Текст книги "Частное лицо"

Глава девятая. Личные обстоятельства

– Ну и кто она? – спросила Эмма. Этот вопрос можно было отнести к разряду её любимых шуток, но я был слишком сонным, чтобы вдаваться в тонкости невербальных посылов. Поэтому я ответил:

– Жрица какой-то фигни. Старая грымза, похожая на старуху Шапокляк.

– Кто-кто?!! – переспросила она.

Я повторил.

– Даже подумать не могла, что ты так низко падёшь.

– Ты о чём? – спросил я, когда наконец до меня дошло, что мы говорим о разных вещах.

– Я говорю о той женщине, которая заставила тебя позабыть о доме.

– Вообще-то это был труп.

– Так она ещё и труп?

– Самый настоящий. Послушай, ты ненормальная. Там у нас одна баба сдохла, а другой хрен угрожал пистолетом.

– Там у вас? – переспросила Эмма, делая акцент на «у вас». Судя по голосу, она была обозлена.

– Ты чего? – не понял я.

– Ты сказал, «там у нас».

– Ну и что?

– Ничего.

Это её «ничего» не предвещало ничего хорошего. Дело в том, что у Эммы был талант изводить людей. По крайней мере, со мной у неё это выходило великолепно. Она не ныла, не пилила, не говорила гадости. Наоборот, она была вежлива и любезна. Но её голос, её выражение лица заставляли меня чувствовать себя неудачником, сволочью и куском никчемного дерьма.

– Пока ты играл там в казаки-разбойники, звонил Соломон Яковлевич, – сменила она гнев на милость, или решила отложить экзекуцию на потом. – Он сказал, что договорился с архивом МВД. Там ты быстрее найдёшь нужный материал. Сегодня тебя будут ждать.

– Но я…

– Знаешь, хватит корчить из себя детектива.

– Знаешь что, позволь мне самому решать!..

– Сегодня тебя ждут в архиве, а потом, если захочешь, сможешь и дальше надоедать своему менту.

Судя по тому, как она мне это выдала, с ней лучше было не спорить. К тому же мне самому Клименок был хуже горькой редьки. Одевшись и взяв диктофон, я вышел из дома. Но не успел сделать десятка шагов, как из проезжавшей машины послышался до боли знакомый голос:

– Вот это да! – заорал Клименок, останавливаясь возле меня. – Такой человек и не за решеткой! А я еду мимо… Смотрю, ты или нет?

– Привет, я тоже рад тебя видеть, – нерадостно ответил я.

– Пойдем куда-нибудь выпьем, я угощаю, – предложил он.

– Извини, но мне в ваш архив…

– Ты случайно не заболел? – спросил Клименок, удивленно посмотрев на меня.

– Мой редактор договорился с вашими в архиве…

– У них что, пожар? – недослушав меня, спросил он.

– Почему пожар? – удивился я.

– Ну, тогда твой архив никуда не денется.

– Но…

– Ты что, уже завязал с детективом?

– Им-то я и буду заниматься в архиве, – раздраженно ответил я.

– Слушай, не заставляй меня тебя арестовывать, – сказал Клименок, выходя из машины и направляясь в мою сторону.

– За что?

– За это, например, – ответил он, бесцеремонно засовывая в мой карман пакет дури.

– Подожди, ведь это не моё… – растерялся я.

– Все так говорят.

– Но…

– Поверь, у меня найдется пара свидетелей, готовых показать под присягой, что ты – тот самый тип, который торгует этой фигней возле школы или лучше возле детского садика, но дело даже не в этом.

– А в чём?

– А в том, друг ты мне, или нет.

– Конечно друг, но…

– Здесь не может быть «но». Если ты – друг – мы едем выпить, а если нет…

– Хорошо, поехали, если ты как друг отмажешь меня перед Эммой.

– Это твоя гражданская жена?

– Она самая.

– Так это она не пускает тебя гулять и запрещает водиться с плохими мальчиками!

– А кому бы понравилось, что я всю ночь проторчал неизвестно где?

