Текст книги "Блуд на крови"

Валентин Лавров
Блуд на крови

© В.В. Лавров, 2020

© «Центрполиграф», 2020

Загробный мститель

Едва до Екатерины Великой дошла история, о которой мы расскажем, императрица якобы с изумлением произнесла: «Каких чудес на свете токмо не бывает!» И повелела: «О сей истории много не распространяться и народ зря не смущать, дабы в умах порча не произошла».

Поживется – слюбится

Первостатейный петербуржский купец Данила Матвеевич Семенов уже два года ходил вдовцом. Было ему сорок девять лет от роду, силу в организме имел он несокрушимую и в женской ласке ощущал необходимость несомненную.

Тут ему сваха подвернулась. Стала невесту ладить:

– Тебе ли, Матвеич, с такими капиталами одному перемогаться? У купца Наумова девка Анастасия в возраст вошла, осьмнадцать годков стукнуло. Из себя краля – стройная, чернобровая. Сам Наумов разорился, да тебе за чужим богатством не гнаться, своего – выше крыши!

Устроили смотрины. Даниле Матвеевичу девка показалась, лишь худоба смущает. Сваха увещевает:

– Чай, сквозь ребра кишки не просвечиваются! Были бы кости – от доброй жизни всегда мясо нарастет.

Анастасия девица не нравная, но отцу печалится:

– Скучно мне, батюшка, стар он дюже. Молодого бы, пригожего!

– У молодого в кармане – вошь на аркане, – отец вразумляет. – Тебе, бесприданнице, знаменитый купец честь оказывает. Да на твоем месте любая другая нос бы вздернула, хвост растопырила. Я, дочка, не мерзавец твоей жизни, добра желаю.

* * *

Свадьбу пышную сыграли. Анастасия в дом мужа переехала и весьма довольна осталась. У отца с хлеба на квас перебивалась, в обносках ходила, а тут стала нежиться в полном довольстве. Отцу кланяется:

– Спасибо, батюшка, за вразумление. Муж у меня расчудесный, заботливый да щедрый. Опять деньги дал большие. Говорит: «Наряжайся, ни в чем себе не отказывай!» Пиры в доме чуть не каждый день – знакомцев угощаем, купцов российских и чужеземных. Делу торговому – застолье первый помощник. Даже умелого повара взяли. В землях немецких искусству своему обучался.

Утренние заботы

Хозяин спозаранку по делам торговым убегал, все заботы на молодую жену оставлял. Та еще в постели лежит, да уже о доме заботится. Данила Матвеевич приказал богатый обед приготовить, сегодня купцов, приехавших из разных городов сделки рядить, следует угостить: «По-царски!»

Позвонит Анастасия в колоколец, сенной девке Глашке приказывает:

– Позови повара!

Ванька-повар, рослый, в плечах широкий, лицо круглое, руки фартуком вытирает, на пороге уже стоит:

– Гутен таг, фрейлейн! Звать приказывали?

– Чего к обеду готовишь?

– Стараемся, как приказано. Стало быть, – Ванька заводит глаза, – на первое холодец, затем ветчина с хреном – от Самотесова доставили сейчас. На второе – галантир…

– Ты, Ванька, оттяни его поболее!

– Натюрлих, Анастасия Павловна. Сельдь соловецкая. Грибки соленые, огурцы и пурмидоры из парников Шереметева – как положено. Ну и шеврель из дикой козы, которую свою зарезали. Напитки разнообразные, – повар впился взглядом в заманчивые полуокруглости грудей, выглянувших из-под одеяла, – токмо докупить следует бонбарисовой, да померанцевой не более полдюжины осталось.

– Из горячего – все?

– Как можно-с?! Фазаны в перьях по-курфюрстски. На десерт – зефиры и пирожные разнообразные.

Анастасия, томно потянувшись, сладко зажмурилась:

– Что-то чаю хочется…

– Да и то, чаю аль кофе с утра – хорошо, – угодливо осклабился Ванька. – Прикажете в спальню подать? А может, в дальнюю беседку с гротом?

