Текст книги "Русь летописная"

Природный катаклизм, о причинах которого рассказывается в моих предыдущих книгах, подробно описывается и в других древнерусских источниках. В одном из вариантов широко распространенного и популярного в Древней Руси апокрифа «Беседа трех Святителей» говорится, что потоп произошел на «земле Север». Более того, из контекста «Беседы», опирающейся на какие-то древние сведения, следует, что на Севере последовательно произошли два потопа: один канонический – Ноев, другой – при его детях, спустя 89 лет. Каждый народ описывал вселенский катаклизм по-своему. И тем не менее, к примеру, в мифах североамериканских индейцев калапуйя утверждается то же самое, что и у античных авторов – Платона, Сенеки или Нонна Панополитанского: во время светопреставления Земля перевернулась, и на ней почти не осталось людей.

События – уже исторические, – последовавшие за глобальной гидросферной катастрофой, на Руси также были хорошо известны, но они долгое время сохранялись, как уже было отмечено выше, в виде тайного и к тому же запретного знания.

Важнейший «блок» российской истории связан с личностями Словена и Руса, чьи фигуры слишком важны и смыслозначимы, чтобы их можно было проигнорировать. Тем не менее произошло именно так: в угоду господствующей идеологии и собственным интересам Карамзин, не задумываясь, срубил живое древо начальной русской истории, а из полученных обрубков попытался соорудить нечто невразумительное (повторяю, речь идет о дорюриковской эпохе). Историографический идол был встречен с восторгом и немедленно канонизирован: дескать, зачем нам легендарно зафиксированное бремя почти 5-тысячелетней истории – хватит с нас и одной тысячи.

Но так было не всегда! Вплоть до конца XVIII века продолжалось повсеместное распространение «Сказания о Словене и Русе», которому благоволил Петр Великий. Не позже 1789 года в Петербурге, когда в Париже штурмовали Бастилию, была издана полная версия одного из списков легендарной истории русского народа под названием «Сказание в кратце о скифех, и о славянах, и о Руссии, и о начале и здании Великого Нова града, и о великих государех российских». Год издания на титуле обозначен не был (издание датируется по другим признакам), зато публикация заканчивалась припиской: «Печатано от слова до слова с древнейшей рукописной тетради».

Менее чем за 20 лет до выхода 1-го тома «Истории Государства Российского» усилиями двух русских подвижников был издан 4-томный труд под названием «Подробная летопись от начала России до Полтавской баталии» (СПб., 1798–1799). В свое время сей анонимный труд в виде обширной рукописи был обнаружен в Спасо-Ефимиевом монастыре и долгое время приписывался известному просветителю и сподвижнику Петра Великого Феофану Прокоповичу (1681(?)–1736) (собственно, каких-то серьезных оснований сомневаться в данном авторстве никогда не было и по сей день нет). Опубликовал фундаментальный исторический труд, получивший хождение в списках, всесторонне одаренный деятель русской культуры эпохи классицизма Николай Александрович Львов (1751–1803), известный одновременно как поэт, музыкант, архитектор, график, теоретик искусства, фольклорист, изобретатель и издатель (его именем названа Львовская летопись). Помогал ему в предварительном редактировании и комментировании 1-го тома, касающегося древнейшей русской истории, другой выдающийся деятель эпохи Просвещения – профессиональный историк Иван Никитич Болтин (1735–1792).

Авторитет обоих публикаторов говорит сам за себя. Симпатия же их, вне всякого сомнения, на стороне Феофана Прокоповича и его «Подробной летописи». А начинается она, как и полагается для нормальной исторической книги, со Словена и Руса, чья стародавняя деятельность излагается подробно и непредвзято. О серьезном отношении в Петровскую эпоху к легендарной русской истории свидетельствуют хотя бы названия некоторых глав: «О начале великого града Словенска, еже есть ныне Великий Новград; о первых князьях новгородских и их потомках»; «О начале Старой Русы» (в оригинале с одним «с»; в основу первых двух глав как раз и положено «Сказание о Словене и Русе» как отправной пункт писаной русской истории); «О Мосхе прародителе словенороссийском и о племени его»; «О наречении Москвы, народа и царственного града». Кстати, в библиотеке Карамзина имелись все четыре тома этого уникального издания, но он предпочел перекроить историю на свой лад и избавиться, как от ненужного хлама, от «лишних» 25 веков легендарной истории.

