Текст книги "Огюст Конт. Его жизнь и философская деятельность"

Из такого разграничения теории и практики вытекает и основное разделение власти на духовную (умственную, теоретическую) и светскую (материальную, практическую). Ученые, представители умственной власти в будущем обществе, пользуются уже достаточным доверием, чтобы взять на себя почин в деле реорганизации Запада. Только они одни обладают в настоящее время общими идеями и общим языком, преследуют одну и ту же цель общей и постоянной деятельности. Ученые должны поднять политику на высоту опытной науки. Но для того чтобы новая социальная система, предначертанная позитивной политикой, действительно осуществилась, недостаточно только уяснить ее; необходимо еще вызвать в массе соответствующие чувства, воодушевить массу. Кроме указания на необходимость и возможность известной системы, необходимо еще представить одухотворенную картину улучшений, которые должны воспоследовать в человеческой жизни. Только такая перспектива может подвинуть людей к моральному обновлению, необходимому для осуществления новой социальной системы. Только одна она может рассеять эгоизм и общественную апатию. Это – дело художников. На долю же промышленного класса выпадает само проведение в жизнь установленной учеными системы.

Кроме изложенных мыслей, Конт развивает в рассматриваемой статье свой известный закон трех состояний. Но о нем мы будем говорить ниже. Таким образом, уже в своей первой серьезной работе Конт, во-первых, указывает вполне определенно основную цель, ради которой он затем принимается за построение своей положительной философии, а позже – положительной политики; цель эта – социальная реорганизация общества. Она-то и придает всем его произведениям то замечательное единство, которого позитивисты многих толков не хотят признавать. В этой же статье он, во-вторых, намечает общий план своих будущих работ (он начнет с перестройки общих понятий),– план, в действительности выполненный им, и, наконец, прямо высказывает многие мысли, которые впоследствии развивает обстоятельно и многословно в «Курсе положительной философии» и в «Системе положительной политики».

В последовавших затем работах, которые также относятся к периоду ученичества в широком смысле слова, к периоду пробы пера («Considérations philosophiques sur les sciences et les savants» —1825 г., журнал «Producteur» – и «Considérations sur le pouvoir spirituel» —1826 г., там же), Конт, стоя все на той же точке зрения необходимости социальной реорганизации, продолжает набрасывать наскоро мысли, развитые им впоследствии. В особенности любопытна в этом отношении вторая из упомянутых статей. Здесь Конт указывает на отрицательный, по существу, характер принципов, выставленных Великой французской революцией: свобода совести, верховенство народа, равенство, – все это были лишь орудия для ниспровержения старого порядка, и как таковые они вполне законны и действенны. Но для положительной работы нужны иные принципы. И Конт, понимая прекрасно, с какими предрассудками ему придется столкнуться, прямо ставит себе целью показать необходимость учреждения умственной власти, отдельной и независимой от светской власти, и определить существенные черты новой нравственной организации, соответствующей современным обществам. Мало того, он сам указывает на сходство во многих отношениях своей будущей организации духовной власти с католицизмом средних веков и просит только читателя (хотя и не надеется, что его голос будет услышан) не понимать его превратно. Таким образом, сильно ошибаются те, кто симпатии Огюста Конта к католицизму приурочивает к последним годам его жизни. Католическая организация мелькала уже, можно сказать, перед его умственным взором, когда он писал свой знаменитый «Курс позитивной философии». Если произведения второй половины жизни Конта признавать за резкое отступление от того, что он писал в первую половину (то есть, как это обыкновенно считается, от «Курса положительной философии»), то как поступить тогда с этими юношескими его произведениями, – юношескими относительно, так как он написал их на двадцать восьмом – тридцатом году жизни? Тоже признать отступлением, только предварительным, в область мистики, – или, что еще проще, вовсе позабыть об их существовании? Шаг назад, два вперед и снова три назад – вот в каком виде должна представляться умственная работа Огюста Конта позитивистам буржуазного склада, которым так по вкусу пришелся «Курс положительной философии». Но не такова она была в действительности. Конт, начиная с юности, неизменно шел к своей основной цели: социальной реорганизации современного западноевропейского общества. Он мог ошибаться, заблуждаться, но он никогда не изменял себе.

