Текст книги "Служу слову"

Новая элита

В центре выставочного зала на высоком подиуме лежал торт весом 80 кг в виде фигуры Ленина в гробу в натуральную величину. Играла траурная музыка.

Акция художников, прошедшая в московской галерее «Дар» 30 марта 1998 г. Были приглашены депутаты ГД, члены правительства

 
На плечах своих внесли
Слуги, будто тени,
Шоколадный гроб. Внутри
Шоколадный Ленин.
 
 
Деньги льются как вода,
Славная житуха,
Поглощать торт господа
Начинают с уха.
 
 
Вот один, прорезав гроб,
Подчинившись клану,
Сунул ложку прямо в лоб,
Мол, мозги достану.
 
 
Пошловатый господин
С милою особой,
Одурев от сладких вин,
Поделился попой.
 
 
Смех сиятельных господ,
Каламбур с кислинкой,
Посылает дама в рот
То, что под ширинкой.
 
 
Перемены не страшны
Для пустых личинок,
Получил хмырь от жены
Ленинский ботинок.
 
 
Изворотливый хохмач
Вырывает сердце,
Подаёт лакей кумач
Вместо полотенца.
 
 
Это было на заре
Либеральной слизи,
А точнее, при «царе»
Ельцине Борисе.
 

Милая

 
Иду я вновь походкой гибкой
Туда, куда ведёт стезя,
А рядом с трепетной улыбкой
Шагает милая моя.
 
 
Нежны розетты на запястье,
В очах бездонный океан.
И говорю: «Какое счастье
Смотреть и видеть милый стан,
Ланиты, царственные плечи.
И, ощущая сердца стук,
Смотреть в глаза и слушать речи,
Касаться грациозных рук.
Нет! Не звезда.
И не звездуля.
Не душка с барской пустотой,
А ослепительная Юля
Мой дух пленяет красотой».
 

Весной

От имени 12-летней внучатой племянницы

 
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
 

Юлия Друнина

 
Я со взрослыми ныне на «вы»,
А от близких я знаю:
Прадед Павел от древней Москвы
Шёл к девятому маю.
 
 
Где пешком, где ползком, где засим
В эшелоны погрузка,
А прабабушка Анна за ним
Шла к Берлину от Курска.
 
 
Никогда я не видела их,
Не касалась руками,
Но они с фотографий мой лик
Обнимают очами.
 
 
Холод, зной, море крови в пути,
Незнакомые дали,
А я вижу у них на груди
Ордена и медали.
 
 
Миллионы младых, пожилых
С ними шли до Берлина,
А прочла вам о чувствах своих
Кузнецова Полина.
 

Сущее

 
То город, то околица,
То горести, то радости.
Пусть разум с ленью борется
От младости до старости.
 
 
Пусть в девице-красавице
И девственность, и ветреность,
А в женщинах мне нравится
Изящество и женственность.
 
 
От времени, как водится,
На сердце травмы, трещины,
Ведь жизнь мужчин находится
Под властью жажды женщины.
 

Радости и счастья

 
В нашей жизни людям лесть приятна,
Как и похвала, всегда важна.
Жду я во Вселенной необъятной
Новогодний свой бокал вина.
 
 
Далеко от истины я ныне,
Но хвалу Создателю пою,
Поздравляя горы и долины,
Юную красавицу-зарю.
 
 
Заключу любимую в объятья,
Поцелую в милые уста.
С Новым годом! Радости и счастья!
Здравия на многие лета!
 

Отец

 
Нас не нужно жалеть, ведь
и мы никого б не жалели.
 

С. П. Гудзенко

 
В сорок пятом на Эльбе отец[12]12
  Платонов Павел Иванович – старший лейтенант, командир роты 356 гвардейского полка 107 гвардейской парашютно-штурмовой дивизии. Это они сбросили американцев в Эльбу. Начальник планово-экономического управления Вадского района Нижегородской области.


[Закрыть]
Не чурался работы.
Во главе сотни русских сердец
Из воздушной пехоты.
 
 
Под Москвой в сорок первом стоял
Против сил оккупанта,
Орден вскоре за это сиял
Под шинелью сержанта.
 
 
В День Победы торжественный зал,
Позади все печали,
Но когда он Москву вспоминал —
Губы боль отражали.
 
