Текст книги "Магнолия"

Глава III ДЕТСТВО

1

Пожалуй, он был похож на ладонь. Гладкий, широкий, а прожилки снизу – как вены у пожилых людей.

Магнолия встала на коленки, осторожно поглаживая пальчиком лист лопуха.

Конечно, у полыни не отнять ее горделивой, загадочно-серебристой примороженности – что есть, то есть. Ее стебли так и привлекают взгляд возвышаясь над остальной травой. Но вот именно сейчас Магнолии приятно было дотронуться до листа лопушка – безгранично широкого, уютно-прохладного. Провести по его выпирающим жилкам, погладить упругую ножку этого добродушного, ладонеобразного опахала.

А постовой солдат все так и стоял на углу сарая со своей стороны. Вид у солдата был скучный. Совсем недавно он сменил предыдущего караульного и теперь ему почти два часа предстоит прохаживаться по границе между их территориями – от угла сарая до тополя и обратно. Вдоль свежевспаханной полосы.

«Жаль, что тополь не на нашей стороне», – подумала Магнолия.

Его восхитительно-циклопический толстенный ствол взмывал на немыслимую высоту и терялся в стогу весело шевелящейся листвы. Тень этого колоссального растительного сооружения осеняла чуть не полсада. Что замечательно гармонировало со старинной красной черепицей сарая. Романтично-глинобитного сарая, старчески осыпающегося целыми пластами штукатурки…

Доктор говорит, что здесь был большой дачный поселок – до того, как всех выселили, а их с Виктором вселили.

… И как солдат может скучать в таком волшебном уголке? Вокруг деревья, трава, гвалт птичьих звуков. (Гвалт – хорошее слово. Оно вроде на слух – не очень, но Магнолия слышала его от Доктора, а Доктор не говорит грубых, злых, солдатских слов. Его слова всегда можно повторять не опасаясь.)

Да, сад старый, что уж тут поделаешь… Его крючковатые, ломкие ветки торчат из тощей листвы. И редко когда на них встретишь хоть одно, даже самое малюсенькое беленькое яблочко. Даже и садом-то это собрание полузасохших деревьев трудно назвать. Но все равно они остаются деревьями. А трава – травой. И это совсем не то, что белый потолок. Пустой белый потолок, от которого даже отвернуться невозможно. Тот, кто пережил безнадежность белого потолка перед глазами, тот уж будет ценить живую непоседливость деревьев и травы. А вот солдаты – они не понимают этого, совсем не понимают!

Юрок, правда, объяснил ей, что скучать даже и в саду можно, да еще как! Это был совершенно невероятный случай: Юрок снизошел до объяснений. Объяснения Юрка, были, конечно, очень короткими и давались сухим тоном – тоном человека, вынужденного отрываться от важных дел из-за пустяка (вот уж зануда однорукая! и за что только Магнолия его так любит?), но она их все-таки поняла. Оказывается, у любого человека (не только у солдата) пропадает интерес к делу, если он занимается им не потому, что так хочется ему самому, а потому, что вынужден.

Магнолия как-то сразу согласилась с этим объяснением. Стоило лишь представить на секундочку, что ее каждый день заставляют залезать на ее любимую яблоню и сидеть там обязательно три часа, – это ведь ужас!

И все-таки потолок… Бр-р… – даже вспомнить страшно. А с другой стороны – непонятно. Вспоминаешь, что думала тогда, что чувствовала, – и будто не она то была. Будто другой человек. Разве так бывает?

Спросила у Доктора – а он так по-философски вздохнул: «Бытие определяет!» А что за бытие – не сказал. Жаль, словарь забылся, который тогда в голове сидел и раскрывался по первому требованию, – он сейчас был бы кстати.

