Текст книги "Детство. воспоминания о нём"

Детство
воспоминания о нём
Валерий Гурков

© Валерий Гурков, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вспомнилось мне детство… на спине лежащее

В небе растворённое, в звёзды, вдаль смотрящее

Запах трав покошенных, да живая мама…

И тепло домашнее… как ушло всё рано.

Рассказы о детстве

12 апреля 1961

Нас было у матушки трое, тянула она нас одна и, хотя она постоянно работала на двух, а порой и на трех работах, средств явно не хватало и в один прекрасный момент мы переехали из центра Москвы в московскую область в частный дом, а вернее часть частного дома. Мне было тогда около года. Сам переезд я понятно, что не помню, так как был спеленат, и меня везли как ручную кладь.

Воспоминания мои о моем детстве начинаются примерно с года и двух месяцев. Это было 12 апреля 1961 года. Дом находился на улице с красивым названием Рощинская и имел порядковый номер 42. Перед домом была большая куча песка. Это был прекрасный солнечный день, матушка с подругой слушали громкоговоритель, висевший на деревянном столбе линии электропередач, который был любимым местом для лазания нашего кота. Хотя мне было уже больше года, я не стоял на ногах, не ходил, а всегда сидел, поэтому мне давали игрушки и забывали про меня. Так было и в этот раз. Матушка болтала с подругой и слушала, как из динамика рассказывали про первый полет человека в космос. Мне дали огромный грузовик и экскаватор, они были почти с меня размером, и я, сидя в песочнице, нагружал экскаватором песок в грузовик. Все были при деле.

Наш кот, как обычно, долазил до середины столба и спускался обратно. Так он сделал несколько раз, а затем, урча, подошел ко мне. Я его погладил, кот постоял, но завидев пролетающего мимо голубя, помчался за ним. Я оперся на экскаватор, встал и не пошел, а (со слов моей матушки, повернувшейся в этот момент в мою сторону и все это видевшей) побежал за котом. Не знаю долго ли бы я так бежал, ведь до этого я даже ходить не умел, но у края песочной кучи была ямка, из которой брали песок для огорода. Вот и попав ногой в эту яму, я со всего размаху полетел.

В 1991 году я рассказал об этом Георгию Тимофеевичу Береговому, он долго смеялся, а затем достал из стола значок и вручил его мне.,,Держи», – сказал он мне, – ты точно наш». И он вновь залился смехом. Я посмотрел на значок, на нем стояла надпись: юный летчик-космонавт!

Кулич

Скоро должна быть Пасха и мама испекла красивый большой кулич. Утром следующего дня она пошла к соседке, чтобы договориться, когда пойти в Храм для освящения кулича и яиц. Хлопок закрываемой за ней двери разбудил меня. Открыв глаза, я увидел через дверной проем на столе столовой мамино рукоделие, рядом в двух тарелках красовались, луком покрашенные в красивый махагон, куриные яйца.

Я минут пять смотрел на все это, лежа на кровати, а затем, захотев пить, пошел в столовую. Ведро с водой стояло рядом с куличом. Оно было полное, и сверху плавал ковш, опершись ручкой об край ведра. Я зачерпнул воды и пока пил с удивлением увидел, что в куличе есть какие-то ягодки. Мне было на тот момент уже три года, и рос я довольно любознательным мальчуганом, поэтому я поставил ковш на стол и стал разглядывать темные ягоды. Они словно магнит тянули и тянули меня к себе. Я не выдержал и сковырнул одну их них. Мое любопытство было вознаграждено, такой вкуснотищи я никогда еще не пробовал. С радостью я заметил, что то, что я сковырнул ягодку, почти осталось незаметным на куличе, и я сковырнул еще одну, потом еще, за ней еще…

