Текст книги "Дым в горах"

Глава 3

Казалось, дороге нет конца и им не хватит сил, но дети упорно шли вперед, стараясь не думать о том, что будет дальше. Тонкие ноги тяжело передвигались, переплетаясь между собой. Жить настоящим – вот какой мысли добивалась смерть у тех, кто остался жить. Они оказались поглощены Вселенной, раздавлены ею. Ни Бог, ни Она не говорили вслух, лишь подавали знаки, и людям было решать, видеть их или нет. Но они были всюду, потому что и Бог, и Вселенная тоже были везде, они окружали людские сердца и души, всегда стояли рядом и смотрели на сильных людей, которые, несмотря на всю боль и все страхи, продолжали бороться и идти дальше. Они преклонялись перед героями, отдавшими свои жизни за то, что любили и ценили, они давали им рай взамен. Они любили людей, как своих детей, кем они для них и являлись. А люди продолжали ненавидеть друг друга и в этой ненависти терять суть жизни, суть не распустившегося цветка, жестких скал и мягких щек любимой.

Ненавидя, люди теряли то, что не имели права терять – человечность, которую лишь только они держали в руках. Их вражде не было конца, и лишь они могли остановить это, прекратить, но никакой человек не хотел вмешиваться в то, что создавалось веками. Словами предков они кормили и своих детей тоже, и эта огромная, вечная, тяжелая цепь не могла разломаться на части. Ее не хотели ломать. В этой бессмысленности они видели смысл, которого нет. И в этой злости ощущали эйфорию, которую сами не понимали. Никто не спрашивал, откуда взялась эта ироничная чернота души, когда люди перестали быть людьми. Никому не было до этого дела, пока они рушили то, что строили те, кто разрушили прежнее тоже. Бесконечная непрерывная цепь, прямоугольноподобный круг, ведь в конце каждого угла зарождался новый повод. Плод ненависти уничтожал не только тех, кого мучали, но и того, в ком он жил, медленно отравляя каждую клетку крови. Он хотел сражаться. Хотел завоевывать. Хотел славы.

Но жизнь знала, что после смерти в этой славе не будет смысла. После смерти ничего больше не будет иметь смысла. А те, кому придется жить дальше, найдут новые ростки в себе, но это будет лишь их выбор – росток злости или росток любви.

И, глядя на Арамика, Ануш выбрала любовь. Оставшись ни с чем, держа за уже вспотевшую руку младшего брата – мальчика, которого она знала с самого его рождения, но на самом деле пока что не знала вовсе, она все еще выбирала любовь. Ради него. Мысли наполняли ее голову, танцуя в безумном хаосе, и она лишь старалась не поддаваться ослепляющему солнцу, бьющему ей в глаза. Девочка не понимала, почему это случилось именно с ней, а не с кем-то другим, как так случилось, что именно она дышала с невероятной тяжестью в груди, словно там был огромный остроугольный камень, не зная, что будет дальше. И будет ли что-либо вообще. В ее сердце прожгли дыру, не оставив больше ничего, и лишь в самом уголке ее внутренней Вселенной жил единственный росток, побуждающий ее бороться дальше, – безоговорочная любовь к Арамику.

Мальчик молчал, разглядывая траву под ногами. Ему редко приходилось говорить, хоть в его голове было многое, что он мог сказать. Но ребенок хотел оставить эти слова на потом, да и больше всего его интересовала природа вокруг, сверкающая яркими красками. Он очень устал, как и Ануш, но расстраивать сестру совсем не хотел, поэтому держал рот на замке, отвлекая себя мыслями о картинах. Все вокруг являлось пред ним как чистый холст – прекрасный, нетронутый. И природа здесь на самом деле казалась нарисованной, но никак не настоящей.

И жизнь показалась детям игрой – глупой, несправедливой, слишком взрослой и бессмысленной, в которую им не хотелось играть. Детям хочется обнять весь мир, поцеловать каждую травинку и смеяться, но Арам и Ануш словно выросли за одну ночь, хоть и сами этого не понимали.