А солдаты. Что ж солдаты… Они тоже бедняжки… Даже те, что произносят странные – не совсем понятные, хотя наверняка очень злые шуточки. В их с Виктором адрес. И даже те солдаты, что украдкой сплевывают в сторону их сада. Тем более что плевки все равно не перелетают через распаханное пространство, широкой полосой охватывающее сад и отделяющее их с Виктором и Юрком от солдат.

Вообще-то эти солдаты – довольно странный народ. Магнолии ни разу не пришлось видеть, чтобы кто-нибудь из них лежал на травке или даже просто стоял в задумчивости, прислонившись к дереву. Ну не всегда же они на посту! А в остальное время чем заняты? Магнолия как-то спросила об этом Юрка, но тот только коротко проронил: «Службой!» – без расшифровки. А, между прочим, сам был солдатом – и уж мог бы расшифровать!

Правда, частенько (да чуть не каждый день) вон с той стороны – противоположной от дороги – доносится ритмичное топанье, перемежаемое резкими криками команды. Иногда при этом слышится музыка. Но вряд ли одно лишь топанье, хоть и под музыку, составляет их службу. Есть, наверно, в их садах что-то важное, какие-то тайны, которые они так крепко охраняют.

«Вот ведь – так берегут эти свои тайны, – подумала вдруг Магнолия, – а нас поселили в самой середине своих владений. Вот странные! Теперь самим же приходится от нас эти владения все время охранять!»

Два месяца уже, как их из больницы перевели сюда – сразу, как только все девочки и мальчики научились более-менее нормально ходить и разговаривать. И два месяца бедные солдаты мучаются в своих круглосуточных караулах!

Прямо перед ее носом завис на своей светлой ниточке крохотный паучок. Замер, затаился. А только что так резво стремился вниз! Боится, глупыш. Надо ж – такой маленький, а тоже боится…

Магнолия отодвинулась, давая ему дорогу. А потом и вовсе поднялась с корточек, вытерла о шорты руку, запачканную бурой землей, влажной после ночного дождя.

Солдат смотрел на нее не отрываясь. И она неожиданно для себя позвала:

– Солдат! А солдат? Как тебя зовут? Что за причуды? Чего вдруг она решила узнать, как его зовут? Но, честное слово, она не хотела ничего плохого.

А солдат вздрогнул, испуганно отступил на шажок, оглянулся по сторонам – будто в поисках защиты – и, поправив автомат, двинулся как ни в чем не бывало к своему тополю.

Эх, трусишка. Ну и ответил бы – чего, спрашивается, бояться?

А вообще (она это давно заметила), все мужчины – трусишки отчаянные. Всего-то они опасаются, настороже каждую минуту. Эти солдаты боятся, что кто-нибудь залезет на их территорию. Ответить даже, как их зовут, боятся. Юрок, тот тоже – лишнего слова не скажет – все оглядывается по сторонам, поразвесил чуть не на всех дверях таблички «Вход запрещен», а уж в его лабораторию вообще ногой не ступи – сразу заходится аж весь – ругается, пустым рукавом трясет. А самому ведь совсем трудно в лаборатории с одной рукой – Магнолия вполне могла бы помогать ему вечерами, чем смотреть по видику эти страшные, злые боевики, где все только и делают, что избивают и убивают друг дружку…

Доктор, кажется, тоже чуточку жалеет Юрка. Привозит научные журналы ему, какие тот просит, на вопросы отвечает, если Юрок в этих журналах уж совсем ничего не поймет. А Виктор – тот наоборот – чуть не впрямую над Юрком издевается. Иначе как «рыжая морда» и не называет. И еще: «самоучка-недоучка». Узнал, что Юрок школу еле-еле закончил, и насмехается теперь: «Журнальчики научные ему подавай! Химик-алхимик! Веснушки свои сначала повыведи, а то все бы тайны природы ему разгадывать!» И еще шутит: «Это когда ему руку отрезали, то невзначай и мозги повредили». А Юрок, может, потому и замкнулся в себе, что все издеваются над ним. Он там, в своей лаборатории, может, для них же старается – тайну их появления раскрыть хочет! И чего смеяться над человеком? Это все-таки Виктор зря… Правильно, что Доктор его в этом не одобряет.