Приход матушки и ее подруги оторвал меня от этого занятия. Я и не заметил, что на столе вместо кулича уже были просто крошки. В этот день я узнал, что такое изюм, который выбрал из кулича весь, до последней ягодки, а мама с тех пор всегда пекла два кулича. Второй был для меня. А первый матушка несла в Храм на освящение

Мышонок

Я тихо пробрался в хату, отрезал ломоть черного хлеба и отсыпал соль в спичечный коробок. Глянул в окно, нет ли бабули, с ней встречаться мне было не с руки. Завтрак, обед, ужин был только тогда, когда бабуля звала снедать. Перекусов, чтобы не испортить аппетит, не было в этом доме. Это было табу. Я же московский ребенок, отправленный сюда на лето, не мог привыкнуть к такому режиму, поэтому, как и в Москве, я, втайне от бабушки, делал себе припасы. Засунув все разжитое мной в хате добро за пазуху, я помчался в сад, чтобы в сделанном моим старшим братом шалаше спрятать.

Хлеб и соль я добыл, этого было явно мало. Я сбегал в верхний огород и подкопал там несколько картофелин, затем нарвал растущей под старой черемухой дикой черемши. В сенях стояли большие железные бочки с зерном пшеницы и деревянные бочки с салом, грибами, огурцами, помидорами, капустой, а одна бочка была с вкуснятиной. Это была замоченная антоновка в ржаной соломе. Все было в этой хате. Одно беда – я был ниже этих бочек, да и бочки были прикрыты тяжелыми кругами. Поэтому достать из них ничего не мог. В погребе было полно мясных заготовок, но бабуля могла меня там запалить, поэтому экскурсия в погреб тоже отпадала. Значит надо наловить рыбы и ракушек.

Внизу сада протекала с очень холодной и прозрачной водой речушка. Дно ее было, возле бабусиного сада, все в галышах. Именно к ней я и направил свои следы, оставляемые на пыльной дорожке. Лето было жарким, поэтому там, где проезжали на телегах, глина превращалась в, точно сделанную из муки, пыль, доходившую мне порой до щиколотки. Иногда мы с ребятами набирали ее в лопухи, перевязывали былкой и метали друг в дружку как бомбочки, играя, таким образом, в войнушку, что сильно огорчало наших родных.

Подойдя к речке, я разулся, закатал штаны и стал среди галышей искать ракушек, набрав штук 10 и попутно поймав сачком для бабочек несколько усатых огольцов, которые пытались глотнуть воздух возле меня. Наловив добычи, я набрал уже распушенных цветов иван-чая и хворосту, затем сложил хворост поверх пуха и запалил костер. Налив в чугунок немного воды, положил туда ракушек, кинул семена укропа, затем в ход пошла черемша. Все это дело я посолил и поставил под куст чубушника, чтобы не зацепить ногой. Рыбу, проткнув насквозь вдоль, нанизал на ивовые прутки. Все было готово к приготовлению трапезы, не хватало лука и морковки. Все это росло на грядках возле дома.

Я помчался туда.

Возле грядок стояла огорченная бабушка и причитала.

– Что сучилось, бабуля? – заинтересовано спросил я ее.

– Беда, унучек, ой беда, без лука и морквы в зиму останусь, какой-то мышонок-супостат на грядках завелся, надысь шла, все было в порядке, а теперьча гля, что натворил супостат.

Я посмотрел на грядки, там было много лежачей ботвы у морковки и лука. Вокруг грядок было множество следов и как ни странно, это были все мои следы, хотя меня это сильно не удивило. Ведь это я вчера вечером надергал морковки и лука, а чтобы бабуля не заметила, ботву от моркови и зелень лука повтыкал на место в грядку. А затем со спокойной душой пошел в шалаш.

– Унучек, я што-та умаялась. Вот лопатка и грабли, – она дала мне орудия труда, – вскопай, милок, ыщо градку, – и она показала место для новой грядки.

– Подсадим лучку, морква то уже не поспеет, а лучок будет в самый раз! А я пойду курей покормлю, – и через несколько мин во дворе послышалось, – Типа, типа, типа… типа, типа, типа!