В заключение главы об ученичестве нелишним считаем указать на некоторых предшественников Конта (я имею в виду его социально-исторические взгляды), – предшественников, признаваемых им самим, а следовательно, имевших непосредственное влияние на выработку его социального мировоззрения. Неоднократно и с особенной похвалой он упоминает о Кондорсе, называя его «знаменитым и злополучным» автором известного сочинения о завоеваниях человеческого духа. Он первый, по мнению Конта, попытался дать истинно позитивную теорию политики. Кондорсе же обязан немалым своему не менее знаменитому другу Тюрго, у которого мы уже встречаем мысли о преемственности исторического развития, о постепенной замене теологических представлений абстрактными (по Конту, метафизическими) и, наконец, иными гипотезами, построенными на механической зависимости явлений и на опыте. Наконец, упомянем еще о Канте, статья которого «Идея всемирной истории с точки зрения человечества» была известна Конту в рукописном переводе и вызвала вполне одобрительные отзывы с его стороны. Конечно, все эти работы указанных мыслителей носили слишком отрывочный характер или были недостаточно разработаны, чтобы служить основанием для Конта при выработке им своего социального мировоззрения. Мы упомянули о них как о предшественниках, у которых он нашел многие из мыслей, разработанных им в целую систему. Вместе с тем любопытно отметить, что Конт, как он сам говорит, никогда и ни на каком языке не читал ни Канта (кроме упомянутой маленькой статьи), ни Гердера, ни Гегеля, ни Вико, ни многих других.

Глава II. Борьба за существование

Материальная неустроенность. – Лекции по философии. – Болезнь. – Возобновление лекций. – Место репетитора и экзаменатора в Политехнической школе. – Верх материального благополучия. – Неудачные попытки получить профессорскую кафедру. – Гизо. – Конт как экзаменатор. – Процесс с издателем. – Материальный кризис. – «Мозговая гигиена». – Как Конт работал. – Однообразие внешней жизни. – Первая оценка «Курса положительной философии» в Англии. – Брюстер. – Милль. – Переписка с Миллем. – Помощь трех англичан. – Обращение к Западу. – Подписка в пользу основателя позитивизма. – Более чем скромная жизнь.

Конт, как мы сказали, явился в Париж с голыми руками. Его тянула туда страсть к знанию, и на первых порах он не обращал почти никакого внимания на свое материальное положение. Год проходил за годом, а он все перебивался частными уроками, отдавая все свои силы научным занятиям. В 1824 году, после разрыва с Сен-Симоном, он пишет одному своему другу:

«Я намерен наконец заняться в продолжение этих вакаций упорядочением моего материального положения на основаниях несколько более прочных, чем это было до сих пор. Всякие заботы подобного рода на меня нагоняют страшную тоску, но я убедился теперь, что придавал до сих пор слишком малое значение материальной стороне жизни, из-за чего нередко страдал и буду страдать еще более, если такое положение продлится; я убедился, что настало, наконец, время подумать об этом немного посерьезнее…»

Но он не возлагает никаких надежд на свои литературные работы. Хорошо, если доходы от них окупят издержки по напечатанию. Что же остается? Опять-таки те же частные уроки по математике.

«Нет ничего более смертельного для моего ума, – пишет он несколько позже в другом письме, – как эта необходимость… думать ежедневно о том, что будешь есть завтра… К счастью, я думаю мало и редко об этом; но когда случается задумываться, то переживаю минуты страшного уныния и даже настоящего отчаяния: если подобные состояния станут обычными, то придется отказаться от всех своих занятий, от всех философских проектов и превратиться в дурака…»

Он делает попытки проникнуть в Политехническую школу или в университет, но безуспешно: ему была запрещена педагогическая деятельность в учебных заведениях. Он грозит, что, если положение не изменится к лучшему, он оставит Францию и переселится в Англию… Но вместо этого юный философ женится в 1825 году на неимущей девушке. У нее было немного денег на «обзаведение». Новобрачные совершили маленькое путешествие в провинцию, а по возвращении сняли квартиру побольше, меблировали ее и стали поджидать учеников-пансионеров. Они дождались только одного ученика. Пришлось снова переезжать на квартиру поскромнее.

