Текст книги "Сын палача"

Вадим Сухачевский
Сын палача

Посвящается Ирине Горюновой

Издательство благодарит литературного агента Ирину Горюнову за содействие в приобретении прав.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© В. Сухачевский, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Часть первая
Вызов

Глава 1
Сов. секретно

Еще с утра у капитана государственной безопасности Огурцова было вполне хорошее настроение. Да по утрам оно у него всегда было недурственным – когда оглядывал этот большой лубянский кабинет, доставшийся ему в наследство от майора Чужака. Это не то что прошлая конура, в которой сиживал, нося еще лейтенантские погоны, с двумя другими лейтенантами, которые, может быть, просидят в той конуре до самой пенсии.

А теперь и погоны, хоть и не майорские пока, но уже капитанские, от них и до майорских недалеко, а это уже будет высший комсостав. И должность у него теперь соответствующая, та же, что была у Чужака.

Кстати, покойному майору государственной безопасности обещали присвоить звание старшего майора, а чем он, Огурцов, хуже?

Да уж лучше, поди!

Потому как майор Чужак нынче где-то червей кормит, а он, Огурцов, – вот он! Живехонький! Наблюдает себе, как солнышко всходит за этим большущим окном! И у начальства, кажись, пока в фаворе, вон, лично Лаврентий Павлович три раза к себе по сов. секретным делам вызывал.

И бабы его любят! А чего ж его такого и не любить? Молод, статен, в хороших чинах!

И со спиногрызами этими у него все покамест тип-топ…

Тут, правда, капитан Огурцов на миг придержал свою радость. Смутные они, эти подземные спиногрызы: нынче у них так, а завтра у них совсем даже эдак. Порой настолько эдак, что не приведи господь: с майором Чужаком невесть что сотворили, а тоже ведь был уж насколько верный их человек!

Ну, крысятничал, правда, сверх меры, не любят они, ох не любят они этого.

В данном смысле он, Огурцов, не такой, он свою меру всегда знает, потому со спиногрызами ссориться ему вроде бы не с чего.

И вообще, лучше о них, о спиногрызах, лишний раз не думать (к чему капитан себя уже и начал приучать). Ты в окошко лучше смотри, солнышку восходящему радуйся да представляй себе, как красиво ромбик майорский у тебя на петлице вскорости смотреться будет. «А кто это шагает по коридору?» – «А это, брат, сам старший майор Огурцов!» – «Ох ты!» – «Во-во! И ты уж смотри, поаккуратней с ним: большой человек, далеко пойдет!»

Хорошо!..

* * *

Настроение у капитана Огурцова испортилось только после полудня, когда секретарша Любочка принесла сов. секретную докладную записку от начальника пересыльного лагеря, что в порту Ванино. Убёг у них, понимаешь, зэк один. Мало у нас по всей нашей необъятной Родине зэков этих бёглых – обо всех, что ли, прямо сюда, на Лубянку, писать надо? Тут у людей, понимаешь, делов других нет, как только бёглых зэков ловить!

Хотел было капитан Огурцов тому ванинскому начальнику позвонить по прямому и сказать ему, на какую букву тот называется, уже даже и трубку снял, однако, еще раз мельком взглянув на ту докладную и сообразив наконец, что это за такой беглый зэк образовался, трубочку-то сразу и положил.

Фамилия этого зэка была Непомнящий, имя Викентий, парнишка семнадцати годков. Вроде невелика фигура, но в том-то и фокус, что проходил этот паренек по делу вражеского центра (уже, слава труду, разгромленного) под названием Тайный Суд, и был не больше не меньше, как сынком палача этого самого Суда, тоже Викентия, не столь давно умершего страшной смертью – кто-то приколотил его железными костылями к стене, отчего тот и сдох. А уж кто так над ним постарался, то ли наши, то ли Суд этот самый, то ли (тьфу-тьфу!) спиногрызы – иди теперь гадай.

По правде, знать этого капитан Огурцов и не хотел. А вот насчет паренька…

Занимался тем Викентием-младшим (слыхано ли?!) самолично народный комиссар Лаврентий Павлович Берия, он-то и спровадил паренька на Колыму, золотишко рыть для нашей Родины. Сразу бы к стенке – и не было бы нынешней мороки.

Но капитан Огурцов знал, что товарищ народный комиссар имеет на такие дела свой взгляд. Зачем сразу к стенке? Пусть-ка месяца три повкалывает на золотодобыче, а дольше там, на Колыме, как известно, и не живут.

Нет, конечно, капитан не таков был, чтобы осуждать действия самого наркома – и все же…

Все же к стенке – оно насколько надежнее!..