 
Он с парада под огненный шквал,
Он на Эльбе пил с янки[13]13
  Янки – прозвище американцев.


[Закрыть],
Он медали носить мне давал,
Часто парился в баньке.
 
 
Дом и садик у самой воды,
Жизнь и в светлое вера,
И два ордена Красной Звезды
На груди офицера.
 
 
У всего есть предел и конец
В этом мире лучистом,
А ещё помню то, что отец
В землю лёг коммунистом.
 

Малая родина

 
Я люблю мою родину малую,
Я люблю наш родительский дом,
За околицей даль величавую
И заросший у озера склон.
 
 
По воде звук весла и уключины,
На рыбалку вадчанин[14]14
  Вад – районный центр Нижегородской области.


[Закрыть] плывёт,
Рыболовами были здесь Шушины,
Да и Клюшиных славный жил род.
 
 
Здесь нашёл мой прапрадед пристанище,
Здесь он принял последний обряд,
Но старинное вадское кладбище
С прахом дедов загнали в асфальт.
 
 
Здесь водица святого источника,
Лес, овраги, речная волна.
И старушка из низкого домика,
Как и прежде, встречает меня.
 
 
Мне мила моя улица старая,
Где был счастлив я с первых минут,
Потому что здесь родина малая,
Здесь души моей корни растут.
 

По строфам А. С. Пушкина

 
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лёд и пламень.
 

А. С. Пушкин

 
Идеалист-романтик Ленский —
Поэт, философ деревенский —
Цивилизован и любим,
И Пушкин сжалился над ним:
 
 
Убив мыслителя на взлёте
В его стремительном полёте,
С движеньем пламенной груди,
Но к рогоносному пути.
 
 
Ведь Ольга, ветреная Ольга,
Не сознавая чувства долга, —
Пуста, как ранняя весна,
Зато «красна лицом она».
 
 
А вот Онегин не для славы,
А для потехи и забавы
Знал дам «холодных, как зима,
Непостижимых для ума».
 
 
Давал Владимиру советы
Писать и оды, и куплеты,
И отойти от Ольги к той,
Кто жаждет «пищи роковой».
 
 
А я сквозь синие туманы
Зрел облик Лариной Татьяны
И благодарен, что творец
Дал в дар «чудесный образец».
 

Нет – не голый

 
«Картины Моне, как в стихах обороты,
Туманны, легки и настрой создают…»
Я, слушая, чувствовал тонкость породы,
Счастливого сердца покой и уют.
 
 
И речь с придыханьем, и дым сигареты,
И сделал я вид, что узрел и познал
Моне с Ренуаром, у коих поэты
Находят доселе незримый астрал.
 
 
Ван Гог, Писсарро, а о гордой плеяде
Таких, как Пикассо, поведал я сам:
«Король-то не голый – он в новом наряде,
В наряде, не видимом лишь дуракам».
 
 
В улыбке и жестах весенняя благость,
А голос вещал, как при страстной мольбе:
«Всмотрись вглубь себя, где находится радость,
Найдёшь, милый друг, примененье себе».
 

Письмо

 
В этот раз сообщала сестра,
А писала мне редко:
«Жизнь отца, что текла как Сура[15]15
  Сура – река, приток Волги.


[Закрыть],
Задрожала как ветка».
 
 
И по сердцу – как острым резцом,
И поплыли чернила:
«Приезжай, попрощайся с отцом».
И слезу уронила.
 
 
Я приехал, и мы, как всегда, —
Две за встречу и третью[16]16
  Традиция: армейские офицеры третьей рюмкой поминают ушедших в мир иной товарищей.


[Закрыть],
И я знал, что отец никогда
Не согнётся пред смертью.
 
 
Он всю жизнь то в бою, то в борьбе,
С юных лет, как на треке,
Жизнь любил и был верен себе.
У меня плыли веки.
 
 
И хандра, и тоска без конца,
И усилилось бремя,
Вскоре весть от сестры: «У отца
Остановлено время».
 
 
Цепь трагедий, как воля Творца,
Поменяла программу,
Через годы в могилу отца
Положил я и маму.
 
 
На высоком холме средь берёз
Возле скромной могилы
Обойтись можно бы и без слёз,
Да не дал Бог мне силы.
 

Сердце под нож

 
Элегантная маечка,
Лёгкий стук каблучков,
Шла навстречу мне Галочка
Двадцать с лишним годков.
 
