Текст книги "Стрелочник"

Ван Тун-Чжао
Стрелочник

На маленькой железнодорожной станции царила суета. Люди толпились всюду: на цементированной площадке перед перроном; в заплеванных, залитых водой углах вокзала, заваленного арбузными корками и всяким мусором; возле билетных касс с окошечками, напоминавшими птичьи клетки; в тени акаций, на каменной лестнице, ведущей в здание вокзала. В большинстве своем это были растерянные, испуганные крестьяне, женщины в простых, грубых накидках, старомодных бамбуковых шляпах, белых кофтах и белых штанах, с красными лентами в волосах и зелеными поясами; от них пахло потом и скверной дешевой пудрой. Из далеких и ближних деревень сюда непрерывно стекались люди – станция считалась единственным убежищем: все поселки, расположенные вблизи от станции, попали в полосу артиллерийского огня. Беженцы уже несколько суток находились в пути, невыносимо страдали от голода и жажды, многие из них совсем пали духом. Под угрозой смерти люди утратили все – чувство собственного достоинства, самолюбие. Неожиданно встретившись здесь, они прониклись взаимным сочувствием, понимали друг друга с полуслова. У всех была одна надежда на скорейшее появление поезда – этого громадного чудовища, которое отвезет их подальше от гиблых мест.

– И чего суетятся! Слышал, что сказали начальнику по телефону с соседней станции? Раньше пяти часов поезда не будет. А вообще никто толком ничего не знает. Может, им придется торчать здесь до вечера…

– И то утешение! А сколько еще должно пройти воинских эшелонов?

– Немало! С подкреплением, с ранеными, с боеприпасами… Правда, следующий везет пять тысяч арбузов на фронт к реке Ц.

– О, арбузы – дело выгодное. Особенно в такое время! Догадайся я об этом раньше, арендовал бы землю, развел бахчи и имел бы верных пятьдесят процентов прибыли.

Первый собеседник усмехнулся. То был рослый мужчина лет тридцати с лишним, одетый в железнодорожный темно-синий китель с медными пуговицами и не гармонирующие с железнодорожной формой широкие белые брюки из тонкой ткани; ноги его были обуты в матерчатые туфли. Он стоял на мокром цементе, прислонившись к грубо сколоченной деревянной ограде; под мышкой у него торчали небрежно свернутые красные и зеленые флажки. Второму собеседнику – бригадиру станционных рабочих, судя по виду, тоже шел четвертый десяток. Прокопченное лицо, корявые, сильные пальцы, обнаженные руки, белая форменная куртка с черными иероглифами, красная фуражка, короткие штаны из дешевой желтой материи, из-под которых выглядывали волосатые ноги. Зажав двумя пальцами сигарету, он стоял в тени дерева за станцией. Жаркие лучи июльского солнца пронизывали красную черепицу и железные навесы, ярким светом заливали бесконечные поля маслянисто-зеленого гаоляна и поросшие сорняками пустыри. По платформе прохаживались патрули с разнокалиберными винтовками на плечах и сдвинутыми набок фуражками; солдаты были одеты в серую форму и плетеные из травы сандалии.

Японские часы в кабинете начальника станции гулко пробили три. Из здания вокзала доносился ропот толпы.

– Сяо-пи… Ты говоришь, на арбузах можно получить пятьдесят процентов прибыли? Глупый! Если бы земля приносила доход, я сам согласился бы на тридцать. А так, кому охота спину гнуть!.. Арбузов уродилось много, но знаешь ли ты государственную цену? – Тут стрелочник Юй снова усмехнулся и замолчал; он хотел узнать, имеет ли Сяо-пи представление о цене на арбузы.

– Какая же? – спросил тот.

– Какую назовут, за ту и продашь! Прикинь-ка сам: в городе Т. за десяток арбузов выручишь самое большое семь цзяо; значит, в деревне они стоят вдвое дешевле, то есть три с половиной цзяо, так ведь? А нынче давали и вовсе один. Такое уж время года!.. Да еще торопят: дело, мол, казенное; за два дня в вагоны погрузили арбузы с обоих берегов реки Ухэ.

