Текст книги "Чашка кофе"

– А мы аккуратненько. Говоришь, генерал хитрый? Вот здесь делаем имитацию минирования. Подмарафетим, но чтобы чуток видно было, а для пущей интересности сделаем так, будто через дорогу танк прошёл.

– Да какой тут, к чёрту, танк! Ты о каких учениях говоришь? – запротестовал подошедший Дурникин.

– Всё верно. Он сразу смекнёт, что дело лопухи делали, расслабится. А на войне, ребята, расслабляться нельзя. Получается, ему двойная ловушка. Уйти вправо не даст кювет. Начнёт делать манёвр влево, а тут мы его будем ждать. Вон за тем кустиком. Как только подойдёт, мы кнопочку-то и нажмём.

– Ну, блин, Дёмин, ты меня сегодня поражаешь, – признался Княжев, почёсывая затылок. – Только боюсь я. Как бы генерал нам шкурку от… на голову не натянул за такие выдумки.

– Ничего, он вчера выразил пожелание, чтобы мы доказали, что не зря казённые щи хлебаем. Вот и докажем.

Когда всё было готово, Княжев по рации связался с КП. Оттуда пришла команда, что эта фаза учений для сапёрно-диверсионного взвода закончена. Надо ждать прибытия комиссии.

Уже через пятнадцать минут приехали Варма и ещё два офицера. Стали проверять минное поле, трассу и укладку тротила под мостом. Комиссии работа понравилась, особенно схема под мостом.

– Грамотно, я бы даже сказал, с юмором сработано. Княжев, готовь ходатайство о поощрении командира отделения, – распорядился Варма, выходя на дорогу, где всего в нескольких шагах, замаскировавшись, залегли Дёмин и Тихонов.

Генерал сразу засёк закладку, остановил уазик, вышел, осмотрел, скривил физиономию:

– Хреново сделано, комбат! Я её ещё вон с того поворота обнаружил! – крикнул он Варме.

Булавко снова влез в машину, указал водителю, как объехать учебную мину, чтобы правым колесом не нарваться. Но только уазик чуть продёрнулся влево и вперёд, раздался хлопок и в вечернее небо взвились три сигнальные ракеты: жёлтая, красная и зелёная.

От неожиданности водитель со всей силы дал по тормозам, генерал клюнул вперёд, чуть не стукнулся о панель. Варма и члены комиссии тоже трухнули, но не от взрыва, а от того, как из машины вылетел рассвирепевший Булавко.

– Это что за хрень-перехрень, мать вашу перемать?! Кто минировал?!

Из-под куста, стряхивая с себя прошлогодние листья, ветки и траву выползал Дёмин. Тихонов оставался лежать, дыша через раз.

– Рядовой Дёмин, ко мне! – прогремел генерал.

По команде, услышав свою фамилию, он побежал, потом перешёл на строевой шаг.

– Товарищ генерал-майор, рядо…

Булавко прервал его:

– Ну-ка покажи, как ты меня рассчитал?

У всех присутствующих вид был бледный. Особенно напрягся Варма.

Дёмин исповедался как на духу: жестикулировал, показывал расчётную траекторию движения автомобиля, расчётную мощность заряда, про уловку с имитацией следа танка тоже упомянул…

Булавко подвёл черту:

– Достаточно. Мне всё понятно. Словом, продолжай служить в своей части, воин. Вот б…дь, генерала решил подраконить!

Весть об этом инциденте распространилась быстро. Если реакция рядового и сержантского составов была откровенно положительной («Это надо же, наш Гриня генерала перехитрил!»), то офицеры отнеслись к этому более сдержанно, только Княжев сиял, как бляха на ремне у дембеля:

– У Дёмина – моя школа!

В последний день учений генерал принимал парад.

Выстроившись в колонну по двое, солдаты чеканили шаг под батальонную строевую песню:

 
…И от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней…
 

Дёмину настала пора увольняться в запас.

Варма никогда не расспрашивал о его прошлом, о его разговоре с Булавко. Он, конечно, о чём-то догадывался, но совать нос в чужие дела – не офицерское дело. Он дал команду заму по тылу свозить Дёмина в окружное ателье, сшить ему парадный мундир солдатского покроя, но из офицерской диагонали. Пуговицы пришить также офицерские.

Зам хотел (в порядке инициативы) и шапку офицерскую выдать, но Дёмин от такой щедрости отказался.

– Шинель-то у меня солдатская, китель не видно, но если шапка будет не по уставу, то любой наряд остановит, начнёт мозги кочкать.