Почва для этого, однако, была подготовлена задолго до Карамзина. Наступление на русскую историю началось в самые мрачные годы бироновщины – из стен Российской академии наук, страдавшей, как известно, от засилья немцев. Первый удар с благословения самого Бирона нанес Готлиб Зигфрид Байер (1694–1738) – автор первого «норманистского манифеста», опубликованного в 1735 году, в самый разгар бироновского беспредела. По примеру своего патрона академик даже не говорил по-русски, мало того, считал незнание русского языка одним из отличительных признаков академической культуры. Он-то и взрастил на русофобских дрожжах многих последующих ненавистников русской истории и культуры. Причем национальность в данном случае не играла особой роли: среди русских историков приверженцев так называемой норманнской теории оказалось не меньше, чем среди иноземных злопыхателей.

То же относится и к легендарной предыстории русского народа. На нее по-прежнему наложено табу. Дело доходит до абсурда. Некоторые маститые ученые боятся даже вслух произносить имена Словена и Руса.

Глава 5. Терпкая полынь Киммерии

 
Тяжелое солнце в огне и туманах,
Поднявшийся ветер упрям и суров.
Полыни горьки, как тоска полонянок,
Как песня аулов, как крик беркутов.
 

Павел Васильев

Вначале были киммерийцы – первый народ, получивший статус исторического из нескончаемой вереницы реальных и мифических этносов, обитавших в незапамятную старину на территории современной России. Всякие там лестригоны, меланхлены, гиппомолги, андрофаги, каллипиды, ализоны, иирки, моссиники, матикеты, иксибаты, дандарии, кораксы, мары, халибы, будины, невры (а также исседоны и аримаспы, о которых уже говорилось в предыдущей части) – не в счет, хотя они и фигурируют в тех же классических произведениях древних авторов. Другое дело – киммерийцы: их имя прочно вошло в произведения греческих авторов, и в книги Ветхого Завета, и в анналы ассирийских царей. Ибо в оные времена сей воинственный народ ураганом пронесся по просторам Передней Азии, сметая и сжигая все на своем пути и оставляя за собой горы трупов. Библия устами пророка Иезекииля говорит про конных северных варваров так:

«И поверну тебя, и вложу удила в челюсти твои, и выведу тебя и все войско твое, коней и всадников, всех в полном вооружении, большое полчище, в бронях и со щитами, всех вооруженных мечами…» (Иез. 38, 4).

В Библии киммерийцы именуются «народ Гомер» (на ассирийских глиняных табличках встречаются написания гамиер, гимра и др.). Здесь же говорится, что киммерийцы пришли «от пределов севера», то есть с Крайнего Севера, или Заполярья. В античные времена даже сложилось крылатое выражение – «киммерийский мрак», но уже тогда мало кто представлял его первоначальный смысл, связанный с полярной ночью на далеком и холодном Севере. Подтверждение тому содержится в Гомеровой «Одиссее», где дается подробное описание северной страны киммерийцев и ее полярных реалий:

«Закатилось солнце, и покрылись тьмою все пути, а судно наше достигло пределов глубокого Океана. Там народ и город людей киммерийских, окутанные мглою и тучами; и никогда сияющее солнце не заглядывает к ним своими лучами – ни тогда, когда восходит на звездное небо, ни тогда, когда с неба склоняется назад к земле, но непроглядная ночь распростерта над жалкими смертными»[20]20
  Подстрочный перевод В. В. Латышева.


[Закрыть].

Совпадение библейского этнонима «гомер» с именем автора «Илиады» и «Одиссеи», судя по всему, тоже не случайно. Есть достаточно оснований предположить, что великий слепец был каким-то образом связан с Киммерией: либо он самолично посещал ее (иначе откуда такие точные сведения, неизвестные никакому другому античному автору), либо был как-то связан с киммерийцами по своему происхождению. Последнее нисколько не удивительно: как известно, прадедом Пушкина был «арап Петра Великого» Абрам (Ибрагим) Ганнибал, происходивший по одной версии из Эфиопии, а по другой – из африканского племени, обитавшего на берегу озера Чад. Так или иначе, еще в раннем детстве прадед будущего русского поэта попал в качестве турецкого заложника в Стамбул, был выкуплен русским послом и подарен Петру I. Африканские корни Пушкина и даже появившееся впоследствии прозвище «Африканец» нисколько не повлияли на русскую первозданность и уникальность его творчества. Нечто подобное вполне могло случиться и с Гомером.

