Текст книги "Лондонский дневник. Вместо автоэтнографии"

Лондонский дневник
Вместо автоэтнографии
Василина Орлова

Издательский дом «Выбор Сенчина»

© Василина Орлова, 2017

ISBN 978-5-4485-3363-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

Когда путешественница отправляется в дальние страны, она берет с собой блокнот и ручку, или, если дело происходит в начале двадцать первого века, родной, облюбованный, обстуканный ноутбук. И ведет заметки: о нравах и диковинных обычаях чужой стороны, о природе и тех, кого встречает. При всем моем феминизме, в 2010 году я поехала в Лондон по той причине, что муж поступил в Лондонскую Школу Экономики. Разумеется, охотно поехала – все-таки Лондон: холодный, неприветливый, чужой, заманчивый и магический Лондон. У меня был полуторагодовалый ребенок на руках и диссертация по философии на философском факультете МГУ имени М. В. Ломоносова. Я была сильно занята бытом, ребенком, чтением и письмом.

К сожалению, «женские опыты» – опыты определяющие жизнь, в моем случае. Это трудно, очень трудно, совмещать материнство и любую другую деятельность, особенно в первые годы жизни ребенка. Обыкновенно эта часть жизни не получает большого пространства для разговора в контексте академическом ли, литературном ли – как в российских, так, в чем я имела возможность убедиться позднее, учась на программе PhD антропологического факультета Техасского университета в Остине, и в западных. То время, которое я провела в Лондоне – приблизительно восемь месяцев – может составить, в некоторых случаях, достаточный период «полевой работы» антрополога, на основе которого пишется и защищается диссертация, впоследствии перерабатываемая в книжку. Конечно, если антрополог занят чем-либо, каким-нибудь исследованием, и имеет достаточно материала. Жизнь молодой матери с ребенком является исследованием повседневности – подробным, сосредоточенным на деталях, полным повторов, с одной стороны, слегка расслабленным, с другой, проводимом в постоянном напряжении. Что может сказать другим такая жизнь? В чем ее интерес? Такая жизнь воспринимается как не имеющая какой-либо ценности за пределами личных опытов тех, кто в нее вовлечен.

Тем не менее, вернувшись к этим заметкам спустя пять лет после их написания, я склонна объявить жизнь матери исследованием своего рода: и ежедневные события, и трудноуловимые, но неотменяемые различия культур и мировоззрений, и новости из России, Великобритании, и Штатов (в видах бесконечного совершенствования английского языка), и заметки о быте – всё это некое исследование. Как и заметки о ребенке. Конечно же, о ребенке. (Я включила в этот «Дневник» и те записи, которые сделала в России во время летних каникул).

Какой в них интерес? Я адресую эти заметки в первую очередь женщинам, которые проводят много времени с маленькими детьми, любителям внутренних путешествий, и тем, кому, может быть, интересен опыт жизни за границей. Я восстанавливаю эти заметки из небытия как подспорье для рассуждения о постоянстве и эфемерности, ностальгии и доме, практиках национальной принадлежности и идентичности, языке и аффекте смещенности – или перемещенности – перемены места – без-местия.

Почему – «вместо автоэтнографии»? Автоэтнография это вид этнографии, при которой в фокусе рефлексирующего напряжения автора – она сама. Тем не менее, автоэтнография имеет все задачи этнографии, а именно: вживление читателя в места, где он никогда не был. Моя «автоэтнография» такой задачи не имеет, и если это получится, то получится само собой. Тем не менее, у этого текста существует ряд поэтико-политических сверхзадач, и одна из них – утверждение значимости незначимой жизни. Я отдаю себе отчет, что мое тогдашнее положение, при всей его, в общем-то, грусти и занудстве – целый день с ребенком, на письмо остаются только его дневные сны, быт, незнакомый город (каким бы прекрасным он ни был) – это все-таки положение бесконечной привилегированности, по сравнению с жизнями миллионов и миллионов россиянок, которые растят юных детей совершенно в других условиях. А нередко являются и единственными добытчицами, вынуждены еще и работать. Тем не менее, повторность дней, сосредоточение на агукающей жизни, кухня, пеленки, и всё то, чем живет мать и о чем за пределами материнских интернет-форумов мы не имеем столь уж многих письменных свидетельств – это общее у меня и у моих сограждананок.