– Давай в сад неси, – улыбнулась приветливо Анастасия. Ванька – единственный молодой мужик в доме, и Анастасия с удовольствием чувствовала, что ее женские прелести волнуют парня, и немного кокетничала с ним. – Отвернись, бесстыдник! Не видишь, с постели встаю.

…что фонарь без свечи

Ванька от рождения был крепостным великих князей. После первого брака будущего русского царя Павла Петровича Ванька достался его очаровательной супруге Наталье Алексеевне. Подростком вместе с другими рабами был отправлен в Дрезден – учиться поварскому делу.

По природной бестолковости Ванька тонкостей своей профессии не освоил. Зато, как это часто случается с россиянами, заграничная жизнь произвела на парня самое пагубное воздействие. Ему понравилось щеголять в смешных одеждах, играть в азартные игры и дуть пиво.

Великая княгиня Наталья Алексеевна, словно предчувствуя свой ранний конец и от природы обладая нравом добрым и человеколюбивым, составила завещание. Шестнадцатого апреля 1776 года Наталья Алексеевна разрешилась от бремени мертвым младенцем, а сама, испытав страшные муки, скончалась. Ее овдовевший супруг исполнил волю покойной жены, в точности сделал все то, что она записала в духовной. Среди прочих облагодетельствованных и оказался повар Ванька, получивший освобождение из своего крепостного состояния.

Тут он и подвернулся под руку Даниле Матвеевичу, который, желая доставить приятное удовольствие супруге, натерпевшейся всякой нужды с молодых лет, взял на службу Ваньку, определя ему комнату для житья в собственном доме и приличное жалованье.

Вскоре выяснилось, что Ванька ленив и глуп. Данила Матвеевич вздыхал порой:

– Голова без ума, что фонарь без свечи.

Готовил он не лучше кухарки Луши, но по доброте хозяйской был на месте оставлен.

И как скоро жизнь показала, сделал это купец понапрасну.

Светская жизнь

Данила Матвеевич норовил всячески потрафить жене. Гардероб ломился от новомодных платьев. Одних роброновых с фижмами было штук пять или более – из атласа, люстрина, бархата, штофа, гроденапля. Кушала Анастасия с серебра, а ее уши, пальцы и грудь украшались бриллиантами, изумрудами и золотом.

Явно гордясь женой, которая от доброй жизни несколько располнела и вообще стала еще привлекательней, купец возил ее на разного рода ассамблеи и представления.

Так, в июле Данила Матвеевич привез жену в Аничков дворец, где петербургское купечество устроило маскарад.

Воображение Анастасии было поражено многоцветным фейерверком и освещенным щитом, на котором ярко горел вензель императрицы. Здесь же Данила Матвеевич познакомил ее со своим старинным приятелем – знаменитым поэтом Сумароковым. Последний составил им протекцию, по которой они попали в Смольный, где институтки разыграли пьесу Екатерины «Высокомерный».

Сама императрица сидела в ложе и от восторга чувств хлопала в ладошки: «Браво, актеры!» После ужина дали бал. Анастасия от природы была ловкой и танцевала лучше всех, и от кавалеров не было отбоя. И вдруг к месту, где она находилась с мужем, приблизилась императрица с фельдмаршалом Голицыным. Екатерина Алексеевна улыбнулась и милостиво произнесла:

– А ты прелестно танцуешь! – И, повернувшись к Голицыну, лукаво добавила: – Князь, если супруг этой красавицы не возражает, отчего бы вам не сделать с ней круг?

Данила Матвеевич затараторил, что «будет весьма польщен», Анастасия заалела от смущения.

Грянула музыка, и увешанный орденами князь, еще в движениях не потерявший ловкости, прошел с купеческой женой два круга.

Екатерина, стоя возле Данилы Матвеевича, с удовольствием наблюдала танец. Потом спросила купца:

– Как зовут твою супругу?

– Анастасия Семенова, в девичестве Наумова, ваше императорское величество! – бойко ответил Данила Матвеевич.