Похоже, что приведенное выше описание заполярной страны явно вставлено позднее, так как нарушает все мыслимые и немыслимые маршруты хитроумного грека из Троады к родной Итаке. Попробуйте-ка сегодня проплыть из Турции в Грецию через Заполярье, где, как описывает Гомер, царит долгая ночь. А ведь именно такой немыслимый «крюк» пришлось проделать Одиссею, чтобы спустя почти десять лет попасть наконец в объятия Пенелопы. Для нас же в данном случае интерес представляет не только северное происхождение киммерийцев (что никаких сомнений не вызывает), но и их генетическая взаимосвязь с предками русского народа.

В «Велесовой книге» написано, что киммерийцы – наши предки: «…Были же кимры, также наши отцы, и они римлян потрясали, а греков разметали, как испуганных поросят». Судя по всему, однако, они также являются предками и других народов. Племя кимров (кимвров), о котором здесь говорится, хорошо известно в европейской истории. В «Записках о галльской войне» Цезаря, «Географии» Страбона и «Германии» Тацита они считаются германцами. Однако ряд современных авторов – и, в частности, Роберт Грейвс в своем капитальном труде «Белая богиня», посвященном кельтской мифологии, – считает кимров кельтским племенем, положившим начало населению древнего и современного Уэльса – валлийцам, чей язык и сейчас по-другому именуется кимрским.

Противоречия здесь, скорее всего, никакого нет. Родство германцев, кельтов и славян с киммерийцами восходит к тем временам древней истории, когда все они еще не были достаточно обособлены в этнолингвистическом отношении, сравнительно недавно выделившись из недифференцированной массы языков и этносов. Лишним подтверждением сказанного может служить название русского города Кимры, расположенного в Верхней Волге к востоку от Твери (и входящего ныне в состав Тверской области). Здесь, на традиционной территории проживания русского населения, некогда пересеклись пути славян, германцев и кельтов. Наследниками этого социокультурного триединства и стали впоследствии киммерийцы, мигрировавшие в далеком прошлом вместе с другими народами, говоря языком Библии, от северных пределов к югу и превратившиеся постепенно в классических кочевников, чьим символом стала степная полынь. Но такими их знает уже писаная история.

Что касается тождественности киммерийцев и кимров, то об этом писал еще Диодор Сицилийский, подчеркивая одновременно их северное происхождение:

«Жители северных стран, соседние со Скифией, чрезвычайно дики; говорят, что некоторые из них едят людей. <…> Так как их сила и дикость прославилась повсюду, то некоторые говорят, что именно эти народы под именем киммерийцев в древние времена прошли войною всю Азию, причем время скоро испортило это слово в наименование кимвров…»

Этноним «киммерийцы» породил на свет самые фантастические истолкования. Так, античные комментаторы, опираясь на одну из специфических вокализаций данного слова – «керберийцы», – выводили его из имени свирепого трехглавого пса Кербера (Цербера), стерегущего вход в преисподнюю. Данный факт свидетельствует лишь о том страхе, который внушало эллинам одно имя киммерийцев. Возможно, память о них в какой-то мере запечатлелась также и в русском слове «кикимора». Но что уж точно – имя киммерийцев-кимров сохранилось в древнерусском понятии коумиръ (коумирь), означающем «кумир, истукан, идол». Аналогичным образом ассирийское прозвание киммерийцев – гамиер, гимра – запечатлелось в осетинских словах gymiri, gumeri, gaemeri – «великан, идол» и в грузинском gmiri – «богатырь, герой, исполин».

* * *

Вопрос об общих русско-киммерийских корнях позволяет затронуть еще одну нетривиальную тему: о кельтско-славянских связях и отношениях вообще. О том, что славяне активно распространялись по различным евразийским направлениям, свидетельствуют и открытия недавнего времени. Они принадлежат известному британскому историку Ховарду Риду и касаются как раз таки самого символа раннего британского Средневековья и любимого персонажа рыцарских легенд – короля Артура, хозяина знаменитого Круглого стола. Так вот, Ховард Рид установил, что Артур был славяно-русский князь, который во II веке н. э. вместе со своей дружиной, входившей в состав войска римского императора Марка Аврелия, переправился с континента на Британские острова. До этого Артур являлся предводителем одного из южнорусских славянских племен, прославившегося своими высокими и белокурыми всадниками, наводившими ужас на степных конкурентов.