Вот Доктор – очень хороший человек. Даже объяснил кое-что про них. Долго не объяснял. Говорит – сначала консультироваться пришлось, несколько дней. А потом объяснил все-таки.

Оказывается, их всех – и ее, и Виктора, и всех остальных ребят и девушек, что лежали с ней в палате, – искусственно сделали. Прямо в тех баках, в которых они первоначально пришли в себя. Сварили. Как суп. Только не из капусты или картошки, а из очень сложных химических веществ.

Искусственно! Вот ведь как! Правда, про выстрелы, про госпиталь, про того человека, который любил их, Доктор так ничего и не ответил. «Потом, – говорит, – потом узнаете…» Уж как она ни просила его поконсультироваться еще – так и не упросила.

Они с Виктором это все долго обсуждали, но так ни к чему и не пришли. Виктор потом у всех допытывался: бывает ли так, что делают не искусственно? Пока Юрок ему не пояснил, скривившись (как это только он умеет), что «искусственно» – это почти то же самое, что «рукотворно». А бывает еще и «естественно» – это когда разными другими местами… творно.

Доктор долго хохотал, узнав про Юрково объяснение. Угощал дополнительной жвачкой и, все еще улыбаясь, приговаривал: «Вы учитесь, учителей слушайте внимательно – они все знают». А что эти учителя знают? Только свою физику-химию, и больше ничего. И остальные, кто к ним приходит – повар, уборщик, плотник, что вставлял новую оконную раму, – они тоже только свою работу знают. Спросишь что – молча козырнут, и все. Ни единого лишнего слова… На самые простые вопросы: где остальные ребята и девушки из их палаты? куда их отправили? – нет, никто не может ответить.

Доктор, правда, намекнул – мол, все живы-здоровы, тоже учатся где-то, грызут гранит наук. Но это и все. Больше даже от него она не узнала.

А Виктор-то, Виктор! – тоже ведь научился от них бояться. Только и слышишь теперь от него: то – секрет, это – секрет. Из водяного пистолетика пойдем после завтрака постреляем, но имей в виду – это секрет, смотри не разболтай кому-нибудь! Или: я такую классную книжонку в библиотеке отыскал – но: тс-с! никому ни звука!

Вот бедняга-то…

Вздохнув от нахлынувшей жалости к бедным трусливым мужчинам, Магнолия медленно побрела вглубь сада, отыскивая все новые и новые семейства лопухов.

2

Она очень мало понимала в ботанике, но и без ботаники было ясно, что эта вишенка умирает. Черный, будто обгорелый ствол с натеками клея. На пустых хворостинках веточек – одинокие листики. И конечно же буйная трава, поднявшаяся чуть не до половины бедного деревца, страдальчески замершего в своей агонии.

Магнолия приблизилась к вишенке, раздвигая траву руками, – будто проплыла среди задиристых, таких нагло молодых растительных созданий.

Вот и ствол вишни: прохладная, как отполированная, гладкость коры, тревожно-мягкие слезы клея. И Виктор за спиной. Глупыш! Опять подкрадывается, чтобы испугать. Как не надоедает – всякий раз одно и то же. Будто в саду можно подкрасться незаметно!

Магнолия не стала оборачиваться: ты так – и я так. Она как ни в чем не бывало гладила вишневые веточки, поджидая, когда он подойдет достаточно близко. И в ту самую минуту, как он собирался ее напугать, она сама резко обернулась и прямо в лицо ему громко крикнула: «Гав!»

По инерции, а может, больше от неожиданности Виктор все-таки сделал то, что собирался: тявкнул. Но это был, конечно, вовсе не тот роскошный лай, что был запланирован им первоначально. Это даже, скорее, походило на мяуканье – этакий жалкий «мяв» мокрого напуганного котенка. И выглядел Виктор тоже жалко и нелепо: вправду мокрый, с вымученной кривой ухмылкой… Светлые песочные волосы не расчесаны, липнут в беспорядке ко лбу, перечеркнутому глубокой морщинкой, на голых плечах лежат капли.