– Хорошо. Тогда давай заскочим на пару часов к нашим дурикам, а потом займёмся твоим семейным счастьем.

– Может, не надо?

– Надо. Не зря же я – непревзойденный специалист по улаживанию деликатных дел.

– Ладно, забирай свою гадость, и поехали.

– Какая ещё гадость?! – обиделся Клименок. – Это – самая лучшая дурь, какая есть в этом городе. Я что, последняя дешёвка, чтобы дарить друзьям гадость?

– Так это подарок? – окончательно растерялся я.

– Конечно, а что же ещё? – совершенно искренне удивился он.

– Ты даришь мне дурь?

– А почему бы нет?

– Ты же – мент.

– Ну и что? Тем более, я на больничном.

– Спасибо, конечно, но мне она не нужна.

– Не хочешь, а зря, – сказал он, забирая дурь.

Не то, чтобы я не мог найти, куда пристроить траву, но он был ментом, а мент – он и в Африке мент, и с ним лучше вести себя правильно. А то мало ли. Дружба – дружбой, а служба – службой.

– А как ты стал спецом по деликатным вопросам? – спросил я.

– Тебе это действительно интересно?

– Конечно.

– Случилось так, что поспорили как-то Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Оба – люди влиятельные. Каждому принадлежит по полгорода. И доспорили они до того, что Иван Иванович натравил на Ивана Никифоровича власть. Ну а власть поручила это дело персонально мне. Я тогда ещё был капитаном. А дело, доложу тебе, было препаршивое. Иван, он Ивану глаз не отиванит, а посему в любом случае крайним быть мне. Так что начальство отдало меня им фактически на съедение. А мне это зачем? Не для того я поступал в органы, чтобы бесславно их покинуть, да ещё в тюрягу сесть.

В общем, прихожу я в вотчину Ивана Никифоровича, а там ещё не в курсе. Предлагают мне как обычно штраф, чтобы поверку засчитали. Я им объясняю, что деньги взять не могу, а как взять, если в тот же миг на меня орлы второго Ивана наручники нацепят. Они сначала решили, что мне мало, но я всё равно ни в какую. А не брать обидно, до слез. Я тогда о таких деньгах и мечтать не мог. Но нельзя.

Тут меня, значит, в стан врагов записали, начали по своим каналам прессовать. Задница полная. И знаешь, как я выкрутился? Пришел на прием к самому Ивану. Вы, говорю, не обижайтесь, но я вынужден сделать всё по букве закона. К счастью, он оказался человеком понятливым, я же начал не то, чтобы сильно рыть, но всё по инструкции. Слово в слово. Расследование, конечно же, провалил, отхватил строгий выговор, а потом через месячишко мне звание повысили и сделали негласным уполномоченным по деликатным вопросам.

Разумеется, он все выдумал, а если говорить точнее, почерпнул свой сюжет в сериале «Менты». Вот только образ мысли он показал свой, настоящий, так что с этой позиции его историю можно смело считать правдивой.

Не успели мы приехать, как он куда-то делся. Вот уж точно пути ментовы неисповедимы. До сих пор не пойму, зачем он меня туда притащил. Не мог же он знать заранее, или мог?..

Погода была великолепной, и я решил побродить вокруг дома. Вера Павловна читала в беседке.

– Здравствуйте, – сказал я, – не помешаю?

– Нисколько. Даже наоборот, – очаровательно улыбаясь, ответила она.

– Что читаете?

– «Детдом для престарелых убийц» Токмакова.

– Ну и как?

– Мне нравится.

– Значит, рекомендуете.

– Рекомендую.

– Обязательно прислушаюсь к вашей рекомендации.

– Я думала, вы придёте на похороны, – сказала она, когда литературно-погодная тема изжила себя.

– Мы не настолько были близки с покойной.

– А ко мне на похороны придёте? – спросила она, и что-то в том, как она задала этот вопрос, мне не понравилось.

– Надеюсь, что нет – ответил я.

