Текст книги "Психоаналитическая традиция и современность"

В своих размышлениях о религии Фрейд не коснулся вопроса об ее будущем. Между тем уже неофрейдисты, подвергшие критике ряд психоаналитических концепций, обратили внимание на возникновение и распространение в современном мире новых «идолов», выступающих в форме научно-технических достижений. Так, оценивая «Будущее одной иллюзии» как одну из наиболее глубоких и блестящих книг Фрейда, но одновременно критически относясь к фрейдовской интерпретации отношений между неврозом и религией, Э. Фромм отмечал, что техника поворачивается к человеку другим своим ликом – «ликом богини разрушения (вроде индийской богини Кали), которой мужчины и женщины жаждут принести в жертву и самих себя, и своих детей» (Фромм, 1990, с. 158).

Фрейда нельзя упрекнуть в наивности или в незнании психологии людей. Он не строил иллюзий относительно возможности воздействия высказанных им антирелигиозных идей на сознание верующих, справедливо полагая, что едва ли аргументы подобного рода могут поколебать веру людей, разделяющих религиозное мировоззрение. В принципе Фрейд был прав, когда подчеркивал, что никого нельзя принуждать ни к вере, ни к безверию. Человек остается человеком только тогда, когда он во что-то верит. Не верующий ни во что – это еще не человек или уже не человек. Вопрос заключается лишь в том, во что именно человек верит: в Бога, разум, науку, будущее, идею, идеалы?

Отстаиваемая Фрейдом вера в разум является продуктивной в том случае, если она не абсолютизируется, не превращается в догму. Одно лишь упование на веру, пусть даже веру в разум, чревато далеко идущими последствиями, в том числе и разрушительного, деградационного характера. Конечно, человек не может обойтись без веры. Но ему не чуждо и сомнение. Более того, подобно вере, оно является важной и необходимой составляющей человеческого бытия. Где преобладает вера, исключающая всякое сомнение, там существует благодатная почва для возникновения культа, в конечном счете порабощающего человека. Где доминирует сомнение, исключающее всякую веру, там не остается места для надежды, предохраняющей человека от разъедающей его душу ржавчины нигилистического отрицания и ниспровержения всего и всех.

Размышляя на эту тему, мне меньше всего хотелось бы делать какие-либо упреки в адрес Фрейда, отвергшего религиозную веру в качестве необходимого элемента дальнейшего развития человечества, заменившего ее верой в разум, но не сделавшего важного шага, предотвращающего абсолютизацию провозглашенной им веры, не принявшего во внимание жизненно необходимое отношение между верой и сомнением. В этом вопросе он шел по стопам многих просветителей XVIII века и тех интеллектуалов ХIХ столетия, которые связывали с научным знанием дальнейший прогресс человеческой цивилизации. В контексте обсуждаемой проблематики более существенным представляется понимание того, что рассмотрение основателем психоанализа радикальных преобразований в послереволюционной России в качестве некоего предвестника лучшего будущего основывалось на его надежде на возможность устранения религиозных иллюзий из сознания человека. Действительно, осуществляемый в России в массовых масштабах эксперимент по атеистическому воспитанию не мог не вызвать у ученого, прилагающего усилия к разоблачению религиозных иллюзий, определенные ожидания, связанные с будущим развитием человечества. Правда, он высказывал сомнения относительно того, найдется ли достаточное число компетентных и бескорыстных людей, способных выступить в качестве воспитателей будущих поколений. Но при этом основатель психоанализа полагался на человеческий разум, что и вселяло в него оптимизм.

Интересно отметить, что Фрейд часто высказывал сомнения по тем или иным затрагиваемым им проблемам. В этом смысле ему не было чуждо понимание тесных отношений между верой и сомнением. Исключение составляет, пожалуй, лишь его вера в разум и в науку, которую, в отличие от религии, он не считал иллюзией. Но вот сомнения Фрейда в эффективности насильственного принуждения людей к изменению их мировоззрения и устранения частной собственности как гарантии облагораживания человека обусловили его негативное отношение к послереволюционному развитию России, где подобные идеи не только исповедовались, но и претворялись в жизнь средствами, не одобряемыми основателем психоанализа.

