Текст книги "Пуритане"

Глава X

Ужели в путь пустился б я с тобой

Лишь в ясный день, по глади голубой.

А в бурю я покинул бы твой челн

И на берег бежал от грозных волн?

Прайор{93}93
  …бежал от грозных волн? – Мэтью Прайор (1664–1721). «Генри и Эмма».


[Закрыть]

Пока леди Маргарет вела с знатным драгунским сержантом беседу, подробно пересказанную нами на предыдущих страницах, внучка ее, не разделявшая восторгов бабушки перед всеми, в чьих жилах течет королевская кровь, удостоила его одним-единственным взглядом и увидела высокого, крепко сложенного человека со смелым, огрубевшим от непогоды лицом, в котором гордость и недовольство мешались с отчаянной, бесшабашной веселостью. Остальные солдаты еще меньше были достойны ее интереса; зато таинственный арестант, завернувшийся в плащ и прятавший в его складках лицо, целиком приковал к себе внимание мисс Эдит, которая, сколько ни силилась, не могла отвести от него глаз, хотя и бранила себя за праздное любопытство, явно стеснявшее незнакомца.

– Мне хотелось бы, – сказала она своей горничной и наперснице Дженни Деннисон, – мне хотелось бы знать, кто этот несчастный.

– Я и сама только что об этом подумала, мисс Эдит, – ответила Дженни. – То не может быть Кадди Хедриг, этот выше и будто потоньше.

– Но это может быть, – продолжала мисс Эдит Белленден, – кто-нибудь из наших соседей, и мы должны принять в нем участие.

– Я смогла бы, пожалуй, выведать, кто он такой, – сказала предприимчивая и ловкая Дженни, – пусть только солдаты покончат со своими делами и отправятся отдыхать; одного из них я хорошо знаю – это самый красивый и молодой между ними.

– Ты знаешь, кажется, всех молодых бездельников в околотке, – ответила ее госпожа.

– Что вы, мисс Эдит, я совсем не так легка на знакомства, – ответила горничная. – Конечно, как же не знать с лица тех, кто заглядывается на тебя на рынке и в церкви; но я знакома так, чтобы по-настоящему поговорить, только с несколькими молодыми людьми, и все они тиллитудлемские ребята, а кроме того, с тремя Стейнсонами, Томом Рендом, молодым мельником, пятью Ховисонами в Несершейлсе, длинным Томом Джирли да еще…

– Сократи, пожалуйста, перечень исключений, он грозит быть нескончаемым, и скажи, кто тот молодой солдат, о котором ты говорила, – прервала Дженни мисс Белленден.

– Господи Боже, мисс Эдит, да ведь это Том Хеллидей, солдат Том, как его называют, который был ранен мятежниками на их сборище в Аутерсайд-муре и пролежал у нас в замке, пока не поправился. Я могу спросить его, о чем захочу, и Том, конечно, ответит, могу поручиться в этом.

– Тогда, – сказала мисс Эдит, – найди случай спросить у него имя узника и приди ко мне сообщить, что ты узнала.

Дженни Деннисон отправилась выполнять поручение. Вскоре она возвратилась с испуганным и удивленным лицом; было видно, что ее глубоко взволновала судьба арестованного.

– В чем дело? – тревожно спросила Эдит. – Неужели это все-таки Кадди? Вот бедняга!

– Кадди, мисс Эдит? Нет, нет, это не Кадди, – расплакалась верная горничная, страдавшая оттого, что ее новости поразят в самое сердце юную мисс Эдит. – О дорогая, милая мисс Эдит, нет… это… это сам молодой Милнвуд.

– Молодой Милнвуд! – воскликнула в ужасе мисс Белленден. – Молодой Милнвуд! Непостижимо, совершенно непостижимо! Его дядя – прихожанин священника, принявшего индульгенцию, и не поддерживает решительно никаких связей с крамольниками; да и он сам никогда не вмешивался в эти злосчастные споры; он ни в чем не повинен; разве что вступился за чьи-нибудь попранные права.

– Ах, моя дорогая мисс Эдит, – сказала ее наперсница, – теперь не такое время, чтобы спрашивать, где правда, а где нет; будь он такой же невинный, как новорожденный, они нашли бы, как сделать его виноватым, когда бы им этого захотелось; но Том Хеллидей говорит, что дело идет о жизни мистера Гарри, потому что он укрыл одного из пяти джентльменов, покончивших с этим старикашкой архиепископом.