Среди всех этих волнений и невзгод один из друзей подал ему мысль устроить публичные лекции по философии, над разработкой которой Конт упорно трудился, несмотря на свое печальное материальное положение. Мысль эта понравилась ему, тем более что таким путем он мог не только заработать кое-что, но и заявить себя творцом той новой философии, которая начинала уже распространяться. В марте 1826 года он выпустил объявление о чтении своего курса, рассчитанного на семьдесят две лекции. Две первые лекции, по программе, он предполагал посвятить изложению цели и плана курса, шестнадцать следующих – математике, тридцать – наукам физическим (астрономии, физике и химии) и двадцать последних – наукам, изучающим органические тела: физиологии и социальной физике. С незначительным изменением этот же план сохранен и в написанном впоследствии «Курсе положительной философии». Цель этих лекций, говорит Конт в другом объявлении, сводится в конце концов к философскому обозрению всех наук. Пусть читатели не рассчитывают услышать частности и подробности: он займется лишь главнейшими результатами, основными методами, духом каждой науки и естественными отношениями и связью между всеми ними. Но в число явлений, подлежащих научному изучению, он включает также и социальные явления, которые до сих пор, говорит он, были всецело предоставлены во власть теологических и метафизических теорий. Чтение лекций началось 2 апреля. Конечно, билеты раздавались больше между знакомыми или знакомыми знакомых. На какую небольшую аудиторию Конт мог рассчитывать, видно из того, что он решил читать лекции у себя на дому. Но среди этих немногих было немало людей избранных – например, Гумбольдт, Бленвиль, Поинсо и другие; затем – молодежь, подававшая большие надежды: Карно, Серкле и другие. Очевидно, молодой философ, перебивавшийся жалкими уроками, пользовался уже некоторой известностью. На этот раз, однако, ему пришлось прекратить чтение на третьей лекции.

Всякий, кто читал или только видел шесть внушительных томов «Курса положительной философии», кто познакомился с содержанием их хотя бы по оглавлениям, ясно представит себе, какую громадную работу совершил Конт в течение десяти лет с того времени, как он покинул родительский кров и отправился в Париж. Для того чтобы совершить такой энциклопедический труд, ему нужно было работать за десятерых. Затем не забывайте, при каких тяжелых материальных условиях он работал: Конт не пользовался ни родительской поддержкой, ни стипендиями и пособиями, раздаваемыми молодым людям для научных работ, ни даже местечком, хотя бы и плохоньким, но дававшим досуг… А тут еще всякие личные раздоры. Сенсимонисты не могли простить ему, что он ушел от них, а Конт, самолюбивый, раздражительный, даже сварливый человек, не способен был отвечать молчанием на их выходки. Дело чуть не дошло до дуэли. К довершению всего, у него начались несогласия с женой. Его организм не мог вынести такого напряжения сил и таких душевных потрясений. Он подвергся жестокому душевному расстройству. Вначале жена не понимала, в чем дело, и разные выходки мужа приписывала раздражению и злобствованию. Но вот в один день он исчез совсем. Через некоторое время жена получила от него письмо и бросилась разыскивать его. Зная, что Конт любил проводить время в Монморанси, она отправилась туда и действительно нашла его, но уже в очень печальном положении: Конт находился в чрезвычайно возбужденном состоянии и отвергал всякую врачебную помощь. Поуспокоившись немного, он предложил жене прогуляться, привел ее к озеру, бросился в воду и пытался увлечь ее за собою. Будучи особой довольно сильной, она схватилась за корни и не только сама удержалась, но спасла и своего сумасшедшего мужа. По крайней мере, так впоследствии рассказывала об этом эпизоде сама г-жа Конт; других же свидетелей не было. С большим трудом удалось увести больного в ближайшую гостиницу. Поручив его надзору двух жандармов, г-жа Конт поспешила в Париж, чтобы разыскать Бленвиля, знавшего Конта лично и относившегося к нему с большой симпатией, и при помощи его перевезти мужа в больницу. Благодаря участию, принятому знаменитым ученым, Конта удалось поместить в больницу к Эскиролю. Жена боялась взять его к себе в дом, так как он страдал буйным помешательством.