Последнюю мысль капитан Огурцов сразу засунул куда подальше как совершенно лишнюю сейчас и задумался о другом: докладывать наркому об этом побеге или ну его (не наркома, а побег, разумеется!)?

Но по здравом размышлении понял, что «ну его» в данном случае никак не проходит – слишком большое значение придавал товарищ народный комиссар Тайному Суду и очень радовался, что тот наконец-таки ликвидирован.

Двоих там замочил ихний же сотоварищ, какой-то не то кочегар, не то доцент по фамилии Васильцев, а уж судьбой Васильцева этого и его крали, английской, кажись, шпионки, лично сам Лаврентий Павлович озаботился. Велел целый самолет, американский «дуглас», вместе с ними в воздухе взорвать, и поручил это дело не кому-нибудь, а самому капитану Хватову, академику, можно сказать, по такой части, так что от тех двоих небось и пыли-то не осталось.

«Дугласа», конечно, жаль, ведь за целую кучу валюты в Америке был куплен, но товарищ народный комиссар, если надо, никогда не считался с затратами, и это капитану Огурцову в Лаврентии Павловиче особенно нравилось.

Ни для вражин не скупился, ни для своих. И уже вновь словно бы поглаживал заветные майорские ромбики на своих петлицах мечтательный капитан Огурцов, но тут вдруг снова наткнулся взглядом на эту докладную, и опять совсем смутно сделалось на душе.

Ведь что оказалось? А то оказалось, что какой-то говнюк, имеющий отношение к этому странному Суду, теперь гуляет себе на волюшке! Пусть и персона не велика – но ведь нечисто, ах как нечисто вышло! И народного комиссара, хочешь не хочешь, а уведомить придется…

Любочка, машинистка, вошла, как она еще при майоре Чужаке привыкла, без стука:

– Так чё, Борис Витальич, я, как договаривались, чуток пораньше с работы уйду, а то на электричку опоздаю? Пятница у нас нынче, на дачу надо.

И тут капитан Огурцов взорвался, можно сказать, на пустом месте:

– Какой я тебе Борис Витальич! – сорвался он на постыдный петушачий визг. – Обращаться ко мне – товарищ капитан государственной безопасности!.. Распоясались, понимаешь! Я из вас эту чужаковскую вольницу!..

Вытянулась по струнке, вспомнив, что по званию она старший сержант, захлопала глазами:

– Виновата! Слушаюсь, товарищ капитан государственной безопасности!

Сразу капитану стало неловко за этот свой срыв, и он сказал уже намного мягче:

– Ладно, езжай на свою дачу. Только прежде свяжи меня с товарищем народным комиссаром.

Отчеканив: «Есть!» – Любочка строевым вышагала из кабинета.

Когда Огурцов снова снимал трубку, тяжелой она казалась, как горюч-камень.

* * *

О побеге Викентия-младшего народный комиссар Лаврентий Павлович Берия, однако, уже был осведомлен. Повышать голос на капитана Огурцова он не стал – не его был стиль, – а лишь зловеще-тихо проговорил в трубку:

– Поймать чего бы то ни стоило. Головой у меня отвечаешь. – И, не дожидаясь ответного «есть!», дал отбой.

А знал он об этом побеге из отчета, куда более подробного, чем та докладная, полученная капитаном Огурцовым. В частности, в этом отчете говорилось, что этот сучонок-палачонок не просто удрал, а перед тем голыми руками задушил волкодава, получил пулю в спину, раненый, обезоружил одного сержанта внутренней охраны (уже, к одобрению наркома, расстрелянного за разгильдяйство), выбил зубы другому (сейчас находящемуся под следствием) и лишь после этого был таков.

Да, выучка, однако, у паренька! Не то что у этих засранцев-сержантов.

Но Лаврентия Павловича задел не столько факт, что сержанты охраны там такие поносники, сколько то, что и с волкодавом этот волчонок вмиг расправился. «Небось нач. лагеря не только у охранников и у зэков, но и у собак жратву приворовывает, вот они у него и эдакие с недокорма», – заключил для себя народный комиссар.

Он взял трубку и спросил:

– Кто там, в порту Ванино, сейчас начальник пересыльного лагеря?

– Капитан Заяц!

– Зайца этого, – приказал нарком, – немедленно спецрейсом доставить сюда. – И, положив трубку, прошипел: – Заяц, понимаешь!.. Заяц!..