Кавалеристы Артура в качестве 8-тысячного (!) «варварского» вспомогательного отряда были взяты на имперскую службу, участвовали во многих сражениях, а после покорения (точнее – временного замирения) Британии остались на ее территории. Основными аргументами Ховарда Рида в пользу своей оригинальной гипотезы являются: введение в оборот ранее не публиковавшихся фрагментов поэмы Гальфрида Монмутского о короле Артуре, а также сравнительный анализ символики – из древних захоронений на территории России и на рисунках знамен, под которыми сражались воины легендарного Артура, в действительности – русского князя.

В прошлом существовало множество кельтских племен, наиболее известными среди которых были галлы, кочевавшие по всей Европе (например, название испанской провинции Галисия досталось от тех времен). В конечном счете они осели на территории современной Франции, где были покорены римлянами, но топонимическая память о путях их миграции сохранилась и в землях восточных славян: Галиция, Галицкое княжество, два города под названием Галич на Украине и один в России – в XIII–XIV веках столица Галицко-Дмитровского княжества (ныне скромная железнодорожная станция), Галичское озеро в Костромской области (где обнаружен знаменитый Галичский клад), Галичья гора в Липецкой области и т. п. (Кстати, фамилия, а первоначально прозвище, Галич – того же происхождения.) В настоящее время прямыми потомками кельтов считаются ирландцы, шотландцы и валлийцы. Кельтская история и кельтская мифология дают немало подтверждений прошлым этническим связям.

Прежде всего в устных преданиях и письменных хрониках обнаруживаются осколки воспоминаний о древней северной прародине – Туле (Гиперборее). Например, в ирландской саге «Плавание Брана, сына Фебала» она предстает, согласно общей индоевропейской традиции, как далекий северный остров, где царит Золотой век (в ирландском фольклоре эта полярная страна именуется Эйман):

 
…Есть далекий-далекий остров,
Вокруг которого сверкают кони морей[21]21
  Волны. – В.Д.


[Закрыть].
Прекрасен бег их по светлым склонам волн.
На четырех ногах стоит остров.
<…>
Там неведома горесть и неведом обман
На земле родной, плодоносной,
Нет ни капли горечи, ни капли зла,
Все – сладкая музыка, нежащая слух.
 
 
Без скорби, без печали, без смерти,
Без болезней, без дряхлости,
Вот – истинный знак Эйман.
Не найти ей равного чуда[22]22
  Перевод А. А. Смирнова.


[Закрыть].
 

Есть и другие ирландские названия этого чудесного острова (или земли). Особенно привлекает Земля девяти орешников Буан из саги «Приключения Кормака в Обетованной стране». По объяснению комментаторов, Ореховая страна названа так в честь жены одного из королей древней Ирландии, умершей от горя после гибели мужа. На ее могиле и выросли девять волшебных орешников, считавшихся источником Абсолютного Знания. Специалисты по ирландскому фольклору не могут объяснить происхождение данной мифологемы, связанной ко всему прочему еще и с таинственным Иным миром. Мне же представляется все достаточно простым, если, конечно, не зацикливаться на раннем Средневековье, а обратить свой взор к глубинным пластам индоевропейской истории, когда культура и язык кельтских, славянских и других народов были общими.

Вам не кажется, что ирландское имя Буан очень уж созвучно русской мифологеме Буян? Если это так, то не название Обетованной земли из ирландской саги вторично по отношению к имени королевы Буан, и, напротив, последнее производно от некоторого первичного топонима, которое звучало как Буан (Буян), откуда самоотверженная героиня ирландского эпоса могла быть родом – сама или ее предки. Более того. Ореховая обетованная земля ирландских преданий очень уж хорошо сопрягается с одной русской поморской легендой, записанной будущим известным литературным критиком Александром Константиновичем Воронским (1884–1943) во время его ссылки на Север. Старый беломорский помор Тихон поведал тогда молодому еще революционеру о том, что где-то далеко за Ледовитым морем есть чудесная Ореховая (!) земля, где на деревьях растут орехи с человеческую голову. Расколешь такой орех, а в нем – мука, сразу можно хлеб печь. Многие поморы пытались доплыть до той Ореховой страны, и, говорят, были такие, кому это удалось.