Сяо-пи оглянулся на солдат в серой форме, раскрыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал.

– Что говорить – за арбузы много не выручишь! – Тут стрелочник ткул пальцем в подошедшего к двери солдата – желтого, худого юношу лет двадцати. Солдат, по-видимому, изнывал от безделья и, опустив голову, что-то насвистывал. Вдруг он поднял глаза и рассеянно поглядел на стрелочника. Стрелочник в свою очередь посмотрел на солдата и продолжал: – Разводить арбузы еще куда ни шло! Хуже, когда пригородных крестьян заставляют за одни сутки вырубить сто двадцать му гаолянового поля для аэродрома! К счастью, у нас не так уж много бахчей и мы не арендуем землю у помещиков под гаолян. – Разговор, казалось, затронул его больное место. – А вообще стоит ли сажать арбузы, сеять гаолян? Глупое занятие. Только горб наживешь, а воспользуются твоим трудом другие.

Сяо-пи швырнул окурок на сверкающие рельсы.

– Глупое занятие, говоришь? А бросать насиженные места, спасаться бегством не глупость? То ли дело мы: получили жалованье и живем себе целый месяц припеваючи – ни жен, ни детей, пусть хоть земля перевернется…

– Ну нет, беженцы не глупы. Они жить хотят, потому и покидают свои дома. А ты не думай, что у нас все будет вечно идти как по маслу! Вот залетит снаряд, разрушит станцию, исковеркает рельсы, что тогда делать будем? Опять же, не появись здесь беженцы, как бы ты заработал свои чаевые?

Сяо-пи заморгал ресницами, пытаясь понять эту мудрую истину.

– Выходит, пусть каждый год затевают войны, пусть эти глупцы спасаются бегством, только бы нашу станцию не разрушили, рельсы не повредили! Вот было бы выгодно! Так, что ли, старина Юй? – Сяо-пи решил, что заткнул за пояс этого умника, Юя.

– Ну, нет! Мне кажется, чем сильнее стремишься к выгоде, тем крупнее будет убыток. Посуди сам: что у этих господ в сером, что у беженцев – одна судьба… Всех ждет разорение, всех…

Юй говорил медленно, серьезно.

Сяо-пи от напряжения вспотел – он никак не мог уловить смысл слов стрелочника.

«Цзи-и-инь… цзи-и-инь…» – завел свою песню телефон в кабинете начальника станции. Проталкиваясь сквозь толпу, стрелочник устремился к вокзалу. Сяо-пи равнодушно закурил новую сигарету и, склонив голову набок, стал глазеть на солдат, проходивших вдоль платформы. Услышав телефонный звонок, они остановились и сняли с плеч винтовки.

Недавно дорога между Ц. и Т. была перерезана, и через станцию стало проходить меньше товарных поездов.

Казалось бы, у служебного персонала работы теперь поубавится. Но не тут-то было. Все, начиная от начальника станции до телеграфиста и стрелочника, сбились с ног; то и дело приходили воинские эшелоны; соседние станции беспрестанно обменивались телеграммами и телефонограммами, сообщая о новых, идущих вне графика, поездах. Иногда провода обрывались, что вызывало особенный переполох среди станционных служащих и командования гарнизона. Больше всего их беспокоило появление мобильных отрядов противника[1]1
  Имеются в виду милитаристы.


[Закрыть] и налеты местных туфэев.[2]2
  Туфэи – бандитские шайки, состоявшие из разорившихся крестьян.


[Закрыть] Станция находилась па границе двух уездов, и, хотя ее охранял целый эшелон – примерно батальон солдат, разместившихся у леса, страх никому не давал покоя.

Два дня тому назад отряд противника захватил уездный город, заняв несколько крупных сел, и беженцы из этих мест стремились укрыться в городе Т. Однако пассажирский поезд, на который все так рассчитывали, не оправдал надежды – судя по всему, его можно было дожидаться целый день.

