Текст книги "Брем"

Мухаммед-Али – вице-король Египта

Когда после завершения Наполеоновских войн эти места покинули британские оккупационные войска (позаботившись для усиления своего влияния об установлении собственной администрации), Египет снова попал под сюзеренитет Османской империи. Между турецкой администрацией и феодальным правящим классом мамлюков началась жесточайшая борьба за власть. Для египетского народа обе эти силы означали усиление эксплуатации и чужеземного владычества. А когда в конце концов ненавистные беи-мамлюки были изгнаны в ходе всенародного восстания, вице-губернатором и затем вице-королем был избран Мухаммед Али, бывший командир албанских добровольческих отрядов, пришедших в страну с турецкой армией.

Его деятельность стала поворотным пунктом в истории Египта. Чтобы укрепить свою систему правления, он поставил четыре основные задачи: ликвидацию вассальных отношений с Османской империей, прекращение политического и экономического влияния династии мамлюков, защиту от британской колониальной державы и развитие централизованной власти с помощью комплексного реформирования.

После того как ему удалось добиться вывода британских войск, он сосредоточился на борьбе с примерно 40 тысячами членов турецкой касты мамлюков, которые вовсю сопротивлялись его усилиям. Между 1808 и 1810 годами он экспроприировал их земли, которые были объявлены собственностью государства. Когда же мамлюки при поддержке Блистательной Порты и британских войск оказали сопротивление, он обманом заманил их вождей в каирскую Цитадель и устроил там резню.

Гибель ненавистных угнетателей, свержение эксплуататорской касты были для египетского народа большим облегчением, однако кровавые методы, с помощью которых восточный тиран пробивался к власти, стали тем стилем, к которому отныне прибегал и сам Мухаммед Али в борьбе против политических противников…

Экономические реформы, с помощью которых он на ощупь, без изменения феодального способа производственных отношений, пытался способствовать развитию капиталистических элементов в хозяйстве, были прежде всего средством для упрочения его собственного положения на внутренней и внешней политической сценах.

Тот факт, что к 1816 году вся земля (в том числе и территория духовных лиц) была объявлена государственной собственностью, никоим образом не способствовал улучшению условий жизни миллионов бедных египетских феллахов из 3500 деревень, разбросанных по всей стране. Де-факто они становились собственностью правящих семейств. Новый слой чиновников и офицеров, как правило, неегипетского происхождения, занял все ключевые посты в армии и правительстве, получив не облагаемые налогами владения. Феллахи, которых действительно освободили от непосредственной эксплуатации местных помещиков, оставались, однако, привязаны к земле и подвергались грабежу со стороны центральной власти. Они привлекались также к принудительному труду на ирригационных системах и, как сообщал Брем, являлись тягловой силой – то есть бурлаками на Ниле.

Беззащитные перед законом, они подвергались бесконтрольному призыву на военную службу или направлялись в качестве рабочей силы на заводы, принадлежащие лично Мухаммеду Али.

Да, его программа привела к некоторым прогрессивным реформам. Строительство плотин повлекло за собой регулирование оросительной системы и удвоение посевных площадей к 1840 году. Внедрение новых культур, в частности хлопка, стало сырьевой базой промышленного развития страны.

Успешные реформы укрепили централизованное феодальное государство и власть самого Мухаммеда Али в намерении создать путем расширения своей территории независимую египетскую империю. С 1811 по 1818 год он возглавлял на Аравийском полуострове победоносный поход против вахабитов[3]3
  Вахабиты – мусульманская религиозная секта в восточной Аравии, основанная в середине XVIII в. Мохамедом ибн Абдель-Ваггабом с целью восстановления первоначальной чистоты учения Корана. Шейх Сауд основал свою «вахабитскую» династию от границ Геджаса до Персидского залива. Сын его, Абдель-Азис, со 100 тысячной армией завладел Меккой, областью Оман и другими землями, но был убит в 1803 г. Племянник его, Абдалла II, вторгся в Персию, разрушил город Мешхед, но был разбит и взят в плен Ибрагимом-пашой египетским, после чего казнен в 1818 г. в Константинополе. Потомки Абдаллы при помощи народных восстаний смещали египетских губернаторов и сами изгонялись турецко-египетскими войсками; с середины 1870 х гг. государство вахабитов лишилось части своих владений вследствие династических междоусобий, и власть перешла к новой династии эмиров. В 1820 г. учение вахабитов было перенесено индусом Ахмедом в Индию, где центром секты сделалась Патна, но с гибелью Ахмеда в 1831 г. движение угасло.
  Основными задачами были расширение земель и контроль за торговыми караванами, что шли во множестве из стран Западной и Центральной Африки. Мухаммед Али надеялся найти на юге ценные полезные ископаемые, в частности золото, чтобы пополнить стремительно скудеющую государственную казну.