– О его жизни! – вскричала Эдит, вскакивая со своего места. Запинаясь, с отчаянием в голосе, она продолжала: – Нет, они не могут… Они не сделают этого… Я вступлюсь за него… Они не тронут, нет, они не тронут его…

– О моя милая, милая леди! Подумайте только о бабушке, подумайте об опасности и о том, как это трудно, – прибавила Дженни, – его держат под строгой охраной, пока не приедет сюда Клеверхауз, который будет здесь завтра утром, и если Милнвуд не повинится перед ним и не расскажет всего, то – так говорит Том Хеллидей – расправа будет короткая: на колени… товсь… внимание… пли… – так же, как они поступили с глухим Джоном Мак-Брайером; несчастный не понял ни одного вопроса, с которым они к нему приставали, и вот лишился жизни, потому что был тугим на ухо.

– Дженни, – сказала юная леди, – если он умрет, я умру вместе с ним; сейчас не время вспоминать об опасностях и трудностях; я накину на себя плед, мы проникнем туда, где они его сторожат… Я паду к ногам часового и буду молить его – ведь и у него есть душа, и ему не надо забывать о ее спасении.

– Сохрани Боже, – прервала мисс Эдит Дженни, – сохрани Боже, чтобы наша юная леди валялась в ногах у солдата Тома и говорила с ним о спасении его души, – бедный мальчик и сам не знает, есть ли она у него, хотя порой и клянется ею; нет, этому не бывать, мисс Эдит, слышите, не бывать! Но будь что будет, я никогда не оставлю влюбленных без моей помощи; раз вам нужно встретиться с молодым Милнвудом, хотя я не думаю, что от этого будет прок, – ведь вашим сердцам только прибавится горечи, – я готова рискнуть и постараюсь улестить Тома; но вы должны дать мне полную волю и не проронить ни словечка; Хеллидей сторожит Милнвуда в восточном крыле нашего замка.

– Иди принеси мне плед, – приказала Эдит, – дай мне только повидаться с ним, и я найду средство избавить его от опасности. Поспеши, если не хочешь, чтобы я разлюбила тебя!

Дженни выбежала из комнаты и вскоре вернулась с пледом, в который мисс Эдит закуталась так, чтобы спрятать лицо и скрыть свой стройный девичий стан.

В конце семнадцатого и в начале следующего столетия носить плед описанным образом было в моде среди шотландских дам, и достопочтенные пастыри пресвитерианской церкви, опасаясь, что подобная мода может благоприятствовать любовным интригам, добились от Ассамблеи нескольких актов, осуждающих ношение пледа. Но мода, как обычно, не подчинилась велениям власти, и, пока плед не был предан забвению, женщины всех сословий продолжали при случае прибегать к его помощи, пользуясь им как мантильей или вуалью[23]23
  В те времена было в обычае не открывать лица в общественных местах или в смешанном обществе. В Англии, где плед не был в ходу, знатные дамы пользовались с этой целью полумаскою, тогда как щеголи закидывали на правое плечо полу своего плаща так, чтобы прикрыть нижнюю часть лица. Об этом неоднократно упоминает в своем дневнике Пипс. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Итак, закутавшись в плед и скрыв в его складках лицо, Эдит, опираясь на руку своей преданной горничной, торопливыми и нетвердыми шагами направилась к месту заключения Мортона.

Это была тесная комнатка в одной из замковых башен, выходившая в просторную галерею, по которой взад и вперед шагал часовой: сержант Босуэл, щепетильно соблюдая данное слово, а может быть, и испытывая некоторое сочувствие к пленнику, в котором его подкупали молодость и благородное поведение, не пожелал оскорбить его, поместив с ним вместе солдата. Итак, Хеллидей с карабином в руках прохаживался по галерее, утешаясь время от времени глотком эля из огромного кувшина, стоявшего на столе в одном из углов галереи, и мурлыча в промежутках шотландскую любовную песенку:

 
Из Джонстона путь наш в веселый Данди…
Красотка моя, за меня выходи!
 