По ходатайству Княжева комбат подписал приказ «присвоить рядовому Дёмину очередное воинское звание “ефрейтор” в связи с увольнением в запас».

Обычно ефрейторскую лычку среди солдат пренебрежительно называют «соплёй», но тут Дёмина поздравляли без подколов и язвы. Заслужил.

Уже подписаны все документы, получены дорожное довольствие и билеты.

Дёмин подошёл к Княжеву.

– Ну вот, товарищ старший лейтенант, хочу попрощаться. Подошёл настоящий happy end.

– Это в каком смысле?

– Служба окончена. Если что не так, зла не держи, старлей.

– Мы ведь уже не на службе. Зови меня по имени.

– Хорошо, Сергей.

– Чтобы толком человека узнать, его метрики и послужного списка мало. – Княжева явно потянуло на риторику и философию. – Надо не только вместе пуд соли съесть, но и вместе одно дело делать… Слушай, а ты вправду тогда от перевода в штаб округа отказался?

– По-настоящему, об этом и речи не было. Так, просто рекомендации.

– Так ведь в штабе жизнь полегче, почище, не то что здесь, в грязи копаться, – Княжев испытывающе смотрел Дёмину прямо в глаза.

– Кажется, у Владимира Армишева есть такие стихи:

 
По колее ухабистой вертясь,
Пройдут года, то плача, то смеясь.
Меня – как гвоздь в тележном колесе –
Жизнь то поднимет, то опустит в грязь…
 

– Грязь, брат, не та, что на солдатских руках и сапогах. Нравятся мне наши ребята, но пора мне возвращаться домой. Чувствую, настал и мой час – время подъёма, – пожимая Княжеву руку, закончил Дёмин.

Иван Петрович

Дык был выходцем из интеллигентной семьи. Отец – министр, мать – преподаватель Ханойского университета. Ему пророчили хорошее будущее. В 1968 году в составе группы вьетнамских студентов был направлен на учёбу в Чехословакию. Однако этим планам не суждено было сбыться, так как в тот самый год наши и партнёры по Варшавскому договору ввели туда войска. Его быстро переоформили и отправили в СССР. В Воронеже он целый год изучал русский язык. Там же была сформирована группа для дальнейшего обучения иностранным языкам в Пятигорске.

Южный климат Кавминвод вьетнамцам был по душе. Учились они с прилежанием, жили в институтском общежитии, регулярно посещали собрания Вьетнамского землячества, вели почти аскетический образ жизни. И это было понятно всем – у них на родине шла война с американскими агрессорами.

Большинство вьетнамских студентов получали помощь от советского правительства: одежду, обувь, учебные принадлежности. Стипендию получали все, так как учиться плохо считалось делом недопустимым. Отчислений за неуспеваемость не было.

Дык слыл среди студентов либералом, носил не казённую одежду, а ту, что купили для него отец с матерью. Был более раскрепощённым и коммуникабельным. Языки давались ему легко, нравились философия, история, психология.

Для более глубокого изучения русского языка некоторых вьетнамцев расселили по комнатам, где проживали советские студенты: русские, украинцы, грузины, армяне, азербайджанцы, греки, дагестанцы… Для простоты общения дали ему русское имя и отчество: Иван Петрович. Этому Дык был рад: значит, признали за своего. Таким ни один из вьетнамцев похвастать не мог.

Прожили мы с ним в дружбе почти три года, ели и пили с одного стола. Потом наши пути разминулись. После четвёртого курса я уехал в длительную загранкомандировку, а он после окончания института вернулся во Вьетнам.

Ещё раньше, в знак дружбы пообещав помнить друг друга, обменялись координатами. Он дал адрес своих родителей, а я – своих.

С Ближнего Востока посылал я к праздникам открыточки своим однокашникам, в том числе и Петровичу. Некоторые отвечали тем же, а вот мой вьетнамский друг молчал.

Из открыток я узнал, что один мой сокурсник – Саня Матвиенко, так же как и я, прошёл все отборочные тесты, комиссии, собеседования и наставления и, получив необходимые ходатайства, был откомандирован в Африку по линии Министерства нефтяной промышленности.

Саня бы настоящим вундеркиндом: память – фотографическая, умел здорово петь и играть на нескольких музыкальных инструментах. А уж по женской части ему вообще равных не было.