Случившийся поблизости Сумароков поспешил вставить:

– Ваше величество, купец Семенов не только молодой женой знатен, он и легко владеет немецким, говорит без затруднений.

Екатерина за что-то сердилась на знаменитого поэта и его замечание оставила без ответа, хотя фамилию купца, как покажет время, запомнила.

Анастасия от своей жизни была в восторге. Она искренне повторяла мужу:

– Ты у меня зело чудесный! Как я тебя люблю…

Черные замыслы

Кокетство Анастасии, на первый взгляд вполне безобидное, вдруг приобрело мрачное значение. Дело в том, что Ванька, имевший любовный опыт исключительно с продажными женщинами и не помышлявший об их порядочности, вообразил, будто юная хозяйка без него жить не может. Порой сладострастно мечтал: «Ты будешь моей, чего бы мне сие ни стоило! Я помню о тебе всяк час, я уже изнемогаю! Твой старый муж достоин смеха. Он еще не ведает, что и его супружница, и все капиталы скоро мне достанутся».

Повар замыслил страшное. У немца-провизора он купил белый кристаллический порошок – сулему. И ждал лишь удобного случая, чтобы осуществить свое злодейство.

* * *

И случай такой представился в двадцатых числах августа 1777 года. К купцу приехали друзья из Ганновера. Стол был завален различными яствами: осетриной, белугой, икрой на подносе, копченой стерлядью, красовался нежной розовой корочкой жареный поросенок, стояла батарея дорогих вин. За столом шумело веселье.

Обычно воздержанный, Данила Матвеевич пил чарку за чаркой.

В столовую несколько раз забегал Ванька. Наконец решился: «Хозяин, кажись, зело пьяный! Насыплю ему отраву в кашу с фруктами. Все будут есть – им ничего, а на старика воздействует. Решат, что худо ему сделалось от избытка водки».

Прибежав на кухню, Ванька решил отослать на минуту-другую Лушку, ему помогавшую. Он приказал:

– Не вертись, яко капля на носу! Неси-ка лучше гостям мусс. Да не забудь грязные тарелки собрать со стола.

Едва девка ушла, как повар метнулся к угловой полке, где стояли большие кастрюли, редко употреблявшиеся. Лихорадочно пошарив вмиг вспотевшей ладонью, извлек из тайного угла маленький пакетик. Это была сулема. Он высмотрел покрупнее сливу, украшавшую кашу, пальцами сделал надрыв и посыпал туда яда. Потом сливу положил сверху на кашу, приметив место.

В этот момент, громыхая деревянными подметками по дощатому полу, на кухню вернулась Лушка.

– Мой посуду, – распорядился повар, – а я кашу гостям поставлю.

И, подхватив трясущимися руками блюдо, отправился осуществлять гнусный замысел.

Жуткое застолье

– Стол у тебя, Данила Матвеич, замечательный! – хвалили гости из Ганновера.

В то утро они совершили удачную сделку с Семеновым. Гости много рому пили, трубки курили, всю гостиную табаком продушили. Гуся съели, поросенка закончили. Интересуются:

– Не пора ли к сладким винам перейти?

– Обязательно, вот гишпанское, по оказии получил! – Данила Матвеевич взял в руки бутылку старинной формы. – В Гишпании, сказывают, сам король тамошний употребляет.

Откушали гости вина, почмокали губами:

– Истинно напиток королевский! И смородиновый мусс – объедение! – Сами обходительные, на Анастасию любуются, деликатно улыбаются: – Хозяйка – красавица и дом, поди, ведет отлично. Кушанья все превосходные!

Хозяин, довольный похвалой, широко улыбнулся:

– Мой повар в вашем германском государстве выученный. Служил великой княгине Наталье Алексеевне, царство ей небесное.

Поговорили о том, что ее вдовый супруг что-то уж слишком быстро утешился новой любовью – и полгода не прошло со дня смерти Натальи.