– Приветик! – сказала она весело.

Он встал по стойке «смирно» – руки по швам и склонил голову. Ох, ну прямо галантный офицерик из вчерашнего фильма! Осталось только шпорами звякнуть. Шпор на босоножках как назло не было. Пришлось обойтись без звона.

– Ты чего – в душе был? – спросила Магнолия.

– Не-а! – ответил Виктор и гордо ухмыльнулся. – В бассейне!

– Где? – не поняла Магнолия. – У нас что – построили бассейн? Снова шутишь, да?

– Не-а! – уже улыбаясь во всю ширь, ответил Виктор. – Не построили. Но бассейн хороший. Глубокий такой, с голубой водой.

– Угу, угу, – с самым серьезным видом покивала Магнолия, но не удержалась и все-таки расплылась в улыбке.

– Ну че, че лыбишься? («Боже мой, – подумала Магнолия, – где он только набирается таких слов? От Юрка небось»). Бассейн – во! Дорожки плавательные. Вышки, чтобы прыгать…

– Ой, все придумал, – с облегчением захихикала Магнолия и даже захлопала в ладоши.

– А вот и не придумал! – с наслаждением отрапортовал Виктор, прикладывая ладонь к несуществующему козырьку.

– Ну и где ж у нас бассейн? – несколько растерявшись, произнесла Магнолия, не зная что и думать.

А Виктор сиял! Он ведь и добивался этого недоумения. Вот она, его звездная минута!

Издав какой-то горловой звук, полный самовосхищения, он наконец соизволил сообщить:

– У нас бассейна нет. А у солдат – есть!

– Солдаты тебя в свой сад пропустили! – восхитилась Магнолия. Это было прекрасно: раз пропустили его, значит, пропустят и ее! Вот здорово!

– Фига с два они пропустят, – с легким презрением сообщил Виктор. – Я сам к ним прошел.

– Сам? – поразилась Магнолия. – Через пахоту? И не остановили?

– Ха! Через пахоту! Там и пришить могут – такие придурки. Нет, я спокойненько вышел через ворота, искупался и спокойненько себе вернулся.

– А?.. – Магнолия удивилась по-настоящему. – И тебя пропустили? Через ворота?

– Ага! – гордо объявил Виктор, победительски жмурясь.

– Да как же? А меня пропустят?

– А вот не знаю, – с важным видом пожал плечами Виктор. – Как будешь себя вести…

Но Магнолия уже не слушала. Она нетерпеливо отодвинула Виктора с дороги и вприпрыжку помчалась в направлении ворот – напрямик, через траву и кусты.

3

Она с ходу перескочила через жердочку невысокого заборчика на полоску растресканной асфальтовой дорожки, ведущей от ворот к дому. И здесь перешла на быстрый шаг. Две полуразрушенные кирпичные тумбы, обозначающие ворота, были уже совсем близко.

В принципе, подходить к тумбам не возбранялось. И даже залезать на них. Правда, Магнолия всего разок воспользовалась этой шикарной возможностью – да и то после настойчивых уговоров Виктора. А вот за воротами – там уже начиналась солдатская территория. Она была четко обозначена желто-черными полосами шлагбаума, а для верности еще и ярко-желтой полосой на асфальте, как раз под шлагбаумом. И конечно, здесь, как всегда, дежурили солдаты в касках и с автоматами: один в стеклянной будочке, другой прохаживался вдоль желтой полосы, перечеркивающей дорогу.

Проходить между кирпичными тумбами было страшновато – Магнолия даже замедлила шаг и как можно веселее улыбнулась постовому, уже увидевшему ее и прервавшему свое бесконечное гуляние позади шлагбаума.