[Закрыть], а с 1819 по 1822 й подчинил земли восточной части Судана (Нубия, Сеннар и Кордофан).

Нестабильная политическая ситуация в этих областях (султанат Сеннар только номинально подчинялся центральной власти, а в действительности был разделен на отдельные племенные районы, а Дарфур и Кордофан пребывали в упадке) только способствовала этим завоеваниям. Летом 1820 г. Исмаил, сын Мухаммеда Али, отправился с войском в 5000 человек вдоль Нила в направлении Сеннара, в то время как другой его сын, Мухаммед бей-Хушров, с 3000 войск – в Дарфур.

Несмотря на героическое сопротивление вооруженных лишь копьями жителей, они не могли долго противостоять интервентам. Вскоре, в 1822 году, из-за непосильных налогов здесь вспыхнуло восстание против угнетателей. Пламя народного гнева охватило весь Судан, но восстание было жестоко подавлено армией Мухаммеда Али. Страна была опустошена, более половины населения убито или угнано в рабство.

Когда Брем посетил эти области 25 лет спустя, то повсюду еще оставались следы тех страшных времен. Свидетели кровавых сцен рассказывали ему о запомнившихся им зверских расправах с населением.

Из дневника:

«Натиск на юг»

«Имея за спиной завоеванные области, Мухаммед шел все дальше на юг, но ожидаемые богатства все не обнаруживались. Потери захватчиков были велики. Они были вызваны не отпором населения, а инфекционными болезнями и коварным климатом. Чем дальше за спиной оставался родной Египет, тем настоятельнее была необходимость создания постоянной военной базы. Он выбрал для этого стратегически выгодное положение – место слияния Голубого и Белого Нила. Таким образом, возле бывшей деревеньки Хартум были возведены в 1823 году первые казармы для солдат. Вскоре это место стало столицей завоеванного Судана и отправной точкой для дальнейших кампаний, прежде всего, в сторону Красного моря.

Отсюда Мухаммед Али с 1839 по 1842 год посылал экспедиции для изучения верхнего течения Белого Нила в качестве транспортной артерии для путешествий в неизвестность африканского Юга».

В результате многочисленных военных авантюр египетская армия сильно поредела. Поскольку рейды за рабами не давали весомых результатов, армия была пополнена 235 тысячами феллахов, согнанных из деревень с помощью облав; на их содержание потратили более половины госбюджета.

Вместе с тем расширение сферы влияния египетской империи противоречило интересам европейских держав, которые уже давно рассматривали эти земли как свои потенциальные колонии. С помощью англо-австрийских войск продвижение египтян к Константинополю – а они стояли уже у Акко – приостановили, и закачавшаяся было Османская империя временно оказалась спасена. Усилиями четырех держав – Англии, России, Пруссии и Австро-Венгрии – была заключена Лондонская конвенция (1841), которая вынудила Мухаммеда Али отказаться от земель за пределами Египта и Судана и признать власть турецкого султана, чья политическая и экономическая зависимость от европейских держав к тому времени сильно увеличилась.

У подножия древних храмов

После провала чаяний Мухаммеда Али, особенно в последние годы его правления, когда и состоялось первое путешествие Брема в Африку, страна стала сырьевым придатком европейских держав. Особенно возросла эта зависимость при шахе Аббасе I (1849—1854), Саид-паше (1854—1863) и Исмаил-паше (1863—1879).