Когда мать узнала о болезни Конта, она немедленно приехала в Париж и стала хлопотать, чтобы сын был признан невменяемым и чтобы над ним была учреждена опека. Она рассчитывала отстранить от него таким образом жену, с которой Конт не был обвенчан церковным браком, и увезти его в родительский дом, уповая больше на молитву, чем на медицину. Однако г-жа Конт расстроила ее происки. Хотя она не была обвенчана с Контом, но брак их значился в городских книгах и потому ее нельзя было устранить из семейного совета, который решал вопрос об опеке над больным. Конт остался у Эскироля, а несколько месяцев спустя жена взяла его к себе в дом. Период буйного помешательства еще не кончился. Конт и здесь бушевал, бросал нож в жену, однажды убежал из дома и бросился в Сену; но мало-помалу стал успокаиваться и поправляться. В конце лета 1827 года он мог предпринять уже маленькое путешествие к своим родителям в Монпелъе, но все еще находился в угнетенном и растерянном состоянии. В 1828 году Конт уже начал работать и написал статью «Examen du traite de Broussais sur l'Irritation de la folie», в которой воспользовался своим печальным личным опытом. Во время болезни он пользовался материальной поддержкой со стороны отца и некоторых друзей.

В начале января 1829 года Конт в состоянии уже был возобновить свои лекции. Читал он их опять на дому перед ограниченной и избранной аудиторией. Правда, Гумбольдта на этот раз не было – зато присутствовали Бруссе, Эскироль; даже Араго, которого впоследствии Конт считал своим злейшим врагом, хотел прийти. Краткое изложение основных мыслей своей философии Конт прочел затем в одном из общественных залов Парижа и в 1830 году приступил к печатанию своего капитальнейшего произведения. Однако в материальном отношении вся эта поистине гигантская работа дала жалкие гроши, собранные со слушателей лекций. Конту по-прежнему предстояло трудиться бескорыстно в области мысли и зарабатывать себе на существование уроками по математике. Знакомства с некоторыми учеными и профессорами, посещавшими его лекции, теперь пригодились. В 1832 году он получил место репетитора в Политехнической школе по теоретической механике и высшему анализу с жалованьем в две тысячи франков; в 1837 году – там же место экзаменатора с жалованьем в три тысячи франков; наконец, в частных учебных заведениях он зарабатывал еще около трех тысяч франков в среднем, так что весь его ежегодный доход колебался между семью – десятью тысячами франков. Эти троякого рода занятия, рассказывает Конт в одном письме, не дали ему в течение шести лет даже двадцати дней отдыха подряд; он работал, как простой рабочий, с тою лишь разницей, что получал больше, но зато и обязательные расходы его были больше. Однако это был верх материального благополучия, какого только достиг наш неудачливый в житейских делах философ. А сколько неудач ему пришлось претерпеть!

В 1831 году он выставил свою кандидатуру на вакантное место – кафедру высшего анализа и теоретической механики в Политехнической школе; но на его заявление не обратили внимания, а в следующем году он получил, как мы сказали выше, лишь место репетитора при этой кафедре. В 1832 году Конт обратился к Гизо, в то время министру народного просвещения, с предложением учредить при Collège de France кафедру всеобщей истории и философии физических и математических наук. В докладной записке, представленной им по этому поводу, он обстоятельно доказывал необходимость, своевременность и возможность учреждения такой кафедры; в лекторы же он, естественно, предлагал самого себя.