Дженни Деннисон вторично предупредила свою госпожу, чтобы та предоставила ей свободу действий.

– Я знаю, как нужно общаться с солдатом, – сказала она, – он парень грубый, но я знаю его хорошо; а вы – ни слова, ни одного слова.

Руководствуясь своими особыми соображениями, она отворила дверь в галерею как раз в тот момент, когда часовой повернулся спиною ко входу, и, подхватив песенку, которую тот мурлыкал, кокетливо, тоном грубоватой, но в то же время беззлобной насмешки, пропела:

 
Солдатской женою негоже мне стать, –
Друзья огорчатся, рассердится мать;
А лэрд или лорд подошли б для меня!
Твоею женою не сделаюсь я!
 

– Недурной вызов, ей-ей, черт подери! – вскричал часовой, круто повернувшись кругом. – И еще от двоих разом! Да не так-то легко отхлестать солдата его собственным поясом! – И он запел, продолжая с того места, на котором остановилась девушка:

 
Придется, красотка, меня полюбить
И ужин и ложе со мной разделить,
Под бой барабанов мы пустимся в путь,
Моею женою, красавица, будь.
 

Поди ко мне, милочка, и поцелуй меня за мою песенку.

– И не подумаю, мистер Хеллидей, – ответила Дженни, выражая тоном и взглядом нужную степень негодования, – и вам больше меня не видать, пока вы не научитесь вежливости. Я пришла сюда со своею приятельницей совсем не за тем, чтобы выслушивать такой вздор, вам должно быть стыдно за себя, да, да, стыдитесь!

– Гм! А за каким вздором, мисс Деннисон, вы сюда пришли в таком случае?

– У моей родственницы есть одно личное дело к вашему узнику, молодому мистеру Гарри Мортону, и я сопровождаю ее, чтобы присутствовать при их разговоре.

– Черта с два, – заявил часовой. – А позвольте спросить, мисс Деннисон, как же ваша родственница, да и вы сами предполагаете проникнуть к нему? Вы, пожалуй, чересчур пухленькая, чтобы пролезть через замочную скважину, а о том, чтобы отворить дверь, нечего и толковать.

– Да тут толковать и нечего, нужно сделать, – отпарировала настойчивая девица.

– Держи карман шире, милая Дженни.

И солдат снова принялся ходить взад и вперед по галерее, мурлыча себе под нос:

 
Когда в колодец поглядишь,
    Дженет, Дженет,
Себя в колодце разглядишь,
    Красотка Дженет.
 

– Так вы не желаете нас впустить, мистер Хеллидей? Ну что ж! Ладно, пусть так. Будьте здоровы. Больше вы меня не увидите и этой славной вещицы – тоже, – сказала Дженни, показывая солдату блестящий серебряный доллар.

– Дай ему золотой, дай золотой, Дженни, – прошептала, замирая от волнения, юная леди.

– С таких, как он, хватит и серебра, раз ему нипочем глазки хорошенькой девушки, – ответила горничная. – И, кроме того, что еще хуже, он может подумать, что тут что-то не так, что тут побольше, чем родственница. Господи Боже! Не так уж много у нас серебра, чтобы швыряться золотом. – Прошептав это своей госпоже, она громко сказала: – Не хочет моя родня дожидаться, мистер Хеллидей; ну так вот, как вам угодно, а не то – будьте здоровы.

– Погодите чуточку, погодите, – оживился солдат, – попридержите лошадку, Дженни, и давайте столкуемся. Если я впущу вашу родственницу к моему арестанту, вы останетесь здесь и повеселите меня, пока она не выйдет оттуда, и тогда, знаете, никто из нас не будет внакладе.

– И тогда сам дьявол погонится за мной по пятам, – ответила Дженни. – Неужто вы думаете, что моя родственница и я заодно хотим потерять наше доброе имя; чтобы такие шалопаи, как вы, а в придачу и ваш арестант, пошли чесать языками. Нет уж, мы хотим, чтобы игра шла в открытую. Да, да, господа, прошу поглядеть, какая разница между обещаниями некоторых и исполнением их обещаний! Вы все наговаривали на бедного Кадди, что он такой да сякой; а попроси я его о чем хочешь, и мне бы не пришлось напоминать ему дважды о том же, даже если бы ему грозила за это веревка.