За учёбу Саня получал повышенную стипендию, хотя над книжками и конспектами никогда не корпел. Мы все сидели и зубрили, а он заливался под баян:

 
Нужны казаку: добрый конь,
Чтоб степь под копытами пела,
Калёный клинок да гармонь,
А бабы – последнее дело…
 

И хоть не были мы с Саней большими друзьями, стали изредка переписываться. Только Петрович исчез. Как в воду канул.

Я уже перебрался с женой в Сибирь, стал на заводе работать, а с Саней связь не теряли. Он хорошо устроился где-то в нефтяном ЦНИИ, стал часто выезжать на всякие симпозиумы. То в Японию, то в Нидерланды, то ещё куда.

Однажды получаю от него коротенькое письмо, где он намекнул, что его отец (а я знал, что папаша его генерал КГБ) помог найти ему новую работу, что он к ней давно уже готовился и что пишет мне последнее письмо, надеясь, что я соображу, по какой причине.

Я действительно понял, что о Сане вряд ли когда ещё услышу. Отец тут был, несомненно, закопёрщиком, но, положа руку на сердце, Саня был достоин той новой работы. Мне понравилось, что он честно признался, почему выходит из контакта. Не потому, что просто вычеркнул моё имя из памяти.

И о Дыке, нашем Иване Петровиче, я думал, что он не пишет в силу вьетнамских законов. А было бы интересно узнать, где он сейчас.

И вот приходит мне очередное письмо от родителей, а в конверте – записочка, испещрённая знакомым мелким почерком. Это была рука Дыка! Он сообщает, что снова, после стольких лет, вернулся в Россию, учится в Высшей школе МИДа. Дал свой московский контактный телефон: «Будешь в столице – звони. Очень хочу встретиться».

В Москве бывать мне доводилось часто. Работа такая. При ближайшей оказии я позвонил по обозначенному в письме номеру. Его голос я сразу узнал. Он – тоже. Похоже, обрадовался. Договорились встретиться в «Украине».

Я заранее сходил в ресторан, заказал на вечер два места. В положенное время мы встретились у входа, обнялись. Петрович возмужал. Вид холёный, одет со вкусом.

Зашли в ресторан, где метрдотель усадил нас на забронированные места. Зал полон народу – яблоку упасть негде, а у нас – просторно. Заказали водочки, два рыбных ассорти, пару жюльенов, а на горячее – котлеты по-киевски и картофель фри.

Петрович пожаловался, что самое трудное испытание в работе дипломата – умение много выпить, но при этом не терять здравого ума. Рассказал, что работал несколько лет в миссии при ООН, жил в Нью-Йорке, мир повидал. Сейчас вот послали на повышение квалификации. В мидовской школе очень нравится. Преподаватели высшего класса, с большим опытом практической работы. Два года назад женился. Показал свадебную фотографию.

Рассказал и я ему о своём житье-бытье.

Потом он ни с того ни с сего спрашивает:

– Ты не знаешь, где сейчас Александр Матвиенко?

Памятуя о последнем письме Сани, я напрягся, быстро смекнул и сказал, что, дескать, не знаю, после института не виделись, не переписывались.

Он как-то с подозрением посмотрел на меня. Этот взгляд меня ещё больше насторожил, и я, хоть и поддерживал беседу, стал анализировать, куда его вопросы клонят. Сперва о жизни, о семье, потом начнёт спрашивать о карьерном росте, выездах за границу, целях командировок, о материальном положении, связях… Где-то я уже слышал про это. А Сане за то письмецо спасибо.

Не знай я ничего, пропустил бы эти уловки мимо ушей. «Расслабился, приятель, – урезонивал я себя. – Так вот ты теперь чем занимаешься, товарищ Дык. А может, это – твоё новое задание, очередной курсовой проект в Высшей школе, только не мидовской? Получил команду поднять свои старые связи, обработать добытую информацию, установочные данные, доложить и предъявить бумажку, чтобы «пятёрочку» поставили… А вот хрен вам, а не «пятёрочку»! За неё попотеть надо.

В это время в сопровождении беспардонной официантки к нам подошёл аристократической внешности мужчина лет пятидесяти. Сел за стол. Почувствовав некоторое замешательство, незнакомец представился:

– Ахмед Арикан. Турция. Господа, простите великодушно, я попросил у неё свободное место, но она бесцеремонно усадила меня за ваш столик. Не сочтите за грубость и бестактность с моей стороны. Если не возражаете, я сделаю заказ.

Турок, изучив меню, подозвал официантку, что-то ей объяснил. Та, всё записав, обещала вернуться через пятнадцать минут. Наш разговор с Дыком поостыл, как и давно поданные котлеты.