 
И улыбкой туманною
Сердцу бросила весть:
Быть с прекрасною дамою
Величайшая честь.
 
 
Шаловливая талия,
А в очах – сотни стрел,
От такого мерцания
Без вина захмелел.
 
 
Губы страстью увенчаны,
В сердце море огня,
Даже яркие женщины
От неё без ума.
 
 
Мужики к ней с осанною,
На душе моей дрожь —
Жить с прекрасною дамою —
Значит, сердце под нож.
 

«за русский народ!»

«За русский народ!» – тост, произнесённый И.В. Сталиным на кремлёвском приёме 24 мая 1945 года. Ровно через месяц, 24 июня 1945 года, состоялся Парад Победы

 
Уланова Галина за столом,
Курчатов, Жуков, Моисеев…
И Шостакович Дмитрий здесь, а он
За Русь и русских корифеев!
 
 
И за здоровье, общность, за народ,
А вслед заговорила муза
О том, что русские – ведущий род
В стране Великого Союза.
 
 
Он пил за тех, кто не оставил пост
И не отдал страну шакалам,
А Эренбург Илья, услышав тост,
Сидел и плакал за бокалом.
 
 
И Шолохов. Потом он в страшный год
Отверг на съезде ложь Хрущёва,
Один из всех, поднявшись в полный рост,
В защиту Сталина взял слово.
 
 
А в этот памятный победный год
Тост произнёс Иосиф Сталин.
О том, что русские, что русский род
Умом, делами, силой славен.
 

Лучшие

 
Мне дорог вид рязанского села
И мир его музея,
«Ведь здесь когда-то баба родила»
Есенина Сергея.
 
 
Простор полей, красавица Ока
Размахом одарили,
По силе образов и языка
Ему нет равных в мире.
 
 
Его поэзией дышал и жил,
Искал в ней дух истока,
Но вскоре весь задор и пыл
Я перенёс на Блока.
 
 
Размер и рифма, яркая строка,
И дух стиха отменен.
Поэзия мне Блока дорога,
Но всех милей – Есенин.
 

Фантасмагория Замятина[17]17
  Евгений Иванович Замятин – русский писатель, публицист и литературный критик, киносценарист.


[Закрыть]

 
Ночь мною вновь за книгой встречена,
Откуда внял не в одночасье,
Что в жизни даже переменчиво
Математическое счастье.
 
 
К чему семья, её предания!
Зачем уклад, пожитки, хаты?
Гигантский комбинат питания
Олеша[18]18
  Олеша Юрий Карлович – русский писатель, поэт, драматург.


[Закрыть] воспевал в двадцатых.
 
 
Сия стезя была подхвачена
И понеслась, но вскоре сила
Фантасмагории Замятина
Меня как громом поразила.
 
 
Я не хочу ходить под номером,
Жить под стеклом в стране «Единой»[19]19
  В романе «Мы» – Единое государство. Роман Замятина «Мы», написанный в 1920 году, описывает общество далёкого будущего, в котором личность подчинена жесткому тоталитарному контролю.


[Закрыть]
Ни с женщиной с весёлым норовом,
Ни со своей супругой Ниной.
 
 
Запутался я окончательно,
Но мысль по-прежнему витает,
И «Мы» – творение Замятина —
Меня страшит и увлекает.
 
 
Он жил надеждами и творчеством,
Создал очаг себе и имя,
А этот стих широким обществом,
Скорей всего, не будет принят.
 

Осень

 
Осень срывает с лесов и полей
Жадно густые цвета.
И под напором обильных дождей
Зелень стекает с листа.
 
 
Смело меняет на яркий пурпур,
На грозовые костры
Бледное золото, и на лазурь —
Краски медовой поры.
 
 
Дни всё короче, и ныне во сне
Шепчет, снимая шелка:
«Ты напиши, расскажи обо мне,
Как я мила и ярка».
 

С бодуна

 
Вечер, речи, на простенках
Тёмно-красный бархат,
Роскошь в бежевых оттенках,
В ожерелье яхонт.
 
 
Носик, бархатные губки,
Пафос и обжорство,
Остроумие и шутки,
Лёгкое потворство.
 
 
Посмотрев на лик кокетки
Утром трезвым взглядом,
Захотелось выпить водки
С флорентийским ядом.
 