– В Берлин Павел Петрович приезжал на свидание с невестой своей – принцессой Вюртемберг-Штутгартской Софьей-Доротеей, – заметили немцы, довольные тем обстоятельством, что их соотечественница стала великой княгиней в России и, весьма вероятно, станет царицей.

В этот момент вошел Ванька. На большом подносе он держал кашу, начиненную персиками, сливами, яблоками и различными ягодами. Серебряной лопаткой он разложил кашу гостям. Большой кусок отделил хозяину, сверху украсив крупной сочной сливой.

– Ты, Ванька, меня обкормишь! – добродушно пророкотал хозяин.

– Кушайте себе во здравие. – Зубы повара ляцкнули. Он поспешил удалиться на кухню.

Минут через десять к нему влетела Глашка:

– Иван Гаврилыч, вас хозяин требуют!

На непослушных ногах, побледнев от страха, Ванька вошел в столовую. Данила Матвеевич сидел с перекошенным лицом.

– Ты, подлец, чем меня накормил? Я словно гвоздей наелся, во рту железом отдает.

Заюлил повар, забегали глазки:

– Это все Лушка, это она нынче на базаре черт-те знает у кого хрухты покупала. Можа, чего и попавши.

– Анастасьюшка, зови скорей лекаря да священника… – Купец изрыгнул на праздничный, разукрашенный серебряным шитьем кафтан что-то слизисто-кровянистое. – Ох, томление во всех членах, смерть горчайшая подходит!..

Когда, запыхавшись, прибыли священник и доктор Позье, они нашли в спальне остывающий труп купца. Лицо его было искажено мучительной смертной гримасой.

Признание

В доме Данилы Матвеевича начались хлопоты, которые сопутствуют смерти. Молодая вдова то и дело заходилась в неутешных рыданиях. Хмурый и неопрятно одетый гробовщик с аршином в руках обмерял усопшего. Лушка, быстро мелькая иглой, шила погребальный саван. С мягким пушком на верхней губе монашек читал молитвы.

…В день похорон улица была черна народом. Сладко пел синодальный хор. Держа разукрашенный гроб на холстинных полотенцах, народ двинулся к кладбищу. Вдову, то и дело терявшую сознание, вели под руки.

Среди народа держался слух, что-де не своей смертью почил усопший, что его отравили.

* * *

На следующее после похорон утро без стука в спальню к вдове, забывшейся тяжелым сном, вошел Ванька. Он уселся на край постели, подмигнул хитрым глазом и заговорщицки произнес:

– Сию пакость я сотворил исключительно ради чувств наших. Грех взял на свою душу. Теперь, барыня, ничто Эроту препятствиев не чинит.

– Ты что, дурак безмозглый, несешь? – изумленно воскликнула Анастасия. – Какой еще Эрот?

– Молвлю не ложно, – ощерился Ванька. – Теперя мы навсегда вместе. Для нас обоих я старался. Покойнику подсыпал…

Захлебнулась от гнева вдова, ладонью полоснула убийцу по морде:

– Пусть тебя, негодяй, лютая смерть постигнет!

Глаза убийцы нехорошо блеснули. Он криво усмехнулся:

– Коли донесешь, так я на дыбе скажу, что сама меня научила старика мужа извести. Казнят тогда обоих.

Застонала Анастасия:

– Я не донесу, но будь ты проклят и пусть тебя постигнет кара Божья!

Ванька направился к дверям, на ходу пробормотал:

– Зря серчаешь! Но я к тебе еще приду, ты меня сделай своим полюбовником. Иначе сам погибну, но и тебя погублю. Ауфвидерзейн!

И вновь, уткнувшись в подушку, рыдала молодая вдова. У нее не стало сил разорвать ту паутину, в которую вовлек отравитель.

Гроб у порога

После похорон прошло две недели. Девятого сентября 1777 года Екатерина Великая прибыла в Петербург из Царского Села.