– А я была на похоронах, и знаете… Ужасней всего, что для меня в этом нет ничего ужасного. Человек умер, не плохой вроде бы человек… Не то, чтобы близкий, и не то, чтобы незнакомый, а… мне всё равно. И даже не всё равно, а в первый момент, когда я поняла, что это случилось… Вы не поверите, у меня в душе промелькнула радость. Промелькнула и всё, но ведь промелькнула. А потом стало страшно. И так страшно, а от этой мимолетной радости ещё страшней. Вы, пожалуйста, простите, что я тогда на вас накричала.

– Да это я на вас накричал, и это мне надо просить прощения…

– Тогда давайте простим друг друга?

– Давайте…

– Что с вами? – спросил я, когда вдруг до меня дошло, что её трясет.

– Если честно, мне страшно, – призналась она.

– Страшно? Но чего вы боитесь?

– Страшно, что он узнает, что я знаю.

– Вы что-то знаете, за что вас могут убить?

– Я знаю, что Анна Степановна умерла не просто так. Её убили или напугали до смерти.

– Это слишком смелое предположение.

– Это не предположение. Дело в том, что в её комнате были люди, не знаю, кто, и потом… у неё пропал ключ.

– Какой ключ?

– Странный такой. Она всегда хранила его на себе, не показывая никому. И только однажды, когда я случайно заметила его и на свою голову спросила, что это, она ответила, что это её безбедная старость.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно.

– А кто ещё знает, что вам это известно?

– Надеюсь, что никто.

– Тогда зачем вы рассказали мне?

– Не знаю. Мне кажется, вы сможете меня… ели не защитить, то хотя бы поддержать.

– Хотя бы поддержать, пожалуй, смогу.

– Что мне делать?

– Ничего, а главное молчите, что бы ни случилось.

– Я сделаю все, что вы скажете.

– Пойдемте в дом, – предложил я.

– Пойдемте, только я не хочу никого видеть.

– Я тоже.

– Тогда знаете что. Здесь есть одна комната, моя любимая. Там больше никто не бывает.

– Идемте.

Она привела меня в достаточно милую комнату, которую портило разве что обилие стеллажей с толстыми нравоучительными томами, от вида которых так и тянет повеситься. Почему-то эту жуть у нас принято считать высокой литературой. Возможно потому, что её место на самых верхних полках или в иных труднодоступных местах.

Кроме книг здесь была пара столов, весьма удобный диван и пара кресел.

– Фух, – облегченно вздохнула Вера Павловна, садясь в кресло. – Целый день на ногах, а ещё эти туфли…

Туфли на ней были модные, красивые, на высоких каблуках и совсем новые.

– Позвольте, – сказал я, садясь на пол у её ног.

Я снял с неё туфли и приступил к массажу ступней. Отудовольствия она закрыла глаза и даже забыла о страхе. Её ступни были маленькими, красивыми, два или три дня после педикюра. Не ступни, а конфетки. Меня возбуждала эта пара ног с идеальными пальчиками, с красивыми щиколотками, с родинкой у правой пятки. Не знаю, как это получилось, но эти пальчики оказались у меня во рту. Она не возражала. Даже не отдернула ногу. Она сидела, закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, а я целовал её ноги. Я покусывал подушечки пальцев, ласкал их языком, целовал подошвы ног, пятки… А потом мой язык оказался у неё между ног, а потом…

Конечно, не хорошо изменять содержащей тебя женщине, но… Для меня этим «но», стала Вера Павловна. Вот так.

– Не пойми это как дежурный комплимент, но как с тобой, у меня ещё не было, – сказал я ей, вернувшись с небес на землю.

И что интересно, она не делала ничего, никаких «таких» штучек, о которых пишут в руководствах для сексуально продвинутых олухов. Все просто, естественно, искренне, и каждое её прикосновение дарило мне кайф в высшем понимании этого слова.

– Я знаю, – ответила она. – Просто ты был не со мной.

– Да? А с кем?

– С луной.

– Вы – близняшки?

– Нет. Луна – это женское светило, и она находится в каждой женщине. Во мне ты смог её разглядеть.