Совет

 
Один совет. Прислушайся, Валерий,
Прими всем сердцем, дорогой, и знай:
На свой аршин соратников не меряй,
Но и чужой – к себе не примеряй.
 
 
Твоя душа добра и света ищет.
В ней звон весны и по утрам свежо,
Живи лишь только для себя, дружище,
Но так, чтоб ближним было хорошо.
 

Шелуха

 
Удивляя благостное сердце
Горечью раздавленного перца,
С гордой сути мрачного стиха
Сыпалась словесная труха.
Вслед цинизм, приправленный эстетством,
Сыпался с плебейским самоедством.
 
 
Падающей братии внимал
Созданный мечтою Интеграл.
 
 
Много раз он выносил за скобки
То, что было в черепной коробке,
А недавно в обществе светил
Удалил и тех, кого любил.
Приспособившись к гламурной лени,
К простоте и лёгкости движений
В сексе, словно питерский «Сапсан»,
Двигался к невнятным словесам.
 
 
С негативным философским взглядом
Интеграл ругался, а за матом
Слышал я слова про авангард,
Про модерн, платоновский азарт,
И про то, что творческая вьюга
Возле поэтического круга
Закружилась, словно шелуха,
От вполне понятного стиха.
 
 
Но сегодня ближе к полнолунью
Интеграл за творческой заумью
Чуть левей сомнительных оков
Вдруг узрел безумие стихов.
 

Командир-педагог

 
Наш командир был полон сил
В училище военном,
Где касту воинов растил
Умно и вдохновенно.
 
 
Он, помня опыт боевой,
Нам объяснял щадяще,
Что в битве доблести с судьбой
Судьба берёт верх чаще.
 
 
Что доблесть можно победить
И червь её изгложет,
Но вот иной заставить быть
Пока никто не может.
 
 
Навстречу бурям и огню,
Дыханью злого рока
Учил идти. И я храню
В крови – дух педагога.
 

О прекраснейшей

 
Школьное общество[20]20
  В те годы для большинства сельских жителей педагоги были полубожествами и соответствовали этому статусу.


[Закрыть], в коем я рос,
В коем касался рук мамы,
В душу вложило красу от берёз,
Образ прекраснейшей Дамы.
 
 
Отблески светлой и чистой души,
Верной любви и морали,
Сердце пронзая в заволжской тиши,
Яркой зарёй отражались.
 
 
Облик гармонии видел во сне,
Осенью – в сизом тумане,
А поэтический колокол мне
Пел о прекраснейшей Даме.
 
 
Голос дрожал и блестел, как топаз,
Словно картина Ван Гога.
Я ж оживлял нашу маму не раз
Тёплым дыханием слога.
 

Полоса препятствий

 
Мне с препятствиями полоса
Не страшна ни в какую погоду,
Ибо чувствую, что небеса
Помогать будут взять её с ходу.
 
 
Перепрыгнув траншею с водой,
Лабиринт пробежал с затрудненьем.
Лейтенант наш, совсем молодой,
Наблюдает за каждым движеньем.
 
 
Огневой предо мною рубеж —
В цель бросаю гранату, вторую,
Сетку низкую быстро пролез,
Зацепив чем-то банку пустую.
 
 
«Осторожней!» – кричит лейтенант, —
«Прижимайся всем телом к земельке».
А уж с правого фланга сержант
Ловко лезет по каменной стенке.
 
 
Пот в глаза, словно въедливый дым,
И слюна, как у лошади пена,
Я едва поспеваю за ним,
Ноет только немного колено.
 
 
Недостроенный дом перелез,
«Стометровка!» – кричат мне вдогонку,
Только в тело вселился уж бес
И запел свою песнь потихоньку:
 
 
«Не страшна полоса для юнца
У начала большого пробега,
Только вот – полоса без конца,
Полоса до скончания века».
 

Чертовщина

 
Я, поклоняясь духу бурь,
Встаю с туманной ранью,
Люблю изящество и дурь
На грани и за гранью.
 
 
При мне всегда дружок Фома,
А с ним его деваха,
Душа красавицы полна
Лукавства, лжи и траха.
 
 
С утра до вечера втроём,
Нередко на халяву,
Нет, не амброзию в рот льём,
А сущую отраву.
 
 
А ныне вечером ко мне
Явилась Ариадна,
Играл я с нею в буриме,
И получалось ладно.
 