Сяо-пи видел, как братия в серой форме все прибывала на перрон. Поскольку ему делать было нечего, он побрел на вокзал. Среди ожидающих почти не было видно служащих в форменной одежде, не попадались и нищие; было много женщин, одетых скромно, но аккуратно. Срели «глупцов», по мнению Сяо-пи, встречались люди вполне приличные. Вот неподалеку сидит человек средних лет, в круглых черепаховых очках. Заметив Сяо-пи, он поспешно спросил:

– Поезд скоро прибудет? Кажется, только что звонил телефон?

По нетерпеливому выражению лица и самоуверенности, по стремлению сохранить хоть какое-то самообладание среди всеобщей суматохи, по белой двубортной безрукавке из тонкой материи с эмалированными пуговицами и диагоналевым брюкам европейского покроя Сяо-пи признал в нем человека из «верхов».

– А вы откуда изволите быть? Тоже… спасаетесь? – Сяо-пи не торопился ответить на вопрос.

– Я… Я один из партийных[3]3
  Имеется в виду партия гоминьдан.


[Закрыть] руководителей в Энском городке. Сейчас везу бумаги в Т. Понятно? – Человек говорил уверенно, но просто, без напускной важности – казалось, он симпатизирует железнодорожнику.

– Но Энск вчера захватил отряд Хромого Ли? Значит, вы бежали… – Сяо-пи старался как можно яснее выразить свою мысль.

– В общем, да. За ночь прошел шестьдесят ли, хорошо, что военной подготовкой занимался.

О поезде пассажир больше не спрашивал, видимо, догадавшись, что железнодорожник в красной фуражке осведомлен не лучше, чем он сам.

– Говорят, что в партийных комитетах все изучают военное дело. Это правда?

«Партийный руководитель», облаченный в белые брюки, рассмеялся.

Однако Сяо-пи, утратив чувство меры, продолжал досаждать ему вопросами, точно любопытный школьпик.

– Ведь вы из партийного руководства. А наступающая армия, говорят, тоже стоит за Три народных принципа! Зачем же вам уезжать?

«Партийный руководитель» нахмурился и холодно ответил:

– Я же говорил, у меня дела в Т. Ясно?

Он дал понять, что дальнейшие расспросы ему неприятны. Только теперь Сяо-пи догадался, что проявил бестактность и тем вызвал неудовольствие собеседника. Пока они разговаривали, все, кто стоял, сидел и толкался в помещении вокзала, с любопытством смотрели в их сторону.

– Конечно… Вам, господин, следует остерегаться! Говорят, вчера на соседней станции Ван Верзила со своими туфэями обманом захватил начальника уезда Усянь и нескольких членов комитета. Теперь следов не найдешь. Да, время опасное!

Он произнес эту тираду, желая по доброте сердечной предостеречь «партийного руководителя», но тот еще больше нахмурился, неопределенно хмыкнул и направился к кабинету начальника станции. Весь в поту, Сяо-пи устремился за ним и с трудом протиснулся к кабинету. Заглянув в дверь, он увидел, как «партийный руководитель», стоя у выходящего на перрон окна, торопливо стаскивает с себя брюки европейского покроя. Мгновение – и он остался в коротких белых штанах, едва доходивших ему до колен.

Расталкивая толпившихся перед дверью людей и по-прежнему держа под мышкой флажки, стрелочник весь в поту пробился наконец в зал вслед за дежурным, чей нос был увенчан очками в золотой оправе. Тот приклеил к доске объявлений исписанный тушью листок бумаги.

Заметив Сяо-пи, стрелочник стал пробираться к нему.

Все, кто хоть сколько-нибудь знал грамоту, устремились к доске объявлений; какой-то старик по складам читал:

– «Настоящим извещается, что в четыре часа прибудет специальный поезд, в котором следуют иностранные резиденты. Стоянка три минуты. Китайским гражданам посадка на поезд запрещается, продажа билетов начнется лишь по прибытии следующего пассажирского поезда».