Ануш поглядывала то на карту, то на компас, убеждаясь в том, что они идут по правильной дороге. Людей вокруг не было, что радовало девочку, теперь не желающую видеть кого-либо, кроме Арамика. Подняв глаза от листа бумаги, она остановилась, увидев вдалеке маленькую речку.

Переглянувшись с братом, Ануш пошла чуть быстрее. Вода будто сама приближалась к ним, оказываясь все ближе и ближе. Наконец дети сели около нее и, оставив карту и компас в стороне, осторожно протянули свои руки к прозрачным каплям. Коснувшись пальцами холодных струй, они плеснули водой в свое лицо. Ануш засмеялась самым искренним смехом, ощущая, как вода капает с ее маленького лица на белое платье-пижаму, и Арамик посмотрел на нее в изумлении. Девочка набрала немного воды в ладони и подняла их к лицу брата, который наклонился, чтобы попить слезы ручья, ставшие для них святыми в этот миг. Ануш, убедившись в том, что Арам напился, сама жадно потянулась к водоему, испытывая божественное наслаждение, играя подушечками пальцев с ловкой жидкостью.

Они словно родились заново, испытав невероятный прилив сил. Арам вскочил с места и закружился на месте, вспоминая движения папы, оставшиеся теперь в его памяти отзвуком. Как эхом в храме, они бились в каждой клетке крови ребенка. Они обещали остаться в нем навечно. Бросив взгляд на сестру, Арамик улыбнулся ей.

– Потанцуй со мной, Ануш! – потребовал он, смеясь.

Девочка мгновенно встала и подошла к нему на цыпочках, руками имитируя изгибы озера Ван. Они кружились вместе в странном, но таком естественном для них танце, все еще помня про все, что с ними приключилось, но найдя в сердце место для радости. Дети исполняли этот танец для Всевышнего, надеясь, что он наблюдает за ними. Тот же скрывался за чистым синим небом и ярким солнцем, прожигающим каждое движение детей.

– Я не знала, что ты умеешь так танцевать, Арамик, – сказала Ануш.

Мальчик пожал плечами, напевая красивую мелодию, так похожую на скалы Арарата. Казалось, они слышали звучание дудука прямо здесь, рядом с речкой. Каждое движение их ног отдавалось ударом по дхолу, и дети почти ощутили рядом присутствие как музыкантов, так и зрителей, наблюдающих за их скромным танцем. Как только они остановились, дети потянулись друг к другу, оказавшись в крепких объятиях. Ануш глубоко вздохнула, набирая в легкие как можно больше воздуха, и улыбнулась, в то время как улыбка исчезла с лица Арамика. Он крепко прижался к сестре, смотря за тем, как речка бежит в далекие края. Ему хотелось убежать с ней, к своим родителям, тоска по которым становилась все сильнее с каждой секундой. Но они с Ануш были друг у друга, и пока ему этого было достаточно.

Дети пошли дальше, набравшись сил, исцелившись на короткое, но такое весомое для них время. Трава изгибалась как змея под порывыми ветра, а вода тихо шептала им слова армянских народных сказок. Грусть таилась глубоко внутри детей, разбитых, но одновременно целых. Они все так же молчали, не зная, что сказать, а Ануш внимательно смотрела на дорогу, сверяясь с картой. Она имела очень призрачное представление об их местонахождении, но не имела никакого другого выбора, кроме как идти вперед, на северо-восток, как ей завещал дядя Тигран.

– А мама с папой встретят нас там? – тихо спросил Арамик, продолжая смотреть лишь вперед, на живописные горы и деревья, с ветвей которых под порывами ветра падали редкие листья.

Ануш сжала его руку крепче, закусывая губу.

– Конечно, Арамик, – спокойно ответила она.

Арам улыбнулся, поднимая глаза к небу. В нем он увидел свое отражение, как и небо увидело в мальчике свое будущее, непрерывное древо человека и его крови. И пока один ребенок был жив, род был жив тоже.

– Я люблю горы. Однажды я на них заберусь, Ануш! Мы вместе это сделаем, – восторженно сказал ребенок.