Жанр дневника лукав. С одной стороны, от дневника требуется некий секрет, чувство интимности, открытости какой-то потаенной стороны жизни. С другой стороны, как литературный жанр, дневник существует как обещание потаенности, всегда обманывающее. Не секрет этого жанра, что он часто пишется с прицелом на публикацию, и его адресованность самому себе это иллюзия, которая не в состоянии обмануть даже саму себя. Если прибавить к этому, что современный дневник чаще всего публикуется по мере написания на разнообразных блогплатформах, получится, что перед нами вовсе и не дневник. Тем не менее, жанр этих заметок, вынесенный в заголовок, объясняется просто: основной текст здесь написан давно и последовательно, я лишь слегка его сократила и кое-где переписала. А сноски добавлены, где мне показалось это важным при подготовке этой работы к печати, и они «современные». Иногда они разрастаются в по сути основной текст, и поэтому размер шрифта сносок тот же, что и основного текста. Это такой разговор с самой собой, постмодернистская игра, но также исполненная модернистской серьезности.

2016—2017,

Остин – Москва – Остин

Сентябрь 2010

7 сентября 2010. Пузыри

Сегодня в парке старательно и прилежно выдували мыльные пузыри. Всеволод Детонька ловил пузыри пальчиками, и они лопались ему прямо в лицо. Всеволод в каждом из них предварительно отражался вместе со скамейкой, уже увядающими дубами, голубями, прохожими и мамой.

9 сентября 2010. Где Сева?

– А где Сева? А вот он Сева! А где Сева? Да вот же он – Сева. А Сева знает, где Сева?

Глеб:

– Сева знает, где Сева. Он сам Сева.

20 сентября 2010. Человек

Сева человек прямоходящий. Да, прямо так и ходящий.

24 сентября 2010. Бабушкина комната

Мне другой способ сохранения чего бы то ни было, кроме записи, неизвестен. Вот я сижу в Москве, в баба-Валиной комнате, – в комнате, которая была бабушкиной с тех пор, как она сюда переехала, и теперь уже бабушке не принадлежит. Очень скоро снимут этот красный ковер, очевидно, снимут давно остановившиеся часы, как бы не приехавшие из Ангарска уже остановившимися, все эти сиротливые ящички переберут и едва ли там есть какие-то бумаги, заслуживающие хотя бы того, чтобы храниться в семейном архиве (но я-то все равно постараюсь сохранить записанные бабушкиным нетвердым почерком крупицы «житейской мудрости», так катастрофически граничащие с нашим безумием: рецепты грибных кулебяк и способы обновления блеска шелковой ткани). Постараюсь сохранить, но смогу ли? Мне негде хранить воспоминания, кроме как в собственной памяти, и на электронных страницах. Наша семья столько раз переезжала, что я нигде не могла пустить корни. И Москва, хоть и была бесконечно своим городом, досконально исхоженным и изученным, кажется, все время оставалась чужой.11
  Кажется, я начала ритуал внутреннего отдаления от Москвы, вне которой, как моллюск вне раковины, я свою жизнь в то время не представляла. Провозглашение Москвы чужим городом, еще отнюдь не прочувствованное, отсылало в будущее, из которого Москва и впрямь покажется чужой. И, хоть это заявление имело под собой реальные основания – не только потому, что мой дом, о котором я думала как о доме, был в деревне Дударков (под Киевом), где жила бабушка Соня, но еще и потому, что Москва едва ли может (я сейчас думаю) казаться по-настоящему своей, даже если, как я, человек вырос в Москве, и опознан, по говору, как москвич, во всех краях русскоговорящего мира. Кто может в действительности сказать, что считает Москву своим городом? Коренные москвичи, возможно? Но и от них она отслаивается, отказывается, увертывается от того, чтобы быть чьей-то. Всегда новая, насколько бы хорошо ни была знакома, Москва сохраняет невозмутимость и отчужденность перед лицом и любви, и ненависти.


