Текст книги "Говорить как Путин? Говорить лучше Путина!"

Этот прием можно еще немного усложнить, опровергнув только что навязанный слушателям вывод. Такой прием Путин использовал в интервью по поводу гибели «Курска»:

…мне вчера в Видяево на встрече родственники, а сегодня довольно известные и опытные люди, которые многие годы провели в политике, – говорили, что нужно проявить характер, продемонстрировать волю. Нужно обязательно кого-нибудь уволить, а лучше посадить.

Путин, во-первых, ссылается на мнение многих людей, как непосредственных участников произошедшего, так и экспертов по подобным вопросам. И якобы соглашается с ним. Он как бы говорит: вот видите, не только я так думаю, так считают и другие люди, к мнению которых следует прислушиваться. Да и кто тут возразит? Вот и Путин говорит:

Это самый простой для меня выход из этой ситуации.

Действительно, вместо того чтобы самому «нести этот крест», как он сказал ранее в том же интервью, следует найти непосредственно виновных и покарать их. Тем самым сняв ответственность с себя и переложив ее на виновных. Именно такой вывод напрашивается. Именно такой вывод делает аудитория.

Но нет. Сразу после слов «самый простой для меня выход из этой ситуации» Путин говорит:

И, на мой взгляд, самый ошибочный.

Слушатели удивлены, чтобы не сказать шокированы, – как это? Вроде же только что сам сказал, что нужно всех посадить, покарать, уволить. Мы с вами уже поверили, что именно это и будет сделано. Но Путин выводит аудиторию из тупика:

Так было уже не раз. К сожалению, это не меняет дела по существу.

Вопреки нашим ожиданиям, что президент пойдет по наиболее очевидному и простому пути, он, как истинный герой, готов пойти на подвиг и изменить ситуацию в корне, чего бы это ему ни стоило.

Правда, мы так и не поняли, каким образом он собирается это сделать. Но ведь мы только что были уверены, что все знаем и понимаем, а оказалось, что мы поняли неправильно. После этого мы уже не очень склонны доверять собственным мыслям и впечатлениям. Путин же, напротив, предстает человеком, знающим, что и как нужно делать. Да и кто станет критиковать старый добрый способ, пусть и не очень эффективный, если у него не припасено решение получше? Может, нам просто и не положено о нем знать. А может, все вокруг уже догадались, о чем идет речь, и только я один все никак не соображу?.. В результате, так или иначе, все предпочитают молчаливо согласиться и на практике узнать, что же говорящий имеет в виду.

Вот еще один пример этого приема опровержения вывода, только что навязанного слушателям самим же оратором: «Что надо делать с коррупцией? Вешать надо! Но это не наш метод», – сказал Путин в Кисловодске 6 июля 2010 г. И ему даже не пришлось подталкивать слушателей к выводу, который он собирался опровергнуть. Достаточно было сказать «коррупция», чтобы все сразу вспомнили, что обычно с коррупцией рекомендуется бороться самыми жесткими и радикальными методами, а в Китае за нее даже расстреливают. Вспомнили и подумали: «Вешать!» – и ошиблись. Однако, в отличие от предыдущего примера, на этот раз Путин позволил себе сказать несколько слов об избранном им методе:

А как действовать эффективно в рамках наших методов? Принят целый пакет антикоррупционных законов. Нужно их запускать в действие. Все бюджетные расходы должны быть абсолютно прозрачными. Современные методы решения этих вопросов: через СМИ, через Интернет. Здесь нечего скрывать.

И снова перед нами загадка. Даны две посылки: законы приняты, и их вот-вот запустят в действие. Вывод не проговаривается, но очевиден – скоро от коррупции ничего не останется. Более того, завершающая этот пассаж фраза «Здесь нечего скрывать» дает слушателям надежду, что и они узнают о ходе и результатах борьбы.

О том, насколько убедительно действуют такие логические загадки на любую аудиторию, свидетельствуют слова, ярко прозвучавшие в Мюнхенской речи Путина:

В международных делах все чаще встречается стремление решить тот или иной вопрос, исходя из так называемой политической целесообразности, основанной на текущей политической конъюнктуре.

И это, конечно, крайне опасно. И ведет к тому, что никто уже не чувствует себя в безопасности. Я хочу это подчеркнуть: никто не чувствует себя в безопасности! Потому что никто не может спрятаться за международным правом как за каменной стеной. Такая политика является, конечно, катализатором гонки вооружений.