«Человеку тридцати пяти лет, – писал он в частном письме к тому же Гизо, – следует позаботиться, наконец, о прочном и соответствующем его способностям положении. Те же самые обстоятельства, которые могли быть полезными для человека, заставляя его хорошенько продумать свои убеждения и привести их в систему, становятся вредными, если они длятся слишком долго и мешают выполнению задуманного плана. Для такого ума, как мой, – Вы его знаете, милостивый государь, – существует, осмелюсь я сказать, лучшее в интересах общества употребление, чем ежедневное преподавание пяти или шести уроков по математике. Я не. забыл, как в наших философских беседах… Вы высказывали не раз, что считаете меня способным поработать на пользу нашего высшего образования… Я не прибегаю ни к чьему посредничеству и сам обращаюсь к Вам. Речь идет об единственном представившемся случае поручить мне подходящее дело, не нарушая ничьего интереса, и основать учреждение высокой научной важности…»

Разговоров, происходивших между Контом и Гизо, конечно, никто не стенографировал; но вот что записал в своих «Мемуарах» по этому поводу министр:

«Я принял Конта, и мы беседовали некоторое время… Он сбивчиво и непонятно излагал мне свои взгляды на человека, общество, цивилизацию, религию, философию, историю. Это был человек простой, честный, глубоко убежденный, глубоко преданный своим идеям, наружно скромный, хотя в глубине души ужасно гордый и искренне считавший себя призванным открыть для человеческого духа и человеческого общества новую эру… Я не пытался даже оспаривать его: его искренность, его преданность и ослепление внушили мне то печальное почтение, которое выражается молчанием… Если бы я решил создать подобную кафедру, я, конечно, ни минуты не сомневаясь, пригласил бы на нее Конта…»

Мы видим, как жестоко заблуждался молодой философ, слишком сосредоточенный в самом себе и мало обращавший внимания на окружающее. Впрочем, может быть, Конт имел основания возлагать надежды на министра Гизо: он знал его раньше, когда тот был еще простым смертным и писал ему, что он «принимает почти все его принципы», когда он высказывал сожаление, что не мог присутствовать на его лекциях, и так далее. А в «Мемуарах» Гизо уже пишет, что он вовсе не знал Конта и никогда не слышал о нем… Так или иначе, мечта Конта создать и занять кафедру по истории и философии положительных наук не осуществилась. Много лет спустя, в 1846 году, он снова возобновил свою попытку, но ее постигла такая же неудача. В 1848 году, после революции, с подобным же проектом выступил Литтре, ученик Конта; но и он не имел успеха. Таким образом, Конту не удалось найти в официальных сферах места, соответствующего его стремлениям. И, быть может, это обстоятельство имело немаловажное значение в его дальнейшей судьбе. Но возвратимся к его неудачам.

В 1835 году Конт снова заявил желание занять одну кафедру, ставшую вакантной в Политехнической школе, но Академия наук, через которую должно было проходить назначение, отклонила его предложение. В 1836 году он исполнял некоторое время, за смертью расположенного к нему математика Новье, обязанности профессора; но на кафедру все-таки не попал, хотя лекции его заслужили одобрение и со стороны инспектора Политехникума, и студентов. Последние устроили даже маленькую демонстрацию для поддержания Конта. В 1840 году снова освободилась кафедра по высшему анализу и теоретической механике. Конт, не имевший обыкновения отступать ни перед какими затруднениями, снова заявляет свои права, и снова ему отказывают. Тщетными были также его попытки проникнуть в Академию политехнических и социальных наук. Одним словом, ученые всякого рода, начиная с математиков и кончая историками, встречали в высшей степени недружелюбно этого непатентованного философа, обладавшего громадным умом и обширнейшими познаниями. Переписка Конта, его многочисленные предисловия, обращения и воззвания к публике переполнены жалобами на несправедливость и педантизм ученой корпорации. Словно богатырь сказочных времен, сражается наш философ с этой современной стоглавой гидрой, с этой педантократией, как он называет ее, воспользовавшись словом Милля. Будем, однако, беспристрастны. Как ни велики заслуги Конта в философском и социальном отношении, но ведь он домогался, главным образом, кафедры по высшей математике. И ненавистные ему геометры, пожалуй, вправе были спросить его: «Где же ваши ученые работы, дающие вам право на профессуру подобного рода?» Его «Курс положительной философии», который стал выходить отдельными томами с 1830 года, уже по одной своей оригинальности не мог проложить ему дорогу в среду академиков. Как репетитор и экзаменатор Конт безупречно исполнял свое дело. Он экзаменовал юношей, желавших поступить в Политехническую школу. Экзамены проводились не в Париже, а в разных провинциальных городах, куда он и должен был ездить в определенное время. На первых порах его приемы экзаменования, неожиданные и замысловатые вопросы, искусно обнаруживавшие действительные познания кандидатов, и вместе с тем его полное беспристрастие и справедливость вызвали всеобщее одобрение как среди преподавателей, так и среди молодежи. Но все эти вопросы скоро также превратились в рутину своего рода. Кандидаты заранее знали, что спросят у них и какие ответы следует давать. Конту указывали на это; но он продолжал неизменно держаться своей системы. Таким образом, едва ли одно только недружелюбие и педантизм ученой корпорации были причиной тому, что положение Конта в Политехнической школе начало колебаться.