[Закрыть] Я даже рада, пожалуй, что не все мои дни пройдут в Москве. В октябре я еду в Лондон.

Октябрь 2010

20 октября 2010. Регистрация

Лондон. Зарегистрировались в полиции. Промозглое утро. Регистрация, естественно, требуется не для всех, а для приезжих из: бывшего СССР, исламских-арабских стран, Китая, и прочих унтерменшей. Европейцы, американцы и японцы от нее избавлены.22
  Для Гегеля, как известно, существовали народы исторические и вне истории. И, подобно тому, как сам Гегель венчал своей философской системой историю философской мысли, Германия была передовым государством. На идее превосходства белого человека как представителя цивилизации, обогнавшего в своем эволюционном развитии «примитивные народы», выросла антропология, до сих пор не могущая разобраться с наследием своего империалистического колониального прошлого. Идея прав человека, пришедшая на смену идее гражданских прав – порождение неолиберального образа мысли, которая как идеология оформлена в качестве сложной бюрократической системы «включений» и «исключений». Джорджио Агамбен, вслед за Мишелем Фуко, теоретизировал современные принципы биополитики как предполагающие разделение на жизнь биомассы, сиречь жизнь в примитивном смысле этого слова, «зои» («zoe»), и жизнь политическую, «биос» («bios»). Первая не рассматривается государством в качестве собрания индивидуумов, но является топливом для безличной машины, управляемой элитами. Биомасса состоит из собрания менее человеческих (расчеловеченных) особей, и в качестве таковой управляется через бюрократические процедуры регистрации, учета, контроля, санации, наблюдения в целях безопасности и тому подобных процессов. Индивидуумы, граждане, представители политической жизни – правообладающие субъекты биополитики. Это разделение ведет свое начало из самой колыбели просвещенческой мысли, от Локка, для которого существовали те, кто является управляющими, субъектами политики, и те, кеми, для их же блага, необходимо управлять, причем последняя категория довольно размыта и, согласно феминистской критике, возможно, включает в себя всех женщин (Локк на этот счет уклончив).


[Закрыть] Вежливая рыжая английская девушка терпеливо задавала вопросы, не теряя улыбки, уточнила, правильно ли она написала «Primorsky krai» – именно «Приморский край» стоит у меня в загранпаспорте как место рождения; весь. Да и что для какого-нибудь англичанина Приморский край? Точка ли это на карте или настоящий край, – не все ли ему равно.

В метро на обратном пути Сева расплакался, ловила сочувственные взгляды и улыбки. Вообще здесь значительно больше прямо смотрят в лицо, чем в Москве. Затем он успокоился, потыкал ближайшую пассажирку в пуговицы, а на улице уснул.

В метро и в супермаркетах, как и на улицах, необычайно много девушек в паранджах всех видов и мастей. В общем-то, здесь такой пестрый котел национальностей и рас, что знаменитый Американский «плавильный тигель» («melting pot»), наверное, не в меньшей степени относится к Европе. А уж коренных лондонцев на улицах, надо полагать, и вовсе немного.

Короче – лимита и понаехали тут. И я, кажется, впервые в жизни в роли понаехавшей иностранки из довольно экзотической страны третьего мира, со всеми вытекающими и впадающими последствиями.

* Телеграмма для Омулька: на обед у нас был сваренный вчера с вечера гуляш, а на ужин свинина.

21 октября 2010. Ислингтон

Бродили с Севой по совершенно пустынному, практически вымершему Ислингтону. Солнце светило как-то косо, что, учитывая конец октября, еще хорошо с его стороны. Чудесные дверцы, ступеньки, ограды и постриженные кустарники, как будто бы все одинаковые. Так организовывается пространство. Так бывает в селениях: едешь, к примеру, по бесконечной среднерусской низменности, и видишь, как мелькают единобразные деревни. В одной кто-то завел моду красить ставни в ярко-голубой, в другой повелось строить кирпичные дома на две семьи с одинаковыми верандами, в третьей крыльцо делают на один манер, в четвертой красят заборы в зеленый цвет. Кто-то один начинает – другим нравится.