В этих рассуждениях высказана только одна посылка – утверждение о том, что в существующих условиях «никто уже не чувствует себя в безопасности». Пропущена вторая посылка: страны, не чувствующие себя в безопасности, начинают активно обороняться и вооружаться. Из чего следует вывод: «Такая политика является, конечно, катализатором гонки вооружений». Пропущенную посылку слушатели легко додумывают сами. А проявленная оратором уверенность в умственных способностях слушателей, в свою очередь, вызывает их доверие и убеждает именно потому, что им пришлось активно поучаствовать в мыслительном процессе, и они чувствуют, что вывод не навязан им извне, а они сами нашли для него основания!

Загадка – это прием умолчания, когда в логических рассуждениях пропускается какая-либо их часть, одна из посылок или вывод.

Итак, загадка это прием умолчания, когда в логических рассуждениях пропускается какая-либо их часть, одна из посылок или вывод. Единственное требование к загадке заключается в том, чтобы пропущенная часть была достаточно очевидна и бесспорна. Это позволяет достичь трех эффектов:

□ лишний раз не повторять очевидные вещи;

□ добиться доверия слушателей, уверенностью в том, что они смогут восполнить пробел самостоятельно;

□ добиться согласия слушателей, поскольку мысль говорящего становится отчасти их собственной мыслью.

В предыдущем разделе мы обсудили убеждающую силу доверия оратора к аудитории. Доводы, которые слушатели вспомнили сами, и выводы, которые они сами сделали, убеждают порой куда лучше, чем произнесенные вслух.

Доводы, которые слушатели вспомнили сами, и выводы, которые они сами сделали, убеждают порой куда лучше, чем произнесенные вслух.

Этот и без того сильный эффект можно закрепить, превратив утверждение в вопрос. То есть не просто оставить пробел, чтобы аудитория сама его заполнила, а задать вопрос, ответ на который весьма очевиден. Однако такова природа человека, что на вопрос, даже самый банальный, мы поневоле отвечаем, пусть не вслух, но мысленно-то уж наверняка. Конечно, речь идет о риторических вопросах – вопросах, якобы не требующих ответа, потому что ответ на такие вопросы очевиден для всех. Вот, например:

□ «Ты записался добровольцем?» (советский плакат)

□ «Не вы ль сперва так злобно гнали / Его свободный, смелый дар…?» (Лермонтов «Смерть поэта»)

□ «Что день грядущий мне готовит?» (Пушкин «Евгений Онегин»)

Классический риторический вопрос часто мелькает в речах Путина по разным поводам. Этот вопрос всем нам знаком – «Вам не стыдно вообще?..». Например: «Вам не стыдно вообще, европейцам, вот с такими двойными стандартами подходить к решению одних и тех же вопросов в разных регионах мира?» (пресс-конференция 14 февраля 2008 г., вопрос по поводу признания независимости Косово).

А вот пример другого, тоже очень популярного риторического вопроса: «Чего так американцы беспокоятся за европейское тело, я не знаю». (Там же, в ответ на вопрос о «Газпроме».) В качестве еще одного примера напрашиваются слова премьер-министра из «Разговора с Владимиром Путиным» 16 декабря 2010 г.: «Хотя должен вам сказать, что возникает вопрос: где его и в какие времена не было, воровства, где его нет сейчас?»[18]18
  http://www.moskva-putinu.ru/


[Закрыть]

Однако риторические вопросы задаются не только для того, чтобы слушатели сами себе на них ответили. Используются они также и для того, чтобы заострить внимание аудитории на том, что сейчас будет сказано. Такими вопросами пестрела нашумевшая в свое время Мюнхенская речь Путина.

Но в то же время возникает вопрос: разве мы должны безучастно и безвольно взирать на различные внутренние конфликты в отдельных странах, на действия авторитарных режимов, тиранов, на распространение оружия массового уничтожения?.. И, конечно, это вопрос серьезный! Можем ли мы безучастно смотреть на то, что происходит? Я попробую ответить на ваш вопрос тоже. Конечно, мы не должны смотреть безучастно. Конечно, нет.