В 1842 году он затеял процесс с издателем своего «Курса положительной философии», наделавший немало шума и еще больше ухудшивший положение философа в Политехнической школе. Дело возникло из-за знаменитого ученого Араго. Конт во всех своих неудачах винил последнего и в личном предисловии к шестому тому прямо говорит, что неразумные и притеснительные распорядки, установившиеся в течение десяти последних лет в Политехнической школе, должны быть приписаны, главным образом, гибельному влиянию Араго, этого истинного виновника всех пристрастий и заблуждений ученого класса. Нужно заметить, что это личное предисловие, – знаменитое, как называет его Конт, – было написано с той целью, чтобы поставить ребром вопрос о его положении среди ученых-математиков и чтобы при содействии публики оказать давление на последних. Араго не обратил внимания на выходку раздраженного экзаменатора. Но издатель, большой поклонник знаменитого ученого, напечатал от себя несколько строк и привел слова Араго, объяснившего злобное отношение к нему философа тем, что он не признал за ним ни больших, ни малых заслуг по части математики. Конта взбесили и слова Араго, напечатанные при его же труде, и дерзость издателя, даже не предупредившего его о своем предисловии. Таким образом, возник процесс. Конт сам защищал свое дело и выиграл его. Суд постановил уничтожить предисловие издателя и обязать его покрыть все убытки, причиненные автору. Но благополучный исход дела не доставил последнему торжества, которого он добивался. Напротив, поставленный ребром вопрос сильно накренился в сторону, для него вовсе не желательную. Дело в том, что избрание экзаменатора в Политехнической школе подвергалось, по установленным правилам, ежегодной перебаллотировке. При хороших отношениях экзаменатора со школьным советом это была одна лишь формальность. Конт переизбирался обыкновенно единогласно. Но по мере того, как отношения портились, им, естественно, все больше и больше овладевало беспокойство потерять место. Действительно, мучительно находиться в подобной зависимости даже человеку молодому, а Конту было уже за сорок.

«Вы знаете, – писал он Миллю, – что у меня нет никакого имущества и что я до сих пор не мог сделать сбережений; отсюда следует, что если этот кризис случится, то я лишусь сразу половины своего едва достаточного заработка и попаду в тяжелое материальное положение… Потеря одного места почти наверно повлечет за собою и потерю другого; а раз меня удалят из Политехнической школы, я потеряю и уроки в частном заведении…»

Так Конт описывает свое положение перед баллотировкой в 1843 году. На этот раз опасность миновала; несмотря на бурные прения в совете и на то, что вопрос о его переизбрании несколько раз откладывался, он был избран в конце концов единогласно. Но ближайшее будущее нисколько не прояснилось. Конт обращался к министру с ходатайством уничтожить этот порядок переизбрания и назначить его постоянным экзаменатором. Он указывает на то, что во время процесса с издателем ему угрожали потерей места в Политехнической школе, если он упомянет в своей речи имя Араго. Он утверждал, что подвергается преследованию не из-за личной неприязни, а из-за своих философских взглядов, за порицание ложного духа, царящего в области знания, в особенности в математике, и так далее. И хотя министр был на его стороне, но установившегося порядка не мог изменить ради частного случая. В следующем, 1844 году испытанному экзаменатору был предпочтен какой-то неизвестный человек. Материальное крушение, предвиденное Контом, началось. Но он был этим взволнован далеко не так сильно, как можно было бы ожидать. У него сложился уже иной взгляд на то, каким образом философ-реформатор должен быть обеспечен в своих средствах существования.