Девочка издала легкий смешок, сдувая мешающиеся пряди своих волос с лица. Арам остановился, заставив Ануш повернуться к нему. Мальчик серьезно посмотрел на сестру, ощутив невероятное беспокойство в груди.

– Ты ведь меня никогда не оставишь, Ануш?

Ануш присела на корточки, взяв маленькие руки мальчика в свои.

– Никогда не оставлю тебя. Мы всегда будем вместе.

– Обещаешь?

Обещать было сложно. Почти невозможно. Обещание страшнее всего разбивать, ведь обещаешь по-настоящему лишь только людям, которых очень любишь. И Ануш смотрела на большие, кофейные, налитые детской радостью глаза брата, не в силах противостоять своей любви к нему. Он – все, что у нее осталось. Потерять его значило потерять себя.

Ануш растянула губы в улыбке, стараясь как можно правдоподобнее, и для себя в том числе, дать мальчику обещание, которое, как бы она ни хотела, не могла сдержать наверняка.

– Обещаю, – произнесла старшая сестра, смотря на то, как улыбка вновь расцветает на лице брата. Она, в какой-то степени оставшись довольной собой, поднялась и взглянула на деревья, окружающие них. – Смотри, Арамик! Абрикосовое дерево!

Поломанное, оставшееся на произвол судьбы дерево без хозяина. Оно стояло со своими братьями, которых безжалостно разграбили. Пройдя чуть дальше, девочка округлила глаза, пройдясь грустным взглядом по земле. Сотни абрикосов лежали на земле, растоптанные, оставшиеся лишь воспоминанием сладких детских лет. Ануш разглядела три абрикоса и протянула руку, чтобы взять желанный плод, но не дотянулась. Девочка прыгнула, но и этого оказалось недостаточно. Она подошла ближе к дереву и нежно, боясь обидеть, толкнула его. Оно ответило ей ласково, словно на самом деле могло говорить, но фрукт не упал на землю. Ануш взглянула на брата, опустившегося на траву, и судорожно сглотнула, останавливая вновь готовые пролиться от чувства несправедливости слезы. Девочка в отчаянии толкнула дерево сильнее, и один маленький абрикос все же упал рядом с ней. Ануш вновь взглянула на ветки, но отошла дальше. Решив больше не мучать бедное дерево, она села на корточки, совсем без эмоций глядя на плод. Но большие глаза Арамика, смотрящие на нее в недоумении, заставили ее улыбнуться брату. Ему тоже было страшно, хоть он понимал втройне меньше, чем Ануш.

Девочка взяла абрикос в руки и разломила его. Она протянула Араму его часть.

– Только не глотай сразу, Арамик. Жуй, хорошо?

Тот кивнул и осторожно откусил абрикос. Наконец ощутив его вкус и слишком резко почувствовав давний мучительный голод, он разом положил в рот всю половинку фрукта и, прожевав в считанные доли секунды, сглотнул. Его взгляд откровенно остановился на второй, нетронутой половине абрикоса, зажатой меж пальцев девочки. Ануш, заметив этот взгляд, неуверенным взглядом посмотрела на свою половинку абрикоса и снова поделила ее на две части. Она старалась жевать как можно дольше, чтобы обмануть себя и свой голод, но с каждой секундой он становился только сильнее. Одежда на них сидела уже свободнее, и Ануш не могла вынести мысли о том, что Арам мог похудеть. Будучи и так крошечным, шестилетний ребенок становился меньше. Арамик грустно разглядывал абрикосы вокруг, не позволяя себе дотронуться до них.

– Они растоптали их, – произнесла Ануш, глядя на мятые плоды армянской любви. Истерзанные, но не сломленные. Такой себя ощущала и девочка, в один миг оставшаяся без родного дома, отца и матери, Родины. Родина предала детей, как и предала себя, и все живущие на ее разбитой земле теперь были прокляты навечно воспоминанием о счастье, однажды касавшемся этих трав. Оно оборвалось так же внезапно, как сон, оборванный громким пением птиц. Теперь птицы молчали, лишь взирая на то, как люди становились все бессмысленнее и бессмысленнее. Птицы теряли свои голоса, как люди, но оставались живыми, и теперь лишь могли смотреть на них с болью в сердце. Кто мог подумать, что корыто любви и радости разобьется вдребезги, окунувшись в омут черного дыма, наполняющего легкие детей, который все еще скрывался меж деревьев, у самых подножий гор, намереваясь подняться к их вершинам.