 
Открыла дама мне глаза,
Зажгла в груди лучину,
И я сложил за полчаса
Всю эту чертовщину.
 

На пламя курс

 
На мощь державную, на пламя курс,
К вершинам бытия бросок,
По темпам роста сталинский Союз
Опередить никто не мог.
 
 
А в сорок пятом сталинская рать
Дух славы обрела вовек.
При слове «Сталин» шляпу должен снять
Любой разумный человек.
 

В океане любви

Семейное счастье – не подарок судьбы, а дело рук супругов, их ума, доброты, человечности и любви

 
Встретив в мае изящную фрау,
Не запели в душе соловьи,
Но в большом океане любви
Мы явили любовную пару.
 
 
Полный штиль на тридцатой версте,
На трёхсотой – под шёлковым стрессом.
И клонилось, как солнце за лесом,
Наше счастье к закатной черте.
 
 
Ветерок, а затем ураган,
И сплошная в душе непогода.
Завели нас в гнилое болото,
И шумел ледяной океан.
 
 
Мысль, как сердце надёжного друга,
Зашептала, касаясь груди:
Либо встань и навеки уйди,
Либо снова влюбитесь друг в друга.
 

В Первой армии

 
Я ценил и ценить буду дружбу
Как священный союз и как дар,
Ведь свою офицерскую службу
В Первой армии я начинал.
 
 
Вглубь земли, ближе к адовой пене,
Я спускался, и было мне там
Неуютно, но рядом Евгений
И седой, словно лунь, капитан.
 
 
Этот бункер, как трёп маргинала,
Мне на сердце и разум давил —
В царстве тьмы его суть обитала
И не знала небесных светил.
 
 
А потом были вёрсты и вёрсты,
Страшной силы, как смерть, жернова,
Но зато запах сена и звёзды,
Блеск луны и трава-мурава.
 
 
Ни болезней не знал, ни простуды,
Лишь порой леденело нутро,
Но моим командиром был Рудый[21]21
  Рудый Анатолий Устинович – один из тех, кто, как в фильме «Офицеры»: «Настоящий мужик был».


[Закрыть]
В Первой армии войск ПВО.
 

На море

 
Живописные картины,
Катера и шхуны,
Длинноногие фемины,
Пляжные костюмы.
 
 
Будоражили дух также
Бары и отели,
Фешенебельные пляжи,
Пряные коктейли.
 
 
Дивы в модных мини-юбках,
Море золотое,
В разговорах и поступках
Шум и зов прибоя.
 

Мельпомена

 
Заметно оживилась сцена,
Когда Трагедия и Страсть,
А вслед за ними Мельпомена
На сцену с маской поднялась.
 
 
С лица сошли, наверно, краски
И страх все члены обуял,
Когда оскал ужасной маски
Нежданно душу показал.
 
 
В ней отражались боль и муки
Всех тех, кто пережил беду.
И протянул я в скорби руки
К несчастным в огненном аду.
 
 
Оскал беззубо улыбался
Улыбкой едкой тех людей,
Кто в глубине души смеялся
Над безрассудностью моей.
 
 
Когда трагическую сцену
Заполнила собой Печаль,
Услышал я, как Мельпомену
Звала заоблачная даль.
 
 
Она растаяла в тумане
Античных гор, но сквозь года
С ужасной маской муза драмы
В театр приходит иногда.
 

Суматошность дня

 
Шагая с мудрого Востока
Под пенье аонид на Вест,
Я повстречал в гостях у Рока
Поэта с дюжиной невест.
 
 
В прихожей сказочные вещи,
Портрет мыслителя Соко[22]22
  Ямага Соко – японский мыслитель.


[Закрыть],
В гостиной взоры томных женщин,
Декор эпохи рококо.
 
 
В стихах поэта прозаичность,
В суждениях который час.
Тевтонская философичность
И галльские виньетки фраз.
 
 
Играя в вист, шутили пошло.
Я ж, не растрачивая пыл,
То пребывал в Прекрасном прошлом,
То Светлым будущим пожил.
 
 
И в этот стих вложил изыски,
Фигню и суматошность дня
Лишь потому, что по-английски
Ушла Эрато от меня.
 

В избушке

 
Был ужин в низенькой избушке,
Где слушал я рассказ
Из уст заботливой старушки
В довольно поздний час.
 