В тот день задул ураганный западный ветер. С моря гнало воду в Неву, и она поднялась на десять футов, то есть более чем на три метра. Свидетель этого печального события писал: «От сего наводнения водою был залит весь город, освобождены были токмо Литейная и Выборгская части города… По всем почти улицам, даже и по Невской перспективе, ездили на маленьких шлюпках. Небольшой купеческий корабль проплыл мимо Зимнего дворца, прямо через каменную набережную. Польский корабль, груженный яблоками, был занесен в лес, находящийся на Васильевском ост рове».

…Именно этот корабль увидала поутру в свое окно Анастасия. Вода плескалась возле стен ее дома. Затопление было всеобщим. Вдруг вдова, не веря глазам своим, с ужасом закричала:

– Что это? Не может быть! Страсть какая…

Возле крыльца плавал… гроб. Тот самый, что заключал останки Данилы Матвеевича. Анастасия позвала Глашку и Лушку. С их помощью разбухший дубовый гроб с неимоверными трудами подняли на крыльцо.

И вскоре вода пошла на убыль. Часа через три, то есть в самый полдень, наводнение почти полностью схлынуло.

* * *

Вдову навестил Александр Петрович Сумароков. Болезнь помешала ему присутствовать на похоронах. Он собирался уезжать в Москву, но, прослышав о необыкновенном случае с гробом, решил утешить Анастасию и отдать краткую эпитафию – для высечения на надгробном памятнике:

 
Под камнем сим лежит мой муж.
Ко мне он не вернется уж.
 

Эпитафия содержала некий намек.

Вдова, питая полное доверие к замечательному человеку, рассказала ему всю историю, ничего не утаив. И при этом добавила:

– В случившемся усматриваю волю мужа, дабы виновник его злой кончины получил должное возмездие. Дайте знать, Александр Петрович, о лиходее тому, кому положено сие по службе.

На другой день поэт отъехал в Москву, но перед тем поведал о происшествии фельдмаршалу Голицыну. Тот, не разобравшись в сути дела, приказал арестовать и Ваньку-повара, и безвинную вдову. Так они оба оказались в каземате.

Эпилог

Но истина все ж восторжествовала. Когда Голицын довел до сведения императрицы о столь необычном случае, как приплытие гроба к крыльцу дома, где было совершено злодейство, и назвал фамилию Семеновой, та упрекнула князя:

– Почто ты забыл юную прелестницу, с которой танцевал в Смольном дворце? Такая не могла совершить столь бесчеловечный поступок.

Анастасия была в тот же день освобождена и вознаграждена за претерпение безвинных страданий: Екатерина подарила вдове свой миниатюрный портрет.

Ванька был порот, клеймен и навечно отправлен в Сибирь.

Поэт Сумароков уже 1 октября того же, 1777 года скончался в Москве. Его эпитафия была выбита на граните надгробия Данилы Матвеевича, своевременно вновь похороненного и к вдове действительно больше никогда не возвращавшегося.

Голицын, желая доставить приятность императрице, предлагал ей сделать такие водяные фонтаны, кои в случае нового наводнения выбрасывали бы влагу до самого неба и рассеивались в тучах. Из этих фантазий, понятно, ничего не осуществилось.

Зато той же осенью великий Гваренги закончил сооружать чудные решетки оград Летнего сада. Они были позолочены и вызывают всеобщий восторг по сей день.

Дочь палача

Этой страшной истории более двух сотен лет. Она поразила умы ее современников лютой и беспричинной жестокостью. Любимец двора поэт Михаил Херасков говорил Екатерине Великой: «Злоба сия может поколебать в человеке благородном уважение к людскому племени». Оберегая чувства своих читателей, я не стал бы печатать эту историю. Однако она нам интересна тем, что для раскрытия истины впервые в России была произведена с судебной целью эксгумация трупа.

Азарт

Семеновского полка капитан Жердинский держал нечто вроде игорного дома. Каждый день здесь за зеленым сукном ломберных столов собиралась изрядная компания, состоявшая преимущественно из персон военного звания.