2 ноября Брем и его спутники ступили на землю в Вади-Хальфе возле второго порога. Незадолго до прибытия они имели удовольствие лицезреть на берегу Нила величественный храм Абу-Симбел. К сожалению, Альфред не имел возможности осмотреть его внутренний интерьер, но зато вволю полюбовался мощными порталом. Храмы Абу-Симбела уступают пирамидам по древности, но по интересу к ним – нисколько. В ансамбль Абу-Симбела входят два сооружения: Большой храм, посвященный самому фараону Рамзесу II и трем богам: Амону, Ра-Хорахте и Птаху, и Малый храм, воздвигнутый в честь богини Хатор, в образе которой представлена жена Рамзеса II Нефертари-Меренмут. Примечательно, что лица статуй богов копируют изображения лиц царственной семьи.

Поскольку появились трудности с арендой судов и верблюдов, Брем и его спутники вынуждены были на две недели задержаться в этих местах. Альфред, как исследователь, конечно, только обрадовался этому обстоятельству, однако бесплодная местность вокруг Вади-Хальфы не очень-то подходила для наблюдений и охоты.

Из дневника:

В селениях берберов

«Мы остановились в караван-сарае, который жители важно величают замком – “эль-Хасср”, и так как в Вади-Хальфа не оказалось на ту пору ни верблюдов, ни каких-либо судов по ту сторону порога, то мы вынуждены были провести тут 13 дней. Наше жилище (четыре года спустя оно представляло почти одни развалины) состояло из двухэтажного дома с немногочисленными комнатами и очень обширного двора. Все здание было выстроено из необожженного кирпича, а покрыто совершенно к тому непригодными стропилами из пальмовых стволов. В наружной стене, которою было обнесено все здание, проделано было много бойниц, очевидно, предназначенных для обороны на случай нападения.

В прежние времена, может быть, и в самом деле богатым караванам угрожала какая-нибудь опасность этого рода; но во время нашего пребывания в Вади-Хальфа тамошняя торговля составляла монополию правительства и караван-сарай стоял без всякого употребления. Во всяком случае, нам он очень пригодился.

Для путешественника, очутившегося в таком безынтересном месте, всегда бывает приятно немедленно найти себе пристанище и не выгонять ради этого какую-нибудь беззащитную семью туземцев из их бедной хижины. К тому же жилища барабров[4]4
  Брем имеет в виду берберов, древнейшее население Северной Африки.


[Закрыть], хотя почище и уютнее феллахских мазанок, сбитых из нильского ила, все-таки очень плохи. Они с виду похожи на четырехсторонние, усеченные сверху пирамиды, сложены из необожженного кирпича, не имеют световых отверстий (слово “окно” не желаю упоминать всуе) и освещаются внутри посредством единственного входа, кверху расширенного и прикрываемого на ночь циновкою из плотно связанных пальмовых листвяков, называемых “джерид”. Пол в нубийских домиках часто покрыт пестрыми, искусно сплетенными из соломы ковриками или просто состоит из вбитой земли. Внутри хижины, кроме постели, состоящей из такой же плетенки, как и дверь, но только на четырех ножках, да нескольких деревянных чашек и глиняных горшков, нет решительно никакой утвари.

Жители Вади-Хальфа ни нравами, ни обычаями, ни телосложением, ни наружностью и духовными способностями – словом, ничем, кроме некоторых особенностей своего наречия, не отличаются от остальных обитателей Нубии, вплоть до старой Донголы. Их язык, по близкому сходству своему с эфиопскими наречиями, указывает на происхождение барабров от эфиопов, что, по-видимому, подтверждается также и телосложением нубийских племен[5]5
  Довольно смелое для тех времен замечание Брема. На самом деле родство эфиопов и берберов было установлено и доказано лет через сорок итальянским антропологом С. Серджи.