 
Она была нетороплива,
Лучилась доброта,
Ей дали имя Серафима,
Конечно, неспроста.
 
 
«Не ожидай от жизни много,
Не избежать судьбы,
Любовь, страданья – всё от Бога,
И мы его рабы.
 
 
Господь наш видит всё и знает,
Над всеми Властелин.
И вскоре, видимо, предстанет
Моя душа пред Ним»[23]23
  Шорина (Шушина) Серафима Васильевна предстала перед Ним в 2008 году.


[Закрыть].
 
 
Не надо быть, друзья, глухими.
И я, едва дыша,
Держал глаза свои сухими,
Но плакала душа.
 
 
Неспешна речь, а очи – кротки,
Как тени от судьбы,
Не выдержав рассказа тётки,
Я вышел из избы.
 
 
Был ужин в низенькой избушке,
Где слушал я рассказ
Из уст моей родной старушки,
Увы, последний раз.
 

Утром

 
Чувствуя душу природы,
Как теплоту женских рук,
С нежной истомой дремоты
Я расставался не вдруг.
 
 
Вскорости следом за солнцем
Встал и пошёл на лыжню,
Утро беззлобным морозцем
Душу бодрило мою.
 
 
Крикнул, поднявшись на гору,
Вдруг ни с того ни с сего:
«Чудо не явится взору,
Если не верить в него!»
 

Лейтенантская дорога

 
Я лейтенантскою дорогой
Шёл рядом с преисподней,
Держа ответ за взвод пред Роком,
Как всякий Ванька-взводный.
 
 
А в выходные, чаще с «Гладом»,
А иногда с «Лопесом»
Кутил за городским фасадом,
Вертелся мелким бесом.
 
 
Ведь в кабаке – фарца и цыпы,
Дельцы и потаскухи,
И лабух добавлял и сыпал
В мелодии чернухи.
 
 
Поодаль огненная ярма
С манерами звездули,
А в понедельник вновь казарма,
Дежурство, караулы.
 
 
Да и начальники-зануды
С их неусыпным оком,
А ротный – Анатолий Рудый —
Был и Судьёй, и Роком.
 

Коллаж

 
Поскольку мерю я морскую милю
Не метром, а изяществом волны,
К мольеровско-шекспировскому стилю
Я подхожу с обратной стороны.
 
 
Вино и блюдо из бараньих почек
Я не вкусил, а, зауздав коня,
Создал коллаж из буквиц, лиц и строчек
В манере, не присущей для меня.
 
 
В нём много чувств, но ни красы, ни мысли.
И я опять, но вновь не по-людски,
Когда же думы и вино прокисли,
Коллаж порвал на мелкие клочки.
 

У музы

 
С трудом, но всё ж настроив лиру
На разговор при встрече,
Я мысленно входил в квартиру,
И вот вошёл под вечер.
 
 
Оставив позади интриги,
Осеннее ненастье,
Ласкал глазами шкаф и книги,
Хозяйку в светлом платье.
 
 
Наполненная жизнью зала,
Картины, фото музы —
Вся меблировка выдавала
Пристрастия и вкусы.
 
 
В гостиной думал я вальяжно
Про вывихи планиды,
Про то, что нужно и что важно
Для Соколовой Лиды.
 
 
В декоре шарм, хрусталь в серванте,
С подсветкой статуэтка —
Всё говорило о таланте
Блистательном и редком.
 

Мы

 
Лишь только возникали споры,
Рождалась и беда.
Пришли из Азии монголы,
Сжигая города.
 
 
Да и Европа поднимала
Над нами острый меч.
И нагло русским предлагала
Под веру Рима лечь.
 
 
Не знала Русь в веках покоя,
Веками кровь лилась,
От православного устоя
К империи рвалась.
 
 
Мы с азиатами несхожи,
Но и не Запад злой,
Мы – евразийцы, и нам Боже
Удел отмерил свой.
 
 
И я всегда, друзья, гордился,
Да и теперь горжусь,
Что русским на земле родился,
И обожаю Русь.
 

Легкомыслие

 
Кухней правила дама,
Засучив рукава,
Я ж строфой Донжуана
Посылал ей слова:
«Я надёжен, как небо,
Я надёжен, как бог,
Как творения Феба,
Как пленительный Блок.
От идеи Гермеса
Одержим я мечтой,
А вот друг твой от беса