Ещё раз испытав неловкость, турок извинился:

– Господа, мне не хотелось бы прерывать вашу беседу. Я вижу, что вы стеснены моим присутствием. Я сел за ваш стол не для того, чтобы подслушивать разговоры. Со старой профессией всё кончено.

Мой вьетнамский друг чуть было не поперхнулся:

– Что вы, что вы! У нас секретов нет.

– Джентльмены, разрешите сообщить вам, что я – бывший морской офицер, разведчик, работал в НАТО. Но ещё раз заверяю: от старых дел полностью отошёл. Последние годы посвятил бизнесу, по поводу чего я сейчас и прибыл в Москву, – оправдывался турок.

Петрович даже вилку задержал на полпути от тарелки ко рту:

– Как интересно! У вас жизнь, должно быть, сложилась не банально…

Внимание моего бывшего однокурсника полностью переключилось на новый объект, а я как-то оказался за бортом. «А ещё другом называешься, – с обидой подумал я. – Однако посмотрим, что будет дальше».

Говоря откровенно, мне очень нравилось поведение и изящество вопросов турка. Господин Арикан предложил моему приятелю не по весу тяжёлую штангу. Хотя тот и кряхтел, подходил к ней с разных сторон, но снаряд ему так и не поддавался. А ведь какое везение! Такая курсовая наклёвывается!

Временами мне хотелось помочь товарищу. Но я сдержался – он сам так захотел. Кто знает, может, этот турок вовсе не турок, а обычная учебная «подставка»? По этой причине я не вмешивался в их разговор. Но осадок всё же остался. «Да, Ванечка, рассказал бы я тебе, как сдают экзамен на краповый берет. Тоже интересно», – отчего-то подумал я…

С утра, пока ещё солнце не взошло в зенит, взвалив на себя полную выкладку с патронами и автоматом, да ещё и броник в придачу, бойцы приготовились к марш-броску.

Первый, второй, третий километр пересечённой местности. Пот градом льёт, губы начинают пересыхать. Водицы бы глоток, но вода – только в болоте, которое тебе необходимо форсировать.

Сперва вода обдаёт тебя прохладой. Но это только сначала. Потом она, пропитав всю твою одежду, дополнительным грузом давит на грудь, на сердце. А тут ещё группа спецсопровождения палит из автоматов над твоей головой, бросает взрывпакеты. «Давай, давай, боец! Не отставать от графика! Хочешь получить “крап” – засунь свою усталость в ж….!»

Для тебя это уже вторая попытка – первую завалил в прошлом году, не сдал рукопашный бой. Ноги ватные, в глазах круги и зайчики мечутся. Но вот тебя кто-то сзади начинает подталкивать. Это Колька Злобин. Прёт как локомотив.

– Давай, давай, братишка, уже скоро.

И откуда у него столько сил? Сам бежит, и тебя тянет…

После марш-броска дают десять минут передохнуть, а там – рукопашный.

Надеваешь бойцовские перчатки, выходишь на поляну. Надо биться три раунда по три минуты. Твой спарринг-партнёр кросс не бежал – свеженький, только слегка размялся, для пущей злости бьёт себя по лицу перчатками. Он вышел разнести тебя в пух и прах. Не на того нарвался! За краповый берет ты его сам готов смести, смешать с грязью. Но он свежее тебя, ему удаётся увернуться от твоего коронного хука. Твои размашистые удары, замедленные от дикой усталости, для него – только потеха. Но вот один твой апперкот всё же достает его по челюсти. От этого он взбешён, сейчас он тебя окончательно уделает. Но тут звенит голос рефери:

– Бойцы, разойдись!

Во втором и третьем раундах – новые, как конь ретивые, противники. Все «крапачи». Они не жалеют, бьют по-настоящему, по-взрослому. Дыхалки у тебя уже никакой, но нужно стоять, держать удар, не раскрываться, чтобы не получить удар в голову. Не устоял, упал на колени – досрочный финиш.

Из всех претендентов только половина сдают этот экзамен, а то и меньше. Те, кто сошёл с дистанции, по одиночке сидят, утирают кровь вперемежку с потом и слезами…

Нет, боец – не бесчувственная кукла, и сердце у него – не просто пульсирующий орган, перекачивающий кровь с адреналином. Когда зачитает командир приказ о вручении крапового берета – символа высшей боевой доблести и мастерства, только тогда боец припадает на колено, целует знамя отряда и берет:

– Служу Отечеству и спецназу!