Побег недобитого палачонка был особенно досаден после сов. секретного донесения, которое как раз сейчас лежало у товарища Берия на столе. Составил его сам Юстас, прошло оно в зашифрованном виде через Берлин, Лондон, Женеву, с заездом в Бухарест и Белград, пока не очутилось на столе у Алекса, а уж оттуда, из ГРУ[1]1
  ГРУ – Главное разведывательное управление Генерального штаба Министерства обороны СССР. Лично Л. П. Берия не подчинялось.


[Закрыть], верные люди передали его народному комиссару.

Это был отрывок из протокола беседы двух британских лордов, проходившей на поле для гольфа неподалеку от Берлина. («А Юстас им, что ли, мячики подавал?» – зло подумал нарком, прежде чем перечитать донесение.)

Сов. секретно

Юстас – Алексу………

(Пер. с английского)

…Лорд Лэмсбери. Похоже, Московскому отделению Тайного Суда положен конец.

Лорд Макдональд. Да, после гибели г-на Васильцева и г-жи Изолской-Сазерленд – похоже на то. Как они, кстати, погибли?

Л. Л. Да как… Взорвались в самолете. И ведь, судя по всему, действительно заурядный несчастный случай.

При всем своем раздражении, нарком не смог сдержать довольной улыбки: «А вы учитесь, учитесь, господа лорды, – глядишь, и у вас дело получаться будет, а не только болтовня за игрой в гольф».

Однако ясно: Англия снова что-то замутила. Она всегда против нас что-нибудь мутит…

Ладно, дальше… Ну, несколько страниц малоинтересной говорильни…

Ага! Вот!

Л.М. …Правда, остался еще один, кто мог бы по праву рождения…

Л. Л. Вы про сына Викентия? Но дитя ведь еще совсем!

(«Ага, дитя! Такое дитя, что лагерных волкодавов на части зубами рвет!.. Ну, что там еще?..»)

Л. М. Во всяком случае, никого другого у нас там сейчас нет. И если мы хотим как-то возродить отделение…

Л. Л. Да, помощь оказать, видимо, придется. Но сперва хорошо бы проверить этого человека в деле.

Л. М. Может, Люцифера в Россию послать?

Л. Л. Что ж, почему нет… А если он что-то неладное обнаружит?

Л. М. Он знает, что делать. Пусть все подчистит…

(Окончание беседы из-за проявившейся бдительности охраны прослушать не удалось. Кажется, говорилось о конкретной помощи, которую они намерены оказать упомянутому объекту. – Юстас.)

Еще, понимаешь, и Люцифера какого-то выдумали! А «объект» был – вот он, туточки. Уже через два дня должен был отбыть из порта Ванино на Колыму.

Еще нарком подумал о Юстасе: экий все же хват! Вон, и с лордами он вась-вась, и в Берлине в чинах немалых, какой-то там… как это по-ихнему… хрен-фюрер. Много, ох много, должно быть, знает, сукин сын.

А кто много знает, тот, как известно, долго не живет. Похоже, зажился этот Юстас на белом свете. Хорошо бы вызвать его сюда, в Москву, – да и…

Нет, пока нельзя! Из Берлина присылает ценные сведения Самому, при нынешней политической обстановке Коба его в обиду, пожалуй, не даст.

А время пропустить – очутится он где-нибудь в Японии, как этот… как его?.. Рамзай[2]2
  Рамзай – агентурный псевдоним советского разведчика Рихарда Зорге.


[Закрыть], – выковыривай его потом оттуда!

Ладно, решил наконец народный комиссар, все это дела не сегодняшнего дня, и снова взглянул на донесение из Ванинского пересыльного лагеря.

И не то чтобы появление этого недобитого палачонка как-то пугало народного комиссара, – не таких, поди, видывали, – но то, что какая-то крохотная какашка все-таки осталась от этого Тайного Суда, лишало мир той гармонии, к которой он, нарком, привык: искоренять – так начисто!

А тут, понимаешь, какой-то капитан Заяц…

И не многовато ли чести этому Зайцу – везти его за народные денежки спецрейсом, чтобы шлепнуть здесь, в столице Родины? Дороговато выйдет. Да и смысл? Там, в Ванино, что ли, стенок не хватает?

В сущности, капитан Огурцов не ошибался – народный комиссар, когда доходило до дела, не скупился, но и бессмысленно расточительным все-таки тоже не был, поэтому он снова взял трубку и сказал:

– Вот что. Я передумал. Зайца этого в Москву не надо везти.

– А куда его?

– Шлепнуть вражину прямо там, в Ванино.

– Есть!