Почесав затылок, огорченный, я начал копать грядку. Дело было знакомое. Бабуля, словно не замечая, что я совсем еще мал, всегда находила мне дело по хозяйству. То огород полить, то грядку вскопать, то козу пасти, то веретен из липы настругать. Копал я быстро, ведь внизу горел уже костер. После вскопки тщательно выровнял, взборонил грядку и, оставив лопату и грабли, побежал к костру. Костер уже потух. К тому же я не один оказался в этом огороде мышонок – рыба, оставленная на воткнутых в землю прутках, была уже почти вся съедена. Последнюю доедал, урча при этом, большой рыжий кот. Оставался целым чугунок с перловицами, его-то я и поставил на вновь разожженный костер. Как ракушки все раскрылись, я вытащил чугунок из костра и положил в угли картошку.

Через час я, пропахший с ног до головы костром, перепачканный в золе, сытый и довольный появился возле грядки, на которую бабуля только что посадила новый лук и выложила ветками – чтобы куры не копали в ней червяков.

– Ну, вот и ладушки! Унучек, завтра с утра как позавтракаешь, будешь охранять грядки от мыша, а то он поест остальной лук, – сказала бабуля мне.

– Ба, а может не надо? Может его завтра не будет? – заинтересованно спросил я.

– Как не надо? Почему? Он же меня оставит без лука в зиму…

– Он больше не будет моркву и лук дергать, я обещаю… Ба, я этот мышонок! – скосив глаз, я вторым исподлобья смотрел на нее.

– Знаю, знаю, что ты, – улыбнулась она и ее, не по-женски, большие с раздутыми от постоянного тяжелого труда суставами пальцев, руки легли мне на голову и нежно погладили ее.

Индюк

Я стоял перед ней весь грязный и мокрый от слез и той лужи в которую я угодил, убегая от индюка, мне было четыре года. Она молча выслушала меня, подошла к стоящей в углу кадке и вытянула из пучка, подготовленных для вязания корзин, лозин одну, как мне тогда показалось, самую большую лозу. Ее зеленые глаза пристально посмотрели на меня.,, Вот хворостина, иди ею и побей своего обидчика! Если ты не побьешь его, то я побью ею тебя. У тебя есть выбор – либо ты индюка, либо я тебя! И запомни, что бы в твоей жизни не случилось, у тебя всегда будет выбор, посиди подумай и выбери правильный.»

Через полчаса я еще более грязный и мокрый, но не от слез а от пота, уже гордо рассказывал как гонял индюка по двору. Она ничего не сказала мне в ответ, но глаза ее светились серо-голубым цветом, излучая внутреннее добро. Она взяла топор и пошла во двор. Вечером она налила мне тарелку похлебки, большую ее часть занимала индюшачья нога. Я вдруг сразу понял чья это нога. Град слез брызнул из моих глаз, индюк к тому моменту из злейшего врага в моем представлении стал почти уже другом…

…Меня никогда не били и не воспитывали, не читали нотации ни мама, ни мои бабушки, но то как они порой поступали в тех или иных ситуациях до сих пор являются для меня примером и помогают выбрать правильный путь на перекрестках жизни.

С четырех лет я никогда не плачу, те слезы были последними в моей жизни, я никогда не боюсь принять самостоятельно решение по любой ситуации, возникшей в жизни у меня или кого то из моих близких, а самое главное – старая донская казачка навсегда отучила меня на кого сваливать свою вину или просто ябедничать…

Вначале животину

В память с любовью своей бабуле,

Гурковой Прасковье Петровне, и

всем женщинам посвящаю…

Я ложусь на кровать. При свете яркой луны вижу, как мелькают спицы. Бабуля вяжет носок. Вяжет без света. Электричество так и не дошло до этого дома. Жена врага народа, не могла устроиться на работу. Жила тем, что вырастит на огороде и в саду. За свет нужно было платить. Только денег не было.