Но это не завершение мысли, а только начало. За словами «Конечно, нет» следует еще один риторический вопрос: «Но есть ли у нас средства, чтобы противостоять этим угрозам? Конечно, есть», – и далее Путин развивает свою мысль о том, как он видит эти средства.

Очевидно, что у риторического вопроса, как уже было сказано, есть только один вариант ответа. Проблема в том, что этот ответ обычно никого не может удовлетворить. «Тебе не стыдно? – Стыдно!» Но что делать? Вам плохо, мне стыдно, но проблема не решена. Поэтому если говорящий задает подобный вопрос, а потом начинает на него отвечать, то у слушателя неминуемо создается впечатление, что сейчас он наконец-то услышит не обычный, банальный, неудовлетворительный ответ, который ответом, по сути, не является, а что-то новое. Выход из ситуации. Решение проблемы. И он, слушатель, начинает слушать с удвоенным вниманием.

Очевидно, что у риторического вопроса, как уже было сказано, есть только один вариант ответа. Проблема в том, что этот ответ обычно никого не может удовлетворить.

Именно этот прием использовали Чернышевский и Герцен в названиях своих книг «Что делать?» и «Кто виноват?». Из этого примера понятно: простой риторический вопрос может так заинтриговать аудиторию, что целые поколения одно за другим будут терпеливо читать тома текста, качество и актуальность которого не являются предметом этой книги.

Риторические вопросы можно использовать так же, как описанный в предыдущем разделе прием опровержения вывода, на который сам же оратор только что навел слушателей. Можно задать вопрос и сразу затем показать, что дело вовсе не в этом вопросе. Например, на совместной пресс-конференции с канцлером Германии Ангелой Меркель 26 ноября 2010 г. Путин сказал:

Сейчас совместный, взаимный торговый оборот – примерно по 18 миллиардов евро как в одну сторону торговли, так и в другую. Ну вот, представьте себе, на 18, – а может быть, в конце года будет 20 миллиардов евро – вот на такой объем немецкая промышленность производит товаров и продает на наш рынок. Много это или мало? А это, как вы понимаете, обеспечение рабочих мест, благосостояние миллионов людей в Германии.

Что бы каждый из нас ни ответил сам себе на вопрос «Много это или мало?», все мы думали совсем не о том. Много ли это, мало ли – это обеспечивает рабочие места и т. д. и т. п. Дело тут вовсе не в количестве.

На ожидании нестандартного ответа строится еще один прием. Этот прием называется интригой. Сейчас станет понятно почему. Вспомним, что президент Путин ответил на вопрос журналиста немецкой газеты «Шпигель» о том, как он, Путин, относится к тому, что канцлер Германии Герхард Шрёдер назвал его «демократом чистой воды»:

Я считаю себя абсолютным и чистым демократом. Но вы знаете, в чем беда? Даже не беда, трагедия настоящая. В том, что я такой один… После смерти Махатмы Ганди поговорить не с кем.

Интрига, особенно удачная, – это очень яркий прием, он вызывает бурную реакцию (смех, аплодисменты) и запоминается надолго. По сути же этот прием очень похож на риторический вопрос. С той только разницей, что за вроде бы риторическим вопросом говорящий обязательно произносит ответ. Но не банальный стандартный ответ, а неожиданный и острый. Так, в декабре 2010 г. у Путина спросили: «Чего на самом деле хотят Немцов, Рыжков, Милов и так далее?» И он, воспользовавшись вопросом, обратил его в интригу и дал небанальный ответ: «Денег и власти, чего они еще хотят?!»

Интрига, особенно удачная, – это очень яркий прием, он вызывает бурную реакцию (смех, аплодисменты) и запоминается надолго.

Небанальность этого ответа заключается в том, что мало кто признается в корыстном характере своего стремления к власти. Как-то так повелось, что в политике принято говорить, что стремишься к власти ради счастья народа, во благо населения. Так что и вопрос, видимо, был задан журналистом для того, чтобы узнать у Путина, как оппозиционеры представляют себе это самое народное счастье и вообще дальнейшее развитие страны. Премьер же повернул вопрос на личности оппозиционеров, их личные корыстные мотивы.