– Кто? – спросил Арамик, не отводя от абрикосов взгляда. Девочка вздохнула и обняла свои голени, положив голову на колени.

– Солдаты.

– Но почему? – настойчиво спросил он. Этот вопрос не давал покоя и Ануш, которая не понимала ненависти, неожиданно ворвавшейся в их родной дом.

– Может, они не любят абрикосы, – тихо произнесла девочка, переводя взгляд на брата, – а может, они не любят нас.

Ануш пальцами ног впилась в листки травы, закидывая голову назад. Наконец она встала и, почувствовав головокружение, качнулась. Быстро придя в себя, Ануш протянула руку Арамику. Тот встал с ее помощью, все еще не отрывая взгляда от фруктов. Он имел к ним больше сочувствия, чем люди имели к другим людям, и чистота его сердца не позволяла ему смотреть на разбитые помятые абрикосы спокойно. Почти свято деревья охраняли детей божьих и свои плоды, зная, что из них все равно вырастут из земли новые деревья.

А абрикосы все лежали на земле, как весть о том, что борьба началась, положив начало вечному сражению тех, кто сочувствовал абрикосам, и тех, кто их топтал.

Глава 4

Рассвет забрал с собой прохладу, оставив лишь палящее солнце. Арамик остановился, потянув Ануш назад. Она же повернулась к нему, уставшая до невозможности. Они старались много не говорить, чтобы не терять силы, почти покинувшие их. Дорога оказалась еще изнурительнее, чем девочка думала, жара прожигала их босые ноги, а лучи бездушного солнца жгли детям головы. Они устали. Не видя ни одного живого человека на пути, стараясь избегать села, дети огибали горы, только смотря на свет, выглядывающий из их подножий. Ночи же были холодными, как айсберги в ледяных глубоких океанах. Они тонули. Неизвестность тянула их вниз, а страх отбирал желание идти дальше. Села, города, люди горели в отчаянии и бесповоротности происходящего, словно куклы, пешки в непонятной игре. Но там, где была несправедливость, возрождалась борьба. Бесконечная тяжелая борьба.

Мальчик выдохнул с досадой и посмотрел на сестру, надув губы. Его единственным желанием сейчас было увидеть родителей – таких молодых, но уже почти исчезнувших из его памяти. Их черты лица медленно начинали расплываться в его разуме, и ребенку это не нравилось. Когда все ощущения, все воспоминания, вся жизнь исчезали перед глазами, человек терял разум, сам того не понимая, терял себя. И, потеряв семью, дом, Родину, даже не понимая это до конца, он потерял огромную часть себя. Словно ее вырезали из сердца и бросили в реку, беззаботно уносящуюся вдаль. Но вера в них продолжала жить так, будто ее никто и никогда не мог бы отобрать, сжечь, уничтожить. Пока жила память, пока оставалось живым чувство, пока человек дышал, его вера оставалась в нем, переплетенная с ветвями его страданий. Верующий человек являлся деревом, которое, сгорев, возрождалось из непобедимой коры, становясь лишь выше, крепче, сильнее. Так и народ, сплоченный верой, дружный, как новорожденные близнецы, оставался жить. И даже последние его оставшиеся ветви продолжали бороться.

Ануш тяжело вздохнула, отпуская руку мальчика.

– Что такое? – спросила она.