Я вижу усталое, но с искорками добра, всё в морщинах лицо. Жизнь не сломала её. Она была исконно русской, да и жила в России. Это давало ей какую-то неуёмную внутреннюю силу. Ни единого плохого слова не слышал от неё о соседях, тех, кто писал доносы, тех, кто пришёл ночью с арестом за мужем, тех, кто оставил её одну, без средств существования с маленькими детьми, забрав всех коров и лошадей. Даже о финнах, которые прикрывая отход немцев, спалили её дом, она говорила без злобы, а даже с какой почти детской восхищённостью: «Рыжие все были, как на подбор!» Лишившись всех мужчин в доме, она отправила свою старшую дочь в военкомат. Родина в опасности! Родину нужно защищать! Нет мужчин, значит это должны сделать женщины.. Дочери на тот момент не было и шестнадцати. Приписав себе два года, старшая дочь ушла добровольцем на фронт, а через два с половиной года старший лейтенант Татьяна Гуркова, моя будущая мама, как и многие другие, кто сумел уцелеть в той мясорубке, вернулась с Победой!

– Ба, – кидаю я в темноту, – ты чего не спишь?

– Спи, унучек, спи!

Я вижу в отблесках луны её улыбающееся лицо и засыпаю. Петух, заоравший в ночи, будит меня. Я открываю глаза и вижу, что спицы так же продолжают быстро, быстро мелькать, а сама бабуля глядит не на спицы, а куда-то вдаль, мимо окна, мимо улицы, мимо сада… Я засыпаю вновь.

Стук деревянного песта о чугунок снова будит меня. Запах варёной картошки, лебеды, крапивы, молочая будоражит мой аппетит. Луна уже отсветила или спряталась за облако. В окно сквозь рушниковые занавесочки просунулась темень. В углу тлеет лампадка у иконы. Этого бабуле достаточно, чтобы видеть всё и продолжать делать свои дела по хозяйству.

– Ба, я есть хочу!

– Вот животину покормлю, тогда и тебя, да и сама вслед.

– Тебе животину жалко, а меня нет?

– Мне всех, унучек, жалко, – улыбается она и, подойдя к кровати, запускает пальцы руки в мой чуб, – только ты сам можешь о себе побеспокоиться, а животина нет. Без неё и нас с тобой не будет. Пропадём мы без неё.

– Как это пропадём? Умрём? – перспектива смерти пугает меня.

– Может, и умрём, на всё воля божья, – она шепчет молитву и осеняет крестами себя и меня.

– Тогда правильно, иди, корми животину, – соглашаюсь я и засыпаю вновь.

Так было почти каждую ночь. Я почти не видел, чтобы она спала. Прожила она очень долго. Видимо, постоянная забота о тех, кто не мог о себе позаботиться сам, продлила её тяжёлую жизнь. В восьмидесятом году она впервые получила от государства свои деньги. Восемь рублей пенсии или в переводе на возможность купить мясо в магазине: ровно четыре килограмма. Тогда же она получила первый в жизни свой паспорт. А через два года она ушла туда, куда смотрела по ночам: мимо окна, мимо улицы, мимо сада… в зовущую звёздную даль.

Крольчиха

Почти каждое утро я просыпался от испуганного вскрика моей матери. Это обозначало, что мне надо вставать, брать в сарае лопату и идти хоронить очередную крысу, ставшей добычей нашего кота Тимофея Ивановича. Кто так первым назвал нашего кота, никто уже не помнил, но к имени прибавляли отчество вполне заслуженно. Это был не просто кот, а кот крысолов. В день он ловил по одной – две крысы, приносил их и клал возле порога нашего дома. Вся морда кота была в шрамах. Победы доставались ему явно нелегко. Кот пользовался уважением у всех наших соседей и каждый незаметно для моей мамы старался чем-то вкусным угостить кота. Иваныч появлялся дома уже под вечер, довольный и сытый.