Следует отметить, что не любой неожиданный ответ на вопрос может сработать как такой прием. Ответ в интриге, во-первых, лаконичен, и во-вторых, поворачивает вопрос, меняет его смысл. Например, не самый ожидаемый ответ Путина в том же «Разговоре с Владимиром Путиным» о суде над Ходорковским («Вор должен сидеть в тюрьме») не имел такого эффекта. Этот ответ пришлось разворачивать, обосновывать, ссылаться на авторитеты, использовать идиомы. Пришлось добавлять ему убедительности другими способами. Это показывает, насколько непросто коротко и эффектно ответить на вопросы, заданные извне, например, в интервью или на пресс-конференции. Обычно вопрос-интригу говорящий задает себе сам, это тщательно продуманная заготовка. Впрочем, к интриге как приему мы еще вернемся в следующем разделе.

Подведем итог. Как и загадки, рассмотренные в предыдущем разделе, риторические вопросы – это тоже фигура умолчания. Оратор задает вопрос, а слушатели сами мысленно на него отвечают. Риторические вопросы позволяют:

□ вызвать в умах слушателей соответствующие слова, мысли, эмоции;

□ привлечь внимание аудитории к тому, что собирается сказать оратор;

□ дать неожиданный ответ на вопрос и тем самым привлечь внимание и произвести сильное впечатление.

Прочитайте отрывок из материалов Большой пресс-конференции президента (2006 г.):

Журналист: Владимир Владимирович, возвращаясь к экономическим вопросам, наверное, к важнейшей отрасли – нефтегазовой отрасли России: каковы все-таки перспективы ее развития, какой вектор развития? Будет ли это направление на деприватизацию, на национализацию и укрепление уже существующих монополий или все-таки будет расширяться частный сектор в этой отрасли тоже? Спасибо.

Путин: Обращаю ваше внимание на то, что погоду в мировой энергетике делают крупные мультинациональные компании. Возьмите любую из них, американскую любую компанию крупную, европейскую, – это большие, мощные, как правило, многонациональные компании. Вот и мы должны развиваться по этому пути. В некоторых странах, причем не только в странах ОПЕК, но и в европейских странах, скажем в Норвегии, нефтегазовый сектор практически полностью монополизирован государством. Там «Стат Ойл» и вторая компания – это государственные компании. Мы не идем по этому пути. Да, «Газпром» сегодня – это компания с контрольным пакетом у государства, но мы об этом сказали и объявили несколько лет назад, что мы вернем контроль государства над крупнейшей энергетической компанией России – «Газпромом».

Как мы знаем, есть индуктивные и дедуктивные доказательства. Какими доказательствами пользуется Путин? Переформулируйте их в доказательства противоположного типа (если вы считаете доказательства Путина индуктивными, приведите дедуктивные доказательства, и наоборот).

Прочитайте еще один фрагмент той же пресс-конференции:

Журналист:…В отношении наведения ядерных ракет на Украину, если Украина присоединится к НАТО или станет частью системы противоракетной обороны. Кондолиза Райс вчера назвала это достойной сожаления, неприемлемой риторикой.

Путин: <…> что касается вопроса о перенацеливании ракет. Я, конечно, прокомментирую с удовольствием. Больше того, я вам благодарен за этот вопрос. Мы ни на кого вообще не собираемся ничего перенацеливать без крайней необходимости. Ведь смотрите, что получается. Думаю, что наверняка здесь, в зале, есть коллеги, которые вернутся к вопросам демократии, свободы и так далее. Демократия – это понятие универсальное, оно не может быть местечковым (в одном месте применяются принципы демократии, а в другом – про них забывают). Если та или иная страна считает себя демократической, то она по духу, по сути своей должна быть такой везде, во всех своих проявлениях: и внутри своей собственной страны, и на международной арене.

Что такое демократия? Это власть народа, как известно. Наши американские партнеры ведут дело – и, скорее всего, так и будет – к размещению так называемого третьего позиционного района в Восточной Европе, радара в Чехии и антиракет на территории Польши. Кто спросил чехов и поляков, хотят они там иметь эти системы или нет? Кто их спросил? А по имеющимся у меня сведениям, подавляющее большинство, скажем, граждан Чехии не в восторге от этих планов. Наш Генеральный штаб, наши эксперты считают, что эта система угрожает нашей национальной безопасности. И если она появится, мы вынуждены будем адекватно реагировать. Вот тогда мы вынуждены, наверное, будем перенацелить часть наших ракетных систем на эти объекты, которые нам угрожают. Не мы же их создаем, мы просим этого не делать – нас никто не слушает. И мы заранее предупреждаем: вы сделаете этот шаг, а мы вынуждены будем ответить вот так. Чехов никто не спросил. В явочном порядке это ставят, и все. Больше того, даже и НАТО никто не спросил. Это потом, после критики из Москвы, начались попытки согласования этого вопроса в рамках самого Североатлантического блока.