Я уже и чай допил, а интеллектуальные упражнения за столом в самом разгаре. Оба, и турок, и Иван Петрович, были увлечены разговором. Поняв, что им до меня уже совсем нет дела, я поднялся, положил на стол свою долю:

– Не люблю на дармовщину, господа. Было очень приятно провести с вами этот вечер.

Выход из штопора

Есть у меня друг и товарищ. Мы давно дружим семьями, хотя совместной работой никогда не были связаны. Он – руководитель крупного оборонного предприятия, стратег, умница – масштабный мужик. И семья под стать ему. Жена после нескольких лет перерыва снова вернулась в бизнес, стала возглавлять небольшую клинику. Дети – при хорошем, доходном деле. В их доме даже по выходным бывает людно. Гостей всегда принимают хлебом-солью. Примечательно, что и за обеденным столом возникают далеко не банальные беседы и споры. Бывать у них всегда интересно.

Однажды, в день большого праздника, пригласил Пётр Максимович в гости своих ближайших сослуживцев с жёнами и меня с супругой. Таким составом мы встречались впервые, хотя в лицо друг друга знаем хорошо. Подняли тосты за День Победы, за то, как наши заводы ковали оружие для фронта, помянули павших воинов, не доживших до наших дней, и тружеников тыла.

Потом, оставив жён судачить про свои дела, мужья вышли на террасу, прихватив с собой кружки с пивом и курево. Разговор пошёл совсем не официальный. Припомнили случаи из жизни, рассказывали смачные анекдоты.

Сидели на широких деревянных лавках. Кто-то ставил пиво на переносный стол, а кто-то прямо на пол.

Энергично пропустив пятерню через некогда чёрные как смоль кудри, Максимыч, отпив глоток «Сибирской короны» и чтобы не прерывать общего разговора, обратился к своему заму по производству:

– Помнишь, Михаил, как мы завод поднимали?

Тема эта была близка каждому, поэтому все переключили своё внимание на Румянцева.

Начал он свой рассказ не торопясь, с предыстории.

* * *

– На завод я пришёл сразу после института. Был сменным мастером, старшим мастером. Меня бросали на прорыв на разные участки и в разные цеха.

Жизнь нас с Валентиной не баловала. Она с двумя дочерьми сидела дома, кормилец в семье был я один. На одну зарплату, если бы не её изобретательность и кулинарные таланты, вообще тяжко пришлось бы. Я ведь и в первую смену пахал, и во вторую. А то и в три смены. С детьми и женой общался набегами. Она и детей накормит, и одежонку им подберёт или сама сошьёт. Потом старшую дочь стали водить в садик, а с младшей она дома сидела. Это мы сейчас раздобрели, а тогда худющие были – кожа да кости… Нет, вру, мужики. Моя Валентина всегда была фигуристой. Из-за этой фигуры я и запал-то на неё. Словом, жили как могли. Нормально, как все.

Потом началась эта чехарда: Союз развалился, армию опустили ниже плинтуса, оборонка практически на нуле – заказов нет. Народ стал бездельничать. Кто-то отвалил на сторону за быстрыми деньгами, кто-то просто стал спиваться. Пили все – от рабочего до линейного руководящего персонала. Какие времена мы пережили – жутко вспомнить!

Спирта у нас всегда было достаточно. На это добро нам лимиты срезали в последнюю очередь. Мы всё ждали, что вот-вот заказ придёт, вот снова делом займёмся, потому и спирт всегда заказывали по старым нормативам. А если производство легло, то куда ж его девать-то!

Был у нас в цехе слесарь-юстировщик по фамилии Трубачёв, даже звали его Василием. Мы давно приметили: выпьет Васёк – тянет его слезу пустить. А тут он вообще распустился, всё время плачет. Я как-то провёл с ним профилактическую беседу. Запретил даже прикасаться к спирту:

– Увижу пьяным – уволю по статье.

А что такое было (по тем временам) для мужика с такой редкой специальностью потерять работу? Катастрофа!

Для нас спирт – это наказание какое-то.

В нашем цехе персонал проходил особый отбор на профпригодность. У кого руки потливые, те перед сменой мыли их в специальном растворе, у кого слишком сухие – смазывали глицерином. В одном случае пот при контакте с электроникой даёт окисление, а если с тебя эпителий сыплется, то хрен редьки не слаще – мы ведь на космос работаем!

Смотрю, Трубачёв перестал слёзы лить, но поведение его странно как-то изменилось: обрил голову наголо, стал в фуражке ходить, да глаза какие-то шальные сделались.