– Будь он проклят, ваш Кадди! – обозлился драгун. – Ему и так не уйти от веревки, могу поручиться. Я видел его сегодня в Милнвуде вместе с этой пуританской сукой, его мамашей, и когда бы я знал, что он залезает в мою тарелку, то приволок бы его сюда, привязав к хвосту моей лошади; и отвечать бы мне за это не пришлось.

– Ладно, ладно, смотрите, да хорошенько, как бы Кадди не всадил в вас меткую пулю после того, что вы выгоните его в болота, вслед за многими порядочными людьми. Он здорово бьет по цели и был третьим, когда стрелял в попугая; и потом, он так же верен своим обещаниям, как верны его глаза и рука, хотя он не бахвалится, как иные ваши знакомые. Но это уже мое дело… Идем, дорогая, идем-ка отсюда.

– Погодите, Дженни, будь я проклят, если, посулив что-нибудь, тяну дольше других, – сказал солдат, начиная, видимо, колебаться. – Где сержант?

– Пьет и накачивается, – ответила Дженни, – вместе с управителем и Джоном Гьюдьилом.

– Значит, этот не в счет; а где остальные ребята? – продолжал Хеллидей.

– Хлещут медными жбанами вместе с птичником, егерем и еще кое-кем из прислуги.

– Много ли у них эля?

– Шесть галлонов, налитых верхом, – ответила девушка.

– Ну, тогда все в порядке, красавица, – сказал часовой, смягчаясь, – выходит, до смены можно не беспокоиться; чего доброго, они и запоздают маленько; так вот, если вы обещаете, что еще раз придете сюда, и одна…

– Может, приду, а может, и нет, – перебила солдата Дженни, – а если доллар будет у вас в руках, что вам до всего остального?

– Будь я проклят, если возьму его, – заявил Хеллидей и тут же взял доллар. – Это все-таки дело опасное: если Клеверхауз услышит про то, что я сделал, он поставит для меня кобылку ростом с ваш Тиллитудлем. Только в полку всякий берет, где может, и Босуэл со своей королевской кровью подает хороший пример. Положиться на вас, чертенок вы этакий, значит, как говорится, попусту ноги бить и порох тратить, тогда как этот голубчик, – продолжал он, разглядывая монету, – куда бы ему ни попасть, всюду будет хорош. Проходите, двери для вас открыты, но смотрите! Не хныкать и не молиться с молодым вигом и, лишь только я крикну у двери, – не мешкать, как если бы горнист протрубил: «На коней – марш вперед!»

С этими словами Хеллидей отпер дверь в комнату заключенного, пропустил Дженни и ее мнимую родственницу, поглядел им вслед и принялся снова размеренным шагом прохаживаться по галерее, насвистывая, чтобы убить время, как полагается порядочным часовым на посту.

Пока дверь медленно отворялась, мисс Эдит увидела Мортона, который сидел за столом, положив голову на руки. Поза молодого человека свидетельствовала об охватившем его глубоком унынии. Услышав скрип отворяемой двери, он поднял голову и, заметив обеих женщин, вскочил со своего места, смотря на них изумленным взором. Эдит, в которой скромность боролась с решимостью, порожденной отчаянием, остановилась у двери, не имея сил ни заговорить, ни подойти ближе.

Все планы, с какими шла она к любимому человеку, чтобы помочь, поддержать и утешить его, казалось, улетучились, оставив в мыслях мучительный хаос; к тому же, допустив поступок, быть может, на взгляд Мортона, необдуманный и не подобающий женщине, она боялась, не уронила ли себя в его мнении. Неподвижная, почти лишившись сил, она повисла на руке своей спутницы, которая тщетно пыталась успокоить и ободрить ее, нашептывая ей на ухо:

– Раз мы уже здесь, сударыня, давайте как следует используем время; сержант или капрал, я уверена, все-таки захотят сделать обход, и будет досадно, если бедняга Хеллидей поплатится за свою любезность.

Между тем Мортон сделал несколько робких шагов навстречу пришедшим, подозревая истину, ибо какая другая женщина, кроме Эдит, могла в этом доме принимать к сердцу его злоключения. Однако из-за вечерней полутьмы и пледа, скрывавшего лицо незнакомки, он все еще опасался, как бы не впасть в ошибку, которая могла бы набросить тень на предмет его обожания. Дженни, сообразительность и расторопность которой оказались как нельзя более кстати для исполняемой ею роли, поспешила растопить лед.