Фрейд исходил из того, что попытка заменить религию разумом не должна принимать насильственные формы, поскольку любое насилие над человеком несовместимо с его стремлением к свободе. Важную роль играет здесь воспитание, цель которого – поиск своего пути между Сциллой предоставления полной свободы действия и Харибдой запрета, налагаемого на человека обществом. Смещение акцента в сторону насильственного запрета религии не приведет ни к чему хорошему, ибо подавленные желания человека не исчезнут бесследно; они будут вытеснены в бессознательное, запрятаны в его глубинах, но при первом удобном случае вырвутся наружу, приняв самые разнообразные, порой патологические формы. «Намерение насильственно и одним ударом опрокинуть религию, – замечает Фрейд – несомненно, абсурдное предприятие. Прежде всего потому, что оно бесперспективно. Верующий не позволит отнять у себя свою веру ни доводами разума, ни запретами. Было бы жестокостью, если бы в отношении кого-то такое удалось» (Фрейд, 1989в, с. 135).

Известно, что революционные преобразования в России сопровождались решительным искоренением религиозного мировоззрения. Использовались не только методы воспитания, но и насильственные средства уничтожения церквей, храмов и носителей религиозных ценностей жизни. Взорванный в Москве храм Христа Спасителя и расстрел в 1937 году священника Павла Флоренского – только два примера из многочисленных варварских деяний новой политической власти, насильственно насаждавшей в сознании людей антирелигиозные установки и социалистические идеалы. На протяжении более семидесяти лет официально одобренная и рьяно проводимая в жизнь антирелигиозная кампания вдалбливала в умы подрастающего поколения неприязнь к церкви, пытаясь вытравить из сознания масс какие-либо религиозные ценности. Не берусь судить о том, насколько был прав один из героев романа Достоевского «Идиот», который говорил о «русской странности нашей» – «коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в Бога насилием». Но одно бесспорно: в послереволюционной России неприятие религии официальной идеологией осуществлялось с позиций воинствующего атеизма, не останавливающегося ни перед чем.

Однако попрание религии привело к формированию такого «нового человека», образ которого чаще всего ассоциируется с Антихристом, не только разрушившим старый мир, но и подорвавшим основы существования людей. Насильственное забвение религиозных ценностей обернулось духовной пустотой, старательно заполняемой суррогатами тоталитарной идеологии, где общегуманистические ценности и идеалы были преданы забвению. Но стоило лишь официальной идеологии ослабить вожжи под натиском требований демократии и свободы, вызванных к жизни перестроечными процессами в России в середине 80-х годов, как тут же рухнули преграды, ранее препятствующие открытому выражению религиозных чувств. И хотя по большей части массовое приобщение к религии носит сегодня в России скорее характер внешнего протеста против былого насильственного навязывания атеизма, чем внутренней потребности в исповедании подлинных религиозных ценностей, тем не менее оно свидетельствует о крахе культурного эксперимента, проходящего под знаком насильственного атеизма. Как показывают реалии жизни, воинствующий атеизм оказался абсурдным предприятием, о бесперспективности которого предупреждал в свое время Фрейд. Но, видимо, даже он не мог себе представить, какие жертвы принесут россияне на алтарь утопии тоталитарной атеизации и насильственного внедрения «научного» мировоззрения – марксизма.

Одна из целей революции 1917 года состояла в экспроприации имущества богатых и отмене частной собственности в России. Она находила свою опору в марксизме, теоретически обосновавшем тезис о необходимости упразднения частной собственности как необходимой предпосылки освобождения человека от эгоистических интересов, деструктивных наклонностей и дурных помыслов, связанных с накоплением материального богатства. В противоположность такому пониманию освобождения человека из-под власти чуждых ему внешних сил и внутренних агрессивных влечений, Фрейд считал, что уничтожение частной собственности не сделает людей более добрыми, отзывчивыми, бескорыстными. Затрагивая данную проблематику в работе «Неудовлетворенность культурой» (1930), он указывал на ошибочную, по его мнению, позицию коммунистов, идеализирующих природу человека, испорченную будто бы институтом частной собственности. Не желая, чтобы его заподозрили в какой-либо предвзятости, основатель психоанализа специально оговаривал, что в юности сам испытывал материальные лишения, сталкивался с надменностью власть имущих и, следовательно, вполне понимает тех, кто борется за справедливость и выступает против имущественного неравенства. Однако, подчеркивал он, когда борьба за справедливость основывается на тезисе, согласно которому все люди от природы равны, это является не чем иным, как идеализацией человеческого существа. Сама природа установила определенные различия между людьми, связанные с их физическими данными, умственными способностями и духовными талантами. Поэтому представление о равенстве всех людей, из которого исходят теоретики-марксисты и практики-революционеры, стремящиеся к ликвидации частной собственности в России, оказывается, по выражению Фрейда, «безмерной иллюзией».