Ей показалось, что он поджидает ее вполне дружелюбно, но он, наверно, просто опешил от неожиданности. Во всяком случае, не успела она даже до половины пройти расстояние от ворот до шлагбаума, как он пришел в себя, суетливым движением сорвал с плеча автомат и заорал, надсаживаясь:

– Не подходить! Назад!!

Магнолия остановилась как вкопанная. Из будки выскочил второй – тоже с автоматом наперевес. И таким настоем страха, нестерпимого ужаса повеяло от этих двоих, такой судорожной готовностью на все, что Магнолия не выдержала и заплакала от обиды.

4

Она шла, давясь слезами, размазывая их по лицу и спотыкаясь на выбоинах асфальта. В ее рыданиях была и оторопь перед страхом солдат, и горькая обида на Виктора с его дурацкими розыгрышами…

И когда Виктор догнал, взял за руку, виновато забормотал что-то, она вырвала руку, а слезы из глаз полились еще сильнее.

– Ну ладно, ну подожди ты, – потерянно повторял Виктор.

Она знала, что он совсем не мог выносить ее слез, и по голосу слышала, как он мучается.

– Ну на вот, возьми, вытрись…

Он начал совать ей в ладонь свой носовой платок. Она уже хотела оттолкнуть его руку, но вовремя вспомнила, что свой платок выложила вчера из кармашка – хотела постирать, но не постирала и обратно в карман, конечно, не положила. И нового из шкафчика не достала.

«Аккуратист!» – подумала она о Викторе с презрением. И еще: «Чистюля!»

И забрала платок. Начала промокать глаза, щеки, подбородок. Слезы заканчивались, всхлипывания были уже не такими сопливыми, и она прислушалась к бормотанию Виктора.

– …конечно, я ж не успел досказать… А ты вот всегда так – недослушаешь, а потом самой только хуже. Ты в другой раз – прежде чем бежать…

– На, забери свой платок. Шутник еще нашелся, – прервала она его. – Шутник-самоучка.

– Да я же не шутил – вот дуреха! – сказал он обрадованно, забирая платок. – Я тебе просто дорассказать не успел!

– Ага. Дорассказать он не успел. Ну, догнал бы, дорассказал. Что, сил догнать не хватило, да?

– Ну ладно. Ну извини. Прямо сразу расплакалась. Тоже еще… Тут вся наша жизнь перевернется – а ты рыдать сразу!

Виктор оглянулся на поворот дорожки, скрывший от них зеленым занавесом листьев ворота и взбудораженных солдат. Пристально посмотрел на другой поворот, где поверх деревьев проглядывала темно-красная черепичная крыша дома, – он явно собирался поведать ей свой очередной секрет.

В ожидании секрета Магнолия примостилась на верхнюю жердочку ограды, спиной к разноцветным мальвам. Высоченным – выше человеческого роста.

Магнолия очень любила их плебейски роскошную красоту, их огромные цветы. И сейчас, когда листья мальв вежливо касались ее спины, осторожно, чуть щекотно водили сзади по ткани бледно-фиолетовой выцветшей майки, Магнолия почти совсем успокоилась.

На коленку спланировала и быстро по ней поползла маленькая божья коровка. И чего, в самом деле, уж так обижаться? Еще на Виктора обижаться!… Ну, улетай, глупенькая, расправляй крылышки. А то сейчас дальше по ноге поползешь – я тебя скину, так и знай. Ушибешься ведь…

– Короче! Я нашел, как превращаться в других людей!

– Вот здорово! Поздравляю, – буркнула Магнолия, подталкивая божью коровку к краю коленки.

– Да ты глянь сюда! – голос у Виктора был и возмущенный, и просительный одновременно.

Она подняла голову.

И было на что посмотреть! У нее даже закружилась голова: показалось, что одним глазом видит Виктора, напряженно ожидающего ее реакции, а другим – на том же самом месте! – одного из поваров. Того, что приходит во вторник, четверг и субботу. Повар стоял на том же самом месте, что и Виктор, и в той же самой напряженной позе.