– Мистер Мортон, мисс Эдит глубоко сожалеет по поводу того положения, в котором вы в данное время находитесь, и…

Этого было достаточно: он порывисто устремился к Эдит, он был у ее ног, он сжимал ее руки, которые она без сопротивления отдала ему, он осыпал ее словами благодарности и нежной признательности; впрочем, его бессвязная речь едва ли могла бы быть понятна читателю без описания интонаций, жестов, страстных и стремительных проявлений глубокого и сильного чувства, сопровождавших ее.

Две-три минуты Эдит была неподвижна, как статуя Святой Девы, принимающей благоговейное поклонение; наконец, немного оправившись и отняв свои руки у Генри, она почти неслышно проговорила:

– Я позволила себе странный поступок, мистер Мортон, поступок, – продолжала она более связно, по мере того как усилием воли овладевала собой и собиралась с мыслями, – который, быть может, встретит с вашей стороны порицание… Но уже давно я разрешила вам пользоваться языком дружбы, и, может быть, даже больше… да, слишком давно, чтобы покинуть вас в таких обстоятельствах, когда вас покинул, по-видимому, весь свет. Как и почему вы арестованы? Что можно сделать? А мой дядя, который так высоко вас ценит, не может ли он помочь? Или ваш родственник Милнвуд? Что следует предпринять? И что, по-вашему, вам угрожает?

– Будь что будет, – ответил Генри, пытаясь завладеть рукою Эдит, которую она отняла у него и которую теперь снова ему отдала, – будь что будет; сейчас я ощутил, что все случившееся со мной – самое счастливое событие моей скучной жизни. Вам, моя дорогая Эдит, – простите меня, я должен был бы сказать: мисс Белленден, но несчастье притязает на особые привилегии, – вам я обязан несколькими мгновениями счастья, осветившими солнечным светом мое тусклое существование, и если теперь ему будет положен конец, воспоминание о чести, которой вы меня удостоили, сделает меня бесконечно счастливым даже в мой смертный час.

– Неужели ваше дело так безнадежно, мистер Мортон? – спросила Эдит. – Неужели вы оказались так внезапно и так глубоко втянуты в эти злосчастные распри, хотя всегда были от них в стороне, что не рассчитываете сохранить свою…

Она остановилась, не в силах произнести слово, которое должно было за этим последовать.

– Жизнь, вы хотели сказать? – отозвался на ее слова Мортон спокойным, но грустным тоном. – Решение, полагаю, всецело зависит от судей. Мои стражи считают, что мне могут заменить смертную казнь отправкой в один из наших находящихся за границей полков. Я думал, что могу согласиться на это, но теперь, мисс Белленден, встретившись с вами еще раз, я понял, что ссылка была бы для меня горше смерти.

– Неужели вы действительно так опрометчиво вступили в сношения с одним из тех свирепых злодеев, которые умертвили примаса?

– Предоставляя ночлег, – сказал Мортон, – и укрывая у себя одного из этих безумных и жестоких людей – старинного друга и соратника моего отца, я не знал еще об убийстве архиепископа. Но это обстоятельство едва ли облегчит мою участь. Ибо кто же, мисс Эдит, кроме вас, поверит мне в этом? И что еще хуже, я никоим образом не могу заявить с полной уверенностью, что, даже зная о преступлении, я смог бы переломить себя и при любых обстоятельствах отказать во временном приюте тому, кто искал его у меня.

– Но кто же, – сказала Эдит, встревоженная услышанным, – будет производить расследование по вашему делу?

– Мне дали понять, что я предстану пред полковником Грэмом Клеверхаузом, – сказал Мортон, – он один из членов военной комиссии, которой королю, Тайному совету, а также парламенту – последнему более всего подобало бы оберегать наши свободы – было угодно вручить право распоряжаться нашим имуществом и нашею жизнью.