Я ему:

– Дыхни!

Он дыхнёт, но от него только луком да обеденной котлетой пахнет. Не могу взять в толк: что с мужиком происходит?

Вызвал я его на собеседование. Заходит, машинально снимает фуражку с головы, а там… что вы думаете? Кусок полиэтилена и ватно-марлевая прокладка!

Этот гад, поняв, что со спиртом ему клапан перекрыли, перешёл на токсикоманию: делал смесь спирта с ацетоном, макал в неё прокладку, укладывал её на лысину, а сверху прикрывал плёнкой, чтобы фуражка не промокала.

Мы ввели ещё более жёсткие правила. На газоне, прямо перед цехом, вырывали яму и туда сливали излишки, так как сливать в канализацию было опасно – могло быть воспламенение. Другого выхода просто не было. У нас этому месту даже название придумали: «Пьяная яма».

В конце концов надоела нам такая жизнь.

Провёл генеральный директор совещание. Поставил задачу разработать стратегическую политику предприятия, как нам самим дела направить. По этой программе создали службу маркетинга, анализа, проработали вопросы диверсификации, нашли кредиты. Мы решили, что нельзя ждать госзаказ, уповая только на Москву. Заказ надо не ожидать, а формировать, сотрудничая с институтами-разработчиками, головными предприятиями, Министерством обороны, другими смежными отраслями.

Выступил и я тогда со своим видением вывода завода из глубокого кризиса. План мой в целом одобрили, взяли на проработку. Но тут возникла другая проблема: кто и какими силами всё это будет реализовывать?

Совет директоров принимает решение не привлекать специалистов со стороны: пока новичок вникнет, много времени уйдёт, а его у нас как раз и нет. Ставку сделали на молодёжь, на свежие головы. Вот тогда-то и повысили меня, назначили заместителем по производству. Перепрыгнул я сразу через две иерархические ступени.

Я понимал всю сложность ситуации, как не просто будет её перестроить, учитывая, что многие мои бывшие начальники стали теперь подчинёнными. Требовались решительные действия.

В один из понедельников на 9:00 назначил своё первое совещание в новой должности. Ещё накануне, в пятницу, дал всем начальникам цехов телефонограмму.

В 9:00 пришли только двое, к 9:30 – ещё один. Сижу и думаю: «Это что, саботаж или обычное разгильдяйство и отсутствие дисциплины?» Для того чтобы сдержать свои эмоции, стал щипать себя за правое бедро… Последний заявился только в 10:15. Помятый, с таким выхлопом, что его амбре я почувствовал, не вставая со своего места.

Прогнозируя предстоящий разговор, я пошёл на тактическую уловку: перед каждым стулом положил на стол чистую бумагу и авторучку. Обычно на совещаниях для пометок карандаши предусмотрены, а тут – авторучки.

Словом, врезал я тогда по полной программе! Все требования изложил до деталей.

Красоткин, тот, что последним пришёл, повёл себя панибратски:

– Не суетись, Петя, мы ведь понимаем, ты теперь в командиры выбился, надо отличиться…

Я всё щиплю себя, да так, что потом на ноге синяк красовался. Благо через брюки не видно.

– Значит так, товарищи начальники цехов, я вам тут не проповедь читал, а поставил вас в известность, как мы дальше с вами жить и работать будем. Если кто не желает или считает, что мы в бирюльки пришли играть, тот может писать заявление об увольнении по собственному желанию. Никого неволить не буду. Бумага и ручка – перед каждым. Сижу, а сам думаю: «А вдруг все напишут? Что я тогда делать стану, с кем программу внедрять буду?». Мужики не стали писать заявления, молча разошлись по своим рабочим местам.

* * *

Я слушал эту историю с большим интересом, наблюдая, как реагируют остальные.

– Ну а где же соль? Где квинтэссенция? – спрашиваю я Петра.

Подумав, он указал на сидящих рядом коллег:

– А вот они, да те, кто в цехах работает, – и соль, и квинтэссенция.

Когда старый директор надумал уходить на пенсию, то собрал Большой совет:

– Пора уступить дорогу новому поколению, у которого и память не отшибло, и взгляд в будущее есть. Подумайте (и это не игра в демократию), с кем вы дальше работать будете, за кем пойдёте.

– Так я стал генеральным. Ну а что из этого вышло – суди сам. Если что не знаешь, мои ребята подскажут… Главное, мы всех, весь коллектив подняли. И вывели завод из штопора.