Здесь, как ни странно (хотя, что странного?) – с поправкой на другой уровень жизни – то же. То шахматные кафельные дорожки, то близнецы-горшки, то жестяные козырьки на одной улице – на один лад. Ислингтон один из центральных районов Лондона, и Лондонская Школа Экономики, где на мастерской программе учится Глеб, по стечению обстоятельств располагает одним из особнячков, неотличимых от прочих, в котором обустроено что-то вроде общежития для семейных студентов. Энсон роад как две капли похожа на другие улицы Ислингтона. Мы заняли пристройку, которая появилась позднее основного здания, она уходит во двор таким широким крылом. В пристройке четре квартиры, и только две из них заняты. Кто наши непосредственные соседи, не знаю, но они приезжие, как и мы, а из тех, кто живет в основном здании, я знакома с двумя другими семьями – это украинцы и англичане: оксфордцы. В обеих семьях поступили жены, а мужья на хозяйстве.

Ислингтон богат на плетистые розы, которые пока цветут, и разнообразные плющи. Один зацепился за мой шарф, и вырвать шарф из его цепких когтей оказалось невозможно, потому что шипы у него наподобие рыболовных крючков, загибаются под острым углом. Пришлось остановиться и аккуратно вынимать снасти из шарфа.

Нынче с Севой варили суп, прообразом которому служил «Суп из бычьих хвостов» из прекрасной повареной книжки, принадлежающей Глебовой маме. В роли бычьих хвостов, отсутствующих по уважительным причинам, выступал не доеденный вчера кусок мяса.

Сегодня ночью соседского ребеночка не было слышно. Зато мы пришли с Севой с прогулки с ором – Сева много ходил, устал и слегка подмерз, дул сильный ветер. Будем считать, это наш ответ-чемберлена.

Поскольку наша небольшая (и довольно холодная) квартира последняя в пристройке, мимо окон никто не ходит. Вид из окна – первый этаж – кусок живописной ограды. Фигурирует дерево, вечный плющ, и соседний кирпичный дом с «дормерами» – Глеб объяснил, что так называются мансардные окна.

Позади дома небольшой двор с пышной травой, барбекюшницей с забытыми с лета остатками углей, столом и стульями, и детской горкой. Сегодня мы с Севой объезжали горку и обкатывали игрушечный трактор – обширный игрушечный автопарк принадлежит семье Эшли, мы уже снискали разрешение распоряжаться им по своему усмотрению.

В квартире две комнаты с довольно холодным полом. Украинская семья рассказывает, на первом этаже особнячка (точнее, на том этаже, который называется в Англии «граунд» и является нулевым, полуподвальным), пол вообще мокрый.

Англичане ходят все время весьма налегке и все время слегка простуженные (судя по их непрерывному чиханию). Как они живут в этих своих заросших плесенью полуподвалах, непонятно. Вероятно, раньше их занимала прислуга.

Условия нашего проживания совершенно деревенские. Отопление и горячая вода бойлерные, стиральной машины нет (стирать принято в прачечных), посудомойной, разумеется, тоже (но есть вполне исправная плита и микроволновка). Глебу пришлось многое здесь подкупить до нашего прибытия. Но многим еще нужно будет разжиться – в основном, из кухонной утвари.

22 октября 2010. Hовые знакомые

***

Привезли почту. Что приятно, домой. Это были, конечно, очередные немецкие слинги (я их коллекционирую). Груз, как уже сказала, доставили прямо под дверь, позвонили, – открыла.

– Вы Глеб Домненко? – строго спросил почтальон.

– Тут не может быть никаких сомнений.

Он спросил, как правильно, но затем все-таки записал «Глеб» в графу «фамилия», а «Домненко» в графу «имя», дал мне электронный экран и стилус для росписи, и отбыл.