– А я думаю, что сумел разглядеть тебя.

– Нет, и ты это поймешь, когда вернешься к своей женщине. – Она говорила это, просто констатируя факт, без ревности, без сожаления… И это не было равнодушием или пофигизмом, а, скорее неизвестным мне пониманием.

– Надо идти, – сказала она, или нас будут искать.

– Ты – чудо, – сказал я.

– Это ты чудо, – ответила она.

– Ну и как она? – спросил Клименок, едва я попался ему на глаза.

– Как ты узнал?

– Ты выглядишь трогательно, как сделавший посреди ковра кучу щенок. Ну как, ты готов улаживать отношения с Эммой? Потому что сейчас самое время.

– Поехали, сказал я.

– По-твоему, я не должен был этого делать? – спросил я, когда мы выехали за ворота.

– Меня это не касается.

– Ты так на меня смотришь…

– Это ты думаешь, что я на тебя смотрю.

– А литературный герой… как он должен был поступить на моем месте?

– Ты говоришь о детективе?

– Угу, – я кивнул.

– Все зависит от возможных последствий.

– И какими они могут быть?

– Ну, если это не Бондиана, то наиболее вероятной будет игра в шантаж. И если твой детектив – профессионал, он никогда не станет связываться, если потом его смогут схватить за яйца. С другой стороны, если он сможет потом шантажировать сам, то тут глупо отказываться. Вот, собственно, и всё. Остается ещё секс для удовольствия, но это, как говорится, уже на усмотрение автора.

– Ты когда-нибудь следил за кем-то? – спросил Клименок, останавливая машину в каком-то переулке.

– Нет, – ответил я.

– Тогда обещаю тебе ни с чем не сравнимое удовольствие. Где, по-твоему, должна быть сейчас Эмма?

– Дома, наверно.

– Да? А вот и не угадал. Смотри. Вот и она.

И точно, мимо нас прошла Эмма собственной персоной. Она проследовала по переулку, прошла немного дворами и, наконец, скрылась за массивной железной дверью в торце многоэтажного жилого дома. Разумеется, все это время мы следовали за ней.

Войдя в ту самую железную дверь, мы очутились в небольшом предбаннике, где наткнулись на крепкого мужчину примерно пятидесяти лет в униформе.

– Чем могу быть полезен? – спросил он, вежливо улыбнувшись нам.

Клименок стыдливо уставился в пол, предоставив мне право вести диалог.

– Мы… – растерялся я.

– В первый раз? – пришел на помощь мужчина в униформе.

– Да, – почему-то виновато согласился я за нас двоих.

– Хотите приобрести разовый попуск или абонемент?

– А вы что посоветуете?

– Это уж вам решать. С одной стороны, абонемент получается намного дешевле. С другой, если вам не понравится…

– Тогда давайте для начала разовый пропуск, а потом можно будет и абонемент. Так же не возбраняется? – решил Клименок.

– Конечно, нет, – заверил он. – А что выбрали вы?

– То же самое. Сколько с нас?

Обеднев на шестьсот рублей, мы вошли в зал. Это была большая комната с ковром на весь пол и удобными креслами, расположенными по кругу. В центре круга было пусто. Несколько кресел были свободны, в остальных сидели люди всех мастей и рангов. Эмма о чём-то оживленно беседовала с соседкой справа, бесцветной особой неопределенных лет.

– Можно? – спросил Клименок, останавливаясь на пороге.

– Входите, – радушно улыбнулась ему женщина чуть старше сорока, – выбирайте любое свободное кресло.

– Спасибо.

– Какого хрена?!! – вырвалось у Эммы, когда она увидела меня.

– Эмма, – укоризненно произнесла главная в этом цирке, та самая дамочка, что первой поприветствовала нас.

– Но это мой муж. Вы не понимаете…

– Это вы не понимаете. Здесь он такой же участник группового процесса, как и все мы, поэтому давайте и мы к нему будем относиться, как к одному из нас. Хорошо?

– Хорошо, – нехотя согласилась Эмма.