Фактически речь идет о разном понимании человека в психоанализе и марксизме. С точки зрения Фрейда, человеческое существо от природы наделено как созидательными, так и разрушительными наклонностями, как влечениями к жизни (Эрос), так и влечениями к смерти (Танатас). Необходима кропотливая работа по осознанию этих влечений с целью овладения ими и развертывания конструктивной деятельности в природном и социальном мире. В представлении марксистов, человек от природы добр, а его агрессивные наклонности вызваны к жизни социально-экономическими условиями бытия, ориентированными на институт частной собственности. С радикальной ломкой этих условий, с отменой частной собственности возможно такое изменение человеческой природы, которое обеспечит позитивное отношение людей к труду, бесконфликтную совместную жизнь в обществе, равенство между ними и счастье каждого индивида при общем материальном благосостоянии.

Не разделяя взгляды коммунистов и считая их не менее спорными и бездоказательными, чем ранее распространенные идеалистические воззрения, Фрейд констатирует то обстоятельство, что в послереволюционной России агрессивные наклонности людей, связанные с ограничением их влечений к получению удовольствий, были направлены на иные цели, обусловившие враждебность бедных против богатых, пролетариата против буржуазии. Попытка установления новой, коммунистической культуры в России должна была найти свое психологическое оправдание в преследовании буржуазии. Это как раз и имело место в ходе революционного преобразования России. Но что будут делать советы, с недоумением вопрошает Фрейд, когда они уничтожат буржуазию?

Перед теми, кто осуществлял кровавую политику в послереволюционной России, такой вопрос не стоял. Сперва они разделались с власть имущими, потом обрушились на хозяев земли, затем стали отыскивать и уничтожать «врагов народа» среди своих бывших соратников по революционной борьбе и наконец подмяли под себя весь народ, держа его в постоянном страхе.

Революция обернулась массовым террором, проводимым под лозунгом «Кто не с нами, тот против нас». Классовое сознание затмило собой самосознание, объединив палачей и жертв в единую систему, провозглашенную социалистической, но являющуюся тиранической по форме и рабовладельческой по содержанию. Ранее провозглашенные лозунги свободы, равенства и братства стали неотъемлемой частью официальной идеологии, хотя их претворение в жизнь обернулось своей противоположностью. Вместо свободы появилось новое рабство, воплощенное в ГУЛАГе, паспортном режиме, в политической однопартийной системе и «единомыслии». Вместо равенства – расслоение на тех, кто создает материальные ценности жизни, и тех, кто распределяет их, находясь у кормила власти и пользуясь негласно утвержденными привилегиями. Вместо братства – клановость по партийной принадлежности. И все это осуществлялось под знаком создания «нового человека», во имя которого было пролито столько невинной крови.

Поставив перед собой риторический вопрос, Фрейд не стал отвечать на него. Перед ним была иная цель: он предложил другим задуматься над будущим развитием России, осмыслить складывающуюся ситуацию, исходя из психоаналитического учения о человеке и культуре. Единственное, пожалуй, что он не учел, так это судьбу самих советов в России, которые со временем утратили ранее провозглашенную власть и превратились в институт, целиком и полностью подчиненный тирании партийного аппарата, воплощавшего в жизнь волю «вождя народов», безраздельно правившего страной на протяжении более трех десятилетий, и пришедших ему на смену лидеров, осуществлявших государственное руководство от имени властвующей партийной элиты.

Но развенчание Фрейдом иллюзии относительно отмены частной собственности как предпосылки освобождения человека из-под гнета чуждых ему внешних сил и внутренних агрессивных влечений, оказалось провидчески верным. В самом деле, с ликвидацией частной собственности в послереволюционной России средства производства были провозглашены народным достоянием. Однако, перестав быть частной, собственность была огосударствлена, так, по существу, и не став общенародной. В результате трудящиеся оказались отчужденными и от средств производства, и от распределения продуктов труда, и от реальной власти на своих предприятиях, земельных угодьях и в иных сферах приложения своих физических и интеллектуальных сил, способностей, возможностей. В психологическом плане ликвидация частной собственности привела к утрате людьми чувства хозяина земли и своей страны. Что касается устранения агрессивных наклонностей человека, то события последних лет, связанные с обострением национальных конфликтов, разжиганием ненависти друг к другу, вооруженными столкновениями в различных регионах страны и криминализацией общества, убедительно продемонстрировали, что частная собственность здесь не при чем. Проявление агрессивности людей скорее обусловлено их бездуховностью, нравственной деградацией, отрешенностью от общечеловеческих ценностей культуры. В этом смысле прав был, видимо, Достоевский, высказавший мысль о том, что человек изменится не от внешних причин и тем более не от насильственной ломки экономического быта, а от нравственной перемены, совершаемой внутри его самого.