Вот и в это утро вскрик матери и ругань в адрес кота, что тот носит крыс домой а не оставляет там, где убил их, разбудил меня. Я взял за хвост крысу и захоронил ее под забором. Сломал веточку и воткнул в место захоронения, чтобы завтра знать, где хоронить следующую. Нарвал охапку одуванчиков для кроликов, живших у нас в большой клети в сарае, находящегося в конце яблоневого сада. Я поставил на место лопату и положил одуванчики перед кроликами, те с радостью зашевелили черными носами, и через несколько минут все было чисто. Я посчитал кроликов, не хватало крольчихи. Она скоро должна была родить крольчат. Я пошел в сад и поискал ее в траве. Но ее нигде не было видно. Нашел ее я мин через пятнадцать, она вырыла себе нору в угольной куче и сейчас из этой норы, словно два красных огонька, светились ее большие глаза. Я нарвал ей новых одуванчиков и положил перед норой.

Через неделю возле норы уже прыгали маленькие пушистые комочки с большими, как у матери, красными глазами. При моем приближении они как по мановению волшебной палочки оказывались в норе, а перед входом сидела крольчиха, ранее всегда очень добродушная, теперь норовила укусить меня за руку или ногу, при этом она истошно кричала, словно попала в силок. Прошло еще пару недель и крольчата, под неусыпным присмотром матери, стали осваивать близлежащие территории и все чаще днем выпасались в саду под яблонями, поедая вместе с травой молодые побеги малины и смородины, растущие вдоль дорожки, что приводило в уныние мою матушку.

В один из дней, я, взяв коробку с солдатиками, конницей Чапаева, всевозможными самолетами, танками и артиллерией, пошел играть в кучу песка. Поиграв часа два, я уже собирал все обратно в коробку, когда услышал сквозь уличный шум, доносящийся от сарая пронзительный крик крольчихи. Бросив все, я побежал к сараю… Крольчиха была еще жива, но от сильной потери крови уже просто лежала, заслонив своим телом вход в нору. Перед ней лежали две большие дохлые крысы. Как она смогла их задушить? Мне до сих пор непонятно. Я похоронил крыс под забором, а ее под одной из яблонь в саду и пошел относить лопату в сарай. Вернувшись назад, я увидел возле могилки крольчихи сидели ее повзрослевшие крольчата, а рядом с ними, словно охраняя их, сидел Тимофей Иванович.

Рыболов

Как часто мы начинаем обсуждать тех или иных людей, не зная их ситуаций и мотивов поступка, порой поверхностно вникнув, а чаще сгоряча, не вникая ни во что! А потом живем в рвущей нас и наши души на части нашей обиде на этих людей, не задавая себе вопроса: а может человек и не виновен, а виновен я сам в своем поспешном решении по отношению к нему. Моя бабушка всегда говорила:,,Научись, внучек, прощать себя и через себя других людей, да и сам чаще проси прощение у них, даже если ты и не виновен. Просить прощение не будет твоей слабостью, это будет всегда твоей силой! Бог разберется во всем. Поэтому возблагодари его за это!»

Наш сосед Володя Сосунов притащил в один их летних дней самую настоящую ванную, такую, которая была у моей бабули в московской квартире, и установил ее в огороде прямо возле калитки под вишнями. Нашему с братом ликованию не было предела. Мы быстро заполнили ее водой, благо колодец был возле той же калитки, и стали пускать, сделанные из дощечек, кораблики. Ванная была нужна для полива огорода, но у нас уже были свои планы на нее. Взяв удочки и ведро, мы вместе с Сосуновым младшим пошли на пруд, который находился недалеко от нашего дома.