О плавании к Чудесной стране повествуют и средневековые ирландские легенды – и не только мифические. В «Житии святого Берндана» повествуется о его путешествии по Кронидскому морю (одно из позднеантичных и средневековых наименований Северного Ледовитого океана) в край, где все лето не заходило солнце (полярный день!). Там он достиг Обетованного острова, где увидел не только много чудес, но останки каких-то древних сооружений с огромными кристаллическими колоннами.

Именно с этих далеких и таинственных островов прибыли когда-то в Ирландию племена богини Дану – такое совокупное имя получили в научной литературе древнеирландские языческие боги. Данэ (по-валлийски Дан) – исключительно интересный теоним, который прежде всего выделяется и привлекает своим именем. «Дан» («дон») – архаичный общеиндоевропейский корень, присутствующий в целом ряде смыслозначимых понятий и названий многих древних культур. Сей корень входит в имена великих славянских рек – Дон, Данапр (Днепр), Донец, Данувий (Дунай), Данастр (Днестр).

В конечном счете все эти гидронимы восходят к понятию «давать» и к имени дающего бога. У русских это – Дажьбог (первоначально – Дай-бог, а до наших дней дошло восклицание «Дай бог!»). Отсюда же происходят и имена других действующих лиц мировой мифологии, например славянская Дана – жена Солнца; она же Дева – божество, олицетворяющее не только Солнце, но и воду (так, по крайней мере, представляет известный русско-украинский историк Николай Иванович Костомаров (1817–1885) в исследовании, специально посвященном славянской мифологии).

О том, что древнее индоевропейское божество Дан (Дон) было связано в первую очередь с водной стихией, свидетельствует и имя морского владыки из осетинского нартского эпоса – Донбеттыр, с которым связано несколько наиболее архаичных сказаний. Однако есть все основания предполагать, что благостно-дарующие (дающие) божества с корнем «дан» характерны для конкретного этапа распада индоевропейской этнолингвистической и религиозно-культурной общности. Во всяком случае, благостно-божественный «оттенок» теонимы и гидронимы с коренной основой «дан» («дон») имеют лишь в ареале расселения иранских, славянских, кельтских, греческих племен и этносов. Для древнеиндийского же мировоззрения присуща иная тенденция. Здесь архаичный корень «дан» образует собирательное название злокозненных и вредоносных существ данавов, демонов-гигантов, сопряженных с Вритрой – главным врагом великого бога Индры. Матерью Вритры и данавов в Ригведе названа демоница Дану (дословно переводится с санскрита как «влага»). Все они связаны с водной стихией.

Здесь налицо обычный прием демонизации, когда после дифференциации этносов, верований, языков и культур наступает период противостояния и вражды некогда единых народов и как результат – дискредитация их идеологии и объектов культа. Так было при распаде индоиранской общности, после миграции ее с севера на юг, когда одни и те же прежде единые божества превратились в существ «с обратным знаком». Аналогичные метаморфозы произошли и с богиней Дану. Первоначально в верованиях нерасчлененного индоевропейского пранарода она выступала богиней водной стихии, Матерью воды (наподобие карело-финской Ильматар) и одновременно Праматерью людей. В дальнейшем же, когда этносы обособились, начались идеологические распри, смертельная вражда и кровопролитные войны, у одних (кельтов) Дану так и осталась Великой богиней, у других же (индийцев) она превратилась в демоницу, породившую целый сонм таких же злокозненных демонов данавов.

В дальнейшем в мировой мифологии появляется целая череда героев и персонажей с аналогичной корневой основой, но они уже не носят столь явственно выраженного идеологического клейма, хотя подчас и не лишены трагического оттенка. Таков известный древнегреческий миф о египетском царе Данае и его 50 дочерях – Данаид. По наущению отца последние закололи кинжалами в первую же брачную ночь своих мужей (кроме одного, отомстившего впоследствии за убитых братьев), и за содеянное их постигла вечная кара: после смерти они были обречены в аду (аиде) наполнять водой бездонную бочку («бочка Данаид»).