* * *

Копии тех документов, которые просматривал народный комиссар, лежали сейчас и на столе у майора государственной безопасности Н. Н. Николаева. Люди, работавшие на этом тихом этаже лубянского здания, знали обо всем, что происходило в стране, ничуть не меньше, чем сменявшие друг друга народные комиссары, если даже не поболе. Их фамилии и инициалы не блистали разнообразием. В соседних с Н. Н. Николаевым кабинетах трудились И. И. Иванов, П. П. Петров, А. А. Антонов и т. д., и были они в действительности такими же ивановыми, петровыми, антоновыми, как Н. Н. Николаев – Николаевым. Свои родные имена и фамилии многие из них почти забыли – и вовсе не оттого, что были такими беспамятными, а просто успели поменять столько всяческих имен, что не имело смысла докапываться до того, первого, полученного когда-то при рождении.

Что же касается сов. секретных документов, попадавших к ним в руки, то добывать их здесь, в Москве, было для этих людей занятием, в сущности, привычным; ничуть не менее секретные документы они добывали не один раз – кто в Берлине, кто в Лондоне, кто в Бухаресте, кто в Токио.

Впрочем, было кое-что, известное только майору Н. Н. Николаеву. Он один знал, что Юрий Васильцев и Екатерина Сазерленд живы. Знал это потому, что некогда послужил им ангелом-хранителем, предупредив о взрыве того самолета и передав парашюты[3]3
  См. в романе В. Сухачевского «Тайный Суд».


[Закрыть].

Зачем поступил именно так? Он мог бы дать тому разные объяснения, но только одно объяснение прятал даже от самого себя как слишком сентиментальное для опытного разведчика: эти двое были просто-напросто по-человечески симпатичны ему. Может, в тот момент вообще действовал даже не он, а романтически настроенный юноша по имени Митенька, еще не успевший побывать китайцем Синь Дзю, румыном Антонио Петреску, французом Эженом Дени, наконец, снова русским, но уже под именем Н. Н. Николаев? (Эти «Н.Н.» он почему-то даже в мыслях неизменно приставлял к своей нынешней, не родной, фамилии.)

Впрочем, нет, была и другая причина его тогдашнего поступка. Он надеялся, что Васильцев и Катя сумеют когда-нибудь возродить Тайный Суд, который он, Н. Н. Николаев, считал благом для Отечества – того Отечества, которому, несмотря на некоторую самодеятельность со своей стороны, продолжал служить верой и правдой.

Сколько мрази, сколько самых настоящих мародеров творят свои гнусные делишки под прикрытием НКВД! И никто никогда их не тронет: кто ж это осмелится?

А вот этот самый Тайный Суд взял да и осмелился! От скольких негодяев с высокими званиями уже освободил мир!..

Но прошли месяцы, а Тайный Суд так и не возрождался. Н. Н. Николаев по своим каналам выяснил, что Васильцев и Катя нынче проживают где-то в глубинке, за Уралом, и явно не собираются возвращаться к делам Суда.

Да по правде сказать, они теперь не так уж и нужны были майору Н. Н. Николаеву. Теперь Тайный Суд был своеобразным marque[4]4
  Товарным знаком (фр.).


[Закрыть], под которым могли действовать люди, гораздо более подготовленные.

Майор А. А. Антонов и старший майор П. П. Петров относились к здешним лубянским мародерам так же, как он, Н. Н. Николаев, и подготовлены были ничуть не хуже, чем он. Чего стоило устранение капитана Курицына, мародера из мародеров, погибшего (надо же!) в результате самовозгорания, или насильника малолетних майора Жумайло, пораженного (гляди ж ты!) шаровой молнией. Теперь в конторе долго до причин не доискивались, все мигом списывалось на этот Тайный Суд.

Нынче на очереди были комиссар госбезопасности 3-го ранга Палисадников и старший майор Недопашный. Оба имели отношение к отвратительному проекту «Невидимка», нынче вроде бы закрытому. Когда он, Н. Н. Николаев, узнал, что они там выделывали с детьми, даже он, привычный ко всему, не сразу поверил.

Между ними троими – Н. Н. Николаевым, П. П. Петровым и А. А. Антоновым – насчет судьбы того комиссара 3-го ранга и того старшего майора все уже было решено, акцию можно было проводить хоть завтра, но в связи с побегом сына палача майор Н. Н. Николаев решил на какое-то время притормозить с исполнением.

Нет, не просто так сбежал с пересылки Викентий-младший! Наверняка будет теперь разыскивать Катю и Васильцева. А дальше…

Что будет дальше, Н. Н. Николаев угадывать не стал – он был не из тех людей, которые в своих действиях опираются на догадки.