Все соображения Фрейда о гигантском эксперименте в обширной стране между Европой и Азией, изложенные им в таких работах, как «Будущее одной иллюзии» (1927), «Неудовлетворенность культурой» (1930), третий цикл лекций по введению в психоанализ (1932), могут быть оценены по достоинству сегодня, когда переосмысление исторического опыта развития России становится важной вехой на пути понимания ее дальнейшей судьбы и поиска новых ориентиров ее социально-экономического и культурного обустройства. Однако наиболее существенным среди них представляется соображение, высказанное им по поводу «запрета на мышление», курса, получившего статус официальной идеологической политики в стране, стремившейся к претворению в жизнь ценностей и идеалов, лежащих в основе марксистского мировоззрения. «В своем осуществлении в русском большевизме теоретический марксизм нашел энергию, законченность и исключительность мировоззрения, но одновременно и зловещее подобие тому, против чего он борется. Будучи первоначально сам частью науки, опираясь в своем осуществлении на науку и технику, он создал, однако, запрет на мышление, который так же неумолим, как в свое время в религии. Критические исследования марксистской теории запрещены, сомнения в ее правильности караются так же, как когда-то еретичество каралось католической церковью. Произведения Маркса как источник откровения заняли место Библии и Корана, хотя они не менее свободны от противоречий и темных мест, чем эти более древние священные книги» (Фрейд 1989а, с. 414).

В связи с этим замечу следующее. Действительно, подмеченный Фрейдом факт «запрета на мышление» был в послереволюционной России реальностью, наложившей заметный отпечаток на жизнь людей, создающих новое общество. В начале 1930-х годов, когда основатель психоанализа высказал приведенное выше соображение, ранее имевшие место теоретические дискуссии завершились разгромом идейных противников марксизма в России, высылкой инакомыслящих из страны, заключением их в тюрьмы и лагеря или физическим их уничтожением. Во многом это предопределило последующее развитие России, где марксистское мировоззрение, превратившееся в марксизм-ленинизм, обрело статус официальной идеологии, подмявшей под себя экономику, политику и право. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что классический марксизм ставил во главу угла экономические преобразования в обществе, в то время как в советском марксизме экономика оказалась в подчинении у идеологии. Не бытие определяло здесь сознание, что лежало в основе марксистского учения о мире и человеке, а отчужденное, затравленное идеологическими штампами сознание творило и поддерживало террор, в условиях которого весь ужас бытия воспринимался в качестве необходимого и закономерного существования, предвещающего лучшее будущее. Однонаправленное мышление, насаждаемое и закрепляемое идеологией, отрицательно сказалось буквально на всех сферах жизни общества и фактически после более чем семидесятилетнего развития России привело ее на грань экономической катастрофы и нравственного оскудения. Так что Фрейд имел все основания говорить о запрете на мышление как опасной тенденции, способной привести к таким результатам, которые окажутся весьма плачевными не только для отдельного человека, но и для страны в целом.

Однако подмеченный Фрейдом запрет на мышление не был свойствен только марксизму. Он коснулся и психоанализа, хотя и не в таких экстремистских формах. Любая критика психоаналитического учения воспринималась его основателем и его ортодоксальными последователями как нечто еретическое, заслуживающее сурового осуждения.