Дочитав объявление, старик опустил голову и вздохнул, а молодые люди, с виду не то сельские школьники, не то приказчики, что-то недовольно бормотали. Объявление привлекло всеобщее внимание. Люди разочарованно вздыхали, некоторые пришли в отчаяние. Беженцы завидовали иностранцам. Но им оставалось лишь смириться с судьбой и ждать следующего поезда. В них, побежденных усталостью, еще не родилась здоровая сила сплочения, они еще не понимали, что такое единство. С мольбой простирали они руки к очередному поезду и снова ждали, ждали…

Было около четырех часов пополудни, солнце жгло немилосердно, трещали цикады в ветвях акаций за станцией. Черные, словно обугленные, лежали на земле тени деревьев. А на перроне, точно раскаленные добела, сверкали острия штыков, соперничая в блеске с каплями пота, стекавшими из-под серых солдатских фуражек.

Стрелочник с Сяо-пи вышли из здания вокзала. Усевшись в тени на траве и обмахиваясь соломенными шляпами, они принялись беседовать.

– Никакой надежды на заработок! – начал Сяо-пи. – Ведь этих мужиков не пустят и на следующий поезд. И опять я ничего не получу. Вот невезение! За весь день и пяти цзяо не заработал! Если провоюют еще дней десять, среди туфэев наверняка объявится парень по имени Сяо-пи.

– С ума сошел! Какой из тебя туфэй, дружище?… Да ты только на то и годен, что вещи таскать! Плечи у тебя здоровенные, правда, руки неуклюжие… – На красном лице стрелочника появилась презрительная мина. Густые брови, приподнятые уголки рта, прямой нос, морщинки под глазами, появлявшиеся у него во время разговора, – весь его облик говорил о том, что это человек твердого характера и недюжинного ума.

– Зачем насмехаешься, ты ведь знаешь – мне ничего не стоит поднять одной рукой корзину в сто цзиней или двух пятилетних ребят. Как-то Чэн Жуй, интендант одной из армий Большого Чжана,[4]4
  Имеется в виду милитарист Чжан Цзо-линь


[Закрыть] вывозил отсюда снаряжение. Так ты представь: левой рукой я тащил пушку, а правой – три мешка с мукой… В общем, без малого цзиней тысячу за собой волок! Ты этого не видел, в школе сидел, на уроках. Помню, все ребята мною восхищались.

Воспоминания нахлынули на Сяо-пи. Теперь все было так же, как тогда, три года назад, – беженцы, брошенные поля, прерванная связь. Он чувствовал себя героем, на мгновение ему стало радостно, как ребенку, которому рассказали веселую сказку. Почему же через каких-то три года все снова повторяется? Этого он не мог понять. Царившая вокруг суматоха раздражала его.

«Как плохие фокусники, у которых все номера старые!» – подумал он.

Стрелочник все еще обмахивался соломенной шляпой, напряженно всматриваясь вдаль, куда уходило железнодорожное полотно, и молчал, погруженный в раздумье, словно не слышал Сяо-пи. А тот продолжал:

– Выходит, эти руки ни на что другое не годны, только таскать чужой багаж?…

– Ладно, ладно, пригодятся твои руки – солдатские мешки таскать, выволакивать повозки с орудиями, водку в себя вливать да баб щупать. Каждому свое, – холодно произнес стрелочник.

– Что?… Да ты какой-то тронутый – то и дело из себя выходпшь! Сам не знаешь, чего хочешь, мечешься, как поезд без графика. Если деньгу не зарабатывать, на что тогда руки нужны? Насчет водки ты прав – это со мной иногда случается, но бабы… Не буду врать, сегодня впервой себе позволил: пощупал бабу, и то не как следует. Не возводи напраслину, я же самый смирный человек на свете… – От волнения Сяо-пи говорил сбивчиво.

– Значит, все в порядке: водки не пьешь, с женщинами не путаешься, прямая тебе дорога в буддийские монахи… Только знаешь: некоторые и пальцем не пошевелят, а у них и вино, и женщины, и автомобили, и деньги! А тебе нужны руки, чтобы пушки таскать! – Юй говорил, будто учитель на уроке, не волнуясь и не торопясь, а когда кончил, с иронией взглянул в глуповатое лицо собеседника.

Сяо-пи вместо ответа промычал что-то неопределенное. Потом стал сгибать и разгибать. похожие на барабанные палочки пальцы, сдвинул брови и твердо сказал:

– Значит, руки все же пригодятся?