– Пред Клеверхаузом! – произнесла Эдит совершенно упавшим голосом. – Боже мой, вы погибли! Вы погибли прежде, чем предстанете перед судом! Он писал моей бабушке, что завтра будет у нас проездом, направляясь в главный город нашего графства, где несколько отчаянных вигов, воодушевляемых присутствием в их среде двух или трех убийц примаса, собрались вместе с целью поднять восстание против правительства. Выражения, которыми он пользуется в письме, заставили меня содрогнуться, хотя я не знала тогда, что… что мой друг…

– Не надо чрезмерно тревожиться обо мне, моя родная Эдит, – сказал Генри, заключая ее в объятия, – хотя Клеверхауз беспощаден и крут, но все говорят, что он человек прямой, благородный и честный. Я сын солдата и буду защищаться, как подобает солдату. Он благосклоннее, может статься, отнесется к открытой и бесхитростной речи, чем это сделал бы подобострастный и трусливый судья. В самом деле, в наше время, когда суд всех инстанций прогнил насквозь, я предпочитаю расстаться с жизнью в результате неприкрытого произвола военщины, чем быть приговоренным к смертной казни при помощи какого-нибудь подлого фокуса, придуманного прожженным судейским крючком, который использует свое знание законов и кодексов, созданных, чтобы оказывать нам защиту, для того, чтобы добиваться нашего осуждения.

– Вы погибли, погибли, если ваше дело зависит от Клеверхауза! – вскричала Эдит. – «Искоренить до основания» – это наиболее мягкое из его выражений. Несчастный примас был его близким другом, а в дни молодости полковника Грэма – и его покровителем. «Никакие оправдания, никакие увертки, – говорится в его письме, – не спасут ни тех, кто покровительствовал убийцам или предоставлял им убежище, от сурового наказания, предусмотренного законами, и я буду непреклонен до тех пор, пока не отдам в отмщение за это чудовищное убийство столько же жизней, сколько на голове этого почтенного старца было седых волос». Тщетно надеяться на сострадание или сочувствие.

Дженни Деннисон, хранившая до этой поры молчание, видя, что влюбленные, понимая опасность, тем не менее не могут найти против нее средства, решилась подать совет:

– С позволения вашей милости, мисс Эдит, а также вашей, молодой мистер Мортон, нам нельзя терять время. Пусть Милнвуд возьмет мой плед и мое платье; я мигом сброшу их в темном углу, если он обещает, что не будет смотреть. И он как ни в чем не бывало пройдет мимо Тома Хеллидея, который наполовину ослеп от своего эля; я расскажу мистеру Гарри, как ему потихоньку выбраться из нашего замка; а ваша милость, мисс Эдит, спокойно отправится к себе в комнату; я же завернусь в серый плащ и надену на себя шляпу и буду изображать заключенного, пока можно, а потом позову Тома и заставлю его меня выпустить.

– Выпустить? – сказал Мортон. – Да вы за это поплатитесь жизнью!

– Нисколечко, – ответила Дженни. – Том ради себя самого не посмеет признаться, что он хоть кого-то впустил в эту комнату; и я заставлю его как-нибудь объяснить исчезновение арестованного.

– Так вот оно что, черт подери! – сказал часовой, внезапно показываясь в дверях. – Если я наполовину ослеп, то еще не оглох, и вам не нужно было так громко трещать о своем замысле, раз вы хотели его исполнить. А ну-ка, мисс Дженет, марш! Отряд, рысью! В галоп! Черт меня побери! А вы, госпожа родственница, – не хочу дознаваться вашего настоящего имени, – хоть вы и собирались сыграть со мною такую подлую шутку, должен ли я очистить свой пост? Должен. А раз так, давай пошевеливайся, пока вы не устроили мне подвоха.

– Надеюсь, – сказал Мортон, обеспокоенный неожиданным оборотом, который приняло дело, – надеюсь, вы не станете рассказывать о случившемся, друг мой, и поверите моему слову, что я постараюсь отплатить за вашу любезность, буде вы сохраните происшедшее в тайне. Если вы подслушивали нашу беседу, то должны были заметить, что мы не приняли и даже не обсуждали опрометчивого предложения этой доброй и сострадательной девушки.