Здесь Путин использует аргумент в форме загадки. Найдите его. Какие части силлогизма пропущены? Восстановите их.

В следующем отрывке Путин задает ряд риторических вопросов:

Путин: Что нас беспокоит? Я могу сказать и думаю, что это понятно для всех: вот когда эти неправительственные организации финансируются, по сути, иностранными правительствами, то мы рассматриваем это как инструмент иностранных государств в проведении политики в отношении нашей страны. Это первое. И второе. Во всех странах существуют определенные правила финансирования, скажем, избирательных кампаний. Через неправительственные организации идет финансирование от правительственных источников других стран, в том числе и в рамках правительственных кампаний. Ну куда это годится? Это что, нормальная демократия, что ли? Это скрытое финансирование. Скрытое от общества. Чего же здесь демократичного? Можете вы мне сказать? Нет! Не можете. И не скажете никогда. Потому что это не демократия, а просто влияние одного государства на другое.

Переформулируйте риторические вопросы в утверждения и сравните полученный текст с оригиналом. Какой вариант кажется вам более эффективным?

Дополните оригинальный текст приемами интриги и опровержения навязанного вывода.

Эмоция – слово латинское и происходит от корня movere, означающего «приводить в движение». Эмоции движут человеком, заставляя его действовать иногда даже во вред себе: под влиянием минутного порыва люди совершают ужасные поступки, в которых потом не перестают раскаиваться.

Эмоции – страшное оружие. Бессовестный оратор способен довести разгоряченную толпу до точки кипения, и она ринется громить, грабить, убивать. Но не будем преувеличивать: степень накала эмоций ваших слушателей зависит от обстоятельств, и вряд ли вам удастся склонить слушателей отчетного доклада к вооруженному восстанию. Тем не менее в любых обстоятельствах, вызывая у слушателей эмоции, вы заставляете их действовать, пусть даже это лишь умственное усилие в их головах. Под влиянием рожденного вашими словами душевного порыва они скорее согласятся с вашими слабыми аргументами, отвергнут более сильную позицию вашего соперника в публичном споре, примут выгодное вам решение.

Эмоции – страшное оружие. Бессовестный оратор способен довести разгоряченную толпу до точки кипения, и она ринется громить, грабить, убивать.

Эмоции сближают. Став для слушателей «своим», вы сможете влиять на них гораздо сильнее. Сказанное не означает, что нужно разыгрывать «братишку». Но если ваши слова откликнутся в сердцах слушателей, они почувствуют, что стали с вами, пусть на короткий миг, как бы единым целым. Может быть, вам случалось оказаться в толпе, охваченной единым эмоциональным порывом, – среди футбольных болельщиков, на митинге или в другой подобной ситуации, – и вдруг почувствовать, что совершенно незнакомые люди стали невероятно родными и близкими. В этот миг вас связали одни и те же эмоции. Поэтому, когда для слушателей вы становитесь «эмоционально своим», ваши аргументы воспринимаются совершенно иначе, ведь своим мы всегда даем фору.

Эмоции сближают. Став для слушателей «своим», вы сможете влиять на них гораздо сильнее.

Однако здесь важно помнить о чувстве меры. Одна моя знакомая побывала на презентации фирмы, торгующей очистительными фильтрами для воды. В течение часа ей рассказывали о вредности воды из-под крана – сколько там ядовитых веществ, тяжелых металлов, какие болезни она вызывает – и рак, и цирроз, и тромбофлебит, плюс еще половина медицинской энциклопедии. Она и сама считала, что водопроводная вода небезопасна, и поначалу была полностью согласна с аргументами ведущего; но постепенно ужас стал заполнять ее душу, пока не полился через край. Она встала и вышла. И немедленно испытала радостное ощущение здорового человека, вырвавшегося из лепрозория.

Перегибая «эмоциональную палку», вы рискуете добиться противоположного эффекта: желая «припугнуть» аудиторию, увидите улыбки, вместо ожидаемого одушевления заметите зевки.