Издалека донесся стук колес, над рощей показался белый дымок. Махнув рукой Сяо-пи, стрелочник помчался по путям и замер у стрелки, подняв красный флажок.

Весь поезд был набит иностранцами – семьями мелких торговцев, детьми служащих, бородатыми стариками в темных чесучовых костюмах и девушками в цветных платьях, тщательно причесанными и напомаженными. Их было человек сто, но когда поезд остановился, никто не услышал характерного постукивания гэта;[5]5
  Гэта – японская деревянная обувь.


[Закрыть] по раскаленному известняку проскрипели лишь мужские кожаные ботинки. Большинство пассажиров третьего класса выглядывало из окон, не рискуя выйти из вагона.

Притихшие беженцы с горящими от зависти глазами украдкой поглядывали на поезд. По перрону прошел легкий шум: солдаты взяли на плечо винтовки, мокрые от масла и пота, и замерли по стойке «смирно». Голые ноги в плетеных из травы сандалиях были покрыты волдырями.

Жезл передали машинисту, начальник станции в красной фуражке подошел к вагону с охраной и что-то тихо сказал начальнику поезда. Паровоз пронзительно засвистел, стрелочник взмахнул флажком, и поезд, дрогнув, двинулся на восток.

На станции вновь наступила тишина. Был пятый час, короткая стрелка стенных часов в кабинете начальника прошла еще половину расстояния до следующей цифры. Патруль давно сменился. Воспользовавшись свободной минутой, станционные служащие, развалясь на плетеных стульях, потягивали дешевое пиво, сгоняя усталость последних дней и ночей. Беженцы, покорившись судьбе, вповалку опали прямо на полу. Кто-то громко храпел. У стены на руках матери плакал ребенок. Мухи бились о теплое оконное стекло. Где-то тихо стрекотали цикады. Было невыносимо жарко и душно. В небе клубились зловещие тучи, предвещая грозовую ночь.

Неподалеку от дороги в красном кирпичном домике Сяо-пи и его товарищи уплетали оладьи из сладкого картофеля и пили гаоляновую водку, купленную два дня назад. После еды Сяо-пи прополоскал рот и хотел было потянуться, но стукнулся о притолоку, до того низким был домик. Вытирая рот пожелтевшим полотенцем, Сяо-пи первым выскочил наружу, окинул взглядом западный край неба, безмолвную рощу, черные фигуры солдат со штыками, блестящие нити рельсов и зашагал вдоль путей к общежитию станционных служащих. Общежитие – несколько выстроившихся в ряд домиков – лежало в полусотне шагов от станции среди ив и кустарника. Окна были затянуты проволочными сетками. Весело насвистывая, Сяо-пи подошел к ветвистой плакучей иве, растущей перед входом в дом.

Стрелочник Юй, сняв форменную одежду и оставшись в майке, сидел на корточках под деревом и полоскал рот. «Вот и подзаправился, аппетит у меня отменный, – подумал Сяо-пи. – И водка хороша, наверно, выдержанная. Выпьешь глоток – по всему телу тепло разливается». Очень довольный, он уселся на каменную скамейку под ивой, скрестив ноги.

– А бы что ели? – спросил он. – Нынче ведь даже овощей не достанешь!

– Овощей?… Мы ели сазана из Хуайхэ, вчера на базаре купили. Хозяин торопился и отдал чуть не задаром – один цзяо два фэня за цзинь! – небрежно сказал стрелочник и бросил под дерево жестяную кружку. Достав из кармана пачку «Хадэмэнь», он вынул две сигареты, одну передал Сяо-пи, другую закурил сам.

– Молодцы! В такое время достать сазана! Но говорят, в Хуайхэ загубили немало народа. – Сяо-пи держал сигарету между пальцев, не торопясь закуривать.

– Уж очень ты привередлив! Тебе не по вкусу то, что запачкано кровью. А еще был ополченцем, из ружья стрелял. По-твоему, лучше падать в обморок при виде человеческой крови и голодать? – Юй говорил спокойно, со своим обычным сосредоточенным выражением лица.

Сяо-пи слушал молча.