– Доброй и сострадательной девушки! Черта с два! – сказал Хеллидей. – Что до прочего, я догадываюсь, в чем тут дело, да я не охотник разносить сплетни или болтать всякую всячину, как другие; но только эту плутовку Дженни Деннисон благодарить не за что; она заслуживает основательной трепки, потому что тащит бедного парня прямо в беду, и все из-за того, что ему сдуру понравилась ее осыпанная веснушками рожица.

Дженни располагала только теми средствами самозащиты, к которым во всех трудных случаях имеют обыкновение прибегать представительницы прекрасного пола, и часто небезуспешно; она прижала к лицу носовой платок и начала судорожно рыдать, и то ли действительно плакала, то ли притворялась, что плачет, как мог бы сказать Хеллидей, – но ее всхлипывания были поразительно правдоподобны.

– А теперь, – продолжал солдат, немного смягчась, – если вам нужно еще о чем-нибудь потолковать, толкуйте себе, даю вам ровно две минуты на это, и вообще, покажите мне поскорей ваши спины; ведь взбреди в пьяную башку Босуэла произвести смену на полчаса раньше, солоно придется и мне и вам заодно.

– Прощайте, Эдит, – прошептал Мортон, собирая всю свою твердость, которой у него в эту минуту было не слишком много. – Уходите, уходите, предоставьте меня судьбе; что бы ни ожидало меня, я стерплю решительно все, раз вы думаете и помните обо мне. Покойной ночи, покойной ночи! Идите, чтобы вас тут не застигли.

Произнеся эти слова, он препоручил Эдит ее спутнице, которая не торопясь вывела ее под руку из комнаты узника.

– Конечно, у каждого свой собственный вкус, – сказал Хеллидей, – но черт меня побери, когда бы я стал огорчать такую милую девушку даже из-за всех вигов, поклявшихся в верности ковенанту.

Добравшись до своей комнаты, Эдит дала волю отчаянию, что немало встревожило Дженни, которая принялась утешать ее, приводя все доводы, которые только могла измыслить.

– Не надо так огорчаться, мисс Эдит, – говорила верная горничная, – кто знает, откуда может прийти помощь молодому Мортону? Он кавалер храбрый, и добрый, и честный, и они не вздернут его, как тех бедняг вигов, которых вылавливают на болоте и потом развешивают на деревьях, точно связки зимнего лука; может, его вызволит дядя, а может, и ваш дядюшка замолвит за него слово: уж кому-кому, а ему знакомы все эти господа красные куртки.

– Верно, Дженни! Верно, – сказала Эдит, оправляясь понемногу от овладевшего ею оцепенения. – Сейчас не время предаваться отчаянию, сейчас нужно действовать. Найди кого-нибудь, кто отвез бы этой же ночью письмо моему дяде.

– В Чарнвуд, сударыня? Но ведь страшно поздно, и туда целых шесть миль, да еще кусок вниз, до реки; боюсь, что нам не найти этой ночью ни человека, ни лошади; к тому же они поставили часового у ворот. Бедный Кадди! Нет его больше с нами, бедняги, а то бы он сделал все, чего бы от него ни потребовали, и даже не спросил бы, зачем это нужно. А с новым пахарем у меня еще не было времени познакомиться, и потом, говорят, будто он собирается взять за себя Мег Мердисон, эту жалкую коротышку.

– И все-таки ты должна кого-нибудь отыскать, слышишь, Дженни; от этого зависит жизнь или смерь Генри Мортона.

– Я бы отправилась и сама, моя леди; я могу вылезти из окошка чулана и спуститься вниз по старому тису; я проделывала это не раз. Но дорога в Чарнвуд страсть какая безлюдная, а тут шатается столько красных курток, не говоря уж о вигах, которые поведут себя нисколько не лучше (молодые парни, конечно), если встретят такое слабое существо, да еще одну-одинешеньку, да еще в пустоши. Я не постояла бы, чтобы пойти в Чарнвуд пешком, я могу, и даже очень могу, пройти десять миль, когда светит луна.

– Неужели ты так и не сможешь вспомнить о ком-нибудь, кто ради денег или из преданности согласится оказать эту услугу?! – в волнении воскликнула Эдит.