Через неделю вся ванная была забита пескарями, красноперкой, карпами, карасями и подлещиками. Пойманные нами небольшие костлявые щучки сразу попадали на сковородку. В первый день за наше самоуправство поворчала бабушка Сосунова, но вовремя поняв, что все лето она будет кушать щербу и жареных карпов, сменила гнев на милость. Это было время, когда еще так называемые головешки или бычки ротаны почти не попадались на крючок. Рыбы в прудах было очень много, а видов столько, что на пальцах не сосчитать. Больше всего нашей затее обрадовался кот Тимофей Иванович. Он садился на угол ванной и молниеносно вонзал когти в спину одной, из вверх поднявшихся рыбешек. Затем прыгал вниз на дорожку и пожирал добычу. Снова прыгал на угол ванной за очередной жертвой. Уже полностью насытившись, он спал тут же под ванной, в ее прохладной тени.

В один из дней я покормил кроликов, взял сачок и пошел к ванной, чтобы наловить на жаркое рыбы. Моему негодованию не было предела. Почти вся рыба плавала вверх брюхом на поверхности ванной. Видимо кот за ночь из баловства когтями повредил всю рыбу, подумал я и стал искать его. Он лежал тут же под ванной. Я взял метлу, которой подметали дорожку, и стал гонять кота по двору. Из дома собрались все обитатели, проживающие в нем, и огорченно ругали Тимофея. Кот не понимая ничего, угрюмо наблюдал за происходящим из под соседского забора. Делать было нечего, я принес ведро и мы с братом стали отлавливать дохлую рыбу.,,Смотри!», – сказал брат и он показал мне большого подлещика. На его боку красовалась здоровенная пиявка. Вскоре мы обнаружили еще трех больших пиявок.

Кот был не виновен, пиявки повредили всю рыбу, пока она была сонная. Я виновно глянул на нашего кота.,,Прости меня, Тимофей Иваныч!», – тихо произнес я. Кот словно понял меня и подбежав ко мне, став тереться об мою ногу, радостно урча. Вечером я все рассказал, пришедшей c работы матушке. Она обняла меня и произнесла:,,Сынок, всегда, прежде чем что то решить, просто улыбнись, дай времени чтобы улыбка заполнила твою душу и сердце. Никогда в гневе не решай разумом, всегда только сердцем и душой! Тогда это будет всегда самое правильное решение.»

Черный лебедь

Нас у мамы было трое, тянула она нас одна, поэтому все имеющиеся в наличие бабушки помогали ей в этом.

Когда я слышу песню Талькова о Чистых прудах, то вспоминаю тихий московский дворик на Новокузнецкой, задорный смех моей бабушки, я никогда не видел ее грустной или жалующейся на что то, не слышал обсуждений про соседей. Она была по жизни счастливой и вокруг нее все ее окружающие люди чувствовали себя также счастливыми..

Помню глаза бабушки и дедушки, в них всегда горел незатихающий огонь любви друг к другу. Помню, как взяв кусочки старого хлеба, шли по мосту к Яузскому, затем Покровскому бульварам и после Хохловки были уже Чистые пруды. Там было полно лебедей, но меня всегда привлекал черный лебедь, именно ради него я и просил сюда прийти. Он был всегда один, гордый красавец. Все лебеди плавали стайками. Черный был всегда один.

Вечером бабушка зажигала свечи на канделябре, стоящем на фортепьяно, дедушка гасил свет, и божественная музыка наполняла все окружающее пространство…

В один из вечеров фортепьяно не зазвучало, на следующее утро не стало и дедушки. Их похоронили в одной могиле в один день. Они никогда не разлучались, пройдя вместе четыре войны и все перипетии жизни, вот и теперь оставались верны себе. Все свое детство я думал, что у меня будет все как у них, что я и моя будущая супруга будем до конца своих дней счастливы вместе и огонь нашей любви не угаснет никогда. … Жизнь же уготовила мне судьбу черного лебедя, но я никогда не бываю грустным или жалующимся на что то, я никогда не сужу и не люблю обсуждать других людей…