Итак, материальный кризис наступил, когда Конт достиг вершины развития своих умственных сил, когда он закончил и отпечатал «Курс положительной философии». Упорнейший труд целых шестнадцати лет ничего не принес ему в материальном отношении! И какой труд! Поставивший. Конта во главе философского развития мысли XIX века! Скажем теперь, как он трудился над своим сочинением.

Конт обладал удивительной памятью. Весь свой громадный запас знаний он приобрел в юности и удерживал его в голове до последних дней. Приступив к выработке собственной системы, он стал придерживаться так называемой мозговой гигиены. В 1842 году он писал, что вот уже двадцать лет, как перестал читать произведения, имеющие близкое отношение к тому вопросу, которым он сам занимался, исключая только те случаи, когда он рассчитывал приобрести новые фактические сведения, казавшиеся ему полезными. Такое самоограничение, говорит он, несколько стеснительно, зато благодаря ему он выигрывает в последовательности и ясности своих мыслей; может быть, в частностях он делает погрешности и упущения, но читатель не должен требовать от него специальных познаний во всех отраслях науки. Переходя в последних двух томах «Курса…» к социальным вопросам, он еще дальше проводит свою мозговую гигиену: он перестает совсем читать политические и философские журналы, даже ежедневные газеты и т. д., ограничиваясь одними только известиями Академии наук. Он хотел бы убедить всякого истинного философа, насколько подобный умственный режим, находившийся, по его словам, в тесной гармонии с его уединенной жизнью, может содействовать в настоящее время возвышенности воззрений и беспристрастности чувств, давая возможность лучше и вернее представлять себе общий характер событий, затемняемый обыкновенно периодической печатью и парламентскими речами в интересах разных вопросов дня. По этому пути отрешения от современной литературы Конт ушел очень далеко, что, конечно, отразилось плачевнейшим образом на всех его последующих трудах. Как бы мы ни относились к этой своеобразной мозговой гигиене, несомненно одно, что она находилась в самой тесной связи с его чрезвычайным самомнением. Для человека, возвестившего людям наступление новой эпохи, для первосвященника человечества – что такое вся эта текущая пресса с ее преходящими радостями и горестями, вся эта современная литература, шумливая и мятущаяся, порывающая связи с вековыми традициями и не дающая взамен их никакого нового столь же могучего, столь же властного руководящего начала?.. С вершины своего величия Конт предлагает проходить мимо нее с закрытыми глазами. Только безграничная вера в собственный ум, только непомерное самомнение могли внушить ему мысль о мозговой гигиене. Впрочем, вначале она имела еще сравнительно безобидный характер: Конт, казалось, только хотел быть вполне самостоятельным при выработке собственной философской системы и лишь отложил до поры до времени знакомство с разными современными учениями. Но, совершив свой великий труд, он уверовал в непогрешимость его, и тогда мозговая гигиена превратилась в своего рода аскетизм.

Благодаря громадной памяти, Конт удерживал в голове не только всю массу нужных ему фактов, но и всю последовательность развития своих мыслей. Приступая к работе, он сначала долго обдумывал ее, уяснял план и основные идеи, обдумывал всё до мельчайших подробностей. Так что прежде чем писать, у него в голове было уже совершенно закончено и отделано задуманное произведение. И все это делалось без всяких набросков, заметок, конспектов. Затем он говорил себе, что книга, собственно, уже готова, остается только написать ее, и он приступал к этой чисто внешней для него операции. Взявшись за перо, он оставлял его, только дописав последнее слово, только изложивши на бумаге все то, что было у него в голове. Он превращался в пишущую машину, писал почти без помарок и тотчас же отдавал в типографию, поспевая работать за наборщиками. В корректуре он также не делал почти никаких исправлений и читал всего лишь одну корректуру. Да не подумает читатель, что мы говорим о каких-либо мелких статьях. Нет, таким образом был написан и отпечатан шеститомный «Курс положительной философии», чем, вероятно, и объясняются встречающиеся в нем повторения, длинноты и местами тяжесть слога. Всего этого Конт легко мог бы избежать, если бы перечитывал несколько раз написанное или, по крайней мере, делал исправления в корректуре.