[Закрыть]. Нубийцев можно назвать здоровым народом. Первое, что бросается в глаза, когда вступишь в их области, – это совершенное исчезновение глазных болезней. Как самые страны и народы Северо-Восточной Африки резко и внезапно друг от друга отличаются, как природа здесь делает странные скачки, разделяя лишь несколькими шагами плодоносные нивы от суровых, безжизненных пустынь, так распределяются здесь и болезни. В Асуане свирепствует эпидемия, а за милю оттуда, в селении Шеллаль, о ней знают только по слуху. Можно достоверно сказать, если встретишь слепого или кривого бербера, что он лишился зрения не на родине, а в Египте. Зато в Нубии чрезвычайно опасны какие бы то ни было раны: малейшая царапина разбаливается на целые месяцы. Многие из наших спутников по неделям страдали от последствий самых обыкновенных порезов».

Между тем старший Брем прислал из Рентендорфа хороший совет по ловле птиц. В письме сыну от 13 сентября 1843 года он делился своим опытом: «Будь прилежным, так чтобы в скором времени добиться успехов в препарировании, и неустанно трудись, чтобы добыть как можно больше птиц».

Наконец поездка была продолжена на верблюдах, в обход порога. Насколько хватало глаз, везде были камни, песок и снова камни. Сотни скалистых островков препятствовали течению Нила, который с ревом пробивал себе дорогу среди камней.

Следующий отрезок пути был покрыт с помощью маленьких юрких парусников и проходил вдоль мрачной каменистой равнины.

«Самые печальные земли, которые я когда-либо видел, – записал Брем в дневнике. – Высокие голые скалы, почти вертикально вздымающиеся прямо со дна реки…»

Но опытный шкипер и отважные матросы преодолели все препятствия, которые были для них детскими развлечениями.

Сильный ветер задерживал продвижение, и запасы продовольствия неумолимо сокращались. Завтрак теперь состоял из чашки кофе и печенья, обед – из сухого риса, а ужин – из неопределенного содержания водянистого супа.

Из дневника:

Приключения на стремнине

«20 ноября мы пришли к шеллалю[6]6
  Шеллалями нубийцы обычно называют речные быстрины.


[Закрыть] Семне. Вся громадная масса нильских вод стремится тут через три перехвата, или ущелья, не больше 40 футов шириною; у верхнего конца этой быстрины уровень воды положительно на 6 футов выше, чем за три сажени оттуда, вниз по течению. Мы на всех парусах подплыли к первому из этих бушующих проливов, наши матросы, захватив с собою крепкий канат, бросились в пенистые волны, переплыли быстрину и прикрепили к глыбе камня канат, следовательно, и самую барку. Так мы стояли на месте, пока со всех восьми судов сошла и соединилась наша команда; тогда каждую из дрожащих барок протащили за веревки через стремнину, меж тем как волны яростно хлестали нам навстречу и чуть не заливали через нос.

По обеим сторонам этих проходов, на береговых утесах, стоят развалины небольших, но очень изящно построенных храмов, относящихся ко временам фараонов и украшенных иероглифами необыкновенно тонкой работы.

Если ветер постоянно благоприятный, то все быстрины каменной долины минуют в 6—8 дней плавания.

На этот раз ветер был нам не совсем попутный, поэтому мы в 3 дня сделали не больше полутора немецких миль. Ни миссионеры, ни наша корабельная прислуга не ожидали такого неудачного плавания и не приготовились к нему. Съестные припасы стали подходить к концу, и, несмотря на самую скудную раздачу порций, на всех судах настал серьезный пост.

Пользуясь безветрием, наши матросы тщетно бегали по окрестностям за целые мили, отыскивая чего-нибудь съедобного. Вместо овощей они ели дикую траву, какая им попадалась изредка, и то в очень малом количестве, и при всем том постоянно были в хорошем настроении духа, пели и смеялись. Мы, европейцы, гораздо труднее переносили недостаток пищи и от всей души вздыхали о свежем мясе и овощах. Утром выпивали по чашке кофе с морским сухарем, в полдень нам давали пилав, то есть просто сухой рис, а вечером жидкий суп. Все наши кушанья были очень невкусны, потому что запас топленого сала давно уже истощился. Я застрелил нильского гуся: мясо его показалось нам настоящим лакомством, за которое мои европейские товарищи наградили меня самыми приветливыми лицами, а нубийцы немало дивились удачному выстрелу.