Окинув взглядом зал, я выбрал кресло, откуда удобней всего было наблюдать за Эммой. Клименок сел через два кресла от меня.

Хозяйка этого цирка посмотрела на часы.

– Пора начинать, – решила она. – Друзья! У нас сегодня новенькие, поэтому, прежде чем приступить к пению, давайте с ними познакомимся. Начну с себя. Меня зовут Марта Александровна, я – доктор психологических наук, создатель и ведущая этого скромного кружка или, как мы себя называем, клуба.

За ней по кругу начали представляться другие члены Клуба, но я их не слушал, ждал, когда Эмма начнет рассказывать о себе то, что я и так давно знаю.

– Теперь вы, – дала слово Марта Александровна сначала Клименку, потом мне.

– Надеюсь, господа, вы позволите задать вам пару вопросов? – спросила Марта Александровна, когда мы закончили с автобиографиями. Она говорила так, словно уговаривала подойти незнакомую собаку.

– Конечно, – согласились мы, изобразив на своём лице максимально дружелюбную гримасу.

– Как хорошо вы знакомы с техникой пейотных песен?

– Ни разу о таких не слышал, – ответил Клименок.

– А вы?

– Полностью согласен с предыдущим оратором.

– Когда и от кого вы узнали о нашем клубе?

– Несколько минут назад… Дело в том, что мы проходили мимо и совершенно случайно… – попытался ответить я.

– Но что-то заставило вас сюда войти?

– Не знаю… Какой-то душевный порыв…

– Что ж, возможно, вас направила к нам сама судьба. Добро пожаловать в клуб.

– Добро пожаловать, повторили все хором.

– Точно дети в садике, – подумал я.

– Техника пейотного пения предельно проста, – принялась объяснять Марта Александровна, когда со знакомством было покончено. – От практикующего требуется сесть на диван или в удобное кресло. Особо продвинутые могут принять позу лотоса или что-нибудь в этом роде, но это совершенно не обязательно. Достаточно, чтобы спина была ровной, одежда – свободной, а сидеть было удобно. Особенно важно, чтобы поясные ремни или что-то ещё не мешало свободному дыханию.

Сев удобно и выровняв спину, нужно расслабиться. При этом не обязательно расслабляться столь радикально, как при аутогенном погружении. Достаточно просто перестать напрягаться, насколько это возможно.

Теперь остается закрыть глаза и начать непосредственно петь.

Начинается пейотная песня с негромкого звука «мммммммммммм…». При этом звук нужно медленно повышать, а затем понижать до тех пор, пока нечто в поющем не отзовется резонансом на этот звук. Затем вся инициатива передается этому резонирующему нечто. Поющий отпускает свою песню, позволяя ей развиваться естественным путем до тех пор, пока она не прекратится сама собой. Вам понятно? – спросила она у нас.

– Думаю, да, – сказал я.

– Абсолютно точно, – подтвердил Клименок.

– Тогда преступим. Приготовились.

Все с таким рвением, точно они первоклашки на первом уроке приняли надлежащую позу, глубоко вдохнули и закрыли глаза.

– Набрали побольше воздуха в легкие, – промелькнуло в моей голове. Эта мысль заставила меня улыбнуться.

– Начали, – дала старт Марта Александровна.

Члены клуба взвыли, точно мартовские коты или готовые к спариванию лягушки. Я буквально увидел, как они все сидят на болоте и раздувают свои зобы или что там раздувается во время кваканья у жаб. Чтобы не заржать во весь голос, я прикрыл руками рот. Встать и выбежать из зала мне помешала Марта Александровна.