Еще более популярен был миф о Данае, дочери аргосского царя, запертой им в темницу. Туда проник Зевс, обратившись в солнечные лучи, и от того света Даная родила будущего героя Эллады Персея – победителя Горгоны Медузы. Сходный миф обнаруживается и в недрах совершенно иной неиндоевропейской культуры. В китайских народных поверьях излюбленным образом является Данай Фужень – богиня, помогающая при родах. Образ этот проистекает из цикла сказаний о великой богине Гуань-инь. По преданиям, Данай Фужень родилась от луча света, исходящего из пальца Гуань-инь и попавшего в утробу матери. В русле развиваемой здесь концепции моногенеза всех народов мира, их языков и культур представляется совсем не случайным сходство сюжетов (рождение от луча света) и имен – Даная и Данай (дословно «большая бабушка») Фужень. Любопытно, что корень «дан» присутствует и в имени Данко, легенду о котором и его огненосном сердце поведала молодому Максиму Горькому старуха Изергиль.

* * *

Отголоски других представлений о божествах, общие для кельтов и славян, сохранились до наших дней. Среди них целый пласт сказаний об оборотничестве: наиболее колоритные образы богов-оборотней были как раз присущи кельтской мифологии.

В русском фольклоре к древним общеиндоевропейским истокам восходят, к примеру, все до боли знакомые сюжетные повороты типа «ударился о землю и обернулся: соколом, волком, туром, горностаем, щукой или муравьем». Причем конкретное животное здесь необязательно должно обозначать живую птицу, зверя, рыбу, насекомое – речь может идти и о родовом тотеме. Особенно широко были распространены, вплоть до недавнего времени, суеверия о превращениях людей в волков, по-славянски – в волкодлаков. Подобные мифы были известны и у кельтов. Древнейшее свидетельство о волках-оборотнях есть у Геродота, который упоминал, что невры – предположительно предки славян – почитались у греков и скифов чародеями, умеющими раз в году – как правило, зимой – на несколько дней обращаться в волков. Такое же поверье еще в XIX веке существовало у поляков, сербов и русских, которые считали, что волки-оборотни особенно опасны в период Святок, посреди зимы. Смешавшись с толпой ряженых, они принимают вид парней и девушек, скоморохов и проникают таким образом в любой дом. Волкодлаки также подкрадываются к гадающим девушкам и заедают их насмерть. Оборотни задают девушкам на Святки трудные задачи во время святочных игр, о судьбе тех, кто их не разгадает, ничего не известно.

В Древней Руси, по данным Кормчей книги, люди думали, что волкодлаки, обернувшись тучами, закрывали луну и солнце («влъкодлаци лоуну изъедоша или слънце»). Способностью превращаться в волков наделялись многие эпические герои: легендарный князь Всеслав, историческим прототипом которого был князь Полоцкий (XI век); былинный Волх Всеславьевич (Вольга); сербский Змей Огненный Волк и др. На этой мифологической основе в средневековой Европе даже существовал особый вид умопомешательства – ликантропия: больные этой болезнью воображали себя волками. По мнению А. Н. Афанасьева, «волкодлак» состоит из слов: «волк» и «длака» – шерсть, руно, клок волос. Человека-волкодлака можно было узнать по шерсти, растущей у него под языком. Рассказы о волкодлаках распространены преимущественно в центральных и южных районах России, для Русского Севера этот образ не типичен.

Невольный волкодлак – человек, по злобе колдуна превращенный в волка на определенный срок или до тех пор, пока чародей не пожелает вернуть своей жертве прежний облик, – часто бродит возле родного дома, не боясь людей, заглядывает им в глаза. Брошенный кусок мяса такой волкодлак не берет, но с жадностью ест хлеб. Колдуны иногда обращают в волков целые свадебные поезда, набрасывая на людей волчьи шкуры или опоясывая их наговоренными мочалами или ремнями. Рассказывают, что однажды во время охотничьей облавы убили трех волков, а когда стали снимать с них шкуры, то под первой нашли жениха, под второй – невесту в венчальном уборе, под третьей – музыканта со скрипкою. Если волкодлак обращен с помощью пояса, которым колдуну удалось обвязать человека на свадьбе, то он вернет себе человеческий облик не раньше, чем изотрется и лопнет чародейный пояс.