Тот покачал головой, опускаясь на землю. Арамик лег на спину, скрепив руки на животе. Он закрыл глаза, но заставлял себя оставаться в сознании и не засыпать. Сведя брови вместе, он сжал глаза, не позволяя слезам выбраться из его глаз. Девочка легла рядом, глядя на мальчика, который, оставаясь неподвижным, продолжал молчать. Его пальцы нервно барабанили по белой рубашке, отстукивая ритм песен, кружащихся в его голове. Он только хотел ощутить присутствие мамы рядом, и с закрытыми глазами ему это удавалось легче. Он почти слышал ее голос, но каждое ее слово меняло свои краски и насыщенность, становясь все прозрачнее и прозрачнее. Голос менялся каждую секунду, словно Арамик пытался найти ту самую интонацию, бьющуюся в пустоте его маленького сердца.

– Я соскучился по маме, – произнес он сдавленным голосом, и его рот вмиг превратился в тонкую линию, а соленые слезы упали на мягкие щеки, падая на землю. Ануш повернула голову к нему и подушечками указательных пальцев вытерла его нескончаемые слезы. Мальчик продолжил плакать, не открывая глаз, стараясь вспомнить маму. Но он не мог. Больше не мог. Его старшая сестра улыбнулась и посмотрела на голубое небо.

– А как же папа? По папе ты соскучился? – спросила Ануш, смеясь. Это единственное, что она могла сделать сейчас, когда их уже нельзя было вернуть и можно было лишь помнить. Вечно помнить.

Их мама с папой являлись для них чем-то большим, чем просто родителями. Теперь их ангелы-хранители, стражники их неспокойного сна, были их друзьями, любимыми. Научили жить и дышать спокойно, даже в таком малом возрасте, относились к детям, как к равным. Они были создателями будущего, принеся в мир двух последователей своей веры, своего народа, они продолжили ясную ледяную дорогу. Дети становились ростками будущего, лепестками, со временем собирающими целый бутон, сулящий радость, надежду. Из-за них и ради них человечество, народы, принципы и устои продолжали жить, в них цвели традиции. В них дышала колыбель цивилизации.

– Соскучился. Но по маме больше, – жалобно ответил Арамик.

Девочка рассмеялась, стараясь развеселить брата. Зная суровую правду, живя под натиском тяжелой невидимой стены, она смеялась. Смеялась так, будто никогда в жизни больше не засмеется.

– Мы скоро их увидим? – спросил мальчик.

Ануш повернулась к брату и улыбнулась ему.

– Да, Арамик. Совсем скоро. Но нам нужно идти дальше, чтобы добраться до них быстрее, – соврала Ануш.

Она почти привыкла к этой лжи, сама даже поверив в нее, но лишь наполовину. Ей не верилось, что они останутся живыми к концу истощающей, безжалостной дороги, ведущей к свету, и Ануш лишь ждала встречи с семьей, смотрящей с болью сверху на детей. Их оборона слабела, как и сами дети слабели с каждой минутой все больше.

– А ты скучаешь по ним, Ануш?

Девочка перестала улыбаться, взглядом прожигая облака, витающие над ними. С укором посмотрев на небеса, она прикрыла глаза на пару секунд, рукой сжимая пижаму в районе своего сердца. Оно будто физически разрывалось на части, и эту боль больше нельзя было избегать, игнорировать, она жила внутри, поглощая все больше света. Эта невыносимая боль вынуждала жизнь сдаться ей, но та не сдавалась. Как и Ануш.

– Ты не представляешь, как, – прошептала девочка, кусая губы.

Эти слова дались ей с таким трудом, что Ануш громко выдохнула, глазами рисуя круг. Так она старалась успокоить себя, представляя качели. Ветер играл с их волосами, пытаясь уберечь от слишком сильной жары.

– Вы армяне? – прозвучал тусклый мужской голос.

Ануш вскочила, прикрывая Арамика своим телом, и посмотрела на незнакомого парня, смотрящего на них безжизненным взглядом. Крепкая рука, вся в грязи, крепко держала живот, словно незнакомец испытывал боль, а губы были приоткрыты. Его грязная рубашка была помята и испачкана кровью. Мужчина тяжело дышал, разглядывая детей.

– Пожалуйста, оставьте нас, – громко и как можно более уверенно произнесла Ануш. Но ее голос все же дрогнул, выдавая ее страх. – Мы всего лишь хотим дойти до Грузии.