– Не стоит сдерживать смех… – заговорила она, наклонившись к моему уху (пока я боролся со смехом, она успела ко мне подойти), – забудьте, что вам говорили о смехе… Вас приучили к тому… что в подобных обстоятельствах… смех неуместен… неприличен… оскорбителен… но это… далеко не так… смех так же естественен… как и любое другое… проявление чувств… отпустите его… пусть он станет вашей сегодняшней песней… и не думайте об остальных… они все поймут… и порадуются за вас… отпустите себя… отпустите свой смех… пусть он освободится… и освободит вас… от всего лишнего… от всех оков… от всех лишних грузов и тяжестей… от всего… что мешает вам чувствовать себя легко… быть счастливым… быть…

Она говорила с особым ритмом, мягко, но в то же время уверенно и убедительно. В результате слова Марты Александровны заставили меня расслабиться, и я разразился поистине гомерическим хохотом. Марта Александровна оказалась права. Никто даже не глянул в мою сторону, каждый был полностью занят своей партией в этом кошачьем концерте.

Никогда ещё я так не смеялся. Когда же приступ смеха закончился, я почувствовал себя так, словно провел пару часов в спортзале и заново народился на свет.

– Большое вам спасибо, – совершенно искренне сказал я Марте Александровне в конце сеанса, мне давно не было так хорошо.

– Мне тоже, – заявил Клименок, пустив слезу.

– Надеюсь увидеть вас снова, – сказала на прощание Марта Александровна.

Мы дружно заверили её, что непременно придем на следующее занятие и обязательно купим пожизненный абонемент. При этом мы делали вид, что говорим искренно, а она делала вид, что нам верит. Короче, все остались довольны.

– Ну что, предлагаю пойти куда-нибудь посидеть, – предложил нам с Эммой Клименок.

– Извините, но у меня ещё есть пара дел.

– Дело в том, Эмма Викторовна, что я проспорил одному нашему общему другу приглашение в ресторан, и теперь хотел бы вернуть долг.

– Так в чем же дело?

– А в том, дорогая Эмма Викторовна, что ваше присутствие оговорено условием спора.

– Я действительно не могу.

– Ну, прошу вас. Вы же понимаете, это дело чести.

– Хорошо, только ненадолго.

– Ровно настолько, насколько вам будет угодно.

– Ловлю вас на слове.

– Меня не надо ловить. Я ручной.

Не обращая внимания на запрещающие знаки и дорожную разметку, Клименок лихо развернул машину и припарковался у весьма скромного, если смотреть снаружи, заведения с почти незаметной вывеской: «ГИППОПОТАМ». Сам бы я никогда не додумался зайти туда пообедать или пропустить стаканчик-другой. И зря. Оказавшись внутри, я почувствовал неодолимое желание остаться там навсегда, настолько внутри, или, как было принято говорить среди завсегдатаев, в чреве «Гиппопотама» было здорово.

– Как вам здесь, сударыня? – спросил Клименок, когда мы сели за стол.

– Великолепно, – ответила Эмма. – Жаль, что раньше не знала об этом ресторане.

– Презрев лишнюю скромность, признаюсь, я знаю адреса всех заслуживающих внимания мест в городе, – гордо заявил Клименок.

– Вы что, специальные курсы закончили? – спросила Эмма.

– Это все из-за Конан Дойля, – ответил он, словно эти слова могли что-либо объяснить.

– Не вижу связи, – заметил я.

– На меня в своё время произвели неизгладимое впечатления рассуждения Шерлока Холмса о том, что память – это не свалка, куда стоит сваливать всякую чушь. И пока мои одноклассники штудировали столицы африканских государств, способы размножения дождевых червей, пакет законов термодинамики, или зубрили наизусть какого-нибудь Пушкина, я изучал, где лучше всего можно поесть, переночевать, как в случае чего исчезнуть и где можно залечь на дно. Не спорю, мой общеобразовательный уровень понес непоправимый ущерб. Зато мои познания не раз спасали мне жизнь и позволяли наладить отношения с нужными или просто интересными людьми.

– Вы готовы заказывать? – спросила официантка.

– Всегда готовы! – ответил Клименок, отдав ей пионерский салют, а потом по памяти заказал для нас еду и вино. Скажу сразу, мы об этом не пожалели.

– Мне надо помыть руки, – сказал я.

– Прямо и прямо, – указал мне путь Клименок.

Когда я вернулся из Туалета, Эмма уже смеялась взахлеб над его шутками. Лед был растоплен.