Магнолия охнула и отшатнулась от того, что стояло перед ней. И это едва не закончилось печально: еще чуть – и она опрокинулась бы в заросли мальв. Виктор в самый последний момент поймал ее за руку. Своей рукой. Но и – одновременно – рукой того повара: пухлые бледные пальцы с черными волосками на костяшках, с широким желтым кольцом на безымянном пальце.

– Слушай… – сказала Магнолия, невольно отстраняясь от Виктора. И больше не знала, что и сказать.

– Да, – напряженно сказал Виктор, – вот видишь!

– А как это? Как ты это делаешь? – поинтересовалась Магнолия, соскакивая со своего насеста и обходя Виктора вокруг. Спина тоже была двойная.

– Запросто! – все так же напряженно ответил он – Просто представляю, что я – это не я, а Васильев.

– Какой Васильев? – не поняла Магнолия.

– Ну Васильев. Повар наш. Сергей Петрович.

– А-а… Я ж не знала, что его так зовут.

– Ну, ты даешь! Он же через день нас кормит. Нам же их всех представляли – помнишь, когда мы приехали?

– Да не помню я ничего! – отмахнулась Магнолия. – Как же это ты так его представляешь?..

Она потрогала пальчиком голую загорелую спину – и в то же время ясно видела, что трогает зеленую форменную рубашку, которая прикрывает довольно тучное тело этого, как его – Васильева… Попробовала прикрыть один глаз ладошкой – но и другим ясно видела сразу двух разных людей на одном месте.

– Только сосредоточиться надо хорошо. Так, чтоб не думать ни о чем другом. И представить, что это не ты стоишь – а он, не ты руку поднял, а он.

– Но как же тебя пропустили через ворота? – вдруг замерла в недоумении Магнолия. – Они только еще больше испугаться должны были!

– Да в том-то и дело! Не испугались! Они видели только одного – кого я представил. Точно тебе говорю! Ты изображение двойное видишь? И меня, и Васильева?

– Да, конечно.

– Ну вот! И я тоже – когда в зеркало смотрюсь. А проходил Юрок – и обратился ко мне как к Васильеву. Понимаешь?!

– Ну?

– Что – «ну»? Ты понимаешь, что это значит?

– Ну? Он, что, видел только этого, Васильева, а тебя совсем не видел?

– Именно! У него не было двойного изображения! Только то, что я представил, и все! Ты поняла, какая это вещь?! Это же маскировка! Идеальная маскировка!

– Так ты прошел мимо постовых, представляя себя нашим поваром?

– Да, да! Вышел за ворота, подошел спокойненько к постовому, сделал вид, будто достал пропуск вот отсюда – ты же видишь – здесь будто бы карман? Показал этому барану с автоматом пустую ладонь – и спокойненько пошел дальше! Искупался в их бассейне голубом и таким же образом вернулся.

– Слушай! – Магнолия разволновалась – сцепила руки, прижала их к груди, потом расплела пальцы, хлопнула в ладоши и даже засмеялась в предвкушении. – Ведь теперь ты сможешь везде гулять? Вот здорово! Ходить повсюду!

– Так и ты сможешь.

– Я? А я как?

– Да так же, как и я. Если я могу – почему ты не можешь?

И правда. У Магнолии даже перехватило дыхание.

– В эту – в Тамару Максимовну давай, – предложил Виктор. – Только так: ты – это она. И все. И пошли за ворота.

– Ага. Я попробую, – возбужденно блестя глазами, согласилась Магнолия. – Только ты отвернись, пожалуйста.

– Зачем это?

– Ну… Отвернись, и все. Мне неудобно.

– Па-ажалста! – протянул Виктор обиженно и демонстративно развернулся к ней своей двойной спиной. – Ну, готово?