Молодой человек издал смешок и, чуть корчась в боли, тяжелым шагом подошел к детям, упав на колени перед ними. Он глубоко вздохнул, крепко обнял неподвижную девочку и громко зарыдал. Его плечи затряслись, и весь он содрогался в физической и моральной боли, обнимая единственных, кому мог довериться теперь. Ануш опустила голову и неуверенно, но все же положила руку на голову мужчины. Погладив его кудри, она ощутила, как мужчина потихоньку успокоился и поднял глаза на девочку. Взглянув на нее, как на сокровище, он посмотрел на выглянувшего из-за спины сестры мальчика и улыбнулся светлой, ребяческой улыбкой. В них он видел будущее своего народа, остатки чистого, настоящего в этом мире, и никак не мог наглядеться на них. Ведь в них он видел и брошенных Богом детей, оставшихся одинокими в этом жестоком, страшном мире. Ему хотелось спрятать их в карманах своих порванных брюк, оградить от беды, защитить. Но все, что он мог делать, это смотреть на Ануш и Арамика в безмолвном восхищении, мысленно непрерывно молясь, чтобы они остались нетронутыми этой грязью человечества. Его глаза были наполнены любовью, страхом, но больше всего ужасом, который он больше не мог забыть. Его тоже покарала судьба, кажущаяся когда-то давно, в самом детстве, другом.

– Я тоже армянин! – из последних сил восторженно произнес он с великой гордостью, вынимая из кармана цепочку с деревянным крестом. Его голубые глаза остановились на нем, а затем парень вновь посмотрел на девочку, которая завороженно смотрела на волшебный предмет в руках юноши. – Меня зовут Рубен. Рубен Даванян.

Подняв крест, он раскрыл кровоточащую рану в животе, которую тут же увидела Ануш. Она подошла к Рубену и рассмотрела ее внимательнее. Рана оказалась довольно глубокой, и девочка остановила взгляд на Рубене, сводя брови вместе.

– Кровь нужно остановить, – сказала девочка, переглядываясь с Арамиком, смотрящим на своего сородича.

Она опустила взгляд на свою пижаму, спускающуюся почти до пола, и затем вновь на Рубена. Тот, будто прочитав ее мысли, быстро покачал головой.

– Нет-нет, все само пройдет. Со мной все хорошо, – отрезал Рубен и слабо улыбнулся мальчику. Через мгновение он его лицо потускнело и он резко взглянул на Ануш. – Как вы выжили?

Девочка присела к нему, пожимая плечами.

– Нас спрятали… А потом мы убежали, – произнесла она.

Мужчина опустил голову, играясь с землей.

– Есть другие выжившие у вас? – тихо спросил Рубен.

В его голове крутились отрывки криков, самых разных слов и движений, и он изредка дергался, словно его ударяли током. Взгляд мужчины был направлен в пустоту, и перед его глазами происходили совершенно другие события, которые он предпочел бы забыть, но не мог. Они навсегда впечатались в его память и оставили свой вечный след, который стереть уже было невозможно.

– Я не знаю точно. Но я больше никого не видела, – ответила Ануш.

– Они решили уничтожить всю нацию, – четко пробормотал Рубен. Он покачал головой, закрывая веки. – Отовсюду приходили вести, что они истребляют нас. Что «впредь всякий, кто на земле османов произнесет имя Иисуса Христа, не должен оставаться в живых». Они думают, что могут нас стереть, но ошибаются.

Его слова перерастают в ярость, и Ануш наклоняется к нему.

– Кто?

Рубен на несколько секунд останавливает взгляд на детях и затем с трудом встает.

– Мы должны добраться до Грузии. Вы должны добраться, – говорит он, кладя крест обратно в карман. Парень поворачивается в сторону тропинки и делает шаг, прежде чем снова повернуться к девочке. – Вы так и не сказали свое имя.

Рубен улыбается ей, заметив, что застенчивый Арамик не хочет представляться.

– Ануш. Меня зовут Ануш.