На одном из противолежащих каменных островов, футов за триста впереди, завидел я двух нильских гусей; это красивые, но очень робкие птицы; однако, принимая во внимание, что нас отделяло от них такое широкое пространство бушующих волн, кое-где образовавших даже водопады, гуси, очевидно, считали себя в полной безопасности. Однако мое превосходное ружье настигло их: я попал самцу пулей в грудь; он еще попытался взмахнуть крыльями, но упал мертвый на берегу островка.

Прислуга всех судов – которой набралось в этом месте более двадцати человек, – следила глазами за моею охотой и приветствовала удачу громким воплем одобрения. Но я все-таки был далеко от добычи, которая лежала по ту сторону широкого волнующегося речного рукава. Тогда один из матросов, в надежде на бакшиш, взялся достать птицу. Он лег на деревянный обрубок и вместе с ним бросился в воду. Кипящие волны, казалось, хотели поглотить его и, действительно, не раз скрывали его от наших глаз, но он бодро работал руками, благополучно добрался до цели и без всяких повреждений воротился назад с птицею в руке.

Нельзя достаточно надивиться искусству нубийских пловцов. Египтянин не вдруг идет в воду и преодолевает себя, для того чтобы пускаться вплавь, между тем как нубиец в воде совершенно как у себя дома. Несмотря ни на какую быстрину и волнение, он смело плавает от утеса к утесу, нередко держа при этом в зубах конец веревки во сто футов длиною. Он с самого младенчества приучается к этому искусству. Мальчики и девочки ради забавы гоняются друг за другом в воде; взрослый человек надует воздухом толстый кожаный мешок, ложится на него и плывет себе вниз по течению по целым дням. Мужчины и женщины с полнейшею беззаботностью садятся на такие мешки и пускаются в путь в таких местах, где река, пожалуй, более 1000 шагов шириною».

Но постепенно местность начинала становиться более приветливой. Попутный северный ветер гнал лодку по открытой воде на юг. Жители, обитавшие у острова Арсо на третьем пороге, приготовили странникам давно забытую горячую домашнюю пищу, а на следующий день они прибыли в Донголу.

Почти месяц прошел со времени выхода путешественников из Вади-Хальфы. Как узнал Брем, здесь в свое время побывал известный натуралист и основатель микропалеонтологии Готфрид Эренберг (1795—1876), который путешествовал по Египту и Нубии по поручению Мухаммеда Али и участвовал в церемонии закладки городка Акромар.

Так как члены миссии намеревались ждать здесь выздоровления их руководителя, Мюллер и Брем решили ехать дальше самостоятельно. Как видно из более позднего письма Брема своему старому учителю из алтенбургской школы искусств и ремесел Эдуарду Ланге, у совместного путешествия с духовными лицами был один существенный недостаток: «Мы дошли до Донголы в Нубии с членами католической миссии, которая была назначена в Риме для распространения христианской веры на Белой реке, и я полагаю, что отказ от многих наших намерений зависел именно от их планов, которые никак не вязались с нашими научными делами».

Из дневника:

Происшествие на берегу

«Вследствие страшного ветра и двух бессонных ночей у меня разболелась голова. Рейс Беллаль непременно захотел меня вылечить симпатическим средством, которые вообще в большом почете у арабов. Он подошел ко мне, выделывая всевозможные жесты, крепко прижал мне висок пальцами правой руки, потом, бормоча про себя молитвы, накладывал в известном порядке пальцы своей левой руки на мою ладонь. Наконец он сжал мою голову в своих руках, поплевал себе на левую руку и несколько раз похлопал ею по полу. Не знаю, этому ли удивительному врачеванию или ослаблению ветра следует приписать это действие, но только после полудня моя головная боль действительно утихла…