– Подожди. Быстрый какой. Как это, говоришь – представить?

– Давай, давай: что ты – это она.

Магнолия зажмурилась и в малиновой темноте, переливающейся разноцветными вспышками, попыталась представить Тамару Максимовну Березину – учительницу по природоведению.

Прошло несколько секунд.

– Ну что? Можно уже? – нетерпеливо спросил Виктор.

Магнолия открыла глаза и взглянула на свои руки.

Руки были как руки – ее обычные. Без маникюра, без плоских, красивенько изукрашенных часиков – ничего на них не было от Тамары Максимовны. И на ногах, и на теле – ни ее восхитительно-серебряного платья с кружевной прошвой, ни туфель-лодочек.

– Ну? – Виктор обернулся, так и не дождавшись.

– «Ну»… Вот тебе и «ну»… – расстроенно сказала Магнолия.

– Ну и ничего страшного, – сказал Виктор решительно. – Ты, главное, не начинай сразу реветь. Наверно, не настроилась как следует, не представила во всех подробностях…

– Представила! – возразила Магнолия.

И правда, не хватало опять расплакаться! Ведь все делала! Изо всех сил представляла! А предательская влага уже собиралась под веками.

– В этом деле самый трудный – первый момент. Вот именно переход в другого человека. А когда уже находишься как бы в его шкуре, то удерживаться – легче легкого. Еще раз пробуй, давай. Или подожди. Посмотри, как я это делаю.

Он повернул голову, глядя куда-то вбок, на мальвы, как-то по-особенному облегченно выдохнул – и стал обычным, без наслоения изображения повара Васильева.

Потом, все так же глядя в сторону, как бы набычился, напрягся – и опять появилось двойное изображение. Но уже не повара, а Юрка. Причем изображение, как и Юрок, было одноруким. И поскольку правый рукав рубашки, как и у Юрка, был заправлен за ремень брюк (чтоб не мешал), то рука Виктора – загорелая, мускулисто-бугристая, с длинной подживающей царапиной на предплечье (это вчера под ним ветка груши подломилась) – эта рука была отчетливо видна.

– Ой-ой, – забеспокоилась Магнолия – слезы у нее быстро высохли, – твою руку видно. Или, думаешь, солдаты ее не увидят?

– Надеюсь, что нет. Вообще-то – кто его знает. Тут надо быть осторожным… Но сейчас-то я тебе показывал специально. Внимательно смотрела? Видела, как я делал?

– Ага, – Магнолия сосредоточенно кивнула.

– Давай тогда – начинай. – Виктор расслабился, изображение Юрка исчезло. – Да не закрывай ты глаза, – запротестовал он, но, видя, что Магнолия собирается возразить, тут же дал задний ход: – Ладно, закрывай, закрывай. Делай, как удобно.

Магнолия закрыла глаза. Представила тонкую улыбку Тамары Максимовны, чуть-чуть приоткрывающую зубы, ее удлиненно-изогнутые брови, почти незаметно подправленные щипчиками…

Ах да, Виктор говорил, что надо представить, будто я – это она. Вот я иду, горделиво постукивая каблучками по асфальту: я знаю – какая я, как всем нравлюсь, особенно здесь, в этом запущенном саду…

Магнолия приоткрыла один глаз, осмотрела себя – нет, ничего не получается – никаких изменений.

– Ну? – еще более нетерпеливо спросил Виктор.

– Ну не знаю я, что еще делать, как еще надо представлять! – почти закричала Магнолия.

Послышался стук каблучков. Из-за наружного поворота, со стороны солдат показалась настоящая Тамара Максимовна. Она направлялась на урок.

Увидев Виктора и Магнолию, она тонко улыбнулась и сказала:

– Добрый день, молодые люди. Прервите, пожалуйста, ваши игры. Я вас приглашаю.

– Добрый день, – послушным дуэтом откликнулись молодые люди и в молчании последовали за ослепительной Тамарой Максимовной.