– А я не желаю голодать, да и рыба на мои собственные деньги куплена! Хочу жить в свое удовольствие, только не так, как некоторые барышни или члены разных модных комитетов, которые только и знают, что… Не надо, конечно, обжираться, как скотина!

Сяо-пи внимательно разглядывал узкую золотую полоску меж туч в западной части неба.

– И давно ты записался в ораторы? – опросил он. – Здорово заливаешь! Эти речи я слышал от тебя и раньше, но никак не мог взять их в толк. Ты, как Хуан Тянь-ба или Черный Вихрь,[6]6
  Хуан Тянь-ба и Черный Вихрь – популярные герои народных сказаний.


[Закрыть] вечно вступаешься за обиженных, только мечей или топора тебе не хватает…

– Что? – Стрелочник подбоченился. – Этого добра везде полно, главное, чтобы поездом руки не отдавило. – Не успел он закончить, как со станции прибежал рабочий и замахал стрелочнику рукой.

– Что там еще?

– Опять звонили по телефону. Перед пассажирским, в пять сорок, с востока пройдет воинский эшелон вагонов на семь-восемь. Начальник велел торопиться. Иди быстрее, уже половина шестого. Плохие вести, говорят, мост через С. разрушен… Идем скорей! – И рабочий убежал, не дожидаясь ответа.

Стрелочник улыбнулся, будто знал обо всем заранее. Он вынес из дома форменный китель и завел большие карманные часы со стальным корпусом.

– Слышал? Ну, пока! – В этих словах, произнесенных спокойным голосом, Сяо-пи вдруг уловил какой-то скрытый смысл.

Юй, не оглянувшись, медленно зашагал прочь. А тучи все сгущались, исчезли последние лучи солнца.

Пять сорок, пять сорок пять – время летело со скоростью самолета. Стоял еще август, смеркалось поздно, но в тот день черные тучи заволокли небо, и, казалось, сразу наступила ночь. Теперь все боялись ее черного покрывала – бескрайнее, мягкое, оно окутывало все: пули, снаряды, сабли, окровавленные трупы.

К западу от станции, возле маленького пятиметрового моста стоял стрелочник, этот странный, непонятный Юй, а Сяо-пи наблюдал за рабочими. Обнаженные по пояс, они носили и складывали возле рельсов мешки с зерном, озимую пшеницу, собранную, точнее, выколоченную интендантством с четырех волостей. Двуколки, многие из которых шли без отдыха двое суток, свезли ее к станции.

На станции все было, как прежде. То и дело слышались приглушенные голоса, полные жалобы, а иногда затаенного гнева. Их обрывали окрики солдат, уставших, как загнанные лошади. На полу вповалку лежали женщины и дети. Не думая уже о поезде, они старались устроиться поудобнее – отвоевав кусочек цемента, цеплялись за него, словно за убежище во время грозы.

Сяо-пи, безмятежно покуривая сигарету, охранял трофейные мешки возле путей к востоку от станции. Он стоял шагах в десяти от стрелочника и тихо с ним переговаривался.

– После этого эшелона пройдет еще пассажирский, тогда и отдохнем маленько. Сходим на речку, искупаемся в свое удовольствие, вернемся – чайку попьем. Нынче я только и болтаю о еде и питье. Но если не жрать и не пить, на том свете не о чем будет вспомнить!

Юй не отвечал.

– А эшелон у нас остановится? Кажется, мост на следующей станции, в двадцати ли отсюда, разрушен. Наверное, начальник и вызывал тебя, чтобы сообщить об этом. В такое время эшелон не остановится без причины. Помнишь, вчера проходил один поезд? Быстрее экспресса промчался. Вот и хорошо, пусть торопятся – у нас будет больше свободного времени…

Юй взглянул на речку, стремительно несущую свои воды. Она разбухла от горных потоков, напоенных обильными летними дождями, глубина ее превышала шесть метров. Стиснутая берегами, река бурлила, вздымая желтые, мутные волны. Взглянув на кипящий поток, Юй проговорил:

– Вот поглядишь, как я выкупаюсь здесь, под мостом! На Сяхэ не пойду – там воды по пояс, одним детишкам впору!..