В тихий послеобеденный час, когда многие из петербуржцев вкушали, по древнему русскому обычаю, сон, исходил азартным томлением майор лет тридцати пяти. Хрупкого, словно саксонский фарфор, сложения, с узким, побледневшим от волнения лицом, с растрепанным коком над высоким лбом, он испытывал фортуну за вистом. Взмокшей и слегка дрожавшей ладонью время от времени он подгребал к себе выигранные деньги.

Сидевший напротив мрачный кирасир пошарил по пустым карманам мундира и со злобой плюнул на пол:

– Ну, Христер Клот, тебе везет, как подлецу! Выставил меня начисто. За какой-то час просадил тебе месячное жалованье. Что ж я пошлю теперь старухе матери? Ох, где ты, моя удача?

Клот ехидно ухмыльнулся:

– С твоим счастьем, Парамонов, только по воронам из мортиры палить!

Клот усмирял Пугачева, самолично (осуждаемый за это офицерами) повесил десятка полтора бунтовщиков, отличился под Казанью. Теперь же, согласно его рапорту, отправлялся на родину – в Лифляндию «для поправления пошатнувшегося домашнего хозяйства и болезни супруги ради».

– Играешь? – с надеждой получить еще чего-нибудь в качестве трофея спросил Клот.

Парамонов подумал, достал серебряные часы, положил на стол. Игра возобновилась, и через несколько минут часы поменяли хозяина.

– Я – пас! – поднялся кирасир. – Если желаешь, угости водкой.

Игроки пошли к буфету, выпили по несколько рюмок. Вдруг Парамонов азартно произнес:

– Хочешь сыграть на мою крепостную девку? Ей десять годов, но ловкая, шельма! Шьет изрядно, может готовить. За десять рублей поставлю. Идет?

Они вышли на улицу, приказали остановиться извозчику. Через минут десять подкатили к маленькому домишке, стоявшему поблизости от Шляхетского кадетского корпуса.

– Сам король шведский Густав III месяца полтора тому назад посетил нас, у кадетов был, – хвастливо проговорил Парамонов, словно король был его личным гостем. – Ужинать будешь?

Последняя ставка

На пороге прибывших встретила тонкая веснушчатая девочка, вытрясавшая половичок. Большие голубые глаза вопросительно посмотрели на Парамонова. Тот обрадовался, похлопал ее по спине:

– Видишь, майор, какова красавица? Цены девке нет. Скоро в возраст войдет, совсем тебе пригодится. – И он хихикнул, обнажив темные от жевательного табака зубы.

Клот ощупал девочку, недовольно поморщился:

– Тоща, яко снеток онежский! Ну да уважу тебя, Парамонов, сыграю. Выпить у тебя не найдется?

Прошли в избу. Даже вечерний сумрак не мог скрыть убожества обстановки: земляной пол, колченогая лавка, некрашеный стол да грязный полог, за которым виднелась неубранная кровать хозяина.

– Фьють, – присвистнул Клот, – живешь ты, капитан Парамонов, вельми скудно.

Тот тяжело вздохнул:

– А как иначе? Деревушка у меня под Вязьмой есть, да дохода почти не дает. А жалованье мое все на игру нынче уходит. Страсть как не везет, а без игры не могу. Тут два месяца терпел, зарок давал, так поверишь, майор, едва не повесился от тоски. Даже веревку намылил, но в последний миг одумался.

Клот улыбнулся широкой розовой пастью:

– Веревку, капитан Парамонов, береги. Может, и пригодится еще.

– Типун тебе на язык! Мои беды начались еще со службы в любезных сердцу покойного императора Петра III голштинских войсках. После его кончины матушка Екатерина нашим офицерам, и мне в их числе, хода не дает. Так и уйду за выслугой лет в отставку капитаном, а уж давно пора быть майором. Ну да хватит. – Он повернулся к девочке: – Поставь, Настя, нам водки и чего-нибудь найди на закуску. Огурцов, что ли, да хлеба.

Они выпили. Парамонов предложил:

– Давай фортуну испытаю – кости бросим!