***

Мы с Севой наконец-то открыли песочницу в этом странном, казалось, лишенном песочниц городе. Познакомились с мальчиком двух с половиной лет и его папой. Райли и Крис провели нас по окрестным дворам и показали, где еще есть детские площадки, которые именуются здесь не иначе как парки. Один такой крохотный парчок (я даже не знаю, с чем его сравнить. Кажется, в Москве абсолютное большинство улиц шире, чем этот парк) прямо за оградой нашего заднего дворика, но, к сожалению, от нас туда нет двери, нужно обходить ряды домиков.

Крис сделал вежливый комплимент моему английскому:

– Великолепный английский, – сказал он, подумал и добавил, – гораздо лучше, чем мой русский.

– А вы владеете русским?

Он еще подумал и изрек:

– Абрамович!

Вполне достаточно, чтобы объясниться в любой ситуации.

24 oктября 2010. Супермаркет

Сегодня мы затыкали дыры в нашем не совсем еще обустроенном быте. Купили крючков на окна (повесив шторы на одно окно, обнаружили, что для второго не хватает крючков, хе-хе-хе), Севе английскую книжку Про Машины, а самое главное, большую-пребольшую кастрюлю, так как в маленьких кастрюльках я каждый день должна была варить что-то новое, что в принципе само по себе хорошо, особенно когда Сева не требует читать ему книг, но всегда прекрасно иметь и большую кастрюлю, тем более, сверкающую. А еще купили пластиковые накладки на острые углы стола, на которые, я все боялась, может нарваться разбегавшийся ребенок.

Кастрюля была немедленно употреблена для варки говядины, а на говяжьем бульоне сварганена похлебка. В магазине было столько прекрасных кастрюлек и форм для выпечки, а также шумовок (здесь у нас пока нет даже шумовки, вот уж не думала, что это сколько-нибудь нужная вещь, пока не обнаружила ее отсутствие), скороварок, фритюрниц, горшочков и разных таинственных приспособлений, о которых мне не всегда было, признаться, известно что бы то ни было. Хорошо бы опробовать кое-что в деле, осталось еще обнаружить, на каких же полках, наконец, в местных супермаркетах зашхерена пшеничная мука, поскольку среди маисовой и кукурузной ее не видно.

Продуктовые супермаркеты, типа «Моррисонс» (вывеску, слегка заслоненную другой, я прочитала сослепу как «Призон») или «Вайтроуз» (кажется, самые дешевые супермаркеты в округе), как и нынешние московские супермаркеты, производят вечное удручающее впечатление шизофренического конвейера. Покупатели – в основном, покупательницы, женщины в хиджабах, некоторая заметная часть – белые женщины с детьми межрасового происхождения.

В супермаркетах я теряюсь. Практически ничего из ассортимента супермаркета мне, когда я попадаю в магазин, не нужно. Почему хождение между полками с галлюциногенными обертками, как считается, имеет терапевтический эффект, мне непонятно. В Лондоне впечатление, что не нужно, более сильное, так как ассортимент больше, обертки ярче, а то, что в них содержится, наводит на размышления: а съедобно ли это, собственно? Может быть, латиница производит на меня впечатление чего-то совершенно чужого. Хождение за продуктами всегда было мне ненавистно. Меня переполняет все это бесконечное разнообразие, огромное количество, ряды и ряды разноцветного, геометрия форм, буквы, цифры, картинки.

На некотрых пакетах нарисован зеленый квадратик с глазами и сообщается, что пакет не пригоден для вторичной переработки, но, поскольку нам небезразлично будущее окружающей среды, мы работаем над этим. Я уже машинально кидаю картон, пластик, бумагу и полиэтилен во второе мусорное ведро (первое под раковиной – для пищевых отходов), впоследствии это все обещает быть переработанным (мусор выносится в бак в соседнем дворе, где ряд черных контейнеров: для светлого стекла, для коричневого стекла и так далее).

Люди в Лондоне намного спокойнее, медленнее и приветливее, даже в метро, по сравнению в Москвой. Мы получили с Севой уже два приглашения в гости.

Психологически, как выяснилось, мне как-то легче жить на первом этаже, можно открыть дверь и выйти, почему-то перспектива спускаться на лифте с 22 этажа моего Московского дома, равно как и преодолевать две его подъездные двери – как целый пролог к громоздкому действию, в которое превращается любая прогулка с ребенком.

