подберу за вами, – сказал Сергей. – А что, кто-то что-то потерял? По пути куда?

– Ты-то, хоть… Заткнулся бы… Ты – чего? Ты же – не Баттура! Этот – козел – вечный мальчик!

– Да, я не козел, – сказал Сергей. – И я – уже взрослый. И – Оля! Мы же договаривались: никакого «диско», никаких Милен Фармер! Работаем на роке. Какого черта?

– Черта… Черта вам… – бормотала Ольга, идя впереди Баттуры по коридору.

На лестничной площадке, делая вид, что присматривается к небу в окне, переминалась тонкими ногами Вера Ильина. Еще она пыталась делать вид, что ей плевать на раскрасневшееся лицо Ольги.

– Ребята, – сказала она, аппетитно выпячивая Баттуре маленькую грудь сквозь прозрачную белую футболку. – Гляньте, как это небо швыряется облаками!

Ее крупные розовые соски светились, замещая собой ее же нахальные синенькие глаза.

Ольга стала злиться:

– У тебя что, нет никакой работы? – спросила она у Веры.

– А… Есть… Есть! – сказала та смешливо, бросила в решетчатую пепельницу окурок и ушла.

– В студию, в студию… – в спину ей говорила Ольга.

Непотушенный окурок тонко дымился.

– Я устала от вас, – сказала Ольга Баттуре, провожая взглядом вверх по лестнице Веру. Та шла туго и гордо. – Я устала от тебя, идиота, от твоего Сергея, от твоих вер. Вот сучка… Еще и крошечными сиськами размахивает… Было бы чем…

– Да, – сказал Баттура.

– Заткнись! – сказала Ольга. – Дай зажигалку.

Баттура открыл крышку зажигалки и поднес огонь к сигарете Ольги.

Желтый медный блеск боков своей зажигалки было последним, что тогда увидел Баттура.

И первое, что увидел после.