…9 декабря, полный штиль. Барон ушел на охоту; я лежал в трюме, испытывая первые пароксизмы тамошней лихорадки; озноб потрясал меня с головы до ног. Как вдруг на палубе нашей барки поднялись дикие крики, которые вскоре сделались для меня невыносимы. Наш служитель Идрис объяснил мне, что люди очень сердиты на барона, за то что он не возвращается, между тем как уже поднялся попутный ветер. Чтобы поскорее пуститься в дальнейший путь, отрядили за бароном в погоню матроса Абд-Лилляхи (или Абдаллу). Это тотчас показалось мне подозрительным: Абд-Лилляхи всем был отлично известен как самый злой, грубый и сердитый человек.

Через несколько минут послышался голос барона, звавшего на помощь, и я увидел его на берегу: он отчаянно боролся с нубийцем, который отнимал у него охотничье ружье. Если бы нубийцу удалось овладеть оружием, он, наверное, убил бы моего товарища, поэтому я, не медля ни мгновения, поспешил по возможности предупредить несчастие. Я схватил свое ружье и стал целиться в нубийца, но борцы так часто меняли положение, что я никак не решался спустить курок, опасаясь задеть барона. Наконец он вырвался, я прицелился, но не успел я выстрелить, как неприятель упал весь в крови – барон ударил его кинжалом в грудь.

Тогда он рассказал мне все, как было. Абд-Лилляхи наскочил на него в сильнейшей ярости, осыпал его ругательствами, насильно потащил к барке и тут же на берегу начал бить. Барон рассердился, перекинул ружье на руку и хотел ударить нубийца прикладом, но тот бросился на него как зверь, схватил его за горло, обозвал христианскою собакой и “неверным” и пригрозил застрелить из ружья, которым силился овладеть. От такого человека можно было всего этого ожидать, и потому барон имел полнейшее право защищаться так, как он защитился.

Невозможно описать, что за гвалт поднялся у нас вследствие этого. Прислуга ревела во все горло, клялась отомстить и гурьбою повалила к патеру Рилло. Этот иезуит был настолько низок, что не только признал нубийцев правыми, но даже постарался восстановить их еще больше против нас, еретиков. Позвали дона Анджело, миссионерского врача (который, сказать мимоходом, имел самые туманные понятия насчет возможности прибегать к медицине), и приказали ему освидетельствовать “бедного раненого” и перевязать его. Само собою разумеется, что эти христианские меры еще больше ожесточили народ и придали ему дерзости. Рейсы со зверским ревом объявили, что нашу барку тут оставят, а с нами сами расправятся. Дело шло о жизни или смерти; мы привели свое оружие в наилучший порядок, и на следующее утро, когда лоцманы возобновили свои угрозы, мы приказали им исполнять свои обязанности, обещали прибегнуть к покровительству правителя Донголы и требовать у него суда и наконец поклялись, что всякого, кто с недобрым намерением приблизится к нашей барке, тотчас застрелим. Наша энергия возымела желаемое действие. Матросы, ворча, повиновались нашим повелениям и принесли повинную.

Рана Абдаллы была не опасна. Удар кинжала был бы, вероятно, смертелен, но, к счастью, попал на ребро, которое задержало лезвие. Когда миновала первая сильная лихорадка – обычное следствие раны, нубиец вскоре выздоровел. Так как он потом изъявил готовность отложить всякую вражду, то барон дал ему за увечье три ефимка и тем окончил дело к обоюдному удовольствию.

Впоследствии иезуиты постарались представить поступок моего товарища в очень дурном или, по крайней мере, двусмысленном свете, вменяя ему в преступление защиту своей личности, что я долгом считаю опровергнуть. Он поступил так, как всякий поступил бы на его месте. В этих странах убийство вовсе не такой редкий случай, чтобы человек не должен был прибегать к самым крутым мерам, когда ему угрожают смертью.

20 декабря барон Мюллер арендовал лодку до деревни Амбиголь, ворота в пустынную степь Бахиуда».