Критика извне рассматривалась как несостоятельная по той простой причине, что, согласно Фрейду, не будучи психоаналитиком, никто не имел права ни вмешиваться в разговор о психоанализе, ни судить о психоаналитических идеях и концепциях. И это было не прихотью Фрейда, а его идейным убеждением, которое легло в основу всего психоаналитического движения. Критика изнутри расценивалась как измена, подлежащая безоговорочному осуждению и наложению соответствующей кары на тех, кому, по выражениям Фрейда, стало неуютно в преисподней психоанализа. Это привело к изгнанию из лона психоаналитического движения диссидентов, пытавшихся по-своему переосмыслить психоаналитическое учение о человеке и культуре. В частности, самим Фрейдом были осуждены такие его бывшие коллеги по психоанализу, как А. Адлер и К.Г. Юнг. Впоследствии ортодоксальные психоаналитики приложили немало усилий для отлучения от классического психоанализа строптивцев, поставивших под сомнение корректность изложения или трактовку некоторых положений Фрейда. Так, в начале 1960-х годов из Международной психоаналитической ассоциации был исключен известный французский психоаналитик Ж. Лакан, создавший позднее школу структурного психоанализа, а в начале 1980-х годов – бывший профессор санскрита Торонтского университета и бывший секретарь архива Фрейда Дж. М. Мэссон, который, имея доступ к неподлежащим огласке материалам, выступил в печати с заявлениями, подрывающими авторитет основателя психоанализа.

Одним словом, как и в марксизме, в психоанализе существовал негласный запрет на инакомыслие. Другое дело, что Фрейд осуждал подобный подход в рамках марксизма, но в лоне психоаналитического движения сознательно способствовал возникновению той идейной атмосферы, которая породила и со временем усилила непримиримость в борьбе с инакомыслием в психоанализе.

Кроме того, представление Фрейда о запрете на мышление не вполне адекватно тому, что имело место на самом деле. В действительности запрет на мышление как таковое – своего рода иллюзия. Мышление не поддается запрету в том смысле, что оно находит пути для реализации продуктов своей деятельности. И даже в нечеловеческих условиях ссылок и лагерей, когда, казалось бы, опустивший руки и лишенный воли человек вообще не склонен ни к какой мыслительной деятельности, люди мыслили, творили, созидали. Творчество Л. Н. Гумилева, А. И. Солженицына, П. Флоренского, Д. Андреева свидетельствует о непобедимой силе мысли и духа. В конце концов, осознав это, партийные культуртрегеры боролись уже не с мышлением, а с инакомыслием. Мышление как таковое не запрещалось. Напротив, идеологи взывали к сознательности масс, к их творческому мышлению. Однако не всякая сознательность поощрялась и не всякое творческое мышление одобрялось. Можно было мыслить сколько угодно, но только в строго очерченных рамках марксистско-ленинского мировоззрения. Запрет не на само мышление, а на инакомыслие – вот что лежало в основе тоталитарной системы, возникшей и долгое время процветавшей в послереволюционной России. Не с мышлением, а с инакомыслием боролась она. И добилась своего, когда на протяжении ряда десятилетий зачатки инакомыслия одних людей незаметно и исподволь переводились в русло однонаправленного мышления, бурные побеги инакомыслия других вырывались с корнем и их носители физически уничтожались, а трепетные ростки инакомыслия третьих подвергались такому идеологическому прессу, что их дальнейший рост был возможен только в подполье, в пределах мышления, осуществляющего внутренний диалог с самим собой.

Именно в условиях непримиримой борьбы с инакомыслием русский психоанализ сошел со сцены послереволюционной России. Скончавшийся в 1939 г. Фрейд знал об эмиграции видных русских психоаналитиков и имел некоторое представление о гонениях, обрушившихся на тех, кто пытался отстаивать психоаналитические идеи в этой огромной стране, раскинувшейся между Европой и Азией. Но он не мог, разумеется, знать о той участи, которая в конечном счете постигла психоанализ в России. Как, почему и в силу каких причин психоаналитическое учение Фрейда оказалось погребенным под обломками классовой борьбы за очищение марксизмаленинизма от скверны инакомыслия в нашей стране – это особый разговор. Осмыслению этих вопросов как раз и посвящена вторая часть книги, в которой рассматривается история развития русского психоанализа с его подъемами и падениями, сложной и трагической судьбой, неотделимой от общей судьбы России.

Литература

Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1973.

Лейбин В. М. Фрейд, психоанализ и современная западная философия. М., 1990.

Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я». М., 1925.

Фрейд З. Будущее одной иллюзии // Ницше Ф., Фрейд З., Фромм Э., Камю А., Сартр Ж.-П. Сумерки богов. М., 1989 в.

Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989а.

Фрейд З. Избранное. М., 1989б.

Фрейд З. Очерк истории психоанализа. Одесса, 1919.

Фрейд З. Страх. М., 1927.

Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990. Sigmund Freud and Andreas-Salome. Letters. NY, 1982.