Не так давно рабочие от ЛШЭ заходили починить окна, – оказывается, во фрамуге одного была трещина, – окна здесь, кстати, одинарные, – мы оставили рабочих наедине с их занятием и спокойно ушли гулять. Дверь как в Дударкове, захлопывается на хлипкое подобие замка, впрочем, большего, кажется, и не требуется. В общем, совсем другая жизнь.

Книжки

Здесь у меня несколько русских книжек – разумеется, взятых для Севы. Для себя я взяла из русских книжек, положила в чемодан на икону Богоматери Млекопитательницы, только поваренную, чего более чем достаточно. Ребенок обожает читать и бутерброды с маслом (Глеб говорит, весь в меня).

В основном, мы читаем Самуила Яковлевича, сделанная уже в последние годы, где, наверное, собраны все его основные стихотворения. Мы читаем, как правило, раздел переводов английских песенок. Вторая книжка, которая у нас есть, читаема раза два на день, это русские народные припевки с иллюстрациями Юрия Алексеевича Васнецова. «Ерши-малыши» называется.

Мне лично нравятся Ерши и нравятся переводы английских песенок, а остальное-то у Маршака меня не привлекает. Кстати, Сева тоже не в восторге, уж не знаю, не я ли передаю ему свое отношение. Мне это всё тоже читали в детстве, и я до сих пор помню эти проникновенные песни сталинских лет: то ты глупый мышонок, которого еще более глупая мать предает няньке-кошке, а потом ищет. То ты умный мышонок – тогда твоя участь скрываться от сильных хищников, от кота, хорька, ежей и совы. То ты ежик, но в этом случае ты не хищник, а опять жертва волков. И хоть заканчивается все более-менее хорошо (не всегда!), все равно как-то не по себе.

Собственно, Чуковский не многим лучше (его, правда, у нас пока нет. Мы вообще собирались наскоро и многое нужное из русских книжек не взяли и будем выписывать). Ну с Тараканом-то понятно. Он усат и страшен. Переметнувшиеся мартышки похватали чемоданы, на рога бы, только шкура дорога, задрожали, скушали друг друга и прочее. А легкомысленный воробей, который таракана вот так запросто склевал, ну, это попросту случай. Непростое, короче, было время.33
  Роман Ромов мне указал, что «Таракан» написан в 1921 году.


[Закрыть]

О нашем времени, впрочем, наверное, еще не то будет когда-нибудь известно. Хотя бы потому что: «Жил у мальчика Вани котик. Ваня наливал котику молочко. Котик молочко лакал, а Ваня кушал яблочко: вкусное яблочко, хрум-хрум». Вот где страх-то

Слинговстреча

Сегодня были на слинговстрече в Финсбери Парке в северной части Лондона, в Ислингтоне. Нам повезло, что эти встречи проходят в получасе ходьбы от нас, можно, впрочем, подъехать автобусом пару остановок. Молодые мамочки и младенцы – привычная среда обитания.44
  Первое, что обнаруживает новоиспеченная мать в Москве – это насколько город не приспособлен к таким формам жизни, как матери и дети. Слинговстречи – встречи мам, которые в основном носят детей в слингах, а не возят их в колясках – были моей отдушиной в течение первого года жизни ребенка. Слинг – это огромный, метров пять, кусок цветной ткани, которым слингородитель или слингопопечитель приматывает к своему телу дитя. Московские слингомамы – это активные, яркие, веселые мамы-экстремалки, которые зачастую кормят детей грудным молоком до позднего возраста в общественных местах, рожают дома, имеют по многу детей и совершают подобные асоциальные выходки. Пестрая толпа этих молодых женщин, окруженная детьми в какой-нибудь кофейне, разодетая с фантазией и по моде, громко разговаривающая, смеющаяся, с пятиметровыми драпировками на креслах, столах и диванах – отдельное сообщество, достойное самого пристального антропологического рассмотрения, которое было моей последней средой наиболее активного общения в Москве. Помимо образа жизни, которое ведет это сообщество, любопытно, как оно самим фактом свеого существования осуществляет феминистические идеи. Молодая активная горожанка, становящаяся матерью, в представлении слингомам не обязательно должна проводить свою жизнь в изоляции: в качестве альтернативы, она может пристегнуть ребенка к себе, всунуть ему в прорезающиеся зубы грудь, и ехать читать лекции, ходить по магазинам, встречаться с подругами, и так далее. Лондонская слинговстреча, по сравнению с Московским брызжущим весельем и грудным молоком собранием, удручила меня своей бледностью и малочисленностью.