– Нет, пожалуй, что не смогу, – ответила после некоторого раздумья Дженни. – Разве Гусенок Джибби; только он, может статься, не знает дороги, хотя отыскать ее проще простого, если он будет держаться конной тропы, да не забудет свернуть у Капперклю, и не потонет в Хумлеккернской топи, и не свалится с утеса у Чертого луга, или не оступится на щербатых ступеньках Уолкуорского перехода, или не наткнется на вигов, которые уведут его с собой в горы, или не наскочит на красные куртки и они не потащат его в тюрьму.

– Надо все-таки попытаться, – сказала Эдит, пресекая перечень происшествий, могущих помешать благополучному прибытию Джибби к конечному пункту его многотрудных странствий, – нужно рискнуть, раз не найти гонца понадежнее. Поди вели мальчику приготовиться, и потом ты сама выведешь его из замка, да так, чтобы никто не заметил. Если его остановят в пути, пусть скажет, что несет письмо майору Беллендену из Чарнвуда, но не называет других имен.

– Понимаю, сударыня, – сказала Дженни, – я уверена, что парнишка справится с этим делом, а Тиб, нашей птичнице, я скажу, чтобы она присмотрела за птицей, и еще я передам Джибби, что ваша милость поговорит с леди Маргарет, и он получит прощение, и что мы дадим ему доллар.

– Пообещай ему два, если он удачно выполнит поручение, – приказала Эдит.

Дженни пошла будить Джибби, так как, укладываясь на покой на заходе солнца или чуть позже вместе с гусями и прочей, находящейся под его присмотром домашней птицей, он в это время уже спал. Пока Дженни отсутствовала, Эдит успела написать следующее письмо, адресовав его: «В собственные руки майора Беллендена из Чарнвуда, моего глубокочтимого дяди».

«Дорогой дядя! Пишу, чтобы известить вас о том, что я хотела бы знать, как ваша подагра, – мы не встретили вас на смотре, и это обеспокоило и бабушку и меня. И если вам не повредит выехать, мы будем счастливы видеть вас в нашем скромном жилище завтра за утренним завтраком, так как полковник Грэм Клеверхауз, проходя с полком, обещал быть у нас, и мы бы хотели, чтобы вы помогли нам встретить и принять у себя столь заслуженного воина, которого, возможно, не очень-то развлечет общество женщин. И кроме того, дорогой дядя, передайте, пожалуйста, миссис Карфорт, вашей домоправительнице, что я прошу ее переслать мое платье из падуанского шелка – с такой же подкладкой и со свисающими рукавами; она найдет его в третьем ящике в ореховом шкафу, что в зеленой комнате, которую вы по своей доброте зовете моею. И еще, дорогой дядя, пришлите, пожалуйста, второй том «Кира Великого», так как я прочла только до заточения Филидапса в тюрьму на семьсот тридцать третьей странице. Но самое главное, дядя, приезжайте к нам завтра утром, к восьми, что вы сможете сделать, не поднимаясь раньше обычного часа, – ведь у вас такой замечательный иноходец. Итак, моля Бога о вашем здоровье, остаюсь вашей почтительною и любящею племянницей

Эдит Белленден.

P.S. Сегодня под вечер несколько лейб-гвардейцев доставили сюда арестованного – это ваш юный друг Генри Мортон из Милнвуда. Предполагая, что вас огорчит происшествие с этим молодым джентльменом, довожу об этом до вашего сведения на случай, если вы вздумаете ходатайствовать за него перед полковником Грэмом. Я не называла бабушке его имени, так как знаю ее неприязнь к семье Мортонов».

Письмо было надлежащим образом запечатано и отдано Дженни, после чего преданная служанка поспешила вручить его Джибби, готовому тронуться в путь. Она подробно объяснила ему, как нужно идти, так как предвидела, что он, конечно, собьется с дороги, не проделав ее предварительно раз пять или шесть, ибо природа наградила его такой же скудною порцией памяти, как и ума. В заключение она тихонько выпроводила его через окно кладовой, откуда он перелез на раскидистый тис, и с облегчением вздохнула, увидев, что Джибби благополучно достиг земли и, пускаясь в странствие, пошел в нужном направлении. Возвратившись к своей молодой госпоже, Дженни принялась уговаривать ее прилечь и хотя бы немного вздремнуть, уверяя ее, что Джибби, без сомнения, справится со своим посольством, и, кстати, мимоходом посетовала, что нет ее верного Кадди, который куда лучше исполнил бы подобное поручение.