Для защиты от волкодлаков в народе использовались разные средства. Чтобы ночью волкодлак не заел спящего, рекомендовали расстегивать ворот рубахи, крестить подушку и класть возле нее Евангелие, Часовник или другую книгу духовного содержания; трижды перекрестить постель. Женщины не снимали головного убора (чепца, повойника), а девушки на ночь повязывали платок. И т. д.

У кельтских племен оборотничество как магическое превращение было свойственно прежде всего особой касте языческих жрецов друидов, обладавших и другими необычными способностями: например, управлением погодой, не говоря уже о предсказании будущего. О былой этнолингвистической индоевропейской и славяно-кельтской общности, что была недавней реальностью, свидетельствуют и имена друидов, которые сохранил Гай Юлий Цезарь в «Записках о галльской войне»: в именах Думнориг и Дивитак явственно слышатся знакомые корни «дум» и «див». Не оставляют сомнения и другие кельтские слова – имена, этнонимы, топонимы, гидронимы (все они взяты из «Записок» Цезаря): племена – амбарры, белловаки, бои, леваки, неметы, рутены (русены), туроны, убии; имена – Домнак, Дуратий; города – Коса, Лисс, Нева, Турии; реки – Дубис, Пад, Родан и др.

Одним из самых знаменитых чародеев был британский кельт Мерлин, известный по средневековым сказаниям о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. По легендам, он – сын злокозненного ночного демона-инкуба, по историческим хроникам – реальное лицо древней британской истории. Наставник и покровитель короля Артура с самого момента его рождения, участник многих событий артуровского цикла, седобородый старец Мерлин обладал даром оборотничества и, подобно своей антагонистке – волшебнице Моргане, мог превращаться в кого хотел: и в златокудрого мальчика, и в златорогого оленя.

Всякое оборотничество – это в конечном счете материальное проявление более общих закономерностей, получивших в истории мировой культуры название метемпсихоза, то есть «переселения душ». Данное учение, по существу, является самой первой философией человечества. Наибольшее распространение оно получило в Древнем Египте и Древней Индии. Но его корни, вне всякого сомнения, уходят в еще большие исторические глубины – к тем временам, когда этносы, языки, идеология и культура еще не были расчленены.

Похоже, что родиной учения о переселении душ являлась Гиперборея. Как известно, в европейской традиции сторонником и пропагандистом учения метемпсихоза был Пифагор. При этом, по сообщению ряда античных авторов, он овладел азами данного учения именно в Гиперборее. Оттуда, из арктической прародины, вынесли философию метемпсихоза и древние кельты – представление о переселении душ лежало в основе их мировоззрения и религиозных верований. И хотелось бы думать, что бессмертные строки «Мабиногиона» и сегодня доносят до нас дыхание древних воззрений наших гиперборейских прапредков (естественно, с учетом поправок и дополнений кельтских бардов):

 
Множество форм я сменил, пока не обрел свободу;
Я был острием меча – поистине это было;
Я был дождевою каплей, и был я звездным лучом;
Я был книгой и буквой заглавною в этой книге;
Я фонарем светил, разгоняя ночную темень;
Я простирался мостом над течением рек могучих;
Орлом я летел в небесах, плыл лодкою в бурном море;
Был пузырьком в бочке пива, был водою ручья;
Был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим;
Девять лет я был струною арфы, год был морскою пеной;
Я был языком огня и бревном, в том огне горевшим…[23]23
  Перевод В. В. Эрлихмана.


[Закрыть]
 

* * *

Память о киммерийских временах и киммерийских корнях русского народа не исчезла бесследно. Ноосфера периодически напоминает о заложенной в ней информации. Свидетельство тому – впечатляющий цикл «киммерийских стихов», созданных в начале века замечательным русским поэтом Максимилианом Волошиным. В первом из них – «Полынь» – творческая интуиция пробуждает память об эпохе матриархата:

 
…В гранитах скал – надломленные крылья.
Под бременем холмов – изогнутый хребет.
Земли отверженной застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!
<…>
 
 
Я сам – уста твои, безгласные как камень!
Я тоже изнемог в оковах немоты.
Я – свет потухших солнц, я – слов застывший пламень,
Незрячий и немой, бескрылый, как и ты.
 
 
О, мать-невольница! На грудь твоей пустыни
Склоняюсь я в полночной тишине…
И горький дым костра, и горький дух полыни,
И горечь волн – останутся во мне.