Он снял трубку внутреннего телефона, набрал двузначный номер старшего майора П. П. Петрова и произнес несколько ничего вроде бы не значащих слов. Для Петрова они означали: операция по устранению Палисадникова и Недопашного пока на неопределенное время откладывается.

– Любопытно, любопытно… – все еще держа в руке гудящую трубку, проговорил майор Н. Н. Николаев вслух.

Эти слова относились теперь уже к легендарному Люциферу, которого, судя по разговору двух английских лордов, скоро должны были забросить сюда, в СССР. Года два назад его уже забрасывали сюда, и он сумел-таки, сделав свои дела и убив с дюжину народу, благополучно убраться восвояси.

Да, Люцифер – это вам не какой-нибудь потерявший от наглости всякую бдительность мародер из НКВД. Люцифер опасен по-настоящему. Придется, пожалуй, Катю, Васильцева и этого Викентия, сына палача, как-то подстраховать. В любом случае игра, похоже, будет интересной. А вот кто выйдет из этой схватки победителем…

И майор Н. Н. Николаев, кладя телефонную трубку, еще раз произнес:

– М-да, любопытно…

* * *

Викентий лежал на опавшей таежной листве, дрожа от озноба. Виной этому ознобу была не подступающая осень – холод он с детства привык переносить, – а пулевая рана в боку, полученная при побеге. Ничего, это он тоже как-нибудь перенесет, тем более что рана, к счастью, оказалась сквозная.

Сильнее, чем бок, болела левая рука – это уже от собачьего укуса. С той овчаркой он справился в точности как учил покойный Викентий-старший. Когда собака находится в прыжке, надо поставить поперек левую руку, чтобы псина вцепилась намертво, и тогда, подняв эту псину, ударить ее большим пальцем правой руки в солнечное сплетение. Собака от этого сразу валится в бессознанке, и тогда уже ее можно – палкой, ногами, ножом…

Тут что самое опасное: у иных собак зубы заразные бывают, тогда ему, если не принять мер, в скором времени хана. Вон уже рука и пухнуть начала очень по-нехорошему. Неужто скоро ему кирдык?..

Превозмогая слабость, парень обшарил километров пять тайги, пока не нашел то, что было нужно: корень женьшеня. Тоже старший Викентий научил – и как искать, и что с ним дальше делать. Разжевал целебный корень зубами и получившуюся кашицу запихнул поглубже во все раны, и от пули, и от собачьих зубов.

Ничего, уж теперь-то он, пожалуй, и выживет!

Но всего лишь просто выжить ему, однако, было мало, не для того он пустился в эти бега. Теперь, когда сбежал, предстояло главное: возродить то, к чему его готовили, то, ради чего жил и погиб старший Викентий, то, без чего этот мир будет вовсе бессмыслен. Это главное было обозначено в его голове двумя словами: Тайный Суд.

Хорошо бы все-таки найти Васильцева с этой его девахой. Правда, в прошлый раз при встрече они послали его куда подальше. Тогда он злился на них, но потом злиться перестал. Почему, собственно, они обязаны были вот так вот с ходу поверить ему? В сущности, они даже поступили вполне правильно: кто он для них такой? Надо, чтобы они увидели его в деле, – вот тогда поглядим!..

Но вопрос – где их теперь искать? Вряд ли они до сих пор сидят там, в квартире на Тверской, и его дожидаются.

Но если живы – он все равно их найдет! И уж заставит поверить!

Если только они живы…

А если нет?..

Что ж, он сам возродит Тайный Суд, он, Викентий-второй. Он сделает это, чего бы то ни стоило!

Но все же первое дело – выбраться отсюда. В голову даже пришла шальная мысль: что, если взять да и угнать самолет? Тут, судя по гулу, аэродром где-то неподалеку…

Нет, конечно, глупость! Не выйдет… Придется, как учил Викентий: per pedes apostolorum[5]5
  Стопами апостолов (лат.). В переносном смысле – медленно, шаг за шагом, преодолевая все преграды.


[Закрыть].

Правда, апостолам, поди, не приходилось преодолевать десять тысяч верст тайги… Ничего, он-то уж как-нибудь выдюжит!

А пока – спать. Зарыться в гнилую листву – и спать. К утру женьшень сделает свое дело, и можно будет начать путь.

С каждой минутой сон забирал все прочнее. И вот он – уже не он, а какой-то Федька с Сухаревки.

Федька-Федуло…

Федька – голова как редька…

И кто-то – судя по голосу, Минька Прыщ – издали кричит:

– Эй, Федуло! В ухо надуло?