– Ну и любишь же ты хвастать! Плаваешь, как топор. Только тебе такие штуки и выкидывать. Ведь это верная смерть! – Сяо-пи сунул окурок в трещину между камнями.

– А почему бы не рискпуть? Я не пью, за бабами не волочусь – хоть помру весело!

– Может, скажешь, бабы у тебя дет? – прыснул со смеху Сяо-пи.

– Верно, была; всего два раза виделись. Вот уже три года, как она работает на прядильной фабрике в H., a там своих парией хватает. Кто подвернется, тот и завладеет ею; может, я, а может – ты… Будь у меня своя фабрика, сколько захотел бы, столько… – Он говорил сурово, но давно тлевшая в сердце любовь вдруг загорелась во взгляде. Однако оп прикусил губу, и легкая печаль умчалась вдаль, к стальным полосам рельсов и стремительному потоку. – Ничего, ничего, все ждет как надо. Я говорил тебе, у меня есть старший брат, на студента смахивает. Работает он младшим счетоводом в управлении Лунхайской железной дороги. Есть еще сестра… в Гиринском притоне – ее украли, когда ей шел шестой год. Зачем мне ехать за ней, выкупать ее?! Воротится – опять чьей-нибудь рабой станет. Пусть уж лучше сама ищет выход… Чего же мне бояться! Я целый год плавать учился…

– Что это ты разболтался? Решил оставить завещание, как солдат перед боем? – Сяо-пи расхохотался, а тем временем возле него вырос еще ряд мешков. Сяо-пи, как будто только этого и ждал, вскочил на них и спокойно уселся, вытянув ноги.

– На фронте убивают, – сказал стрелочник, – и поделом тем, кто воюет ради чужих интересов. Мне таких не жалко. Кругом народ стонет, а они и слушать не хотят. Бить их надо, рубить, расстреливать…

– Здорово! «С берега смотрел он, как река вздымалась». У тебя, прямо как в драме, «душа взволновалась». – Сяо-пи напевал арию из пихуанской музыкальной драмы. – Тра-та-та… бьет барабан…

Тут из рощи послышался голос:

– Неплохо у тебя получается!

Сяо-пи и стрелочник обернулись: к ним спешил юноша в белых полотняных штанах до колен, внезапно вынырнувший из-за деревьев.

– Эшелон не пойдет на запад. Здесь будете останавливать?

Вопрос был обращен к стрелочнику. Юй мотнул головой, и нельзя было понять, хочет он сказать «да» или «нет».

Юноша поглядел на объемистые мешки, лежавшие на земле, и, подумав немного, пошел по тропинке, ведущей через рощу на станцию. В этот момент вдали у дверей станции показались четыре солдата. Пронзительно прозвучал свисток – к станции на всех парах несся воинский эшелон, не похоже было, что он остановится.

Сам не зная почему, Сяо-пи вскочил на ноги. В вечерней дымке, окутавшей перрон, смутно вырисовывались солдатские головы. Поезд уже подходил к стрелкам у моста, когда Юй высоко взметнул флажок. В сумеречном воздухе мелькнул зеленый цвет; красный флажок, который предупреждал об опасности, остался у стрелочника под мышкой. Паровоз в мгновение ока пронес весь состав мимо зеленого флажка. На высовывавшихся из окон штыках и отполированных колесами рельсах играли отблески света. Поезд прошел вдоль перрона, не снижая скорости. В это время к последнему вагону устремилась красная фуражка начальника станции, послышался вопль: «Стойте! Стойте!»

Военные обычно не терпят, когда их задерживают железнодорожники, к тому же их подгонял экстренный приказ о ночной атаке и провожал зеленый флажок. Не прошло и минуты, как длинная черная тень скользила уже по дальним полям.

Сяо-пи стоял, разинув рот, не в силах произнести ни слова: он смотрел, как колыхался зеленый флажок, а вдали растворялся синий дымок паровоза.

К стрелочнику уже бежали солдаты. Сяо-пи успел увидеть, как Юй швырнул зеленый флажок на рельсы, выпрямился и прыгнул прямо под мост. Так он и искупался. В тот же миг прогремел залп. Сяо-пи рухнул на мешки с мукой.