[Закрыть]

В парке озеро, где стада уток, гусей, голубей, чаек, все это чрезвычайно доверчиво и без всякой опаски подходит и клянчит угощения. Сева мечтал их покормить, но было нечем.

*Телеграмма Омульку: на обед у нас была тушеная картошка (вчера готовили свинину с картошкой, но вчера же всё и съели), поэтому с колбасой, а вечером жарили индейку. Книга, по которой я готовлю, подразумевает быструю предварительную подготовку и длительный процесс приготовления на медленном огне, – процесс невозмутимого следования дао.

26 октября 2010. Алиса в стране чудес

По тому, как организовано пространство, видно, что Льюис Кэролл писал Алису в стране чудес и прочих местностях, так сказать, с натуры.

Типическое крыльцо, столь отличное от крыльца в Дударкове, но очень похожее на соседние – это узкая высокая дверь со стеклянными фрагментами, к которой ведет дорожка, застеленная плиткой, окруженная кустарником или цветами с обеих сторон. На крыльце керамические или пластиковые горшки. На двери или стене – латунный или медный номер квартиры.

Октябрьские английские листики с выщербленным кафелем, например – всё это очень живописно и просится на акварели и в стихи.

Я, наверное, уже пригляделась к окрестностям, и вот теперь вижу, что они точно не похожи на наши.

28 Октябрь 2010. Город

Мы с сыном возвращались по Халлоуэй-роуд, было пасмурно. Ветер гнал желтые листья, обертки, пластиковые стаканчики по мощеной плитами мостовой. По улице шли автомобили, грузовики, мотоциклы, иногда проезжал в желтой светоотражающей куртке велосипедист. Окна кирпичных домов с псевдовикторианскими ставнями чернели без света. У старого клуба начинали собираться обломки рокабилли. Прохожие шли по своим делам. Молодая мать, завернутая в паранджу до пят, вела за руки двух смуглых мальчиков. За столиком в открытом кафе сидел, ссутулившись и положа ногу на ногу, молодой господин с начинающейся проплешиной, и стряхивал пепел вонькой сигареты в блюдечко, на котором стояла чашка с кофе. Он не смотрел по сторонам.

Сева ткнул прозрачным пальчиком в кнопку, на электронном табло светофора зажглась надпись «Ждите», и загорелся зеленый. Мне почему-то подумалось, что я могу и полюбить этот город.

Парадайз

Только что вернулись со встречи с девочками на раёне. Съели по шоколадному тортику в парке Парадайз. Там еще ферма с гусями-лебедями, а Также с козлятами, баранами-овцами, кроликами и даже фазанами. Сева всех подробно осмотрел, покормил сеном и поговорил: «Ав-ав». Даже с коровами ребенок разговаривает как с собаками, не взирая на то, что в теории матчасть изучена хорошо по книжкам.

Одна из девочек, Бекки, покупает интернет-магазин, торгующий вещами для «естественного родительства». Я бы и сама с интересом содержала такой магазинчик. Помнится, когда мы готовились ко встрече с Севой, купили множество ненужных вещей: кроватку, коляску со съемным блоком, бутылочки для смеси, подогреватель, стерилизатор, запаслись сосками и только что не мобилем. Все это, практически, оказалось не нужным.

Среди фазанов и уток приятно поговорить с прекрасными англичанками. Произношение, конечно, у них сильно отличается от того, которое принято в нашем университете, гыгы.

Приглашение

Вчера получили приглашение от профессора Ричарда Свинберна (Суинберна, как гласит транскрипция в интернете) посетить его в Оксфорде в ответ на мою просьбу о встрече. Я предупредила, что могу прийти не иначе как с семьей. Профессор сказал, что занимает маленькую квартирку, так что семья должна вести себя тихо или сидеть в другой комнате, если мы хотим обстоятельно побеседовать о философии. Я его заверила, что мои мальчики – самые благовоспитанные в мире. А если у меня будет второй ребенок когда-нибудь? Совсем прощай, беседы о философии, только практика и останется.

***

Сева развоевался, уходя с детской площадки. Крис великодушно предложил нам их коляску (и настала очередь Райли завопить от обиды). На удивление, Сева сел с восторгом и не хотел вылезать. Я толкала коляску, бомоча в свое оправдание что-то несвязное о том, что раньше наши прогулки на движущихся средствах заканчивались тем, что я и ребенка, и само средство волокла на себе. В ответ Крис предложил нам забрать коляску, пока мы не купим свою. Мы, разумеется, отказались, и теперь я погрузилась в тему «Выбрать удобную трость». В каждой из них что-то да не устраивает… Это сложнее многих других выборов! Говорят, колясочные мамы иногда успевают перебрать штук по 20 за детство ребенка.

***

Готовили овощное рагу, варили кукурузу, делали курицу на гриле, ээ, может что-то еще, короче, Омулек, не волнуйся, нам есть, что есть.

31 октября 2010. Хеллоуин

По Лондонским улицам расхаживает нечисть, ведьмы в платьях и с разрисованными лицами, – Хеллоуин. Мы протабанили два дня, варили суп, жарили на гриле свинину, гуляли с Севонькой, посменно сидели в интернете, покупали свежий хрустящий хлеб. В той лавке подвернулась форма для выпечки, на которой было написано, что она для выпекания йоркширских пудингов и маффинов. Здесь на всем написано: «Съешь меня», «Выпей меня», «Яд», и прочее.

Пленившись йоркширскими пудингами (хотя Глеб сказал, что как раз йоркширские пудинги наверняка гадость, не знаю, почему он так решил, но с таким убеждением, наверное, знает про них что-то), мы даже приобрели эту совершенно ненужную вещь, форму для пудингов, и сейчас она стоит в духовке, а зреют в ней какие-то плюшки, которым еще мы не придумали названия, но вообще говоря, наверняка практически йоркширские. Это мои первые йоркширские пудинги, и я еще не знаю, насколько они йоркширски.

Как и продуктов в супермаркете, в интернете для меня слишком много рецептов. Для пудингов был выбран рецепт песочного теста, половины ингридиентов, как всегда, не было. Муку мы не так давно раздобыли, по счастью, вместо масла использовалась маслянистая субстанция, на которой написано «Я горжусь, что я британская!» Какая-то «британская намазывательная (спредабл)», словарь слишком далеко (на яндексе).

Поскольку спредабл это что-то сомнительное (к тому ж оно подсолено, само, по природе), еще добавлен маргарин, ну и мука, сахар и немного холодной воды. Яйца я побоялась добавлять, так как их еще нужно было взбивать! В общем! Вмешала в тесто разрезанные на кубики морковку и яблоко, посадила в гнезда от йоркширских пудингов и сижу, жду. Надеюсь, они достаточно йоркширские, чтобы быть съедобными, то есть, наоборот.

Оставшиеся яблоки и морковь сварены с рисом и сахаром и теперь представляют собой нечто вроде соуса. Назовем его сироп.

На улице радостное оживление, как перед Новым годом. Только что в дверь постучала маленькая девочка, соседка, с мишурой на голове, в костюмчике, – мы поменялись конфетами.

***

Сегодня собирались наконец в Лондонскую Национальную галерею (осчастливить Моро визитом), но позвонила сестра с каким-то срочным делом для Глеба и все, к сожалению, отменилось.

***

Слышно, как на улице поют, а где-то выстрелы салюта. Может быть, еще попозже выйдем на небольшую прогулку.